Канцелярская крыса

Охотники на Левиафана (2)

Дом мистера Питерсона стоял немного наособицу среди прочих, как бедный родственник, стесняющийся своего облачения в кругу высокородной семьи. Он был запущен, и это сразу бросалось в глаза. Плющ разросся до того, что походил на джунгли, захватившие забор и вторгшиеся добрую половину дома. Парк, много лет назад разбитый на французский манер, находился в ужасном запустении и вызывал лишь сочувствие. Судя по всему, им никто не занимался уже добрых лет двадцать. Подобная атмосфера царила везде. Из трещин в садовой дорожке обильно росли сорняки, а фигурная решётка была усеяна хлопьями ржавчины. Неудивительно, что дом издалека производил впечатление заброшенного.

— Как странно, — заметил Герти, разглядывая мутные окна с растрескавшимися рамами, — Этот дом стоит не меньше двадцати тысяч фунтов, а хозяину жаль денег на?

— Дело не в деньгах. Мистер Питерсон не привык обременять себя слугами. Он живёт в одиночестве. При его образе жизни в этом нет ничего странного.

— Ну разумеется, — протянул Герти, — Постоянно придётся объяснять лакеям, откуда на костюме кровь и чьи-то мозги… С его-то привычками!

— Будьте сдержаннее, — посоветовал мистер Беллигейл, невозмутимо переступая импровизированные лианы, затянувшие внутренний двор, — И не делайте поспешных выводов, полковник. Хозяин этого дома может показаться вам человеком странного характера, но это вполне объяснимо.

— Я буду очень сдержан, — заверил его Герти, опуская руку в карман пиджака.

Рукоять револьвера на ощупь была отвратительно горячей, точно сковородка, которую поставили на огонь, чтоб печь блинчики, но Герти сжал её всеми пальцами, так, что она прилипла к мокрой коже.

Он будет сдержан. Разумеется.

Против ожиданий, дверной молоток ещё не успел намертво присохнуть к своему месту. Мистер Беллигейл протянул руку и трижды гулко ударил в дверь, причём от каждого удара она теряла весомую часть отслаивающейся с годами краски.

— Одну минуту! — мгновенно раздалось из глубин дома, — Одну минуту, пожалуйста!

Голос принадлежал мужчине средних лет и показался Герти смутно знакомым.

«Вы сами виноваты, Уинтерблоссом. Вас же предупреждали, чтоб вы убрались с острова».

Дверь, натужно заскрипев, отворилась. Кому-то пришлось приложить немало сил, чтоб сдвинуть с места этот монолитный кусок дуба, весящий фунтов триста…

Герти ожидал чего угодно. Что на пороге возникнет совершенно незнакомый ему человек. Или хуже того, вместо человека он увидит серый глаз дула. Стоя на крыльце, освещённые ярким солнцем, они с мистером Беллигейлом должны были представлять собой превосходные мишени. Мистеру Питерсону будет даже удобнее, чем вчера. Второй раз он промазать не должен…

— Доброе утро, джентльмены. Чем могу вам…

— Вы! — крикнул Герти, забывая про всё на свете, — Вы!..

Револьвер вынырнул из пиджачного кармана сам собой. И уставился в лицо хозяину, отчего то мгновенно приобрело цвет подкисшего молока, так что испуганные голубые глаза на нём стали выделяться ещё больше.

— Руки вверх! — отчеканил Герти чужим голосом, хриплым и ломким, — Не двигаться! Канцелярия!

Ошибки быть не могло. Это был тот самый человек, что поджидал его вчерашней ночью у двери. Тогда Герти показалось, что он почти не успел рассмотреть его лица, но сейчас, глядя на хозяина дома при свете дня, он понял, что совпадения исключены. Это был тот самый человек. Молодой мужчина лет тридцати с небольшим, с невзрачным, немного нервическим, лицом, безукоризненно выбритый и со вкусом одетый. В этот раз на нём не было шляпы, так что видны были и волосы, светлые, как прихваченная инеем трава, уложенные в немного щегольскую причёску по последней городской моде.

— Дева Мария! — воскликнул мистер Питерсон в непритворном испуге, глаза его округлились, — Не стреляйте! Вам нужны деньги? У меня при себе три фунта, но если вас устроит чек…

— Деньгами ты не отделаешься! Канцелярия!

Мистер Беллигейл поморщился.

— Вы торопите события, полковник. Я же говорил вам, нет нужды действовать столь решительно. Нет смысла обнажать оружие в той ситуации, когда достаточно и обычной беседы.

— Это тот самый человек, что стрелял меня! — от возбуждения Герти стиснул рукоять револьвера куда сильнее, чем это было необходимо, — Я узнал его! Это он вчера чуть не всадил мне четыре пули в живот! Что же вы стоите? Скрутите его!

Мистер Беллигейл коснулся пальцем полей шляпы.

— Доброго дня, мистер Питерсон.

Хозяин дома с трудом сфокусировал на нём прыгающий от испуга взгляд.

— Мистер Беллигейл?.. И вы здесь? Бога ради, что тут происходит?

— Всё в порядке, мистер Питерсон. Боюсь, возникло некоторое недоразумение. Служебная накладка. Такое иногда случается и в нашем ведомстве. Полковник, если вас не затруднит, уберите револьвер.

Герти стиснул металлическую рукоять ещё сильнее, так, что готовы были затрещать суставы пальцев.

— Вы что, не понимаете? Этот человек стрелял в меня. В меня, служащего Канцелярии! Я узнал его лицо! Он убийца!

— И всё-таки я попросил бы вас спрятать оружие. Тем более, что дело это не служебное, а в некотором роде частный визит…

Мистер Беллигейл говорил спокойно и тихо, но Герти хорошо знал, на что тот способен. Без сомнения, второй заместитель, если бы захотел, мог спокойно выбить оружие из его руки. Быстрее, чем Герти успел бы моргнуть.

— А если этот тип выхватит свой револьвер и завершит то, что не успел вчера? — упрямо спросил он, всё ещё держа мистера Питерсона на мушке, — Это тоже останется частным визитом? Или вы, так уж быть, сочтёте этот досадный случай поводом для канцелярского расследования?

Мистер Беллигейл подчёркнуто вежливо обратился к хозяину дома:

— Пожалуйста, сэр, назовите ваше полное имя. И год рождения.

— Эрсиваль Котт Питерсон. Пятьдесят восьмой.

— Полностью, пожалуйста.

— Тысяча восемьсот пятьдесят восьмой, — покорно сказал мистер Эрсиваль Котт Питерсон, всё ещё сохраняя на лице нездоровую бледность, — Теперь хватит?

— Вот видите, — мистер Беллигейл повернулся к Герти, — Всё в порядке. Он не станет в вас стрелять. Полковник, уберите револьвер.

Герти не понимал, что происходит. Он ощущал себя персонажем абсурдистского романа, в котором сюжет скачет пунктирной линией, выписывая безумные петли, невозможные с точки зрения логики или здравого смысла. Минуту назад ситуация казалась ему хоть и крайне запутанной, но всё же понятной. Теперь же она вновь катилась в тартарары, как потерявший управление локомобиль, несущийся вниз по улице.

Герти покорно спрятал револьвер в карман. Это явно успокоило человека, назвавшегося мистером Питерсоном.

— Ну и ну, — пробормотал он, беспомощно улыбаясь и оправляя галстук, — Нагнали же вы на меня страху, господа. Я уж и не знал, что думать. Не каждый день незнакомые люди тычут вам стволом в лицо!

— Незнакомые? — Герти пристально взглянул на мистера Питерсона, — Стало быть, вы меня не знаете?

— Откуда же мне вас знать, если я вас вижу впервые в жизни?

— Меня зовут Уизерс, — весомо и многозначительно произнёс он, — Полковник Гай Уизерс.

— Это имя должно мне что-то сказать? Боюсь, оно мне тоже незнакомо.

Герти заглянул в широко открытые голубые глаза мистера Питерсона и к собственному изумлению обнаружил, что никаких следов лжи в этих глазах нет. Немного нервные, немного застенчивые, часто моргающие глаза мистера Питерсона были прозрачны и чисты, как у ребёнка. Герти приходилось видеть самых изощрённых лжецов, да и самому не впервой было скрывать правду. Но он вынужден был признать, что или мистер Питерсон являл собой лжеца прямо-таки гениального, способного к полному душевному перевоплощению, то ли и впрямь никогда прежде не видел Герти.

«Близнецы? — ошарашено подумал Герти, — Это лицо я узнаю из тысячи, ошибки быть не может. Но он отчего-то явно меня не узнаёт. Может, провал в памяти? Гипноз?»

— Простите, сэр… — пробормотал Герти, — У вас имеются братья?

— Насколько мне известно, я единственный ребёнок в семье.

Герти почувствовал желание треснуть себя кулаком по затылку. Теперь он уже не был так уверен в своей памяти.

Мистер Питерсон, растерянно улыбающийся и оправляющий галстук, одновременно и был вчерашним стрелком, и не был им. Сходство лиц казалось несомненным. Но были и отличия, при первом взгляде незаметные. Манера говорить, поворот головы, взгляд… Все те мелкие детали, что делают человеческое тело личностью с уникальным и неповторимым отпечатком.

Это был один и тот же человек, но… разный. Как будто в полночь, с ударом часов, он подвергся какому-то загадочному излучению, психологически его преобразившему. Сотворившему из него в некотором смысле другого человека. Вчерашний Питерсон был хладнокровным, уверенным в себе мужчиной, умеющим держать оружие, внимательным и сосредоточенным. Несмотря на то, что их встреча длилась всего несколько секунд, Герти хорошо запомнил его взгляд, немигающий и твёрдый. Такой взгляд бывает у профессиональных военных или врачей.

Сегодняшний Питерсон может и был плотью от плоти вчерашнего, но казался другим человеком. Куда более мягким и стеснительным. Он беспомощно улыбался, не зная, на кого смотреть, потирал ладони, хмыкал, поправлял причёску и делал ещё множество вещей, которые обычно делают люди, не знающие, куда спрятать свои глаза и руки. Без сомнения, это был другой Питерсон, при этом как две капли похожий на того, вчерашнего…

— Наверно, я схожу с ума, — вслух произнёс Герти.

Как ни странно, это помогло. Голова перестала кружиться.

— Всё в порядке, — мистер Беллигейл ободряюще положил руку ему на плечо, — Вы просто не привыкли. Мистер Питерсон, вынужден заметить, что вы и верно оказались втянуты в неприятную историю. Которую мы с полковником Уизерсом уполномочены расследовать от имени Канцелярии. Вам придётся многое объяснить, мне и моему спутнику. Не удобнее ли будет, если вы пригласите нас в дом?

— Ох, конечно, — Питерсон поспешно посторонился, пропуская их внутрь, — Прошу простить мою нетактичность, джентльмены, я был немного сбит с толку. Не знаю, что и думать. Проходите, прошу вас.

Герти колебался, прежде чем принять предложение. Как знать, не затаился ли в доме ещё один Питерсон, со взведённым револьвером в руке?.. Или, чёрт возьми, ещё дюжина разных Питерсонов, у каждого из которых какие-то свои отношения с Гилбертом Уинтерблоссомом?.. Но мистер Беллигейл принял приглашение без колебаний и перешагнул порог. Помедлив, Герти последовал за ним.

Атмосфера запустения царила и внутри. Дом явно был жилым, но поддерживался в пригодном для человеческого существования виде скорее силами природы, чем чьими-то направленными усилиями. Бархатные гардины давно превратились в пыльные тряпки, зеркала безнадёжно утратили прозрачность, а половицы скрипели так, что даже наступать на них было жутко.

— Прошу простить за обстановку, — Питерсон с извиняющимся смешком развёл руками, — Я живу здесь один, без прислуги. Не так уж просто поддерживать порядок в таком большом доме.

— Почему бы вам тогда не переехать в дом поменьше? — спросил Герти.

Этот вопрос вызвал на лице Питерсона смущение.

— Привык к одиночеству. Олд-Донован вполне отвечает моим запросам. Живи я в центре, по округе быстро поползли бы слухи, вы понимаете…

Герти не понимал. Но счёл за лучшее промолчать.

— Вы не против, джентльмены, если мы будем вести беседу на кухне? В гостиной ужасный беспорядок, а в кабинете позавчера разразилась настоящая катастрофа…

— Надеюсь, не пожар? — вежливо спросил мистер Беллигейл. Несмотря на то, что он шёл в клубах поднимающейся от половиц пыли, костюм его каким-то образом оставался безукоризненно чистым. Герти давно бросил попытки понять, как это у него получается.

— О нет, нет, — Питерсон фальшиво рассмеялся, — Ничего такого. Одна моя знакомая с несдержанным нравом устроила там сущий разгром пару дней назад. Разбила буфет, высадила все стёкла, опрокинула чернильницы… Я, конечно, удержу это с её счёта…

— Кхм… — Герти помедлил несколько секунд, тщательно подбирая слова друг к другу, — Мне казалось, вы сказали, что живёте один.

— Так и есть, — легко согласился Питерсон, взъерошивая свои светлые волосы, — В полном одиночестве, как отшельник. Такие у меня правила.

— Но эта ваша знакомая…

— Глупо на неё обижаться, неправда ли? В каком-то смысле это то же самое, что обижаться на самого себя!

Мистер Беллигейл встретил эти слова понимающим кивком. Судя по всему, он не находил в них ничего странного.

Герти хотел спросить ещё что-то, но не смог продолжить. У него возникло ужасное ощущение, будто он провалился в Страну Чудес Льюиса Кэрролла, мир, живущий по ненормальным, вывернутым наизнанку правилам. Мир, в котором хладнокровные убийцы охотно приглашают свою жертву в дом после неудачного покушения. Мир, в котором можно разгромить собственный кабинет, а потом выставить себе за это счёт. Мир, в котором существуют зеркально похожие люди, не имеющие в то же время ничего общего.

Это надо было обдумать. Но Герти боялся, что чем больше он будет задумываться на счёт того, что здесь происходит, тем больше будет терять рассудок. Поэтому он решил на некоторое время воздержаться как от слов, так и от мыслей.

— Прошу вас, устраивайтесь, — Питерсон пригласил их в небольшую, но вполне уютную кухню, светлую и относительно прибранную, если не считать бессчётного множества грязной посуды в раковине, — Может, вам угодно перекусить? Могу я предложить вам жасминового чая? Ещё есть вчерашний пудинг и холодная телятина. Извините, что более ничего не могу предложить, я вынужден питаться на холостяцкий манер.

— Благодарю, не голоден, — улыбнулся мистер Беллигейл, устраиваясь на старом скрипучем стуле.

— А… вы, полковник Уизерс? — неуверенно спросил Питерсон, поворачиваясь к Герти, — Вы не голодны?

— Нет. Я в полном порядке, — ответил Герти деревянным голосом.

— Он тоже не голоден, — пояснил мистер Беллигейл, сдувая пылинки с пенсне, — А если выглядит немного бледным, то в этом нет ничего странного. Это всё морской воздух. Полковник не так давно в Новом Бангоре.

«Нет, — подумал Герти отрешённо, опускаясь на стул, — Я очень давно здесь. Возможно, слишком давно…»

— Нет, позвольте, я всё-таки… Одну минуточку… Как-то невежливо с моей стороны…

Питерсон долго не мог успокоится, видимо, нервное напряжение требовало выхода. Поминутно извиняясь, роняя чашки, спотыкаясь и прищемляя пальцы, обжигаясь о чайник, он с грехом пополам вытащил из шкафов всё съестное, что мог обнаружить на кухне. Трапеза выглядела не по меркам скромной, Питерсон смущался и бормотал что-то про неважное пищеварение. От пудинга несло подкисшим хлебом, холодная телятина без горчицы и подавно не возбудила в Герти аппетита. Пожалуй, ни одно яство в мире сейчас не могло бы вызвать у него чувства голода. Зато он в полной мере ощущал другое чувство, похожее, тоже неприятно сосущее в животе.

— Сядьте! — потребовал он, не выдержав, — Перестаньте хлопотать. Мы явились не за обедом, а по важному делу!

— Конечно, конечно… — Питерсон преувеличено бодро потёр руки и заставил себя сесть в потёртое кресло напротив гостей, — В таком случае я готов отвечать на ваши вопросы. Без протокола, насколько я понимаю?

— Без, — подтвердил мистер Беллигейл, — Как я уже сказал, это скорее частное дело, чем Канцелярское. И, поскольку дело это, судя по всему, больше касается полковника Уизерса, я бы предложил ему задать первый вопрос.

— Охотно расскажу всё, что знаю, — Питерсон доброжелательно улыбнулся Герти, — Я весь во внимании. Задавайте вопрос.

«Если предположить, что я каким-то чудом покину остров, есть ли у меня шанс сохранить рассудок?» — уныло подумал Герти.

Вопросов было слишком много. Они цеплялись друг за друга лебедиными шеями, как рыболовные крючки, и образовывали такие запутанные скопления, что решительно невозможно было выудить хотя бы один. Но с чего-то надо же было начинать?.. Герти набрал воздуха в грудь.

— Вчера вечером в Редруфе в меня стрелял джентльмен. Очень похожий на вас. Это были вы?

— Нет, — быстро сказал хозяин дома, — Клянусь всем на свете, я ещё не рехнулся, чтобы стрелять в клерка Канцелярии.

И он опять не врал. Нервничал, храбрился, выпячивал подбородок, но не врал.

Герти сделал ещё несколько глубоких вдохов. Спокойно, Уинтерблоссом. Если этот тип лжёт, полагаясь на свой непревзойдённый актёрский талант, череда логических вопросов всё равно вынудит его совершить ошибку.

— Вам известно, кто в меня стрелял?

Питерсон потёр шею, словно находясь в некотором затруднении.

— Могу лишь предположить, что это был кто-то из моих клиентов.

— Вот как? Отлично, — Герти воспрял духом. Хоть что-то в этой безумной истории стало обретать черты! — Ваши клиенты меня весьма интересуют. Какой у вас род занятий, мистер Питерсон?

Неудавшийся убийца смущённо улыбнулся.

— Я думал… Я полагал, вы знаете…

— Не уклоняйтесь от ответа! Чем вы занимаетесь?

Питерсон смутился ещё больше.

— Я шлюха.

— Что?

Герти почувствовал, что покрывается лёгким румянцем. Это вышло как-то непроизвольно, но ничего поделать с собой он не мог.

— Простите, я не совсем…

— Ну… — Питерсон смущённо уставился в пол, — Я торгую собой за деньги.

Несмотря на величайшее замешательство, которое охватило Герти, он испытал одновременно и изрядное облегчение. Хоть что-то в этой безумно скроенной истории сделалось понятным и объяснимым! По крайней мере, сделалось ясно, отчего этот несчастный обитает в полузаброшенном доме вдалеке от людской суеты, отчего боится пересудов за спиной, настолько, что даже не держит прислуги. И откуда у него при этом капитал, достаточный для приобретения подобного дома.

Герти испытал по отношению к Питерсону одновременно и отвращение и сочувствие. Ему приходилось слышать о подобных джентльменах ещё в Лондоне. Тема эта, хоть и табуированная, всё же просачивалась, а в канцелярии мистера Пиддлза никто не был против в свободную минуту потрепать языком. Так что Герти отчасти был в курсе незавидной жизни городских проститутов, хоть и благоразумно не выяснял подробностей.

Впрочем, Питерсон не походил на несчастное голодное существо, вынужденное продавать своё тело за гроши. Скорее всего, он обслуживал клиентуру побогаче, из приличного общества. Это тоже было не в новинку.

— Я понял род ваших занятий, — сдавленно пробормотал Герти, быстро теряя охотничий пыл, — Значит, вы по роду службы часто общаетесь с… дамами.

— Ну почему же? — искренне удивился Питерсон, — Среди моих клиентов больше всего мужчин.

Судя по ощущениям в области шеи и щёк, лёгкий румянец Герти стремительно перетекал в явственный багрянец, свойственный состоянию глубочайшего конфуза.

Содом и Гоморра! Герти с трудом подавил желание вскочить и, не надевая котелка, броситься вон из проклятого дома.

— Как ни странно, чаще всего ко мне обращаются именно мужчины, — беззаботно сказал Питерсон, не замечая реакции собеседника, — Я думаю, всё дело в самой природе мужской души. Мужчинам свойственно испытывать на прочность все границы, которые оказываются в их досягаемости. К тому же, зачастую это и величайшее приключение. Причём приключение, заметьте, не требующее ни дорожных сборов, ни риска, ни тягот и лишений. Многие хотят проверить сами себя. Другие же, полагаю, попросту испытывают банальное и вполне объяснимое любопытство… Я вполне их понимаю. Совершить то, что много веков считалось невозможным, запретным… Это стоит своих денег! С женщинами сложнее…

— Замолчите, ради Бога! — воскликнул Герти в негодовании, — Постыдились бы! Я задал вам конкретный вопрос и не собираюсь выслушивать о ваших порочных связях!

— Порочных? — удивился Питерсон, быстро моргая светлыми ресницами, — Согласен, меня едва ли можно назвать образцом добродетели, но впервые слышу, чтоб моё занятие считалось порочным…

— Такие как вы позорят Англию! — заявил Герти, румянец которого превратился в багрянец откровенного негодования, — И вы ещё смеете заявлять подобное! Благодарите судьбу за то, что я не собираюсь отправить вас под суд!

— Но ведь…

— Что может быть отвратительнее любовной связи за деньги! Особенно… особенно подобной противоестественной связи!

— Любовной? — теперь уже Питерсон уставился на Герти с выражением полного замешательства на лице. Ресницы беспомощно моргали, — П-ппростите?.. За кого вы меня принимаете?

— За оскорбление всего мужского рода! — с достоинством ответил Герти, — И за погрязшего в блуде грешника. Мне приходилось в Лондоне слышать о таких, как вы. И я нахожу это омерзительным. Никак не полагал, что эти пороки добрались уже и до Полинезии…

Питерсон задохнулся от возмущения, отчего на миг даже стал выше ростом и показался не таким тощим.

— Что вы себе позволяете, полковник! Даже сотруднику Канцелярии непозволительно порочить честь и достоинство человека, находясь в его доме! Я… Я крайне возмущён!

Герти захотелось застонать в голос. Пьеса, исполненная чистого безумия, состояла не из одного акта. И, что ещё хуже, он даже не заметил, в какой момент стал её действующим лицом. Он подавил желание приложить ладонь ко лбу, чтоб проверить, нет ли жара.

— Но вы сами сказали, что вы…

— Шлюха? Да, чёрт возьми! Но это не значит, что я оказываю кому-то любовные услуги! Я темпоральная шлюха!

— Это ещё что значит?

Наконец подал голос мистер Беллигайл, всё это время спокойно разглядывавший их обоих со своего места.

— Похоже, джентльмены, возникло некоторое затруднение, — сообщил он непринуждённо, — И, скорее всего, оно стало следствием недопонимания сторонами предмета разговора. Вероятно, это моя вина. Мне стоило объяснить полковнику суть вашего… рода деятельности, прежде чем нанести визит. Я совсем упустил из вида, что некоторые аспекты жизни Нового Бангора ему ещё в новинку.

— Так объясните же! — потребовал Герти, не зная, что и думать.

— Мистер Питерсон — темпоральная шлюха.

— Это я уже услышал от него. Я хочу знать, что это значит!

Некоторое время мистер Беллигейл молча созерцал собственный котелок, висящий на спинке стула.

— Полковник, что вы знаете о путешествиях во времени? — наконец спросил он.

Этот вопрос сбил Герти с толку. Более нелепого, неуместного и абсурдного вопроса нельзя было и вообразить.

— Какое отношение это имеет к…

— Пожалуйста, ответьте на вопрос.

Герти потребовалось полудюжина глубоких вдохов, чтоб восстановить душевное спокойствие.

— Ну… Кхм. Я читал роман мистера Уэллса.

— И как он вам?

— Я нашёл его весьма… занятным, — выдавил из себя Герти, не понимая, к чему клонит второй заместитель, — Весьма интересная фантазия, и изложена не без таланта. Но если вы собираетесь сообщить мне…

— У вас отменная интуиция, — мистер Беллигейл скупо улыбнулся, как учитель, приветствующий всплеск внезапной догадливости у своего недалёкого ученика, — Дело в том, что путешествия во времени возможны. И не только возможны, но и часто практикуются.

«Они оба сумасшедшие, — с ужасом понял Герти, машинально отступая на шаг, — Конечно. Это всё объясняет. Вот, что делает этот остров с людьми, которые не нашли в себе силы вовремя сбежать. Они попросту сходят с ума. Сохраняют лишь поверхностные слои разума, внутри же всё перемешивается, как в часовом механизме, угодившем под поезд. И я стану таким же, если проведу здесь ещё хотя бы неделю! Господи, да через неделю я начну их понимать!..»

— Я так и думал, — произнёс он самым естественным тоном, на который был способен, — Ну конечно. Значит, в подвале Канцелярии стоит машина времени…

— Машина времени никак не может стоять в подвале Канцелярии, — рассудительно и спокойно произнёс мистер Беллигейл, — По той простой причине, что изобретена она будет… Напомните, пожалуйста, мистер Питерсон.

— В две тысячи шестисот восьмом, — любезно подсказал Питерсон, — Если мне не изменяет память.

Мистер Беллигейл кивнул.

— Верно. Через семьсот с лишним лет по нашей темпоральной прямой. Соответственно, ни один из наших современников не может ею воспользоваться.

— Резонно, — согласился Герти, размышляя, стоит ли улыбнуться или продолжать внимать с преувеличенно-серьёзным видом, — Разумеется, так и должно быть.

— Выходит так, что мы с вами заперты в нашем времени, полковник. Но этого нельзя сказать о наших далёких потомках. Они вольны распоряжаться машиной времени по своему усмотрению. Аппарат это, конечно, сложный и крайне дорогой, но к нему обеспечен открытый общественный доступ.

— И какая там нынче стоит погода, в две тысячи шестисот восьмом? — с сарказмом осведомился Герти, — Всё так же скверно, как у нас?

Но мистер Беллигейл и бровью не повёл.

— С погодой там обстоит довольно неважно, полковник, — спокойно ответил он, — Но сейчас, полагаю, есть вопросы посущественнее.

— Да, конечно, — Герти потёр затылок, не зная, как относится к происходящему и стоит ли вообще продолжать этот странный разговор, — Так значит, наши потомки свободно путешествуют по реке времени взад-вперёд, как лодки по Темзе?

— Не совсем так. В будущее путешествовать они не могут. Технически, его ещё нет. А вот прошлое для них открыто почти на всём протяжении нашей эры.

— Путешественники по времени, — Герти едва не издал нервный смешок от этого словосочетания, — Замечательно!

— Бесспорно, это открывает перед нашими потомками множество возможностей. Вместо того, чтоб довольствоваться репродукциями Рафаэля, они могут отправиться в шестнадцатый век и воочию наблюдать за тем, как творится шедевр. Вместо того, чтоб слушать записанные на фонограф оперы, они вольны услышать оригинал, причём сыгранный под руководством самого Моцарта. Согласитесь, заманчивые перспективы!

— Пожалуй, что так.

— К тому же, не обязательно ограничивать себя миром искусства. Наша собственная история может затмить любой театр. Хотите понаблюдать за коронацией Генриха Наваррского? Никаких проблем, вы увидите её из первого ряда. А может, казнь Карла Первого?.. Столь же легко.

— Они ныряют в прошлое с такой лёгкостью, будто покупают билет? — недоверчиво спросил Герти, забыв про скепсис, — Сколько же этих бездельников шляется в веках?

— О, очень много. Возможность путешествовать по истории породила целую отрасль развлечений. Впрочем, никто не говорит, что путешествовать по времени удел зевак. Только представьте, сколько возможностей темпоральные перемещения даруют учёным — историкам, архитекторам, археологам…

— Простых обывателей, однако, больше, — вежливо вставил Питерсон, — Судя по всему, двадцать седьмой век весьма скучное местечко, так что его обитатели воспринимают возможность посетить иную эпоху как своего рода увеселительный пикник, приятное приключение. Ну или же прогулку по ожившему музею.

Подобный подход отчего-то покоробил Герти.

— Вы имеете в виду, что мы превратились в бесплатный балаган для наших же потомков? — спросил он, с неудовольствием ощущая, что всё глубже включается в эту глупую и бессмысленную игру, — Вот уж повезло!

— Отнюдь не бесплатный!.. — произнёс было Питерсон, но мистер Беллигейл властно его перебил.

— Это их право. Будь у нас подобная машина, едва ли мы вели бы себя скромнее. К тому же, наши потомки, к их чести, весьма деликатны и никак не проявляют своего присутствия среди нас.

— А если проявят? — испугался Герти. Только сейчас он сообразил вещь, которая должна была придти на ум гораздо раньше, — Вы представляете, что случится, если какой-нибудь из этих визитёров догадается протащить во двор к Генриху Первому паровой двигатель? Или, допустим, отправит бронированный дредноут в эпоху Трафальгарской битвы?.. Это же вывернет наизнанку всю нашу историю, как пиджак!

— Верно мыслите, полковник. Любое вмешательство может непоправимо нарушить темпоральную ткань, исказив всю нашу историю. Однако же время не так беспомощно, как вы полагаете, и вполне может позаботиться о своей безопасности.

— Это как же?

— Суть темпоральных перемещений такова, что ни один физический объект не может быть физически перемещён в другую эпоху. Ни дредноут, ни даже швейная игла.

— Вот как? А что же на счёт человеческого тела?

— Тоже исключено. Ни один физический объект не может преодолеть границу своего времени, полковник, в том и штука. Даже если он размером с одну молекулу. У времени свои законы, видите ли, и оно чтит их неукоснительно.

— Но ведь вы сказали… — Герти переводил взгляд с мистера Беллигейла на Питерсона, но ни на одном лице не мог обнаружить подсказки, — Вы ведь сказали, что наши потомки свободно разгуливают по прошлому! Как они совершают прыжок, если машина времени не переносит физические тела?

— Тут нет никакого противоречия, полковник. Единственное, что бескрайний Хронос позволяет перемещать по волнам времени, это информацию. В чистом, так сказать, её воплощении. Только информацию, и ничего кроме.

— Я не понимаю, — признался Герти.

— Это естественно. Понимание приходит не сразу, — мистер Беллигейл сосредоточенно поправил накрахмаленные манжеты, — Что такое человеческая личность, полковник? Это лишь совокупность множества значений, информационный сундук. Если нельзя отправить в прошлое своё тело, то почему бы не отправить туда свою личность?..

Герти потребовалось некоторое время, чтоб осмыслить услышанное.

— Но ведь личность должна к чему-то крепится? — пробормотал он, — Она ведь не может существовать бесплотным духом среди живых людей?

— Совершенно верно. Вот видите, вы схватываете на лету. Личности нужно хранилище, как и содержимому чемодана. Физическая оболочка. Тело.

— И они…. Эти личности могут захватить наше тело, чтобы в нём развлекаться? — Герти едва не поддался желанию снова сунуть руку в карман и нащупать там револьвер, — Хорошенькая перспектива!

Мистер Беллигейл устало закатил глаза.

— Ничего подобного. Никто не может силой выставить вас из собственного тела, полковник. Более того, строение наших нейронных связей таково, что лишь крошечный процент среди наших современников способен выступать такого рода донором своей физической оболочки. Или, если угодно, медиумом, спиритом.

— Или лендлодом, — вставил было Питерсон, но, поймав взгляд мистера Беллигейла, благоразумно замолчал.

— Требуется особенная комбинация нейронов, чтобы человеческое тело могло стать временным пристанищем для чужой души. Исключительно редкая комбинация. Например, на весь остров насчитывается лишь пять человек, обладающих подобной особенностью.

— И мистер Питерсон… — Герти открыл рот, но губы лишь беззвучно шевелились. Рассвет понимания, забрезживший в его сознании, совершенно стёр всё то, что он собирался сказать.

— Да, — Питерсон смущённо улыбнулся, чувствуя себя неуютно под застывшим взглядом Герти, — К вашим услугам. Я сужаю своё тело в аренду гостям из будущего.

— Вы…

— Арендодатель и арендуемое имущество в одном лице. Впрочем, нас часто именуют шлюхами. Темпоральными шлюхами. Не очень лестное прозвище, как вы понимаете, однако оно давно сделалось привычным. Можно долго морализировать, но, в сущности, в нём нет ничего оскорбительного. Как и обычные шлюхи, мы продаём своё тело другим людям за деньги. В чём, собственно, разница?..

— И… есть спрос?

— Ещё какой! — с нескрываемой гордостью заметил Питерсон, — Конечно, наша эпоха не может равняться с двенадцатым веком или временами Ренессанса, но, уверяю вас, девятнадцатый век тоже представляет собой интерес для многочисленных ценителей. Я позволяю им окунуться в тысяча восемьсот девяносто пятый год так, как если бы они оказались в нём сами. Отведать здешней пищи, подышать здешним воздухом, выйти на улицу и понаблюдать за жизнью древней Британии воочию… Да, полковник, наша с вами современность для них — древнее прошлое, овеянное романтическим флёром. В их жизни давно нет газовых фонарей, китового жира, локомобилей, привычных нам костюмов, кошек, и многого другого. Они приходят в наш век, как в музейную залу, чтоб насладиться, как они выражаются, тихим очарованием викторианской эпохи. Я охотно предоставляю им эту возможность. Не бесплатно, разумеется.

— То есть, они одалживают ваше тело?

— Совершенно верно, — сказал Питерсон так спокойно, точно речь шла об одолженной паре брюк, — Обычная сделка, ничего более.

— А где, в таком случае, находитесь в этот момент вы сами?

— Нигде. Две личности не могут существовать в одном теле. В тот момент, когда договор заключён и новый хозяин вступает в право пользования, мистер Эрсиваль Котт Питерсон растворяется без остатка. Не переживайте, это не так жутко, как выглядит. Это сродни глубокому сну без сновидений. Я проваливаюсь в него, а когда выныриваю, всё уже кончено и я могу вновь распоряжаться собственным телом.

— Выходит, любой человек из будущего может вот так запросто влезть в вашу шкуру и разгуливать по прошлому?

Питерсон оскорблено приподнял узкий бледный подбородок.

— Ну что вы! Я же не просто подзаборная темпоральная шлюха. Между прочим, в двадцать седьмом веке я считаюсь одним из лучших темпоральных агентов и наиболее перспективным на острове. Арендовать моё тело сложнее, чем заказать столик в самом дорогом ресторане Лондона! Оно расписано на два года вперёд!

Герти едва не присвистнул.

— Такой спрос!

Питерсон потупился.

— Это недешёвое удовольствие. Без скромности могу сказать, что я заломил неплохую цену за свои услуги.

Герти нахмурился.

— Погодите… Есть одна неувязка. Если вам верить, ни один физический объект не может пересечь границу времени.

— Всё верно.

— В таком случае хотел бы я знать, как вы получаете оплату? Даже если ваши партнёры из будущего раздобудут фунты, имеющие хождение в нашем времени, они не смогут их вам передать!

— Вы правы. Точно так же я не могу принять в счёт оказанных услуг золото или драгоценности или что-нибудь в этом роде. Хронос весьма упрямая штука, сэр!

— Ну и как же вы выкручиваетесь? — спросил Герти с живым интересом.

— Есть один способ… — хмыкнул Питерсон, — Не очень-то честный, но единственно возможный. Я получаю оплату своих услуг информацией.

— Какого рода информацией?

— Номера выигравших лотерейных билетов, результаты скачек, итоги футбольных матчей. В будущем данные такого рода на удивление бережно сохраняются. Они и становятся моими личными дивидендами. Ещё можно неплохо заработать на патентах. Клиент передаёт мне информацию о каком-то техническом изобретении нашей эпохи, которое появится в ближайшие несколько лет, а я, недолго думая, патентую его под своим именем. Грубовато, конечно, но что делать. Из-за всего этого, к слову, Канцелярия в своё время проявила к моей персоне весьма настойчивый интерес. Впрочем, ничего не хочу сказать про ваше ведомство, это было совершенно обоснованно.

— Ушло некоторое время, чтоб разобраться, — сухо произнёс мистер Беллигейл.

— К тому же, есть куда менее чистоплотные шлюхи, полковник. Они получают из будущей эпохи романы и стихи и издают их под своим именем. Вот уж где настоящая подлость. Впрочем, хлеб этот не только нечестный, но часто и горький. Разные эпохи, разные вкусы…

Герти кашлянул.

— Так значит, вы самый популярный специалист в Новом Бангоре?

Питерсон зарделся.

— Полагаю, что так.

— Но почему, если вы сами признаёте, что устанавливаете высокую стоимость на свои услуги?

— На то есть много причин. Я мужчина, молод и с хорошим здоровьем. Это тоже имеет свою цену. Мало удовольствия арендовать, к примеру, тело мистера Фрейзера, чтобы затем тащить лишних пятьдесят фунтов и мучится одышкой! Нет уж, сэр, моё тело стоит своих денег до последнего пенни. Правда, не могу сказать, что опыт дался мне дешёвой ценой…

— Были инциденты? — тактично спросил Герти.

— Случалось, — скривился Питерсон, пощипывая ухо, — Как только я открыл своё дело, возникало множество самых разных случаев, и курьёзных и в высшей степени досадных. Однажды я имел неосторожность сдать в аренду своё тело на целых три дня одному благообразному джентльмену из Глазго. Я имею в виду Глазго двадцать седьмого века, разумеется… Тогда я был молод и исполнен верой в благообразность наших потомков. Увы. Спустя три дня, очнувшись, я обнаружил себя в сточной канаве на окраине Клифа, в одном исподнем, мучимого мигренью и едва живого. От меня разило джином так, что шарахались лошади. И ощущал я себя так, будто выпил целую цистерну этого пойла. Как выяснилось, этот джентльмен решил не терять даром времени и предпринял увеселительную прогулку по всем злачным местечкам Нового Бангора. Разумеется, ему хоть бы хны, у информационного слепка сознания не бывает похмелья, я же чуть не расплатился за его опыт собственной поджелудочной железой.

— Это было настоящим свинством с его стороны! — невольно возмутился Герти.

Питерсон ответил на это печальной усмешкой.

— Если бы только это… На заре моей карьеры темпоральной шлюхи не всё складывалось гладко. Меня лягала лошадь — какой-то идиот, впервые её увидевший, попытался подёргать её за хвост. Меня трижды выгоняли из публичных домов. Я не стану рассказывать, за что, хоть мы все с вами и джентльмены. Лучше поверьте мне на слово, в будущем свобода нравов зачастую граничит с чем-то невообразимым… Не менее пяти раз меня избивали где-то в Шипси. Дважды я приходил в себя в полицейском участке. Один раз я чуть не утоп. Около десяти раз попадал под парокэбы. А один раз подрядился надсмотрщиком на филиппинские сахарные плантации и, придя в себя, чудом успел удрать с отходившего корабля…

Герти ощутил невольное уважение к этому щуплому неказистому человеку. Судя по всему, в свои тридцать с небольшим лет он вместил множество жизней. Пусть и прожитых не им, а другими людьми.

— Сочувствую вам, — сказал он смущённо.

Питерсон лишь махнул рукой.

— Пустое. С тех пор я поумнел и давно поставил дело на надёжную основу. Моё тело слишком дорогой товар, чтобы предоставлять его первому встречному без обязательств. Нет, сэр. Теперь каждый желающий арендовать моё тело, теперь подписывает со мной трехстраничный контракт. Я составил его со въедливостью лучших адвокатов. Там перечислено, чем позволяется заниматься в моём теле, и чем нет. Указаны нормы потребления выпивки и диета, которой стоит придерживаться. Я не поленился предусмотреть все мелочи. Уличённый в несоблюдении контракта пожизненно лишается возможности иметь со мной дело. Если хотите, можете взглянуть…

Питерсон достал из кармана сложенный лист бумаги, пестрящий знаками параграфов и выглядящий весьма внушительно. Количеству его пунктов и подпунктов, прикинул Герти, мог бы позавидовать любой лондонский судья. Не собираясь читать текст, некоторые пункты он машинально выхватил взглядом.

— Запрещается фотографировать самого себя, — прочитал он с удивлением.

— Был один случай, — Питерсон смущённо усмехнулся, — Какому-то дураку вздумалось сфотографировать самого себя практически в упор. То есть, самого меня. От вспышки магния я получил чувствительный ожог лица, в придачу чуть не ослеп.

— Запрещается целовать полисменов…

Питерсон смутился ещё больше.

— У них там и в самом деле очень свободные нравы. Очень.

Герти с показной внимательностью перевернул несколько страниц.

— А как на счёт стрельбы, мистер Питерсон? Стрельбу в живых людей ваш контракт, случайно, не предусматривает?

Питерсон вздёрнул голову.

— Любому моему клиенту запрещено умышлено причинять вред людям. В любой ситуации. Как вы понимаете, я не хочу одним прекрасным днём очнуться на каторге или того хуже…

— Значит, речь идёт не только о покушении на убийство, но и о нарушении контракта, — Герти попытался воспроизвести хищную улыбку мистера Беллигейла и, судя по выражению лица Питерсона, вполне преуспел, — Если не возражаете, я задам вам несколько вопросов.

— Конечно! Именно за этим я вас и пригласил.

— Когда вы… снова стали собой?

— Этим утром, — с готовностью ответил Питерсон, — Обычно я работаю по шесть дней в неделю без перерыва, но в этот четверг позволил себе выходной. Немного побаливает колено. Подозреваю, кто-то из моих клиентов в нарушение контракта увлекается долгими прогулками…

— Вы заметили что-то странное после того, как восстановили контроль над собственным телом?

— В нашем деле акт приёма-передачи не подписывается, — Питерсон натянуто улыбнулся, — Но у меня есть обыкновение проверять сохранность всего того, что принадлежит мне. Все члены были на месте, боли отсутствовали, лицо не расцарапано, так что я счёл, что имущество возвращено без дефектов. Мне, правда, показалось, что я улавливаю лёгкий запах сгоревшего пороха от правой руки, но до момента вашего визита я не был в этом уверен.

— Попытайтесь вспомнить, кто арендовал ваше тело вчера.

— Минутку, минутку… — Питерсон ожесточённо потёр подбородок, припоминая, — Ах да, вчера была среда, день, который я выкраиваю для постоянных клиентов. Сейчас… Ага, был мистер Паддз, очень воспитанный пожилой джентльмен, обычно любуется морем и лакомится пирожными с заварным кремом. Потом ещё Мистер Боуз, точно. Этот без ума от старых британских пабов и готов сидеть в них днями напролёт, но мы договорились, что я не позволяю ему более трёх пинт пива. Я-то не хочу превратиться в бочонок! Так… Мисс Лентингтон. Очень милая особа. Её интересует мода викторианской эпохи и ничего кроме. Мистер Брейтман, учёный, почтенный историк. Мистер Лоувер, студент, пишет научную работу по теме банковского дела конца девятнадцатого века. Мистер Троут, пишет исторический роман. Даже обещал сделать меня в благодарность одним из персонажей… Вот, кажется, и всё. Конечно, я могу сверится с журналом и бухгалтерией, но уверен, что всех назвал. Все мои клиенты очень благонадёжные и законопослушные люди, никому из них не пришло бы и в голову стрелять в служащего Канцелярии!

— В таком случае потрудитесь сообщить, кто занимал ваше тело вчера около восьми вечера?

Питерсон задумался.

— Последняя смена, значит, с семи до полуночи… Чтоб меня черти взяли! Мистер Брейтман.

Герти насторожился.

— Вы сказали, он учёный?

— Да, историк. Мой постоянный клиент уже много лет. И, смею заверить, ни разу он не совершал, используя моё тело, чего-нибудь дурного. А уж стрелять в человека!.. Нет, совершенно невозможно. Здесь какое-то недоразумение.

— Может, кто-то похитил ваше тело? Угоняют же лошадей, так отчего бы какому-то лихачу не украсть такой ходовой товар?

— О нет, это технически невозможно. Без моего одобрения никто не может воспользоваться моим телом. Мистер Брейтман использовал его законно, в порядке запланированной очереди.

— Очень интересный джентльмен этот ваш Брейтман, — мистер Беллигейл прищурился так, что у Герти засосало под ложечкой. Судя по мгновенной бледности, охватившей Питерсона, взгляд второго заместителя с одинаковым эффектом воздействовал на всех, — Пожалуй, я бы не отказался от беседы с ним. Когда это можно устроить?

— Ну… — Питерсон замешкался, — Следующая его смена только через неделю. Если вам удобно…

— Не очень-то благородно со стороны тех, кто управляет временем, заставлять себя ждать. Я бы хотел переговорить с мистером Брейтман немедленно. Это возможно?

Питерсон вяло запротестовал:

— Исключено. Есть установленные правила и смены. Нарушение установленного порядка может плохо сказаться на деле…

— Я думаю, Канцелярия в силах нанести вашему делу ещё больший урон, — флегматично заметил мистер Беллигейл, — Как вы думаете, снизится ли поток ваших клиентов, если единственным их развлечением в теле мистера Питерсона будет разглядывание Нового Бангора через решётку?.. Впрочем, наверняка найдутся и любители подобного времяпрепровождения, вы сами сказали, что в будущем царят весьма странные нравы.

— Уникальная возможность ощутить на собственном опыте атмосферу колониальной тюрьмы девятнадцатого века, — не удержался и Герти, — Настоящие цепи, подлинные крысы и самая подлинная гнилая каша из всех, что когда либо приходилось пробовать. Ради подобного аттракциона клиенты попрут к вам валом!

Питерсон быстро скис. Он явно не относился к людям, способным на долгое и упорное сопротивление. Впрочем, Герти легко мог его понять. Общество двух Канцелярских крыс, удобно рассевшихся на кухне, могло лишить душевного равновесия даже самого выдержанного человека. Питерсон же к такому типу людей явно не относился.

— У меня на сегодня не назначено посетителей, — пробормотал он, — В принципе, я могу по своей инициативе предложить ему встречу…

— Подходит, — мистер Беллигейл степенно кивнул, — Не бойтесь, Канцелярия оплатит вам это время согласно вашего прейскуранта.

— В таком случае, я согласен.

— Правильное решение, мистер Питерсон.

— С вашего позволения, джентльмены, я начну немедленно.

Герти ожидал, что Питерсон откроет тайник и извлечёт из него что-то наподобие машины времени из романа. Что-то громоздкое, со множеством проводов и кабелей, плюющееся разноцветными искрами… Но его ожидало разочарование. Ничего подобного темпоральный проститут делать не стал. Он откинулся поудобнее в кресле и прикрыл глаза.

— Вам ничего не требуется для установления связи? — уточнил Герти.

— Ничего, — негромко произнёс Питерсон, — У них есть аппараты, настроенные на частоту моего мозгового излучения. В течение десяти секунд я свяжусь с диспетчером и передам мистеру Брейтману ваше предложение.

— А если он не согласится? — спросил Герти.

Ответа не последовало. Питерсон лежал с закрытыми глазами и запрокинув голову. Дыхание его выровнялось, стало глубоким. Со стороны он выглядел как обычный человек, задремавший в кресле после сытного обеда.

«Может, так всё и есть? — Герти поморщился от этой болезненной мысли, — Что, если этот Питерсон всего лишь умалишённый, страдающий раздвоением личности? Выдумывает себе несуществующих компаньонов, явившихся из будущего, и настолько поднаторел в этом искусстве, что умудрился провести даже Канцелярию…»

Была и другая мысль, ещё более неприятная, которую Герти пытался не додумывать, укрыв за первой. Потому что, как только она проникала в мозг, рассудок охватывало что-то сродни окоченению, а все мыслительные процессы сами собой замирали

Почему кто-то в будущем хочет его, Гилберта Уинтерблоссома, смерти?

Питерсон негромко застонал и внезапно открыл глаза.

— Что-то случилось? — спросил Герти взволнованно, — Какая-то ошибка?

Он ожидал, что Питерсон смущённо улыбнётся в своей обычной манере. Но тот пробормотав что-то неразборчивое, вдруг резко поднял голову. От неожиданности Герти пошатнулся на стуле. И едва не упал, когда встретил взгляд Питерсона, устремлённый прямо на него.

Но это не был взгляд Питерсона. С лица темпорального проститута на него смотрели чужие глаза. Они сохранили голубой цвет, но более не казались ни смущёнными, ни наивными.

С лица Эрсиваля Котта Питерса на Герти взирали невыразительные и блёклые глаза убийцы. Те самые, что он видел прошлой ночью до тех пор, пока ночь не разорвало пороховым пламенем.

— Добрый день, полковник, — человек с лицом Питерсона заворочался, поднимаясь, — А вы, кажется, живучее, чем я думал…

«Это Питерсон», — подумал Герти, не замечая, что пятится к стене.

«Нет, это не Питерсон», — подумал он тремя секундами позже, ощутив, что отступать уже некуда.

Человек, вставший из кресла, был Питерсоном и в то же время не был им. Он оправил галстук не как Питерсон, было видно, что тот затянут туже, чем ему привычно. Он повёл плечами совсем не как Питерсон, точно разминаясь после долгого сна. Он несколько секунд разглядывал, хмурясь, собственные пальцы, как если бы пальцы Питерсона показались ему недостаточно гибкими и послушными.

Он… У Герти закружилась голова. Человек, который был Питерсоном, уже не был Питерсоном. И вёл себя так, как обычно ведёт джентльмен, выходя из примерочной и пытаясь определить, не жмёт ли ему новый костюм.

Но даже если бы Питерсон был гениальным актёром, способным на полное перевоплощение, он не смог бы подделать глаза. А глаза не имели ничего общего с глазами Питерсона. Их новый взгляд, прямой, немного ироничный и необычайно ясный, заставил Герти несколько секунд нечленораздельно мычать.

Визитёр, казалось, не испытывал ни малейшего смущения от ситуации.

— Постоянно забываю, до чего же у вас чудная мода, — пробормотал он, дёргая воротник, — Совершенно никакого уважения к естественным потребностям человеческого тела. Впрочем, не удивлюсь, если скоро и у нас появятся подобные фасоны. В отличие от вшей и герпеса, мода имеет свойство распространяться даже через темпоральные связи…

Единственным, кто нимало не смутился подобной переменой, оказался мистер Беллигейл.

— Назовите себя, — его голос приглушённо лязгнул, как компостер, которым в Канцелярии пробивали дырки на мемокартах, — Полное имя и род занятий.

Питерсон усмехнулся. Голос второго заместителя, от которого у обычного человека мигом сдуло бы краску с лица, не произвёл на него особенного впечатления.

— Жеральд Уххамед Усейн Брейтман, — он склонил голову на шее, которая вдруг стала казаться куда более подвижной, чем у Питерсона, — Что же до рода занятий, здесь есть некоторое затруднение.

— Вы учёный-историк?

— Учёный. Но не совсем историк.

— Кто же?

— Боюсь, в ваше время ещё не существует подходящего понятия. Основы науки, которую я представляю, будут заложены, если не ошибаюсь, лишь спустя двести лет. Но, чтобы внести относительную ясность, можете считать меня физиком.

— На данный момент, мистер Жеральд Уххамед Усейн Брейтман, я считаю вас убийцей, — холодно обронил мистер Беллигейл, разглядывая собеседника, — Лицом, покушавшимся на жизнь сотрудника Канцелярии. И, чтобы я не уверился в этой мысли окончательно, вам стоит весьма откровенно отвечать на те вопросы, которые вам сейчас зададут.

Брейтман поморщился.

— Перестаньте, — посоветовал он, вновь усаживаясь в кресло, — Время моего темпорального сеанса ограничено, будет опрометчиво тратить его на нелепые игры. Мы оба знаем, что Канцелярия при всём богатстве своих полномочий, бессильна вынудить меня к чему бы то ни было. У меня, видите ли, иммунитет особого рода, гораздо сильнее любой дипломатической неприкосновенности. Я в некотором роде экстерриториален.

Манера сидеть у него была непривычная. Брейтман сидел с прямой спиной, вытянувшись, так, точно его настоящее тело не было привычно к мягким кожаным креслам, скорее, подумалось Герти, к жёстким лабораторным табуретам.

— Очень многие люди недооценили ассортимент методов Канцелярии, — мистер Беллигейл улыбнулся скупой улыбкой гробовщика, — Но очень немногие из них получили возможность раскаяться.

— С тем же успехом вы можете арестовать голос в телефонной трубке, — Брейтман пожал плечами, — Я всего лишь визитёр, гость мистера Питерсона. Конечно, вы можете заточить его в своей крысиной норе и даже применить к нему свой хвалёный арсенал методов дознания. Только вот до меня вам не добраться, мистер второй заместитель, и вы сами это прекрасно сознаёте. Кстати, мне бы не хотелось, чтоб мистеру Питерсону был причинён какой-либо вред. Его нельзя назвать великим умом, но он по-своему славный малый и не раз мне помогал.

— В убийствах?

— Нет, — глаза Брейтмана потемнели, сразу став серьёзнее, — Не вздумайте обвинять его в том, что он не совершал. Единственный раз, когда он взял в руки оружие, произошёл по моей воле.

— Это было вчера, когда вы собирались убить полковника Уизерса?

Брейтман удивительно легко выдержал взгляд мистера Беллигейла.

— Да, — сказал он, — Когда я собирался убить полковника Уизерса.

Удивительно, он не стал ни увиливать, ни тянуть время, ни делать ещё что-либо из того, что делают обычно обвиняемые преступники. Более того, лицо его осталось спокойным, не отразив и толики душевного волнения.

— Вы только что сознались в покушении на убийство должностного лица, — проскрипел мистер Беллигейл, — Вы осознаёте, что это значит?

— В полной мере. И, прежде чем мы продолжим нашу беседу, которая по всем признакам будет интересной, вам, джентльмены, тоже стоит осознать две вещи, — человек, бывший ещё минуту назад Питерсоном, выставил вперёд два тонких пальца, — Во-первых, я явился сюда только лишь потому, что имел на то собственное желание. Этот разговор — демонстрация моей доброй воли, учитывайте это. Как минимум для того, чтоб не использовать на мне свои канцелярские фокусы.

Мистер Беллигейл кивнул.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я буду говорить лишь с полковником Уизерсом. Наедине. Не сочтите это за неуважение к вашей должности, мистер Беллигейл, но это непременное условие нашей дальнейшей беседы.

— Исключено.

— В таком случае разговор не состоится, — холодно сказал Брейтман, — И я вынужден буду откланяться, как выражаются в вашем обществе. Будет ли это подходящей ценой за вашу щепетильность?

— Не далее как вчера вечером вы уже стреляли в полковника, — невозмутимо заметил мистер Беллигейл, — И только удачное стечение обстоятельств спасло его. Не думаете же вы, что я позволю вам исправить собственную ошибку?

— Мне не понадобится вторая попытка, довольно было и одной.

— Так легко отступаетесь от цели?

— Напоминаю вам, что я учёный, а не убийца. Револьвер не относится к списку моих излюбленных инструментов. Слишком примитивный механизм.

Брейтман-Питерсон остановил свой взгляд на Герти, который, всё ещё прижавшись спиной к стене, оставался безмолвным слушателем. И с удовольствием оставался бы таковым и далее.

— А что скажете вы, полковник?

— Я?

— Даю слово, что более не буду посягать на вашу жизнь. Взамен прошу лишь уделить мне немного вашего времени. К нашей обоюдной пользе. Дело в том, что нам с вами следует многое обсудить.

Герти сглотнул. Он слишком хорошо помнил эти глаза. И знал, что их обладатель, доведись ему ещё раз спустить курок, сделает это без колебаний. Такие люди, как этот Брейтман, не колеблются. А во второй раз счастливая случайность уже не позволит ему растянуться на полу. Второй раз может стать для полковника Уизерса последним, как и для Гилберта Уинтерблоссома.

С мрачной мысленной усмешкой, вполне отвечающей моменту, Герти подумал, что на его могильной плите и в самом деле может быть написано два имени. Но это должно быть что-то броское и исполненное чувства. Например, «Под этой плитой нашли покой две мятущиеся души. Бесстрашный полковник Уизерс, доблестный сын Англии. И канцелярская сошка Уинтерблоссом, так и не понявший ничего до самой своей смерти».

— Ваше предложение мне подходит, — с достоинством кивнул он, — Мистер Беллигейл, вас не затруднит оставить нас с этим джентльменом наедине?

Мистер Беллигейл стиснул челюсти. Было видно, что предложение Герти совершенно его не вдохновляет. Но и резко возразить, в силу сложившейся ситуации, он не мог.

— Полковник, вы отдаёте себе отчёт…

— Всё в порядке, — заверил его Герти, — К тому же, я вооружён, а вы будете неподалёку.

— Этот человек не далее как вчера собирался вас убить, — напомнил второй заместитель, — Не очень-то дальновидно верить ему на слово.

Но Герти уже взял себя в руки. Его сумрачное альтер-эго, полковник Уизерс, принял штурвал на себя.

— Обыкновенно у людей есть лишь один шанс меня убить, — многозначительно улыбнулся Герти, — Второго шанса я им уже не даю. Со мной всё будет в порядке. К тому же, я не один. Со мной будет это.

Нарочито аккуратным жестом он достал из кармана револьвер и положил его стол прямо перед собой. Брейтман практически не удостоил оружие взглядом, точно это был какой-нибудь столовый прибор из древней эры, не представляющий никакого интереса, кроме археологического.

— Считаю своим долгом заметить, что этот человек опасен, — всё-таки сказал мистер Беллигейл, — Он пытался вас убить и, следовательно, может совершить ещё одну попытку. И при всём вашем мужестве…

— Вы не учёный, — в голосе Брейтмана прорезалось что-то вроде лёгкого презрения, — Иначе бы вы давно уже поняли. Я пытался убить полковника Уизерса, не отрицаю. И именно поэтому я не совершу второй попытки. Не знаю, как в девятнадцатом веке, а там, откуда я прибыл, люди, способные раз за разом биться головой о кирпичную стену, редко достигают научных успехов.

— Я буду в соседней комнате, полковник, — сказал на прощание мистер Беллигейл, снимая шляпу со спинки стула, — На тот случай, если понадоблюсь.

— Конечно, — Герти улыбнулся подрагивающими губами.

Он только сейчас в полной мере осознал, что по доброй воле лишился единственного своего защитника. А ведь это вполне могло быть ловушкой. Примитивной ловушкой, в которую глупая мышь сама сунула морду, вынюхивая невесть что.

«Не мышь, — Герти попытался закрепить улыбку на лице, сделав её более уверенной, — Крыса».

Человек, назвавшийся Брейтманом, не сразу отреагировал на перемену обстановки, точно и не заметил, как остался с Герти наедине. Некоторое время он рассеянно щёлкал суставами, сооружая из пальцев Питерсона странные фигуры. Возможно, это помогало ему сосредоточиться. Впрочем, судя по его глазам, горевшим постоянным светом, ровным, как свет гальванической лампы, этот человек постоянно пребывал в состоянии полного сосредоточения. Герти тоже молчал, не зная, с чего начать. Тишина вокруг них стала немного неестественной, как вокруг плохо знакомых джентльменов в курительной комнате какого-нибудь лондонского клуба. И даже, как будто, пропитанной едкими испарениями, по сравнению с которыми самый вонючий табак показался бы райским ароматом.

Когда Брейтман резко поднялся на ноги, Герти уже был так нагальванизирован, что мгновенно схватил револьвер. Но гость этого даже не заметил. Открыв буфет, он запустил туда руку, что-то нащупывая.

— Где-то здесь он держит бисквиты… — пробормотал Брейтман, — Наш хозяин, мистер Питерсон, во всех смыслах образцовый джентльмен и образец добродетели, но кормить гостей вчерашним пудингом… Если вы не против, я немного подкреплюсь. Тем более, что разговор, скорее всего, предстоит долгий, а я чувствую себя чертовски вымотанным после этого темпорального скачка.

— Будьте как дома, — фальшивым голосом сказал Герти, — Не стесняйтесь.

Судя по тому, как легко Брейтман вёл себя на кухне Питерсона, он и был здесь как дома. Немало не смущаясь, он налил себе чая и принялся за еду. Ел он неспешно, вдумчиво, подолгу жуя и подбирая пальцем даже мелкие крошки. Так ест воспитанный человек, испытывающий нечто большее, чем голод.

— Нравится местная кухня? — натянуто улыбнувшись, поинтересовался Герти. Сам он не смог бы сейчас съесть и макового зёрнышка.

Брейтман сдержанно кивнул.

— Необычайно. Возможно, это лучшее из того, что я здесь нашёл.

Герти ощутил себя немного уязвлено. Как будто бисквиты и холодная телятина были единственным стоящим достижением Британской Империи за все века её существования.

— Могу одолжить вам поваренную книгу, — немного язвительно сказал Герти, — Если, конечно, ваша тамошняя полиция не конфискует её.

Брейтман дёрнул щекой, не обратив внимания на сарказм.

— Всё равно мне не найти ингредиентов. Знаете, полковник, никогда не страдал чревоугодием. Но оказавшись здесь… Фунтов десять мистера Питерсона, боюсь, на моей совести. Ничего не могу с собой поделать, иногда мне приходилось нарушать контракт.

— На нём это не сказалось, у вашего хозяина, судя по всему, прекрасный обмен веществ.

— Счастливый человек, — согласился Брейтман, — А может, и несчастнейший из всех ныне живущих. Вдумайтесь только, каково ему приходится. Он тратит свою жизнь на праздность, похоть и чревоугодие, совершенно не получая от этого удовольствия. Все жизненные блага проходят мимо него, а точнее, сквозь него. Он ест деликатесы в лучших ресторанах острова, но не чувствует их вкуса. Он проводит ночи с самыми дорогими дамами, но даже не помнит их лиц. Он предаётся всем мыслим порокам, но получает лишь звенящую наутро голову и изжогу. Справедливо ли это?

Философствующий и уничтожающий бисквиты Брейтман не был похож на убийцу. Глаза его остались так же внимательны и холодны, как и в ту памятную ночь, но Герти отчего-то немного расслабился.

— А что на счёт ванили? — спросил он, — С ванилью у вас дома тоже не всё просто?

К его удивлению, Брейтман красноречиво скривился, как если бы в мясе ему попалась дробинка.

— Так вот, что меня выдало, — пробормотал он, — Что ж, сам виноват. Не сдержался. Полагаете, так-то просто впервые в жизни убить человека? Я почти пересилил себя. Убедил себя в том, что оказываю миру величайшую услугу.

— Но причём здесь ваниль? — спросил окончательно сбитый с толку Герти, — Какой-то ритуал? Этот запах что-то значит?

— Только то, что между мной и вами, полковник, лежит шесть сотен лет с небольшим. За это время человеческое тело подверглось… многим изменением. И не всегда, увы, запланированным. Не бледнейте, всё не так ужасно. Мы не превратились в каких-нибудь разумных кальмаров. Но наша физиология в отдельных мелочах показалась бы вам немного необычной. Что поделать, столетия генетических модификаций, направленных мутаций и природных катаклизмов не могли пройти даром.

Несмотря на набитый рот, голос Брейтмана оставался уверенным и звучным. Его напевные интонации обладали свойством успокаивать собеседника, настраивать его на собственную волну, увлекать за собой. Незаменимое качество для человека, которому часто приходится читать лекции, но едва ли полезное для уличного убийцы.

— В каком смысле необычной? — несмело спросил Герти, не будучи уверенным в том, что хочет услышать ответ.

— Определённые вещества, заключённые в стручках семейства Orchidáceae, обладают способностью стимулировать нашу нервную систему. Схожее воздействие на вас самих оказывают опиаты. Впрочем, с вашего позволения, я не стану читать лекцию на тему биохимии. У нас мало времени, к тому же, это не совсем моя область.

— Ваниль воздействует на вас, как наркотик?

Брейтман поморщился.

— Допустим, что так. Только не вздумайте читать мне мораль! Ваш век, знаете, ли, у нас тоже вызывает у наших историков многочисленные вопросы. Некоторые даже считают его колыбелью всех современных пороков…

— Но ваниль…

— Все растения семейства Orchidáceae вымерли приблизительно в двадцать втором веке, — нетерпеливо пояснил Брейтман, мусоля в пальцах бисквитную корку, которой подбирал подливку, — Генетического материала не сохранилось. В ваше же время ваниль распространена повсеместно, правда, преимущественно в качестве пряности. Ничего удивительного, что темпоральные туристы зачастую не способны отказаться от соблазна. Для многих из них это единственный способ отведать запретный плод.

— Так вот, отчего тело мистера Питерсона расписано на много лет вперёд! — воскликнул Герти, не удержавшись и вызвав тем самым болезненную гримасу на лице собеседника.

— Нет, чёрт возьми, — буркнул Брейтман, откладывая кость, — Просто тысячи людей загорелись желанием изучать викторианскую архитектуру и читать «Север и Юг[149]» в оригинале!

— Теперь я понимаю, отчего вы промахнулись, — протянул Герти, — Слишком много ванили, а?

Брейтман досадливо махнул рукой.

— Ерунда. Спорить не стану, я немного заправился ванилью перед тем, как отправиться за вами. Но я принял лишь пять гран[150], достаточная доза, чтобы взбодрится и убрать неприятную дрожь в руках. Я хотел поразить вас первым же выстрелом. В сердце. Наверняка. Тогда я ещё не понимал…

Герти подавил внутреннюю дрожь. Человек, задумчиво кусающий бисквит и сидящий напротив, лишь по счастливой случайности не пробил ему вчера грудь. Если бы не та благословенная помойная лужа на тротуаре, лежать бы ему сейчас на холодных металлических носилках под светом яркой лампы…

— Отчего вам вздумалось меня убить? — резко спросил Герти, хлопнув ладонью по столу так, что жалобно звякнул заварочный чайник, — Я не оставил наследства вашему прапрадеду? Или мой потомок станет новым Бонапартом? Или это своего рода развлечение в вашем времени, отправляться в прошлое, чтоб застрелить ничего не подозревающего человека? Темпоральное сафари?

Брейтман перестал есть.

— Всё немного сложнее, полковник, — вздохнул он, — Кстати, раз уж на то пошло, не стоит ли мне обращаться к вам по настоящему имени, мистер Уинтреблоссом?

Герти ощутил некоторое окоченение членов, хоть и знал, что мистер Беллигейл не в силах их подслушивать. От того, как запросто Брейтман назвал его истинное имя, по телу слабым гальваническим разрядом прошла паника.

«Слишком долго прожил под чужой личиной, — подумалось Герти, — Вот нервы и шалят. Как жаль, что в моём случае ваниль, скорее всего, не поможет…»

— Откуда вы знаете? — прошипел Герти.

Брейтман безмятежно улыбнулся.

— Я мог бы сказать, что будущему всё ведомо. Но лучше скажу правду. Ваше имя я узнал из вашего бумажника. Да, того самого, похищенного в первый же ваш день на острове. Дело в том, что его похитили по моему приказу.

Герти вновь вспомнил бродягу, перхающего угольной пылью.

— Негодяй! Значит, вы не только убийца, но и вор?

— При этом я ещё и учёный, — Брейтман не очень изящно сплюнул в блюдце крошку, — К вашим услугам. Впрочем, призываю вас отбросить эмоции. Наше дело и так непозволительно запуталось.

— Какое ещё наше дело? — спросил Герти, не скрывая презрения, — У меня не может быть никаких дел с такими, как вы!

— Слишком поздно, мистер Уинтерблоссом. Потому что вы уже по шею в этом деле. Я бы и сам рад обойтись без вашего участия, но…. Вы не поверите, насколько всё сложно.

Герти демонстративно взял в руки револьвер.

— Тогда начинайте говорить, мистер путешественник.

Брейтман вздохнул.

— Некоторые лекции я начинаю с вопросов. Это хороший приём. Вместо того, чтоб погрузить слушателя в море чужих мыслей, они подстёгивают его собственные. Заставляют сконцентрироваться и заново оценить всё, ему известное. Я буду задавать вам вопросы, мистер Уинтерблоссом. Едва ли вы сможете ответить на них. Но в тот момент, когда вы задумаетесь, возможно, вы откроете для себя что-то новое.

— Прекратите ваши словесные фокусы!.. — потребовал Герти.

— Что такое Новый Бангор?

Этого вопроса он не ждал.

— Простите?..

— Отвечайте, мистер Уинтерблоссом. Отвечайте не задумываясь. Что такое Новый Бангор?

— Это… остров, — беспомощно сказал Герти, всё ещё сжимая в руке револьвер, — Самая южная колония Её Величества в Полинезии.

— Прекрасно. В каком году она основана?

Герти уставился на него, ничего не понимая.

— В тысяча семьсот… Или позвольте, в тысяча шестьсот… Господи, да какая разница?

— Кто является её генерал-губернатором на настоящий момент?

— Н-не помню. Вылетело из головы.

— Кем был открыт остров?

Брейтман задавал вопросы быстро, один за другим, так же, как стрелял из револьвера. Это были очень простые вопросы, но Герти к собственному своему смущению ощутил, что не может на них ответить. Ответы были очевидны и давно ему известны, но в тот момент, когда требовалось извлечь их на поверхность, Герти обнаруживал, что не может ничего произнести.

— На какой широте находится Новый Бангор?

— Стойте… Погодите…

— Какой у него флаг?

— Какое отношение всё это имеет ко мне?

— Когда вы узнали о существовании Нового Бангора?

— Давным-давно, в детстве.

— Откуда?

— Из учебника, надо думать, откуда ещё?

— Вы помните карты острова из учебника? Может, что-нибудь ещё? Норму климатических осадков? Количество выращиваемого в год сахарного тростника?

— Отстаньте вы от меня с дурацкими вопросами! — крикнул наконец Герти, вконец сбитый с толку и смущённый, — Что вам от меня надо?

Брейтман промокнул губы салфеткой.

— Мне надо, чтоб вы начали думать, — мягко сказал он, — И вы уже близки к этому. Не расстраивайтесь, сейчас вы пробиваетесь через своего рода ментальный барьер. Это нелёгкий процесс. Иногда даже страшный. Но неизбежный, если вы хотите взглянуть правде в глаза.

«Он попросту дурачит меня, — устало подумал Герти, не зная, что делать с револьвером, — Пускает пыль в глаза, пытается запутать. Для того и эти бессмысленные вопросы. Вот к чему он ведёт…»

— Продолжаем, — мягкость в голосе Брейтмана быстро уступила место жёсткому напору, — Вспомните то время, когда жили в Лондоне.

Герти вспомнил.

К его собственному удивлению это далось ему не без труда. Все воспоминания о Лондоне показались вдруг смазанными, тусклыми, как контуры на картине, которую повесили слишком близко от камина и краски на которой поплыли от жара. И сам Лондон на краткий миг вдруг показался ему картиной. Зыбкой и едва видимой картиной, которую он увидел в чужой квартире через мутное стекло. Он помнил гул трамваев на Пикадилли, помнил запах сырого лондонского рассвета, помнил беспокойные звоночки в канцелярии мистера Пиддлза, помнил густой угольный смог, стелющийся над неприветливой Темзой… Он помнил много вещей, но все эти вещи отчего-то отказывались соединяться друг с другом, как кусочки сложной головоломки, которая упала с каминной полки и разбилась на тысячу фрагментов.

Что ж, это было ожидаемо. За три месяца, проведённых на острове свежие впечатления успели полностью перекрыть воспоминания о лондонской жизни, которая уже казалась ему далёкой и блёклой, будто выцветший холст в позолочённой и порядком рассохшейся раме.

— Воспоминания не кажутся вам смазанными?

— Немного, — натянуто произнёс Герти, не желая признаваться в этом даже самому себе, — А вы откуда знаете?

— Это влияние острова. Так обычно и происходит.

— Что происходит? И что с моей памятью?

— С вашей памятью всё в порядке, — грустно улыбнулся Брейтман, — Всё дело в острове. Вы только что начали ломать его собственную защиту. Ту самую, которой он оцепил ваше сознание. Продолжайте вспоминать, мистер Уинтерблоссом. Вы часто читали газеты в своей прежней жизни?

— Да.

— Попытайтесь вспомнить какую-нибудь новость о Новом Бангоре. Любую, пусть даже самую незначительную.

Герти попытался.

И ничего не вспомнил.

Это было удивительно, он всегда с удовольствием читал газетные заметки, посвящённые колониальному быту. Новости о постройке первой железной дороги в Индии, описание быта аборигенов с Британских Виргинских остров, дневники покорителей Тринидада и Антигуа. Не раз, читая их, он воображал себя то не знающим жалости охотником с островов Юнион, идущим по следу легендарного белого ягуара, то негоциантом, добывающим слоновью кость в устье Ориноко, то капитаном, беспечно преодолевающем шторма Южной Австралии.

Лондонская канцелярия мистера Пиддлза была бедна на события. Герти работал допоздна, до тех пор, пока стрёкот бесчисленных пишущих машинок не превращался в скрежет, от которого ломило виски, а аккуратные бланки одним своим видом вызывали мигрень. Газету он читал лишь урывками, десять минут за ланчем и полчаса после работы, трясясь на жёстком сидении омнибуса. Газеты часто писали о колониях, находя в этой теме отдушину для читателя, с точки зрения которого Европа давно превратилась в слишком тесный, слишком грязный и слишком грязный дом, к тому же, то и дело сотрясаемый подземными толчками. Давясь остывшим чаем и корпя над формулярами, Герти не раз представлял себя бронзовым от загара гребцом где-нибудь у берегов Новой Гвинеи или следопытом, исследующим таинственные, кишащие мятежниками, острова Питкэрн. Именно поэтому он испытал ни с чем не сравнимую радость, увидев в руке мистера Пиддлза своё новое назначение. Новый Бангор. Другая сторона света. Остров в самом центре Полинезии, до сих пор не укрощённой и дикой, но мал-помалу подчиняющейся белому человеку…

Цепко поймав это воспоминание, Герти отчего-то вместо радости ощутил болезненную неуверенность. Как человек, попытавшийся схватить бабочку, но в последнюю секунду цапнувшего пальцами зло гудящего шершня. В этом воспоминании было что-то не так.

Он явственно помнил свою радость от нового назначения, но отчего-то, хоть убей, не мог вспомнить ничего о самом острове. Он не припоминал ни единой газетной статьи, а ведь газеты не могли обойти своим вниманием столь большую территорию, являющуюся истинной жемчужиной в богатом созвездии Британской Короны. Но ведь газеты должны были писать о нём! С чопорной газетной индифферентностью сообщать о планах на урожай этого года и назначениях чиновников колониальной администрации, перечислять возведённые памятники и именовать вошедшие в порт корабли… Герти не мог вспомнить ни единой статьи, посвящённой Новому Бангору.

Он попытался вспомнить карту Полинезии, висящую в его лондонской гостиной. Герти недаром был на хорошем счету на службе, он обладал прекрасной зрительной памятью и легко мог воспроизвести сложный узор, сложенный из многих островов южного полушария. Он хорошо помнил контуры Соломоновых островов, Новой Зеландии, Науру, Южного Уэльса. При должной концентрации можно было восстановить абрис Тасмании, островов Савидж, Норфолк, Картье… Не было среди них лишь одного. По какой-то причине Герти, как ни напрягал память, не мог вспомнить очертаний Нового Бангора. Они смылились, истёрлись, растаяли, растворились, рассыпались…

Герти вдруг сделалось жутко. Настолько, что револьвер пришлось вернуть в карман, чтоб Брейтман не заметил, как подрагивают держащие его руки.

— В чём дело? — с преувеличенным беспокойством осведомился Брейтман, пощипывающий свой бисквит, — Вы выглядите не очень-то обнадёженным. Плохие воспоминания?

Герти потребовалось добрых полминуты, чтоб собраться с мыслями и посмотреть ему в глаза.

— Я не помню.

— Попробуйте вспомнить хоть что-нибудь. Ведь не может вся Англия бойкотировать такой большой остров! Должно быть что-то. Разговоры на улицах. Споры сослуживцев. Скучные воспоминания ветеранов.

Герти попытался вспомнить, и вновь безо всякого результата. Память, хранившая в себе тысячи самых разнообразных мелочей, готовая отозваться на знакомый звук, при упоминании Нового Бангора отчего-то хранила самое зловещее молчание.

Это было страшнее всего. Часть его памяти попросту исчезла, а он даже не заметил, как и когда. Что-то вторглось в его разум, стерев его составляющую. Что-то вплелось в него, Гилберта Уинтерблоссома, уже здесь, на острове. Когда и как это произошло? И почему он забыл только то, что знал о Новом Бангоре, пока жил в Лондоне?

Брейтман милосердно отвёл взгляд.

— С вами всё в порядке, мистер Уинтерблоссом, не терзайте себя. Память не лжёт вам. Вы не могли ничего знать о Новом Бангоре. Ни в одной газете не появлялись статьи, посвящённые Новому Бангору. Ни на одной английской карте не нанесены его контуры. Его координаты неизвестны капитанам флота Её Величества.

Герти поперхнулся, словно в дыхательное горло провалилась бисквитная крошка, хотя он-то как раз ничего не ел. Просто воздух стал неожиданно сухим и плотным.

— Вы смеётесь!

— А похоже? — осведомился Брейтман с некоторой насмешливостью, — Нет, мистер Уинтерблоссом, я совершенно серьёзен. Более того, я много лет изучал историю Нового Бангора и, как учёный, могу лично засвидетельствовать, что этот остров попросту отсутствует в привычной вам ноосфере. О нём не пишут книг, не издают воспоминаний, его не рисуют на картинах и не отмечают на лоцманских картах. Ни в одной библиотеке Британии вы не найдёте даже его упоминания. А если вы вздумаете расспрашивать о нём людей, те будут только пожимать плечами.

— Заговор молчания? — криво усмехнулся Герти, не зная, как ещё реагировать на подобную бессмыслицу, — Остров засекречен?

— Ну что вы! Как можно засекретить остров, на котором живёт под полмиллиона человек? Это не под силу даже секретной службе Её Величества. Всё проще и вместе с тем сложнее. Но вам может не понравится то, что вы сейчас услышите.

Герти поднялся. Несмотря на то, что последние полчаса он сидел, ноги гудели так, точно он целый день грузил мешки с песком.

— Не собираюсь и слушать. Вы перепутали время, мистер Брейтман, вам стоит отправиться в эпоху, где люди попроще и подоверчивее. Если вас не затруднит, верните мистера Питерсона… Я устал от этих фокусов.

— Устали? — Брейтман жёлчно усмехнулся, забыв про недоеденный бисквит. Когда он поднялся на ноги, то показался ещё более худым, чем владелец тела, — Тогда разрешите показать вам последний на сегодня. Прошу!

Он резко открыл один из ящиков буфета и запустил туда руку. Быстрее, чем Герти успел бы отреагировать. Наверно, он долго к этому готовился, усыпляя его бдительность. Закружил голову нелепыми вопросами. Сбил с толку. Смутил. И вот теперь…

Герти едва не застонал от запоздалой и оттого вдвойне мучительной злости. Он уже видел блеск металла в вынырнувшей руке Брейтмана. И знал, что секунду спустя прямо в лицо ему ударит пороховой взрыв, багровый вперемешку с чёрным, разрывающий всё сущее, швыряющее мгновенно окоченевшее тело обратно в кресло…

В этот раз он не промахнётся. Ворвавшийся спустя секунду мистер Беллигейл обнаружит лишь окровавленное тело полковника Уизерса, на лице которого застынет выражение недоверчивого удивления.

— Вам бы тоже чего-то съесть, мистер Уинтерблоссом.

— Простите? — едва слышным голосом спросил Герти.

— Выглядите нездоровым. И как будто побледнели.

В руке Брейтмана не было револьвера. Что-то другое, что, кажется, не было оружием.

— Воздух, — выдавил Герти, — Из-за здешнего зноя у меня часто прыгает артериальное давление, не обращайте внимания. Что это у вас?

Брейтман молча продемонстрировал находку, держа её на ладони.

— Думаю, вы узнаёте эту вещицу.

— Мой бумажник!

— Да. Собственность У.П. Уинтерблоссома, если верить тиснению. Кстати, неплохая кожа. В наше время такой не раздобыть.

— Верните его! — потребовал Герти, забыв, что спрятал оружие.

— Охотно. Тем более, что его содержимое не так уж и впечатляет. Десять фунтов банкнотами, чек, ещё какая-то мелочь…

Брейтман молча раскладывал на столе шуршащие бумажки.

— А… а визитные карточки? — не своим голосом спросил Герти, обмерев и наблюдая за быстрыми движениями Брейтмана, который точно раскладывал сложный пасьянс.

— Отсутствуют, к сожалению. Судя по всему, они попали в чужие руки. Мы оба знаем, чьи, но не будем об этом. Тем более, что самое интересное уцелело. Узнаёте?

Он вытащил из специального отделения конверт коричневой бумаги. От его хруста у Герти отчего-то сдавило сердце.

— Мои документы! — воскликнул он.

Он потянулся было за конвертом, но Брейтман молча убрал руку подальше.

— Раз это ваша собственность, вы, конечно, знаете, что внутри.

— Что за глупый вопрос! Разумеется!

— Перечислите.

— Кхм… Моё командировочное удостоверение из лондонской канцелярии. Рекомендательное письмо. Формуляр о переводе в Новый Бангор. Всё, что мне выдали в Лондоне при назначении на новое место службы.

— Вы уверены? — с непонятной мягкостью спросил Брейтман.

— Ещё бы! Верните мои документы!

Брейтман молча подал Герти хрустящий конверт.

— Прошу.

Герти принялся вытаскивать из него бумажные листы. Пальцы с трудом его слушались, бумага под ними едва не рвалась. Наконец ему удалось вытащить содержимое и торопливо расправить на столе. Даже не разворачивая, он знал каждую бумагу из этого конверта наизусть, вплоть до последних печатей и виз. Поэтому заранее предвкушал, как опустеет самоуверенное лицо Брейтмана, когда он сунет документы тому под нос.

Но ещё прежде, чем он успел развернуть листы, в сердце кольнуло тупой и тёплой иглой. Как если бы он заранее ощутил какой-то подвох.

Он расправил листы и торжествующе улыбнулся Брейтману. А потом почувствовал, как улыбка эта начинает поскрипывать. Точно её нанесли на краску, но краска эта от постоянной жары облупилась и теперь крохотными невесомыми кусочками осыпалась, напоминая своими чешуйками мёртвых мотыльков.

Листы бумаги, лежащие на столе, были пусты. Единственным их украшением было несколько маленьких чернильных пятен.

Герти обратил мутнеющий взгляд на Брейтмана. Удушье подкатило к горлу и мгновенно пережало его, так, что кухня сразу потемнела. Что-то мягко взяло его за плечо и удержало на ногах, не позволив сползти на пол.

Но усмешку Брейтмана он всё-таки заметить успел.

— Добро пожаловать в Новый Бангор, — усмехнулся тот, — На остров, которого не существует в природе.