Как жили мы на Сахалине

Становление

Семи лет мальчик остался без матери, в гроб ее уложила тяжелая женская доля. Отец стал заливать горе водкой, затем в дом привел молодую жену. Мачеха невзлюбила пасынка, била, перегружала работой, наконец, спровадила его на заработки. Отец отвез сына в Ярославль, устроив фонарщиком при пожарном депо. Из одиииадцатирублсвого жалованья пять он обязан был высылать домой согласно строгому родительскому наказу.

Подросток очутился один в чужом городе, но не потерялся, не пошел по кривой дорожке, не пропал. Сильна была нравственная закваска, да и рядом оказалось немало добрых людей, они помогли ему в пору становления. Однако главным учебником жизни для Дмитрия стала книга, он записался в городскую библиотеку имени Н. А. Некрасова. Книги помогли юноше выстоять в водовороте гражданской войны, перенести ранения и тиф.

В 1921 году демобилизованный краснофлотец вернулся в родную деревню Харитонцево. Отца уже не было в живых, мачеха с малыми ребятами едва не побиралась. Он не бросил их в беде, восстановил домашнее хозяйство и мог бы жить как все. Однако мечты о всеобщем благополучии подвигли его на большие дела. В марте 1922 года его избрали председателем Харитонцевского сельского совета. Лошадь под седлом, маузер на боку, длиннополая шинель, краснозвездная буденовка — все было у пего, чтобы, красуясь, упиваться властью над пятью деревеньками. Но гражданская война не ожесточила Крюкова, в первую очередь он позаботился о том, чтобы каждый двор засеял свое поле, чтобы во вдовьих семьях голопузым детям достались кусок хлеба и кружка молока. Для этого приходилось трясти налоги с зажиточных, конфисковывать церковную роскошь.

Главным же делом стала электростанция. В бедном захолустье он создал комитет взаимопомощи, поднял на общественную работу молодых и пожилых, совместными усилиями построили здание, сделали проводку, приобрели локомобиль. От железнодорожной станции до Харитонцево волокли его всем наличным гужтранспортом, и к пятой годовщине Великого Октября в деревенских избах зажглась «лампочка Ильича»! В разоренной стране свет нужен был так же, как хлеб.

В конце 1923 года Крюков стал председателем Каратского волостного исполкома. Здесь свирепствовали банды. Днем они прятались, отсиживались, зато под покровом ночи распоясывались. Налеты совершали на общественные амбары, на избы активистов, на партийных и советских работников, их убивали топорами, расстреливали в упор из обрезов. Одна из банд, которую возглавлял головорез Юшко, отличалась особой жестокостью, они не щадила пи женщин, ни детей. Чтобы поймать Юшко, мало было личной храбрости, требовались чутье разведчика, тактический расчет командира. Крюков с помощью верных товарищей сумел взять Юшко и отдать в руки беспощадного революционного трибунала.

А вообще он рвался не в бой, а в работу. В то время чертополохом проросла масса «радетелей», которые, нарядившись в партийные френчи, упивались цифрами побед и достижений. Многие, манипулируя показателями, делали себе карьеру. Мог бы зацепиться за столичный кабинет или хоть за дверной косяк в нем и Крюков, в 1931 году он уже служил в Москве, в наркомземе. Но он уехал на Дальний Восток, получив необычное задание: в Уссурийском крае построить опытную сельскохозяйственную станцию по выращиванию льна и конопли. В дальнейшем предполагалось создать на далекой окраине льнотрест, построить прядильные и ткацкие фабрики. Однако, обобщив опыт трех лет работы, Крюков доказал, что лен и коноплю здесь производить экономически нецелесообразно, льнотрест и прядильные фабрики окажутся миражом в пустыне. Дальний Восток слабо заселен, рабочих рук не хватает для производства картофеля и овощей, которые важнее тканей. Ткани можно завезти, а помидоры и картошку через весь Советский Союз не повезешь.

Осенью 1934 года по ходатайству Сахалинского обкома партии Дмитрий Николаевич был переведен на Сахалин и назначен директором областной опытной комплексной станции. Он проявил здесь свою зрелость как организатор, практик и исследователь. За два года в Кировском районе выросли научно-производственная база, учебный центр, поставлены опыты, проведены научные наблюдения, достигнуты значительные результаты. Эти годы в жизни Крюкова были самыми спокойными и самыми счастливыми…

Позже на ухоженных полях опытной станции сделали аэродром, а здания передали аэропорту Зональное.

Взгляд государственника

В скромной архивной папке, на которой когда-то стоял гриф «совершенно секретно», хранится интересный документ: «О строительстве железной дороги и морского порта на Сахалине». Адресовался он секретарю Хабаровского крайкома ВКП(6) Г. Боркову, скреплен двумя подписями — секретаря обкома и председателя облисполкома, но главным разработчиком документа надо считать Дмитрия Крюкова, п нс только потому, что черновик испещрен его рукой.

В 1940 году в Сахалинской области произошла очередная смена руководства. 3–5 марта состоялась V областная партконференция. Организационный пленум обкома избрал первым секретарем Г. Шаталина, но пробыл он на посту всего три с половиной месяца, на очередном пленуме 21 июня был подвергнут суровой критике сверху и снизу за бюрократический стиль руководства и снят. Хабаровский крайком перебросил на укрепление кадров Алексея Михайловича Спиридонова, занимавшего должность заместителя председателя крайисполкома. Он и стал первым секретарем. Перед этим, в мае, председателем облисполкома был избран Д. Н. Крюков.

После закрытия опытной станции Крюкова назначили начальником областного земельного отдела, затем — начальником облплана. Так что ко времени избрания председателем облисполкома Дмитрий Николаевич видел: экономика Северного Сахалина стреножена бездорожьем. Природные богатства таились за неприступным кордоном хребтов, марей, скалистых берегов. На площади 42 тысячи квадратных километров функционировала единственная железная дорога Оха — Москальво протяженностью 30 километров. Из шести районов только ближний, Кировский, был связан с областным центром гравийной дорогой. В остальные районы можно было добраться по тропам на своих двоих или верхом на лошади, в зимнее время — на собаках и оленях.

Главным транспортным средством были пароходы, доставлявшие основную часть грузов в Александровск. Выгрузка происходила на рейде при помощи катеров и кунгасов. Для этого содержали флот, обслугу в две тысячи человек, расходуя ежегодно 12 миллионов рублей. Из-за частых штормов погрузочные работы срывались, пароходы вынуждены были укрываться в Совгавапи или Де-Кастри. Суда, рискнувшие штормовать на рейде, подвергались смертельной опасности. За три года (1938–1940) на берег было выброшено девять крупных пароходов.

Крюков убеждал: железная дорога и порт откроют доступ к запасам нефти, угля, известняков, леса, к неограниченным рыбным богатствам. Всего лишь за 16 лет (с 1926-го по 1940 год включительно) Сахалин увеличил добычу нефти с 16 тысяч топи до 505 тысяч, угля — с И тысяч тонн до 550 тысяч, вылов рыбы — с 7,5 тысячи центнеров до 207 тысяч. Заготовки леса выросли в сто раз! Но пока их временно прекратили: заготовленный лес сплавляется по Тыми и ее притокам, затем с плашкоутов древесину грузят на пароходы, чему часто мешает погода. Более 60 тысяч кубометров лежат в штабелях на нижнем складе, приходя в негодность. Провоз одной тонны нефти из нефтепромысла Катаигли в Александровск и доставка обратно тонны извести или других материалов обходится в три тысячи рублей. На тонну груза затрачивается 24 человеко-дня, 48 коне-дней. Зима все затраты удваивает!

Руководители области утверждали: железная дорога и Александровский порт дадут мощный толчок не только экономическому, но и культурному развитию, оживят пустынные пространства, привлекут значительное количество новых людей. Если население советского Сахалина увеличилось с 12 тысяч в 1926 году до 117 тысяч в 1940-м, то с началом строительства оно удвоится, а затем — утроится.

Документ был датирован 3 июня 1941 года. Через три недели началась война, проекты сдали в архив. Во второй половине ушедшего века северный Сахалин начал приходить в запустение, Широкопадский и Рыбновский районы обезлюдели вовсе и перестали существовать как административные единицы. Александровский район опустел наполовину. Замыслам Крюкова осуществиться не суждено.

Укрощение вольницы

22 сентября 1945 года в Тойохара прилетел Д. Крюков вместе с десятью своими сотрудниками. Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) он назначен начальником Гражданского управления Южного Сахалина и заместителем командующего войсками 2-го Дальневосточного фронта генерала армии М. Пуркаева.

В армии царил дух победителей, бурлила молодая удаль, подогреваемая несметными запасами сакэ, дорогу к которым русский человек находит внутренним чутьем. Коменданты, интендантская братия, штабники не стеснялись запускать руки в склады, полагая, что имущество стало трофейным, на звероводческих фермах отбирали для жен роскошные лисьи шкуры, конфисковывали без выдачи документов ящики масла, мешки с сахаром, забирали пиловочник для обустройства зимних квартир, угоняли скот. Только в городе Отиай было забито около ста племенных коров. В чем-то не зевали и японцы. В вышестоящие инстанции Крюков докладывал: «Бежавшее население, отступающие японские войска, а частью и наступающие советские, уничтожали связь, транспорт, скот, разрушали предприятия. За это время выгорело от 30 до 80 процентов построек в городах Сикука (Поронайск), Камисикука (Леонидово), Отиай (Долинск), Отомари (Корсаков), Эсутору (Углегорск), Тойохара (Южно-Сахалинск), сотни сел и предприятий… Советскими войсками бессмысленно разрушен целый ряд предприятий, научных учреждений, храмов, что привело к уничтожению и хищению оборудования, материалов и имущества со стороны отдельных подразделений, командиров и бойцов. Почти месяц до приезда Пуркаева и Микояна на Южный Сахалин здесь царила анархия. В городах оказались огромные запасы сакэ (до 202457 декалитров), это привело к разгулу, пьянству и своеволию во многих войсковых частях… И советские войска, и японцы растащили много материалов, продовольствия из складов и магазинов… Большинство фабрик и заводов, магазинов и учреждений прекратили работу или работали с перебоями».

Крюков имел звание полковника, но на военном совете его не смутило обилие генеральских звезд и орденов. Он потребовал от командующего фронтом наведения строгого порядка: «Южный Сахалин и Курилы — исконно русские земли; все, что тут есть, — фабрики, заводы, городское и сельское хозяйство, природные богатства — теперь принадлежат государству. Так сказал товарищ Сталин. Значит, на своей земле никаких трофеев быть не может. За хищение и порчу — под трибунал!».

Военный совет принял необходимое решение. Пуркаев издал соответствующий приказ. Армейская вольница закончилась. Конечно, полностью исключить армейские преступления было невозможно. Но теперь за преступлением следовало наказание!

Как с японцами спели «Катюшу»

Крюкову поручили управлять более чем трехсоттысячным японским населением в те дни, когда оно было потрясено пережитыми боями, разрушениями, потерями, страхом, деморализовано капитуляцией «непобедимой Японии», распадом прежнего уклада жизни. Многие, побросав обжитые места, с жалкими узелками устремились в южные портовые города с надеждой выехать в метрополию. В Отомари и его окрестностях в ужасных условиях антисанитарии скопилось около шестидесяти тысяч беженцев. Ни продовольствия у них не было, ни воды, ни теплых вещей, чтобы укрыться от дождя и ночного холода.

Предстояло вернуть беженцев к прежним местам проживания и запустить производственную машину. Стоял неубранным урожай, не работали девять целлюлозно-бумажных заводов, лесопильные и химические предприятия. Из районов докладывали: муки, сахара, жиров, мяса, табака нет, запасы риса и сои ничтожны. Заместитель начальника гражданского управления Найоси (Лесогорск) писал: «Прошу выслать валенок, теплой одежды, в зимний период наш район будет совершенно оторван от внешнего мира». В самом Тойохара положение почти чрезвычайное: частично разбомблен советской авиацией механический завод, полуразрушена фабрика по производству сельхозинвентаря, бездействуют оба кожзавода, погашены топки на сахарном заводе, закрыты семнадцать мастерских по производству скобяных товаров… Около семи тысяч чиновников и служащих ждут своей порции риса — 400 граммов в сутки, они определены карточками советского командования.

Пригласил Крюков губернатора Оцу Тосио для беседы по экономическим проблемам. Крюков имел начальное образование. Оцу Тосио был воспитанником привилегированного Токийского университета. Представитель армии-победительницы приглашал номинального губернатора, находящегося фактически под домашним арестом, к сотрудничеству. Оцу Тосио развел руками: «Губернаторство не вмешивается в дела частных фирм».

Крюков был осведомлен, что среди населения распускаются самые невероятные слухи о судьбе губернатора, что один из его ближайших помощников Эндо Макото давал установку промышленникам: работать так, чтобы только дым шел из труб. Примеров скрытого саботажа имелось достаточно, чтобы принять самые крутые меры.

Крюков поступил по-другому. Прежде всего он совершил с губернатором поездку — четыре города и тринадцать волостей увидели своего губернатора живым и здоровым, услышали его призыв сотрудничать с Красной Армией. Затем был созван съезд владельцев, руководителей и главных инженеров предприятий. У съезда было две части — деловая и неофициальная. Сначала вели разговор о взаимоотношениях с только что образованными трестами о сырье, кредитах, порядке сдачи выработанной продукции, о ценах и расчетах через банки.

Затем состоялся обед. Традиционную чашечку сакэ гости заели копченой колбасой и белым хлебом. Тут подали русскую водку. После нескольких рюмок японцы захмелели и стали уплетать все, что подавали.

В нужный момент появился баянист, наиграл мотив, и вскоре участники съезда, чувствительные к красивым мелодиям, распевали «Катюшу». Пели Крюков и Оцу Тосио, член Военного совета генерал-лейтенант Леонов и Эндо Макото, начальник Южно-Сахалинского госрыбтреста Джапаридзе и руководители товарищества рыбаков «Гио-Гиокай». Разоткровенничавшись, представители компаний высказали желание работать при любой системе — социалистической или капиталистической, лишь бы эта система скорее начала действовать.

Где мытьем, где катаньем, где с помощью военных хозяйственный механизм раскрутили. Некоторые предприятия заработали со скрипом, но на большинстве из них японцы принялись за дело с присущим им трудолюбием и 28-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции встречали ударным трудом. До сих пор кое-где в Японии старики хранят почетные грамоты за ударный труд с портретом Сталина в профиль.

Без идеологической зашоренности

Осенью 1947 года председатель Сахалинского облисполкома Д. Крюков приехал в поселок Ясноморский. Побывал он на рыбокомбинате, а ночевать остановился у главного инженера Геннадия Полякова. На ужин Мария Ивановна подала картошку, жареную рыбу, зелень с собственного огорода. За ужином гость больше слушал, расспрашивая о специалистах, рабочих, о взаимоотношениях с японцами. Началась их репатриация, а заменить хороших работников было некем.

Острым дефицитом в то трудное время были не гвозди, не кирпич, не оконное стекло, доставляемые из-за тридевяти земель, нс мыло и мануфактура, не кровати и умывальники — переспать можно было на топчане, физиономию ополоснуть в ручье или не ополаскивать вовсе — везде и повсюду требовались люди. Не хватало учителей и врачей, медсестер и бухгалтеров, инженеров, судоремонтников, бондарей, радистов, мотористов, судоводителей, технологов на консервное производство, печников, электриков. Сучкорубом или землекопом можно было поставить любого мужика, имеющего руки и ноги, а то и кряжистую бабу, но на паровоз нужен был машинист, за учительский стол — дипломированный преподаватель. Между тем на остров ехали эшелоны малограмотного люда, неслись стаи пройдох и рвачей, жаждущих скоропалительного обогащения, тысячи воров, авантюристов и карьеристов. В Правдинской МРС за короткий срок сменилось десять старших бухгалтеров, уволилось 44 материально подотчетных лица, оставив предприятию на память растрат и хищений на сумму 103740 рублей 19 копеек.

Завтрак гостю подали рано: он спешил, чтобы уехать поездом в Невельск. Галифе, гимнастерка, офицерская шинель без погон, комсоставский ремень с пистолетом в кобуре, полевая сумка через плечо — вот и вся экипировка. Он пожал руку хозяину, тепло поблагодарил хозяйку — таким он и остался в памяти Поляковых. Через год с небольшим его вызвали в Москву на учебу, затем десять лет он работал председателем Тюменского облисполкома. Но Сахалин он не забыл, а оказавшись на пенсии, написал свои воспоминания. Его записки, богатые архивные материалы могли бы лечь в основу интересной книги, но мы остановимся лишь на некоторых эпизодах.

В нем не было партийной зашоренности, он рассуждал здравым умом хозяйственника. В колхозном крестьянстве полагалось видеть преимущественно положительные черты, а он говорил на мартовской сессии 1948 года: «Дело дошло до того, что у нас больше половины колхозников сидели, ничего не делали, а председатели райисполкомов нам звонили: «Дайте денег, колхозники мрут с голоду!». Мы смотрим сквозь розовые очки, как колхозники бездельничают. В колхозе имени Чеплакова (так искажали тогда фамилию младшего сержанта Евгения Чапланова. — Авт.) колхозники раскопали сахарную свеклу, все занялись производством самогона, бросили колхозные дела…».

Коренные перемены должны были принести новые поколения, поэтому председатель облисполкома постоянно уделял внимание школе. Он стал душой первого съезда учителей Сахалинской области, который проходил в Южно-Сахалинске с 19 по 21 августа 1948 года. Сейчас трудно представить, каких усилий требовало решение организационных вопросов: собрать делегатов в условиях бездорожья, разместить при острейшем дефиците жилой площади, оформить педагогическую выставку, реализовать программу культурных мероприятий. Удивительно, но никто из делегатов съезда даже не заикнулся о личных бытовых неурядицах, скромной зарплате, неважном питании, о невозможности приобрести костюм, платье, обувь. Говорили о том, что не хватает методической литературы, учебных принадлежностей, детских книг, с болью называли цифру: в области шесть тысяч второгодников! А ведь решение этой проблемы зависит в основном от душевной чуткости учителя. Директор Макаровской средней школы Зырянова рассказала: «По окончании учебного года мы открыли летнюю школу для тех, кто приехал с материка и не доучился, кто получил переэкзаменовку на осень. Таких ребят у нас набралось сто пятьдесят. Мы занимались с ними не только по тем предметам, по которым ребята отставали, ио и читали с ними газеты, журналы, книжки, совершали прогулки познавательного характера. Мы хотим, чтобы у детей развивалась любознательность, стремление лучше учиться».

В конце третьего дня бурных дебатов слово взял Д. Крюков. «Учитель, — говорил он, — должен быть всесторонне образованным человеком, постоянно совершенствовать свои знания. Он должен быть самой передовой фигурой в селе, в рабочем поселке, в городе, должен знать все повое, любить музыку, пение, являть собой образец в поведении. Он должен любить школу, любить детей, свою работу». Прописные истины, да ведь на них зиждется вся основа просвещения!

Крюков соглашался с критикой властей: да, райисполкомы недооценивают важность заботы о школе, облисполком потребует от них иного отношения к делам народного образования. Уже намечен ряд мероприятий, которые поспособствуют ремонту школ, значительно улучшат быт учителя. Уже принято решение о снабжении учителей овощами. «Но есть работа, — обращался он к делегатам, — которую вы должны сделать сами. Это благоустройство школьной территории. Обидно становится, когда приезжаешь в село, в рабочий поселок и видишь: возле школы не посажено ни одного деревца, ни десятка цветов. Изгородь изломана, кругом мусор, грязь, навоз. А ведь школа должна быть самым красивым местом хоть в городе, хоть в селе».

Крюков не распекал, не стучал кулаком по трибуне. Он хотел достучаться до учительских сердец: «Вот Кировская средняя сельская школа. Участок пустой. А разве нельзя вокруг разбить парк, опытный показательный участок, где велись бы практические работы вместе с преподавателями естествознания? Я прошу принять меры, чтобы были высажены и деревья, и кустарники, и цветы, чтобы воздействовать на жителей поселка. В этой созидательной работе будут воспитываться и дети, и взрослые».

Любили у нас реальное воспитание детей подменять шумихой, заслонять отчетами. Восторженные реляции о массовых воскресниках Дмитрий Николаевич гасил отрезвляющей репликой: «Деревья, посаженные школами, ломаются для подметания классов самими же школами».

О необходимости и святости труда, особенно физического, теперь говорить неприлично. А Крюков понимал: посадка деревьев и цветов — это занятие для школьника и посильное, и облагораживающее его душу, и привязывающее его к тому уголку земли, где он встает на ноги. Это и есть наиболее действенный инструмент воспитания. Та практическая работа, которую с огромным напряжением проводил Дмитрий Николаевич Крюков, убеждает нас, что дело его нисколько не потеряло значимости и сегодня. Эту землю надо заселять, обживать, благоустраивать, чтобы островитяне не чувствовали себя обездоленными людьми.