Как жили мы на Сахалине

I

Конверт был из Москвы, а письмо — из иной эпохи. Всмотритесь, уважаемый читатель, в эту фотографию: ей более ста лет. Даже если вы не питаете особого пристрастия к старине, ваш взгляд не останется равнодушным к чистым, светлым лицам, поразительным своей схожестью.

Перед вами дети Сергея Александровича и Александры Михайловны Песковых из Сергиева Посада, нынешнего Загорска Московской области. Сергей Александрович был настоятелем Ильинской церкви, имел сап протоиерея, иначе — протопопа, то есть старшего попа. Мать воспитывала детей и вела домашнее хозяйство. Отец был главой семьи, мать — душой ее. Она навсегда осталась «дорогой мамочкой» для детей, «дорогой бабушкой» — для внуков.

Невольно испытываешь смущение перед бездной лет, отделяющих 1909 год от года нынешнего: начало минувшего века — пылкие мечтания, великие надежды и начало нынешнего — тяжелый груз пережитого, горькие разочарования. Счастливые дети еще не ведают, что впереди их ждут революции, две мировые войны, одна гражданская, голод и разруха, великие нравственные потрясения. Мальчики посещали занятия в мужской классической гимназии, где существовали строгие правила поведения, система поощрений и наказаний, мундирчики со стоячими воротниками, стрижка под нулевку в младших и средних классах, чинопочитание. В качестве главного предмета преподавался Закон Божий, затем следовали древние языки — греческий и латинский, один из новых — немецкий или французский. Между прочим, на каждый из древних языков отводилось часов больше, чем на родной русский или на математику.

После гимназических занятий оживлялся просторный протоиерейский дом. Дети переодевались в повседневное платье и проходили в столовую, где у каждого было свое место: отец — во главе стола, матушка — по левую руку, по правую — старший сын. Читали короткую молитву и приступали к трапезе: на первое — щи с говядиной (если не постились), на второе — каша со сливочным маслом, в плодоносную пору — яблоки и груши на десерт. Обед состоял не только в ядении, чада вкушали пищу не только телесную, но и духовную. За столом обсуждали семейные и житейские новости, гимназические успехи, оценивали поступки без злословия. Часы семейного общения были уроками добродетели.

Из-за стола отец шел в опочивальню, дети садились за приготовление уроков. Вечером наступала пора забав и игр: рисовали, музицировали, пели, разгадывали шарады и головоломки, читали наизусть стихи русских поэтов — Пушкина, Кольцова, Некрасова, Никитина, Сурикова, сочиняли сами, разыгрывали домашние пьесы. Не томились пустопорожним бездельем, состязаясь, учились хорошо, все в дальнейшем получили не только среднее, но и высшее образование. В семье господствовал дух взаимного уважения, дружбы, незыблемых нравственных правил. Этот дух не поколебали никакие общественные потрясения, он переселился в квартиры второго, третьего, четвертого поколений.

Из запечатленных на фотографии жива была в период переписки Любовь Сергеевна (она сидит справа на стуле), ставшая в замужестве Королевой. Ей тогда было девяносто восемь лет. Она окружена заботами дочери и зятя, тринадцати внуков, многих правнуков. Ко всеобщей радости есть уже праправнучка. Любовь Сергеевна здорова и бодра настолько, насколько позволяют лета, и совсем не потеряла интереса к жизни.

В этой семье я вижу здоровую и крепкую ветвь огромного древа, именуемого русским народом. Знакомство с ней вселяет надежды на будущее.

II

Прямой интерес у нас вызывает мальчик, стоящий в центре, — Дмитрий Песков. Его имя теперь носит научно-промысловое судно Сахалинского отделения ТИНРО.

Пьянящий воздух февральской революции 1917 года пленил юношу, окончившего гимназию. В апреле состоялся выпуск, а в мае он поступил вольноопределяющимся в тяжелый артиллерийский полк. Вольноопределяющийся — доброволец, имеющий среднее или высшее образование. Ему позволено нести службу на льготных условиях.

Менее года ходил Песков в конной разведке за полком, менявшим позиции. Наступила демобилизация в связи со всеобщим развалом фронтов. Он подался в институт, но голод продиктовал свои условия — пришлось работать. В рядах Красной Армии, куда его призвали, судьба уберегла от пули, но дважды укладывала в тифозном бреду на госпитальные тюфяки. Долечивался он дома.

С окончанием гражданской войны наконец-то удалось засесть за учебу на рыбохозяйственном отделении агрономического факультета Тимирязевской академии. Способного выпускника командировали в Керченскую ихтиологическую лабораторию, однако должность старшего наблюдателя показалась пресной, и он попросился на Дальний Восток. Богатства слабо изученных морей сулили интересные перспективы. В августе 1925 года Дмитрий Песков прибыл в Николаевск-на-Амуре, работал в разных местах на разных должностях, а с апреля 1930 года прочно связал свою судьбу с рыбной промышленностью Сахалина. 1932 год внес крутые перемены в его судьбу: в январе приняли кандидатом в члены ВКП(б), а в июне назначили заведующим Сахалинского отделения ТИРХа — Тихоокеанского института рыбного хозяйства, позднее — ТИНРО (Тихоокеанского института рыбного хозяйства и океанографии). По сути, он был его создателем. Штат, состоявший поначалу всего из десяти человек, через полтора года увеличился вдвое.

На Сахалине Дмитрий Сергеевич обрел семью. Ольга Сергеевна Пескова, жена ученого, приславшая письмо, рассказывает трогательную историю их любви. К тому времени она успела выйти замуж, родить сына Олега, пережить смерть мужа, одного из перспективных ученых, выпускника лесного факультета. С работой было туго. Узнав, что в ТИРХ требуются лаборанты, Ольга, имевшая за плечами четыре курса естественно-биологического отделения педфака, оставила сынишку маме и полностью отдалась работе.

Их научно-промысловое судно дрейфовало в Татарском проливе. Предстояло идти в Охотское море, поэтому решили запастись углем. Но прежде под погрузку встало американское судно. Пришлось ждать своей очереди. Две лаборантки, Оля и Шура, отдыхали под жарким солнцем на палубе, любовались берегами Сахалина, рассуждали о городе Александровске. Им хотелось посмотреть дом, где останавливался Чехов, и тюрьму, в которой содержалась знаменитая Сонька Золотая Ручка.

Неожиданно к борту причалила моторная лодка с судовым начальством и несколькими пассажирами, среди которых выделялся молодой мужчина.

— Наверное, американец, — решила Шура. — И молод, и высок, и красив. А как одет!

На второй день им разрешили съехать на берег, но вовсе не для прогулок, а для встречи с директором Сахалинского ТИРХа, пожелавшего побеседовать с ними. Они с досадой подчинились. Шура посмеивалась:

— Директор, конечно же, низенький, толстенький, лысый. А уж зануда, каких мы никогда не видели.

Они присели на крыльцо и пригорюнились.

— Вас приглашает Дмитрий Сергеевич.

Первой порог кабинета переступила Ольга. И вспыхнула вся! Навстречу из-за стола поднялся вчерашний «американец», молодой, стройный, красивый, пожал им руки, попросил сесть поближе. Недавняя досада сменилась приливом радости, и через три минуты весело щебетали девушки, рассказывая о своих научных поисках, разных приключениях во время экспедиции. Расспрашивал он обо всем подробно, но не навязчиво, слушал внимательно, с доброй улыбкой.

Осмотрели они город, после чего Дмитрий Сергеевич лично отвез их на судно. Молодой директор очаровал их совершенно и надолго стал предметом приятных воспоминаний.

В конце года неожиданно он появился во Владивостоке, директора ТИРХа куда-то срочно перевели, годовой отчет завис, и на прорыв вызвали Пескова. Все сотрудники перешли на усиленный режим работы. В числе самых активных помощниц у Дмитрия Сергеевича оказалась Ольга. Молодые люди не могли не полюбить друг друга, но долго не признавались, проявляя чрезвычайную сдержанность.

Следующим летом она опять оказалась на Сахалине в числе двенадцати институтских сотрудников. Собирали материалы в районе Широкой Пади, жили веселой коммуной. При первой же возможности сюда наведывался Дмитрий Сергеевич. Когда отряд перебрался в Александровск, он объяснился ей и предложил руку и сердце. Так по-старинному и сказал. При этом обязательным условием брака поставил усыновление ребенка. Они откровенно рассказали друг другу о своих увлечениях, разочарованиях, ошибках, дали слово верности и после скромной вечеринки зажили счастливо.

«Какое это было замечательное время! Как дружно мы работали! Самые неимоверные трудности казались нам нипочем. Однажды наша экспедиция у полуострова Шмидта едва не оказалась последней. Нам предстояло выявить наличие сельди в заливе Куэгда, где предполагалось строительство рыбозавода. Мы успешно провели пробные обловы, как заметили приближение шторма. Спасаясь от него, мы поторопились к берегу. Наш кавасаки сел на мель. Шторм так трепал наше суденышко, что мы чуть не погибли. Нас спасли нивхские рыбаки. Коллектив наш был хороший, Дмитрия Сергеевича все уважали за его доброжелательность. Не было случая, чтобы он повысил на кого-нибудь голос или грубо кому-то ответил. Если и возникали недоразумения, просчеты служебного характера, то Дмитрий Сергеевич объяснялся с сотрудником с глазу на глаз в спокойном тоне, не давая повода для кривотолков.

Дмитрий Сергеевич задавал тон в работе и в быту. Он увлекался марафонским бегом и охотой, зимой — лыжами. Мы много читали, книжные и журнальные новинки, поступавшие в Александровскую библиотеку, не позволяли нам отстать от столичных коллег. А в отдыхе мы их превосходили, совершая коллективные культпоходы на природу.

Дмитрий Сергеевич обожал сына, зимой брал его на прогулки, приучал к лыжам. Сколько было восхищенных рассказов о следах настоящих диких зверей, когда они возвращались домой!..».

Александровск не был погружен в пучину окраинной скуки, жизнь в нем бурлила и кипела. Город не оцепенел от арестов. Абсолютное большинство жителей, если аресты не касались их лично, наивно видели в этих акциях подлинную заботу о честном труженике. Арестовывали начальников — так им и надо! Сорную траву с поля вон! Пусть не мешают нам строить социализм!

А жизнь текла своим чередом: люди работали, ходили в кино, горячо обсуждали новые фильмы, книжные новинки, участвовали в художественной самодеятельности. В 1937 году в стране было зарегистрировано 29590 самодеятельных хоров. Профессиональные театры (в их число входил и Александровский) дали 135516 спектаклей, на которых побывало свыше 67 миллионов зрителей! Особенно славился театр имени Евгения Вахтангова, где ставили «Отелло», «Короля Лира», пьесу Н. Погодина «Человек с ружьем». Огромное впечатление на избалованную публику произвел МХАТ имени Горького, выступавший на Всемирной выставке в Париже, где новую страну символизировала скульптура В. Мухиной «Рабочий и колхозница». Вся Европа рукоплескала Ансамблю песни и пляски Красной Армии под руководством А. В. Александрова. Именно в этот год на конкурсе скрипачей в Брюсселе и конкурсе пианистов в Варшаве первые места заняли выдающиеся советские исполнители Д. Ойстрах, Э. Гилельс, Р. Тамаркина. В начале года по всей стране проходили Пушкинские дни, посвященные столетию со дня гибели поэта, а в декабре широко праздновали 750-летие поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Празднованию 20-летия Октябрьской революции был придан невиданный размах. К этой дате вышли кинофильмы «Ленин в Октябре», трилогия о Максиме. Юбилею посвящались поэмы и кантаты, симфонии и романы, трудовые достижения, подвиги на земле, в небесах и на море, на Северном полюсе, куда высадились отважные папанинцы. Апофеозом торжества Советской власти стали выборы в Верховный Совет СССР 12 декабря. В городах и селах люди выстраивались в очередь с четырех-пяти часов утра (избирательные участки открывались в 6 часов), чтобы проголосовать первыми. С утра до позднего вечера во всех залах гремели концерты, танцы, стариков и молодежь катали на тройках с бубенцами, на самолетах-«кукурузниках». В подвалах опричники Ежова пытали свои жертвы, добывая признания, а наверху вся страна распевала песни на слова поэта-орденоносца В. И. Лебедева-Кумача:

III

12 октября 1937 года Дмитрия Пескова арестовали. Ольга Сергеевна не могла, не хотела верить в то, что честного человека, каким был ее муж, безупречного в службе и в быту, хоть в чем-то могут заподозрить. Вот завтра, послезавтра недоразумение выяснится, и он вернется домой.

Через день ее пригласили в кабинет директора. За столом, где еще вчера была привычной фигура мужа, сидел другой человек. Глядя прямо в лицо оловянными бараньими глазами, он подчеркнуто официальным тоном предложил Ольге Сергеевне написать заявление об уходе «но собственному желанию». В таком положении разумным было отправить мать и сынишку на материк к сестре: навигация заканчивается. Пароход пришел, но долго болтался на рейде, ожидая какой-то важный груз. Ольга Сергеевна большую часть времени проводила у стен Александровской тюрьмы. Утром она готовила что-нибудь повкуснее — пирожки, пельмени, кашу с маслом, укутывала, чтоб не остыло, кастрюльку или глиняный горшочек плотной тканью и спешила запять очередь. В ответ ей выносили расписку — полоску бумаги, где рукой Дмитрия Сергеевича была учинена роспись, проставлены дата и время. Плача, она целовала бумажку.

Однажды среди знакомых женщин, таких же бедолаг, пошел слух о предстоящем этапировании арестованных. На сыром ветру они дежурили у ворот с раннего утра до позднего вечера. Действительно, в один из дней восемь грузовых машин покинули тюремный двор и двинулись в северном направлении. В каждой машине стояли по четыре охранника, держа винтовки с примкнутыми штыками. Ольга Сергеевна всматривалась в осунувшиеся серые лица. На третьей она увидела мужа, закричала ему, он, видимо, услышал ее голос, стал поворачиваться, но ему мешала фигура охранника. Она кинулась за машиной, долго бежала, скользя по грязному снегу, по лужам, и все звала, звала его. Он так её и не увидел. И его она больше никогда не видела.

Вдали от города арестованных погрузили на плашкоуты, затем на пароход. Лишь потом это судно подошло к Александрову и приняло вольных пассажиров. В их числе были Клавдия Владимировна, теща Дмитрия Сергеевича, и шестилетний Олежка, сын. Теща попыталась, взывая к человечности начальника конвоя, передать продукты и теплые вещи зятю, но бдительный служака грубо отказал и даже пригрозил ей.

Оставаться на Сахалине Ольге Сергеевне не было никакого смысла, она продала свое лучшее выходное платье и сумела сесть на борт ледокола, пробивавшегося на Советскую Гавань. Оттуда попутным судном она прибыла во Владивосток. От жены «врага народа» отворачивались, как от прокаженной. И все же нашлись люди, которые, рискуя своим положением, приняли Ольгу Сергеевну на работу. Она снова стала готовить мужу передачи.

Через какое-то время объявили, что в адрес заключенных можно пересылать лишь денежные переводы. Только через многие годы она узнала, что деньги она посылала покойнику, а получал их кто-то из живых.

Так продолжалось до июня 1938 года. Ольгу Сергеевну арестовали и осудили как жену изменника Родины, определив в лагерь усиленного режима без права переписки, свиданий и передач. Там она пробыла три мучительных года. Когда ее перевели в общий лагерь, она вновь стала искать мужа, но тут грянула война, и на ее письма перестали отвечать. В 1943 году окончился срок заключения. Но вместо паспорта ей выдали справку с указанием, что видом на жительство таковая не является. С таким документом на работу принимали только в зоне. В это время умерла мама, погиб от несчастного случая сын Олежка. Его могилу Ольга Сергеевна посетила только в 1947 году.

Лишь через 20 лет после ареста мужа она получила справку о том, что Дмитрий Сергеевич Песков был расстрелян 19 марта 1938 года. И до сих пор она кусает руки, представляя, как ему стреляют в затылок, как сапогом, испачканным в глине, сваливают тело в яму. Сообщили также, что его останки захоронены на городском кладбище в четырнадцати километрах от Владивостока. Там установлен памятник жертвам политических репрессий.

Ольга Сергеевна была бы обречена на безысходное одиночество, если бы не многочисленная родня Песковых. Около них она отогревает свое сердце.

IV

Дмитрия Сергеевича 5 октября исключили из кандидатов в члены партии, по сразу не взяли, и в течение недели он внушал Ольге Сергеевне надежду на благополучный исход.

Постучали в ночь на 12 октября. Вошли по-хозяйски, предъявили ордер на обыск, пригласили перепуганных соседей в качестве понятых. Обыск производили молча, многозначительно хмурили лица, с вещами обращались небрежно, рылись в чемоданах, даже в женском белье. Составили протокол, показали понятым, где подписать, забрали рабочие тетради, фотоальбомы, записные книжки. Дмитрию Сергеевичу коротко бросили:

— Пойдете с нами.

На побледневшую Ольгу Сергеевну даже не взглянули. Дмитрий Сергеевич оделся в повседневную одежду, в которой ходил на работу, коснулся жениного плеча и сдержанно улыбнулся.

За долгие годы многое забылось, потускнело, а тот взгляд и прощальная улыбка до сих пор жгут ее. Почему она тогда не кинулась ему на шею? Он осудил бы: при них унизительно было проявлять свои чувства.

Из камеры Дмитрия Сергеевича вызвали на десятые сутки, заполнили анкету, приступили к допросу. Первым камнем, брошенным в пего, стал «неправильно» построенный консервный завод.

— Вы знали о том, что нет базы для работы крабоконсервного завода в Широкой Пади?

— Я лично еще в Хабаровске доложил свои соображения. Я был против постройки крабоконсервного завода на Сахалине. Такое же заключение дали другие ученые, в частности Иоганн Гугович Закс, проводивший исследования в 1931 году, но к нашему мнению не прислушались.

— Обращались ли вы с протестом в вышестоящие директивные органы, чтобы воспрепятствовать вредительскому строительству?

Следователь знал, что спрашивать об этом нелепо. Планы по строительству и соответствующие решения принимались на уровне Хабаровского крайкома и крайисполкома, наркомата рыбного хозяйства. При чем тут был Песков? Исследователь, ученый, он не имел никакого отношения ни к капитальному, ни к жилищному строительству, ни к завозу на остров «контрреволюционного элемента». Тем важнее было повесить на него и порчу рыбы, и иные хозяйственные просчеты, действительные и мнимые. Чем меньше логики было в обвинении, тем ужаснее оно выглядело. Перед нелепостью человек оказывался беззащитным.

Показания против Дмитрия Пескова выбили из Пихлака и Ахмерзянова. Архивные материалы хранят многочисленные свидетельства об изощренных истязаниях арестованных. Признание обвиняемого, по иезуитской теории А. Вышинского, являлось главным доказательством его вины. И плох был тот следователь, который такого признания не добивался любой ценой.

Дмитрий Сергеевич свою вину не признал. Более того, он позволил себе усомниться в правильности действий сахалинских чекистов!

Из протокола допроса от 21 октября 1937 года:

Чем выше был интеллектуальный уровень обвиняемого, тем важнее было сломать его. Неизвестно, как вели себя на допросах в отношении Дмитрия Сергеевича, но он остался непреклонен. Свидетельство его мужества и стойкости — коротенький протокол допроса от 12 марта 1938 года:

Теми же чернилами последние слова дважды подчеркнуты. Через неделю Дмитрия Сергеевича Пескова расстреляли. Он принял мученический венец, не уронив своей чести. Может быть, его научные труды к настоящему времени утратили свое значение (опубликовать он ничего не успел), но в наследство он оставил человеческое достоинство. На него всегда был спрос.

Пусть они останутся в нашей памяти такими — красивыми, жизнерадостными, полными светлых надежд.