Канцелярская крыса

Прикладная ихтиология (3)

Скрэпси.

Одно только это слово напоминало Герти скрежет когтистой лапы по дереву. Скр-р-р-рр-эпси. Произнося его, он ощущал потребность сплюнуть, словно слюна во рту, пропитанная злой энергией этого слова, делалась ядовитой. За всё время своего пребывания на острове он ни разу не был в Скрэпси, хоть и знал, где расположен этот ядовитый осколок, глубоко вонзившийся в тело Нового Бангора.

Скрэпси…

На пороге дома Герти испытал мгновение сомнения, дёрнувшее его за полу плаща. Ещё не поздно было позвонить в Канцелярию. Взять эбонитовый наушник телефонного аппарата и через несколько секунд услышать в нём мурлыкающий голос мистера Шарпера. Снять с себя ответственность. Переложить дело Стиверса в чужие, очень крепкие и холодные, руки. Но мгновение прошло, Герти задавил в себе эту крохотную язву слабости. Страх остался, но у него не было единого средоточия, он был расколот на множество частей и блуждал по всему телу в токе крови, отчего Герти немного трясло.

Ночь словно нарочно явила им свой самый подходящий лик. Луну, обычно ясную и спелую, затянуло тучами, да так, что она превратилась в тусклое грязное пятно, в бледную язву, виднеющуюся сквозь бинты. Разыгрался ветер. Он яростно гремел оконными ставнями, пытаясь высадить стёкла, грохотал на крышах, терзал жилы гальванических проводов и гасил фонари. Ветер завывал в печных трубах и терзал обрывки газетных листов.

Хорошая ночь для двух джентльменов, желающих совершить необременительную прогулку.

Однако этой ночью ни Муан, ни Герти не походили на джентльменов.

Муан по настоянию Герти оделся в свои старые обноски и сразу сделался похож на крайне подозрительного бродягу. Не хватало только каторжного клейма. Собственное перевоплощение потребовало куда больше усилий. Как выяснилось, распоряжение на счёт одежды Муан выполнил самым тщательным и ответственным образом. Даже, как сперва показалось Герти, немного переусердствовав. Едва развернув свёрток с одеждой, Герти едва подавил желание немедленно вымыть руки.

Рубаха походила на ком ветоши, которым кто-то последние два-три года подтирал текущую бочку с варом, не говоря уже о том, что болталась она на Герти, как парус. Штаны были грубы и зияли таким количеством прорех, что Герти всерьёз обеспокоился судьбой их предыдущего хозяина: судя по всему, его расстреляли дробью. Материал башмаков определить было попросту невозможно: замаранные сверх всякой меры, стоптанные до крайней степени, с остатками истлевших шнурков, они являли собой столь печальное зрелище, что не возникало и мысли о том, что это предмет человеческого гардероба, скорее, мумифицированные останки крупных грызунов.

Но сложнее всего оказалось с плащом. Сохранивший относительную целостность, этот плащ был бы всем хорош, если бы не отчаянная вонь, которую он распространял вокруг себя. Вонь эта была невообразимая, в ней соединились все неприятные запахи мира, от кошачьей мочи до керосина. Помимо того, плащ был прилично замызган и оборван.

— Костюм решительно удался, — подвёл итог Герти, рассматривая детали своего нового гардероба, — Но у меня есть сомнения, достаточно ли плох Скрэпси, чтоб появляться там в подобном виде? Меня будет мучить совесть, Муан. Возможно, там обитают отцеубийцы, поджигатели сиротских приютов и государственные изменники, но не чрезмерную ли жестокость по отношению к ним я проявлю, если заявлюсь в Скрэпси в подобном плаще?..

Пробить сарказмом толстую шкуру Муана было не проще, чем потопить стрелой с кремнёвым наконечником канонерскую лодку.

— Эта шкура воняет, да только она может спасти вашу собственную, мистра. Помните об этом. И ведите себя, как я сказал. В глаза никому не глядите, а если взглянете, то так, чтоб собеседника до костей проняло. Говорите отрывисто, скупо. Болтунов в Скрэпси не любят. Этак мы с вами можем сойти за парочку здешних жителей, достаточно паршиво выглядящих, чтоб их задирать.

Готовясь к своей новой роли, Герти перепачкал волосы печной сажей, взлохматил их, а за шиворот сыпанул рыбьей чешуи. Образ получился удачным. По крайней мере, взглянув на себя в зеркало, он убедился в том, что перевоплощение прошло как надо. На него смотрел немолодой и весьма хмурый тип самой не располагающей наружности, при одном взгляде на которого хотелось найти поблизости взглядом полицейский шлем. Не возникало и мысли, что подобный субъект мог служить в столичной канцелярии мистера Пиддлза, да ещё и считаться блестящим молодым специалистом.

Нечего и думать было поймать кэбмэна в таком облачении. Им с Муаном пришлось тащиться через весь город пешком, тщательно обходя освещённые места, так что к тому моменту, когда они оказались в Скрэпси, ноги Герти уже порядочно гудели.

Скрэпси проглотил их, как глубоководная рыба глотает наживку, мгновенно и резко. Не было ни таблички, приветствующей посетителей, ни какой-нибудь арки. Просто Скрэпси внезапно оказался вокруг них со всех сторон, и Герти почувствовал зловоние, исходящее из его брюха.

Старый Клиф, по которому они шли прежде, тоже не походил на Пикадилли, особенно подобной ночью. Дома там жались друг к другу, точно шеренга нищих, выстроившихся в очереди на общественные работы. Люди были измождены, угрюмы и походили издалека на обёрнутые рогожей кули, которые кто-то в беспорядке разбросал по улице. В ночную пору Клиф делался неприятен, страшен. Знакомые Герти улочки совершенно преображались, скидывали своё дневное облачение, открывая совсем иные черты, которых избегал даже глаз, точно опасаясь порезаться.

Пропадали нищие, монотонно звенящие медяками в кружках, исчезали из дешёвых пабов студенты. Мастеровые и докеры, успев закончить ужин, уходили по домам и теперь об их существовании напоминали только едва тлеющие огоньки в окнах. Крикливые домохозяйки покидали улицы. Ночью в Клифе собиралась совсем иная публика.

— Нау маи[91] в Скрэпси, мистра.

Герти не заметил, как они пересекли невидимый водораздел. А заметив, мгновенно онемел от ужаса. Ему показалось, что неведомая сила, схватив его, окунула в жижу. Но это был не океан. Скорее, зловонное, полное серых помоев болото, в котором, вперемешку с гниющими хрящами и затхлой тиной плавали юркие алчные паразиты.

Они вошли в Скрэпси.

Дома почти не переменились. Едва держащиеся на своих осевших фундаментах, оплывшие, покосившиеся на одну сторону, глядящие слепыми, никогда не знавшими стёкол, окнами, они пугали, но не так, как люди, что здесь обитали. Обитатели самого дна болота по имени «Скрэпси». Полуразложившиеся куски плоти, сохраняющие вертикальное положение. Бесформенная дрянь, которую кто-то из злого умысла наградил сходством с человеческим существом.

Некоторое время Герти, до самого носа запахнувшись в свой отвратительный плащ, глядел по сторонам, пытаясь сообразить, в какой же момент их проглотил Скрэпси. Ещё минуту назад они шли по Клифу, вонючему, наглому, бедному, но всё же привычному в своём постоянном уродстве, Клифу, и вот…

На углу копошился нищий. Герти сперва показалось, что это гигантская личинка неизвестного насекомого — видны были лишь клочья шерсти, гнилой ткани и сена, под которыми угадывалось какое-то движение. Герти расслышал что-то вроде ритмичного хрипа или стона и, лишь почти поравнявшись с отвратительной кучей, узнал в нём мотив «Зелёных рукавов»:

На поверхности показалось человеческое лицо. Нет, понял Герти, это было человеческим лицом. Изъязвлённая кожа походила на тронутый гнилью сыр, местами она потрескалась и, когда нищий гримасничал, из трещин сочилась сукровица. Гноящиеся глаза совершенно потеряли прозрачность, сделались алебастровыми, бесцветными. Багровые веки, усеянные, точно отъевшимися пиявками, мясистыми папилломами[93], уже не могли полностью прикрыть эти глаза.

— Эй, добрые господа! Поделитесь со старым Иллом своей сегодняшней удачей! Ну же!.. — нищий закашлял, внутри его сморщенного, укрытого клочьями тела словно хлюпал и рвался мешок, полный коровьей требухи, — Или дайте пососать рыбий хвостик!

— Не останавливайтесь! — шёпотом бросил Муан, — Это Илл, здешний попрошайка. Сам он не опасен, только потеряем время. И не вздумайте доставать деньги. Сверкнёте монетой, и не успеете дойти до поворота, как вам раздробят палицей затылок.

Герти совершенно точно не собирался останавливаться. Даже прибавил шагу. Однако нищий, вероятно, соскучившийся по общению на своём углу, решил не упускать собеседников.

— Господа! Добрые господа!

Ворох тряпья, который был его телом, принялся ворочаться. Когда он отделился от стены и выкатился на улицу, раздался тревожный металлический скрип, а вместе с ним ещё множество звуков, природа которых была неясна. Нищий катился на тележке, крутя скрюченными коричневыми пальцами её скрипящие колёса. Нижнюю часть его тела, необычно раздувшуюся, укутывали клочья, когда-то бывшие, по всей вероятности, пуховыми одеялами, старыми куртками и обыкновенным тряпьём. Из-за этого он казался пауком с разбухшим брюшком, скользящим по дороге.

— Пенни за историю, добрые господа! Старый Илл сегодня дёшево продаёт свои истории! Не угодно ли услышать мою лучшую? Она всем нравится, джентльмены, со всего Нового Бангора приходят люди, чтоб её послушать. Я ведь был одним из тех, кто подавлял бунт на плантации «Уайтбэй». Да, джентльмены, это было десять лет назад!.. Проклятые полли, черны, как черти…

Герти оставалось лишь поблагодарить царившую в Скрэпси темноту, благодаря которой нищий не разглядел как следует Муана. Но вот на глухоту самого Муана уповать не следовало. Знакомый с царящими здесь нравами, Герти не без оснований опасался, что Муан, сохранявший обычно истинное хладнокровие, вытащит из кармана уродливый зазубренный кинжал и попросту перережет старику горло.

— Весёлые были деньки, знаете ли… Чернокожие взбунтовались, подожгли хозяйское бунгало и склады кокосовой копры. Надсмотрщики удрали на лодке, вовремя сообразили, куда дует ветер, но вот пара сотен фунтов стерлингов улетучились вместе с дымом от складов. Обиделись на кормёжку, чёртовы обезьяны. Ух и большие у них животы… Жрать любят, а работать не желают. Ну мы им и всыпали! Нет, старый Илл «бобби» не был, никогда не любил таскать бляху да ремень. Да и кто бы потащил полицию на плантацию? Собственность, известно, частная, там хозяин распоряжается. Наняли нас, две дюжины парней со всего Клифа. Мы тогда крепки были, как килевые доски, да и страха за нами не водилось. Собрали нас в отряд, значит, каждому обещали по кроне до, и кроне после, да ещё по кварте рома в промежутке. Мы, это, значит, я, Рэндон Фолкс с «Южной каракатицы», Тив Мак-Рейди, Саак по кличке Бычий слепень, одноглазый Айк и прочие… А главным между нас хозяин плантации поставил Атрика Бенча. Ох и здоровый же был подлец… Одним ударом меньше четырёх зубов не вышибал, такой уж был человек. Короче говоря, нам океан был по колено, ну а после того, как раздали ром…

Как ни пытался Герти увеличить шаг, старик катился за ними на дребезжащей, укрытой дерюгой тележке и не закрывал своего покрытого язвами рта. Он так торопился выложить свою историю случайным прохожим, точно что-то жгло его изнутри, выпихивая наружу слова.

— К плантации мы подошли на трёх вельботах в сумерках. Снасть припасли заранее. Дубинки, багры, кастеты, плети, кое-где и ножи мелькали. Сами знаете, как с этими чернокожими работать надо. Если с ними сюсюкать, они тебе на шею сядут, а если врезать промеж глаз, быстро гонор теряют… Высадились мы, и началась потеха. Двум или трём, самым проворным, головы проломили, но то, можно сказать, случайно вышло. Знаете, как оно в молодости, особенно когда ром вместо крови плещется… Задору в нас было прорва. Хрусть! Хрусть! Запросто, как орехи. Где сейчас те силы, а, джентльмены? — старик залился визгливым смехом, который, впрочем, быстро иссяк, — Полли быстро смекнули, что их вечеринка закончилась. Один схлопотал полный живот дроби, да и сам виноват. Ещё парочка получила по второй улыбке над кадыком. Когда работаешь, без этого никак. Но из озорства мы никого не убивали и не калечили, нет, джентльмены. Каждый полли — это деньги. Убьёшь или покалечишь, и кто будет копру собирать вместо него?.. Так что мы особо и не губили никого. Прошлись по острову из конца в конец, задали чернокожим жару, на том всё и кончилось. Не успели догореть остатки бунгало, как чернокожие уже торчали на коленях, как статуи, ждали приказаний. Только плачено нам было не только за это. Хозяин приказал принять меры, чтоб подобное не повторилось. Не на его плантации. Нет уж. Мы и с этим справились. Главный наш, Атрик Бенч, имел на этот счёт опыт. Он уже лет пять как курсировал по всей Океании, помогая то здесь, то там. Да и остальные не в университетах жизни учились.

— Очень захватывающая история, — сдавленно пробормотал Герти, — В следующий раз мы обязательно дослушаем её. Но сейчас мы с приятелем немного спешим.

— Не спешите, добрые господа, история уже почти рассказана, — нищий улыбнулся, выкатив свои белёсые незрячие глаза, — Хорошая история сродни хорошему пирогу. Он не любит спешки и не любит, когда его забывают в печи. А ещё на хороший пирог сверху кладут вишенку… Так вот, про плантацию «Уайтбэй». Мы быстро там закончили. Нашли трёх заговорщиков и вздёрнули их прямо на кокосовых пальмах. Только языки из чёрных пастей вылезли. А самое интересное Атрик Бенч придумал для колдуна. Да, мешался среди полли один выживший из ума старик, всё тряс погремушками да вопил на разные голоса. Прилично воду взбаламутил. Ну Атрик Бенч и придумал для него самое забавное. Не без выдумки был человек, земля ему пухом… Загнал колдуна в бочку из-под масла, а под ней разжёг костёр. Попляши-ка! И колдун плясал… Мы чувствовали запах палёного мяса, чувствовали дым его медленно сгорающей плоти. Это длилось долго, много часов. Может быть, целый день. Мы выстроили всех полли, чтоб они это видели. Колдун танцевал перед своими духами в последний раз. Жуткое зрелище, добрые господа. Сперва он танцевал молча, кусая губы. Но когда из губы полилась кровь, колдун стал выкрикивать слова. Чёртово обезьянье наречье… — нищий сплюнул на мостовую синеватой жижей, — Мы хохотали и подбадривали его. Я, помню, сидел на ящике с галетами и болтал ногами, наблюдая за всем этим. Саак по кличке Бычий слепень сперва глядел, потом сплюнул и пробормотал: «Да к дьяволу всё это. Надоело. У меня в голове только хлебный пудинг». А вот чернокожие… Они обмерли так, словно их всех паралич разобрал. Потом мы узнали, что это были не просто слова. Это было какое-то древнее полинезийское проклятье. Из самых страшных. Тех, что требуют жизни самого заклинателя. А старик… Ну, когда он закончил танец, уже встала луна. Последний час он больше вопил от боли, чем кричал, а под конец не мог даже кричать, я так думаю, лопнуло от напряжения что-то в горле… В общем, он свалился в свою раскалённую бочку, в которой весь день плясал, и мы услышали треск лопающейся кожи, и ещё шипение, с которым запекалась его кровь, и запах палёных волос, и…

Нищий замешкался, голос на несколько секунд изменил ему. Когда он заговорил снова, в его голосе уже не слышалось пьяного бахвальства. Он стал тише и задумчивее.

— Мы вернулись в Новый Бангор и думать про это забыли. Один чёртов жаренный полли, что о нём думать?.. Впрочем, я ещё неделю не ел ростбифа после этого случая. Но мы забыли. А потом вспомнили. Первым вспомнил Саак по кличке Бычий слепень, где-то через год после этого случая. Хотя, на самом деле, может быть он даже толком не успел вспомнить. Он пил с ребятами в «Дубовой затычке», когда всё случилось. Здоровый был парень, мог выхлебать три галлона пива, прежде чем свалиться под стол. Так вот, он вдруг захрипел, выпучил глаза, и из носа у него пошла кровь. Умер он через минуту, быстрее, чем кто-то успел кликнуть врача. Выглядел он страшно. Голова будто бы распухла, а глаза торчали из орбит, как пробки в бутылках шампанского. Все были поражены. А вот фельдшер, который делал покойнику вскрытие, удивлён не был. Да, добрые господа, он был в бешенстве. «Какой омерзительный трюк! — кричал он, — Что за шуточки? На кой чёрт, скажите, вам вздумалось засовывать ему в голову хлебный пудинг?». Представьте себе, череп старика Саака и в самом деле был битком набит чёртовым хлебным пудингом. Ещё свежим. Буквально нафарширован, вот ведь штука, а. Врач решил, что мы ради какой-то идиотской шутки напихали мертвецу пудинга в голову. А мы ничего такого не делали, это уж я точно могу сказать. Да и как бы мы это сделали? Через нос?..

— Отстаньте вы с вашей историей! — крикнул Герти, делая ещё одну попытку отвязаться от сумасшедшего старика. Но, удивительное дело, тот двигался не медленнее них, несмотря на свою скрипучую тележку. Огромный паук, приплясывая, неотступно преследовал их, оставляя за собой на брусчатке клочья соломы и завшивленного тряпья.

— Потом был Тив Мак-Риди. Когда колдун исполнял последний танец на своей сковородке, Мак-Риди ковырял спичкой в зубах. Ирландцы обычно народ простой, но с характером. А он был флегматик, и плевать ему было на всё это представление. Так вот, Мак-Риди вдруг куда-то пропал. Поговаривали, он нанялся на американский корабль и отбыл куда-то на Карибы. Скатертью дорожка, по такому сухарю едва ли кто-то скучал бы. Я бы про него и не вспомнил, если бы спустя пару лет, уже после случая с Сааком, не пришло от него письмо. Марки были нью-йоркские, я таких раньше не видел. И почерк Мак-Риди, только прыгающий и острый — будто пока он писал, ему всаживали пяток шил под кожу. А писал он про то, что у него начали расти зубы. На пятом десятке лет. Ему бы радоваться, свои-то давно разбросал по кабакам от Шанхая до Портсмута. Только штука в том, что зубы у него начали расти везде. Не только во рту. По всему телу. Из костей начали лезть зубы. Резцы, коренники, клыки… Они пробивались сквозь мышцы и плоть один за другим, на руках, ногах, по позвоночнику, из грудины, даже из головы. Это сводило его с ума. Представьте, добрые господа, будто у вас режется зуб. У него резались одновременно десятки их. Врачи шарахались от него, как от прокажённого. Какой-то дантист попытался их рвать, да вышло ещё хуже, кости не выдерживали. Кальциума вроде как не хватало или как его… Через месяц после того, как это начало, Мак-Риди уже не мог спать от боли. Она сводила его с ума. Он окостеневал, покрывался со всех сторон зубами. Говорить он уже не мог, рот его не закрывался из-за зубов. Он был похож на чудовище, ощетинившееся тысячами клыков. Иногда ему казалось, что зубы растут даже внутри его черепа, постепенно врастая в мозг. Опиум, который он добывал, не помогал ему, а потом не стало и денег на него. Его письмо было прощальным посланием. Мак-Риди собирался, дописав его, выпрыгнуть из окна. Судя по тому, что с тех пор прошло двадцать лет и больше писем не приходило, он сдержал своё слово. Этого у ирландцев не отнять…

— Хватит! — взмолился Герти.

Но старика было не остановить. Он продолжал бормотать, тараща глаза и, казалось, ни одной силе не удастся прервать его безумный рассказ, в котором, видимо, наркотические грёзы смешались со старыми воспоминаниями.

— А ведь я ещё не рассказал вам про Атрика Бенча. Ему пришлось хуже всех. Знаете, что он ляпнул, когда старик только начинал танцевать? «Клянусь своими погремушками, ну и лихо же он отплясывает!». И знаете, что…

Больше Герти вынести не мог. Вытащив из кармана первую попавшуюся монету, он швырнул её нищему. Илл с неожиданной проворностью её подхватил. Мгновение, и металлический кружок исчез в окружавшем его тряпье.

— Ох, спасибо, добрые господа! Спасибо за великодушие. В благодарность позвольте-ка показать вам это. Обычно я беру по два пенса за просмотр, но уж вам-то, за такую щедрость…

Одним движением нищий сорвал со своего туловища покровы. Как сдёргивают ткань с уже законченной скульптуры. С какой-то неуместной и в то же время стыдливой торжественностью. Герти не хотел экономить два пенса, глядя на то, что там у него, даже попытался отвернуться. Но что-то, замеченное им краем глаза, заставило голову повернуться в ином направлении.

Это было…

Герти закричал бы, если бы мышцы груди вдруг не парализовало бы, стиснув лёгкие в стальной клетке.

Того, что он увидел, не могло существовать. Но каким-то образом он мгновенно понял, что всё это не было мистификацией или дурной шуткой. Не было трюком или хитрой иллюзией.

У старого Илла и в самом деле не было ног. Зато было кое-что другое.

Столько всего, что это могло бы компенсировать утраченные конечности — если бы не было столь омерзительным и беспомощным. Бёдра его были раздуты, как у больного водянкой, отчего туловище выглядело ещё более сухим и сморщенным. Из бёдер его росло не меньше дюжины конечностей, и ни одна из них не была человеческой. Герти разглядел топорщащиеся суставчатые лапы, зелёные и покрытые хитиновой щетиной, которые могли принадлежать разве что огромному богомолу. Лошадиные ноги с потёртыми копытами. Мясистые щупальца какого-то моллюска с жадными ртами алых присосок. Лапы ягуара с высовывающимися и прячущимися когтями. Что-то ещё. Ещё более отвратительное. Что-то, при виде чего в глубинах разума, укрытых вечной тенью, начинали шевелится, выбираясь на поверхность, леденящие душу образы. Что-то кошмарное.

— Как вам? — спросил, ухмыляясь, Илл. Он был немного смущён, но в то же время и определённо доволен произведённым эффектом, — Прилично ведь смотрится? Вот он, мой подарок от колдуна. А знаете что, я с ним уже, пожалуй, и свыкся. Поначалу было тяжело, я ведь на всём этом ходить не могу. Да и с обувкой, знаете ли, сложновато… А потом пообвыкся. Живут же люди и вовсе без ног… Ну, доброй вам ночи, господа. Доброй ночи.

Укутав своё обезображенное тело в рванину, Илл развернулся и покатился в другую сторону, уже не торопясь. Герти расслышал, как он негромко напевает «Зелёные рукава».

— Пойдёмте-ка, мистра, — Муан положил тяжеленную руку Герти на плечо, — Нечего здесь торчать.

— Этот… это… Ты видел это Муан? Ты ведь видел это?

— А чего ж тут не видеть, — отозвался полинезиец, — Это же старый Илл. Он своими фокусами тут давно всем известен. Заливала и болтун. Поговаривают, всю эту историю с колдуном он сам и выдумал. Кто такого трепача на серьёзное дело бы брал? Брешет, я думаю. Не подавлял он никаких бунтов на плантациях.

— Тогда как это возможно? Это ведь немыслимо! Как…

— Говорят, имелась за ним привычка по докторам ходить. Тем, что нанимают людей с улицы для всяких своих делишек. Знаете, для тех, что в больнице не провернёшь. Ну и тут уж как получается… Иллу вот повезло меньше прочих. Но мало ли о чём на улицах болтают, мистра. И давайте-ка торопиться, а то следующая встреча может оказаться ещё менее приятной. Здесь по ночам не только болтуны шляются.

Замечание было верным, в этом Герти убедился быстро. Чем глубже они проникали в сумрачные владения Скрэпси, тем более зловещие люди попадались им по пути. Здесь не было безобидных и шумных пьяниц, как в Склифе, или подвыпивших студентов, задирающих друг друга. Здесь каждого редкого прохожего провожали взгляды нескольких пар глаз, и глаза эти впечатлительному Герти казались равнодушными холодными ружейными дулами. Здесь он не был человеком. Не был существом с бессмертной душой, тем, кем он привык себя считать. В этом дрянном океане, полном нечистот, ядов и испражнений, он был даже не рыбой, а планктоном, крохотным беспозвоночным существом. Которому позволено существовать ровно до того мгновения, когда со дна, стряхнув с себя песок, не поднимется настоящий хозяин здешних мест, и не откроет пасть, полную колючих мелких зубов…

За то время, что они шли, Герти тысячу раз возблагодарил небо за то, что рядом с ним есть Муан. Даже под защитой своего оборванного плаща он не чувствовал себя тут в безопасности. Муан одним лишь своим видом отодвигал в сторону прохожих, включая тех, что двигались им наперерез, явно с недобрыми намерениями. Он умел посмотреть на человека так, что тот вздрагивал, стискивал зубы и торопился отойти в сторону. К словам он прибегал изредка, да и то старался их экономить.

— Иди-ка ты домой, тейна[94], - сказал он какому-то нехорошему человеку, уже собиравшемуся задеть Герти плечом и явно сжимающему что-то в кармане, едва ли расчёску или трубку, — Ночь нынче темна. Немудрено упасть и пораниться.

— Не темнее тебя, трубочист, — процедил в ответ тот, внимательно разглядывая полинезийца и всё ещё держа руку в кармане.

Муан улыбнулся. От этой улыбки даже Герти на миг стало нехорошо. От неё веяло чем-то очень дурным и опасным, как от предупреждающей надписи на тифозном бараке или свежего отпечатка тигриной лапы на мягкой земле. Очевидно, нехороший человек ощутил нечто похожее. Выругавшись сквозь стиснутые зубы, он поспешил отвернуть в сторону.

Несколько раз к ним подходили проститутки, при виде которых Герти делалось дурно. Грязные, оборванные, с морщинистыми лицами и жадными, блестящими даже в ночи, глазами, они производили до крайности отталкивающее впечатление. От них несло мочой и дрянными дешёвыми духами. Но они, по крайней мере, не были очень навязчивы. Убедившись, что этих двух в Скрэпси привела не похоть, проститутки спешили дальше. Ночь только начиналась, и они спешили не упустить свою возможность.

Иной раз приходилось миновать целые компании, и всякий раз у Герти возникало ощущение, что они с Муаном проходят прямиком сквозь стаю голодных, но всё ещё осторожных гиен. Вслед им неслись грубые колкости, смешки и уличная ругань, столь же ядовитая, сколь и незатейливая.

— Смотри, куда ползёшь, рыбий пузырь!

— Эй, джентльмен! Который час не скажешь? А то я где-то свои золотые часы потерял! Ха-ха-ха!

— Сворачивай сюда! Отсыплю лучшей чешуи в городе. Смотри, блестит, свежая, значит… Что, не хочешь? Ну и проваливай к чёрту!

— Плащик-то не одолжишь? Хороший, я смотрю, у тебя плащик. Даю кошачий хвост, хороший тумак и гороховый бздых! Не продешеви!

Револьвер в кармане плаща, прежде казавшийся Герти надёжным и тяжёлым куском металла, теперь успокаивал не более, чем старая подкова. Герти хорошо представлял, что здесь, в Скрэпси, даже полдюжины пуль не могли гарантировать безопасности. Скорее, напротив. Достаточно было представить, как всколыхнётся Скрэпси, услышав выстрелы, и какая ещё дрянь, привлечённая шумом, выползет из своих нор…

— Долго ещё нам идти? — спросил он украдкой Муана, беззаботно шагающего рядом.

И сердце его скакнуло от радости, когда тот ответил:

— Да нет, мистра. Считайте, уже и пришли.

Герти никогда прежде не приходилось бывать в притоне, но некоторое представление о заведениях такого рода он всё же имел.

В прошлом ему не раз приходилось читать детективные новеллы, в которых притон выступал частой, едва ли не обязательной, декорацией. Именно в притонах, как правило, скрывались самые отпетые негодяи, именно туда рано или поздно приходилось направляться отважным сыщикам Скотланд-Ярда или частным детективам. Герти знал, что его там ждёт. Знал он и то, что притон окажется местом до крайности мрачным, опасным и тёмным.

Поэтому в первый момент был даже немного разочарован, слишком уж обыденно и просто всё вышло. Муан постучал тяжёлым, как гиря, кулаком в непримечательную дверь двухэтажного домишки, примостившемуся в середине улицы, серому и покрытому, как паршой, бесчисленными слоями облезающей краски. Никто не спросил у него пароля, да и стук не походил на секретный. Просто дверь, царапнув нервы ржавым скрипом, отворилась, пропуская их внутрь.

Темнота, царившая внутри, была особого рода, липкая и тёплая, она напоминала прикосновение давно не мытого тела. Воздух был застоявшимся, затхлым, как в норе дикого животного, и пах одновременно множеством самых отвратительных вещей — плесенью, гнилым деревом, каким-то жирным варевом, помоями, землёй и скверным, дерущим горло, табаком.

— Заплывайте, — буркнули из этой темноты не самым приветливым тоном.

И Герти покорно шагнул вслед за Муаном.

— Кто такие?

Он и пикнуть не успел, как в лицо ему, больно щёлкнув по подбородку, упёрся уродливый и грязный ствол лупары[95]. От него кисло пахло сгоревшим порохом и Герти, забыв на миг всё, что привело его в это мрачное место, подумал о том, что сталось с тем человеком, который не смог придумать подходящего ответа на этот неказистый вопрос. Быть может, пятна коричневой плесени, обильно изукрасившие притолоку, были тем, что помещалось в голове предыдущего посетителя? И наверняка там был не хлебный пудинг…

— Свои, не трепещи плавниками, — буркнул Муан, хмурясь, — Я был тут вчера, забыл? Брал две рыбки. А этот шпрот со мной.

Герти изучили, быстро и профессионально, как кухарка изучает взятую с прилавка подозрительную курицу.

— Странный тип, — медленно сказал охранник, всё ещё не отнимая от лица Герти своё уродливое оружие, — Не видел его прежде. Тиной от него несёт, как будто.

Герти прочистил горло. Кажется, пришло время вспомнить позабытый сленг кокни и надеяться на актёрскую импровизацию, в которой он немного поднаторел ещё в университете. Правда, там ему обычно приходилось разыгрывать короткие пантомимы и рождественские сценки, и ценой за оплошность не были размазанные по стене мозги. Он прочистил горло.

— Эй, приятель, убери-ка свою дудку от моего носа! Я не играю на таких инструментах! Кысь-брысь!

Человек с ружьём осклабился.

— Вот как? Тогда зачем пожаловал? Рыбкой побаловаться захотелось?

— Нет, дубина-скотина, я слышал, что здесь дают благотворительный обед в честь Её Величества! Давай, убери эту штуку… Я здесь за рыбой. И, чёрт возьми, я надеюсь, что в вашей дыре найдётся приличная рыба, а не те потроха, что скармливают уличным котам!

Кажется, это произвело некоторое впечатление. По крайней мере, когда Герти мысленно досчитал до пяти, его голова всё ещё оставалась на плечах — добрый знак.

— Так ты, значит, большой специалист по рыбной кухне?

— Я-то? Слышь, малёк, — Герти позволил из себя нарочито дерзкую ухмылку, гадая, не окажется ли через мгновенье эта улыбка украшением стены, — Да я филе из осетрины ел ещё до того, как ты с горшка слез.

— Что-то чешуи на тебе не видать, приятель, — ствол лупары, помедлив, сполз вниз, отчего у Герти обмерло сперва сердце, затем печень, а потом желудок.

— Хорошо бреюсь, — бросил он, поправляя плащ и чувствуя некоторое удовлетворение от того, что добавил в здешнюю атмосферу дополнительную нотку зловония, — И тебя побрить могу, начиная с языка. Ну так как?

— Не пузыри попусту. Заплывай, треска.

Герти отчего-то ожидал, что притон окажется чем-то вроде лондонского клуба, только лишь проникнутым тленом и грязью. Однако вместо множества отгороженных кабинетов он обнаружил внутри одно большое помещение с просевшим низким потолком, закопчённое и уставленное широкими, как в пабе, скамьями. Рыбой здесь пахло так, будто прямо здесь, за стеной, располагалась фабрика по разделке, но впервые в жизни этот запах показался Герти столь тягостным и мерзким, почти невыносимым.

Посетителей оказалось не так уж и много, едва ли с десяток человек. Ни один из них не повернулся на звук открывающейся двери, и Герти почти мгновенно понял, отчего. Все они, грязные, всклокоченные, опустившиеся, находились в состоянии глубокого, как океан, наркотического опьянения. Кто-то приник головой к столу, пуская слюну, кто-то, отвалившись к стене, бессмысленным рыбьим взглядом водил по сторонам. Кто-то и вовсе лежал на полу, но, судя по всему, его сотрапезники ничуть за него не переживали.

Здесь не было сладковатого запаха опиума, не звенели бутылки. Только рыба. Это было похоже на какую-то извращённую модернистскую пародию на ресторан рыбной кухни.

На грязных, захватанных руками, тарелках лежала рыба. Столы были засыпаны чешуёй и рыбьими головами, взгляды которых казались не более осмысленными, чем у самих едоков. Кто-то рвал пальцами податливое рыбье мясо и запихивал его в рот, жадно урча. Другие непослушными губами обсасывали кости. На глазах у Герти человек в драном пиджаке, отвалившись от стола, запрокинул голову и стал пускать пузыри из слюны. Поразительно, но в этот момент он и в самом деле выглядел как рыба. Огромная рыба, на которую натянули человеческую одежду и выволокли на сушу.

И он, и все прочие.

Они казались… Герти задохнулся от отвращения. Плавающими. Как если бы их рассудок был оторван от тела и погружён в жидкую среду. Океан. Безбрежные водные просторы. Шелест волн. Прекраснейшая симфония, которую океан — самое древнее существо на планете — исполнял для истинных своих слуг. Герти замутило. На краткий миг он ощутил нечто похожее. Чувство безграничной свободы. Ласковое прикосновение воды. Лёгкую щекотку густых водорослей.

Это было омерзительно. И чарующе. Как будто он одновременно прикоснулся к самой возбуждающей и самой гадкой вещи на свете.

Они и в самом деле плыли. Освобождённые рыбой, они окунулись в невидимый океан собственных эмоций, и теперь их вели в неведомую сторону потоки никому не известных течений.

Герти глядел на них, не в силах оторваться от этого жуткого полотна, которого, кажется, коснулся Иероним Босх собственной персоной. Люди-рыбы. Люди-обитатели океана. Люди, ставшие чем-то другим.

Иллюзия была столь полна, что Герти стало казаться, будто сходство между людьми и рыбами ещё более глубокое, чем это возможно. В прорехе рубахи одного из едоков ему померещился перламутровый блеск рыбьей чешуи. Ужасный, мучительный, морок. Глаза другого утратили радужку, став по-рыбьи прозрачными. У третьего, как будто, между грязными всклокоченными волосами угадывались жёсткие рыбьи гребни…

— Не пяльтесь, мистра, — шепнул Муан, — Невежливо. Сворачивайте к стойке.

— Какой ещё стойке?

— Матау. Направо. И держитесь попроще.

Стойка здесь и верно была. Она выглядела пустой, никаких бочонков с пивом, никаких бутылок. Зато имелся бармен, тощий, насторожённо глядящий мужчина в парусиновом жилете, с прилипшим к губе окурком. Когда он открыл рот, блеснул металл — добрая половина его зубов была железной.

— А, ты. Помню. Как тебя… Меани? Муно?

— Муан.

— Помню. Брал рыбёшку вчера. Понравилась?

Муан изобразил на лице блаженство. Несмотря на ограниченные мимические возможности, гримаса получилась достаточно убедительной.

— Ещё бы не помнить. Отличный товар, Щука, всю ночь плавал.

— То-то. У меня без обмана. А это что за тип?

— Этот со мной. Я ему рассказал про твою рыбку. Тоже хочет отведать.

Герти попытался опереться о стойку с самым непринуждённым и естественным видом. Как если бы был в подобных заведениях не раз.

— Давно ищу хорошей рыбы. Нет нынче хорошего товара. Недавно взял на пробу, оказалась дрянь. Чувствовал себя так, будто в ночном горшке у шотландского пастуха плаваю.

Щука одобрительно сверкнул зубами. Был он молод, не старше самого Герти, но держался так, будто был не меньше, чем губернатором. И верно, чем-то похож на щуку. Резкий в движениях, тощий, хищный, и взгляд стелящийся, с ленцой…

— Много понимаешь в рыбной кухне, живец? Тогда устраивайся поудобнее. Здесь тебе мормыш не продадут. Чего изволят господа? Корюшки? Свежая, высохнуть не успела.

Герти поморщился с видом записного ресторанного обозревателя, которому предложили холодной овсянки.

— Ты это брось, Щука. Корюшка для безусых юнцов, которым лишь бы на мелководье поплескаться. Нет, брат, корюшку нам не предлагай. Открывай садок пошире!

Этим он заслужил исполненный уважения взгляд хозяина.

— А ты и верно знаток, я вижу. Ну что же, жёлтого окуня тогда?

— Уже лучше. Но не по мне. Не люблю пресное. Я так считаю, рыба без соли — это как девчонка без доек. Ещё что есть?

— Марлин?

— Может быть. Но не сегодня. Ты не бойся, деньги имеются. Хочется вкусной рыбки. Понимаешь? Вкусной.

— Вкусной?.. — Щука прищурился, и тон его голоса сделался благожелательным и уважительным, как у официанта из лучшего ресторана, — Балык имеется особенный. У японских рыболовов оторвал…

Герти щёлкнул пальцами.

— Превосходно. Вот его и дай.

— Сию минуту, ваше высокопреосвященство! Только деньги вперёд. Правило.

Повозившись с застёжкой потайного кармана, Герти извлёк пару скомканных банкнот. Удивительным образом их вид успокоил Щуку. Настолько, что его улыбка стала почти искренней, хоть и тревожно сверкающей металлом.

— Прошу.

На залапанную поверхность стойки он водрузил деревянный поднос, а на него кусок балыка, узкий и розовато-серый. Судя по запаху, балык был лежалым, и от одного его запаха Герти стало нехорошо. Но, пересилив себя, он втянул носом воздух, изобразив на лице выражение искренней заинтересованности.

— Пахнет недурно… Хотя во льду с неделю лежал, не меньше.

— Первый сорт, — сказал Щука, обнаруживая даже некоторое кокетство, — Сейчас.

Из его кармана металлической птицей выпорхнул складной нож. Щелчок, и синеватое лезвие мягко вспороло по всей длине рыбью плоть. Щука извлёк из балыка нож, лезвие которого мягко блестело, и провёл им по языку. Глаза его на миг затуманились.

— Настоящий товар, — сказал он, предлагая нож Герти, — Не каждому по карману. Но раз ты знаток… Пробуй.

От одной мысли о том, что придётся облизать испачканное в тёмных рыбьих потрохах лезвие, Герти ощутил в желудке волнение сродни зарождающемуся шторму в мелком водоёме.

— Я… позже распробую, — сказал он через силу, — Там и видно будет.

Он украдкой подмигнул Муану. Тот, по счастью, условленный сигнал распознал мгновенно.

— Слушай, Щука… Чуть не забыл. Помнишь, я вчера про одного парня спрашивал?

— Это какого? Стиверса?

— Он самый. Мне б с ним парой слов перекинуться. Он ещё тут?

— А куда ж денется. Тут он и есть. Только нырнул он.

— Ты мне леску не трави, — Муан немного навис над Щукой, отчего тот стал казаться меньше, чем прежде, — Говорю же, дело к нему есть. Так где?

— Да он с концами нырнул. Где же ему быть? Там. Только брось ты это дело. На дне он. Смекаешь?

Щука кивнул в сторону двери, которую Герти, с отвращением глядевший на балык, только сейчас распознал в стене. Дверь была заложена массивным засовом и казалась даже крепче той, что снаружи притона. А ещё Герти заметил, что кивок предназначался не только им. Бугай с лупарой, что нёс караул возле входа, заметно насторожился. И это было недобрым знаком.

— Мотыль чёртов, — бросил Герти, махнув рукой, — Да и ладно. Пошли, Муан, рыбки отведаем.

Место он занял с определённым расчётом, неподалёку от стойки, но наособицу от прочих столов. Поднос с куском балыка казался тяжёлым, как чугунная сковорода. Неся его, Герти старался дышать через рот.

Они уселись за стол, намеренно сев так, чтоб Щука не видел их лиц.

— Дело скверное, — сказал Муан, убедившись в том, что они могут общаться без свидетелей, — Если этот ваш Стиверс совсем нырнул… Считайте, всё. Такие уже не всплывают. С концами, ясно?

— Да хоть в помойную яму нырнул! Он мне нужен.

— Толку с него? Он уже, наверно, и говорить не может. Так что про деньги вы забыть можете…

— А вот это как раз мне безразлично. Говорит он или нет, а сделать нам надо так, чтоб Стиверс ушёл с нами.

Муан уставился на Герти через стол. На челюстях его выступили желваки.

— Глупые шутки, мистра. Плохие шутки.

— Никаких шуток. Этот Стиверс нынче ночью должен пойти с нами.

— Да он и ходить не может наверняка!

— Не может ходить, так понесём. Хоть бы и через весь Скрэпси.

— Вот ещё! Мне голова собственная не надоела, мистра! Уговор был о том, что вы его найдёте и поговорите. Всё. В таких делах я вам не помощник.

— Муан! Это очень серьёзное дело… — начал было Герти, — И я надеюсь на твою помощь.

— Нет уж, мистра. Это без меня.

Муан держался с непоколебимой уверенностью, как для прожжённого головореза, каким, несомненно, являлся. Это несколько озадачило Герти. Он ожидал сопротивления, но не столь серьёзного. Внутренне он даже полагал, что Муан легко вспомнит свои навыки. Хотел он того или нет, этот полли был прирождённым хищником родом из Скрэпси, а природа всегда берёт своё…

— Два соверена, — прошептал Герти.

— Нет!

— Три!

— Даже не предлагайте, мистра!

Кажется, Муан собирался упорствовать дольше, чем предполагал план. Времени же было не так и много. Что ж, имелся и запасной вариант, который должен был оказаться куда действеннее, чем все деньги мира.

Герти сделал глубокий вдох.

— Муан, я работаю на Канцелярию.

Полинезиец напрягся, будто ему на хребет взгромоздили гранитный валун.

— Канцер? Врёте, — вырвалось у него.

— Не вру. Я работаю на Канцелярию. И этот Стиверс нам нужен. Ясно?

— Так вы из секретарских крыс, значит? Вакатара! Тэ тама а тэ кури! — в злости Муан быстро позабыл английский, извергая из себя целые вереницы забористых ругательств на неизвестном Герти родном языке, — Упоко паукена! А я как дурак… Вайкура!

— Тише! Тише!

— По «дорожке», значит, вели?![96]

— Тише, прошу. Если вскроемся, тот парень нас обоих на корм опарышам пустит. Тихо, говорю.

Муан тяжело дышал. Взгляд его сделался недобрым, и Герти порадовался тому, что их разделяет стол. Но даже стол не был бы достаточно серьёзной преградой, если бы Муан вознамерился решить вопрос так, как подсказывали ему инстинкты его диких предков. И о подобном развитии событий лучше было пока не думать.

Муан молчал. Молчание это показалось Герти тягостным, точно пауза перед расстрелом. Он прекрасно понимал, что сейчас всё зависит от Муана. Крикни тот, что Герти — канцелярская крыса, Щука не будет медлить. И тот здоровяк, что с ружьём, тоже не будет. Рыбой не шутят. Одно движение, один взгляд — и пойдёт полковник Уизерс на дно кормить самых всамделишных рыб.

Герти мысленно отвесил себе оплеуху.

«Ты идиот, Гилберт Уинтерблоссом. Ты вообразил себя охотником, а между тем сам оказался в настоящей мышеловке. Вокруг тебя сброд и самые настоящие убийцы. Ты сам ими себя окружил. А человек, от воли которого зависит твоя судьба, головорез! Влез в сущую авантюру! Не иначе, характер названного родственника, полковника Уизерса, сыграл свою роль…»

— Муан, нам надо сделать это сейчас, — торопливо заговорил Герти, — Именно для этого мы здесь. Но не беспокойся, я уже всё продумал. Всё, слышишь? Итак, смотри. Сейчас мы медленно возвращаемся к стойке. Делаем вид, что нам не понравилась рыба. И я тихонько сую этому Щуке револьвер под рёбра. Смекаешь? Он открывает нам дверь. Очень осторожно открывает, конечно. Мы же не хотим тревожить того идиота с ружьём?.. Итак, мы идём к Стиверсу. Думаю, он недалеко. Лежит, бесчувственный, где-то в соседней комнате или в погребе. Мы берём его…

— Берём?!

— Аэ. Да. Если что, ты будешь его нести, Муан. Выходим. Тут есть опасность. Щука может поднять тревогу, особенно, когда мы будем на пороге. Но мы же не хотим, чтоб нас рубанули дробью, так? Поэтому, когда мы будем возвращаться, ты его… кхм… аккуратно пристроишь.

— Я что?

— Пристроишь, — Герти пожалел о том, что его представления об уличном сленге зияют ощутимыми пробелами, — Щёлкнешь. Ну, треснешь. Аккуратно. Без убийства. Ну, знаешь, просто по лбу и…

— Мистра, — Муан обхватил большую голову руками, — лучше бы я продолжал работать швейцаром в «Полевом клевере». Этот план очень… вайранги.

— Что ещё значит «вайранги»?

— Глупый. Очень глупый план.

— Это ещё почему?

— Во-первых, Стиверс нырнул.

— Уж слышал. Плевать. Вынесем, как бревно.

— Во-вторых, — Муан перевёл дыхание, — Я не смогу пристроить. И щёлкнуть. И треснуть.

— Почему?

Муан тяжело вздохнул.

— Мистра, я же говорил вам. Я говорил! Мои табу. У меня много табу.

— К дьяволу табу. Только не этой ночью! Что они мешают тебе делать? Бить человека? — Герти приглушённо рассмеялся.

— Аэ, мистра, — Муан был очень серьёзен, — Табу запрещает мне бить человека.

Герти поймал себя на мысли, что беззвучно открывает и закрывает рот. Как пускающая пузыри рыба.

— Стой… — пробормотал он, теряясь, — Как это… Что… Ты не можешь ударить человека?

— Не могу. Табу. Запрет.

— Что за вздор!

— Никак не могу, мистра. Я не нарушаю табу.

— Но ты же из Скрэпси!

— Что ж с того?

— И никогда не бил человека?

— Ни разу в жизни, — торжественно заявил Муан, обращая глаза ввысь, — Табу — это святое для нас. Нельзя нарушать. Духи разгневаются.

— Но как?! Как ты тогда смог выжить в этой дыре?

— Не обязательно уметь бить людей, мистра, чтоб выжить в Скрэпси, — сказал Муан поучительно, — Я горжусь тем, что чту табу. И мне не приходилось испытывать соблазн. Ни разу в жизни меня не пытались ударить или ограбить.

— Понимаю, отчего, с такой-то физиономией… Так, хорошо… Ладно… — мысли Герти разлетелись пригоршней разноцветных светлячков, — Но ты!.. Ты же силён, как бык!

— Много работал в юности. Валил деревья, тянул повозки. Говорил же, у меня было много ремёсел. Но честных. Я стал силён, но никогда не использовал силу для того, чтоб причинить кому-то вред.

— Это смешно! Да взгляни на себя в зеркало! У тебя лицо человека, который способен загрызть родного брата!

— Иногда и лягушка снаружи в леопарда красится, — буркнул Муан недовольно, — Я думал, белые люди умнее, не судят по внешности. Ну лицо у меня с рождения такое, так что ж с того? Лицо и только-то. Просто, видя меня, никто не хочет драться или грабить. Природа такая у меня, мистра.

— И ты будешь говорить, что никогда не был в драке?

— Ни единого разу за всю жизнь.

— Ну конечно! А нос у тебя чего переломанный? А?

Муан потупился.

— Я уже говорил вам, неудачная была игра.

— Ах, игра? — саркастично уточнил Герти, — В шахматы, да?

— Именно так, мистра. Поскользнулся, когда играл. И сломал нос о чёртову доску.

Герти расхохотался колючим нервным смехом. Щука мгновенно полоснул по нему острым взглядом. Достаточно острым, чтоб рассечь его тело, как мягкий балык. Парень с ружьём у входа лишь передёрнул плечами. Едоки и вовсе ничего не заметили.

«Так, спокойно, — приказал себе Герти, — Отдышись. Заставь мозги снова варить».

Герти некоторое время молчал, стараясь размеренно дышать. Муан в немом раздражении царапал столешницу ногтем. Балык лежал на своём блюде и безучастно глядел на них розовым мутным глазом.

— Тихо. Ладно. А как на счёт немного придушить? Чуть-чуть, просто чтоб он отрубился? Ты не будешь никого бить, так что это не драка получается.

— Нельзя, мистра. Тоже табу.

— Хорошо. Заломай ему руки. Это-то сможешь?

— Не смогу. И это табу.

— Господи Боже! Да сколько у тебя табу, Муан?

Муан на секунду прикрыл глаза.

— Четыреста сорок восемь, мистра.

— Сколько?! — вырвалось у Герти.

— Четыреста сорок восемь, — повторил полли хмуро, — Я же говорил, мой отец не был дружен с шаманом. А мой отец был по-нашему рангатира, то есть вождь. Они крупно не ладили. Политика. Мне от этого перепало больше всех. Если вас ещё интересует, я не могу лягаться, царапаться, кусаться и сбивать с ног. Всё табу.

Герти заставил злость пропасть из своего голоса. Но вот с язвительностью он справиться не мог.

— Превосходно, Муан. У тебя ещё есть какие-нибудь табу, о которых мне следует знать в данный момент?

— Ну… Я не могу пить из стакана с латунным подстаканником. Не могу пасовать, если кто-то сходил с треф. Не могу звонить в дверь по средам, если накануне был дождь. Не могу дарить цветов рыжим. Не могу…

— Хватит. Довольно. Ладно, допустим, что так. Мы не станем… э-э-э… ничего такого делать со Щукой. Не будем дарить ему цветов и не станем играть с ним в карты. Просто свяжем его. Это же ты можешь? Не бить. Просто связать. Мы пригрозим ему оружием и…

— Извините, мистра. Табу. Я не могу угрожать людям оружием.

— Брось! Уж в этот раз ты лжёшь! Ты ведь припас с собой оружие, как я и просил. Значит, я достану револьвер, а ты свой кастет или нож, и мы…

— Я не брал оружия.

— Но ты же сказал…

— Инструмент, мистра. Вы сказали, взять с собой инструмент, которым я владею лучше всего. Я точно помню. Именно так вы и сказали.

— Ах, так… И что же ты взял?

— Мабу[97]. Вот.

Муан, повозившись в своём мешке, извлёк на поверхность подобие грубой флейты с широким раструбом. Герти окинул это нелепое приспособление взглядом. Оно не годилось даже для того, чтоб проломить голову курице.

— Это…

— Это инструмент, которым я владею лучше всего, — с готовностью сказал Муан, — В нашем племени я считался не самым плохим музыкантом. Хотя у меня есть табу на игру после полуночи и…

Герти захотелось вырвать у себя клок волос. Ситуация оборачивалась абсурдом. Быть в шаге от Стиверса, желанной награды, и оказаться столь беспомощным… Проклятый дикарь! И как его угораздило клюнуть на это! Шахматы! Мабу! Это походило на утончённое издевательство. Но Муан был предельно серьёзен. И даже торжественен.

«Так, спокойно, — приказал себе Герти, силясь не рассмеяться, — Ты в беде, Гилберт Уинтерблоссом. Ты сам сюда себя загнал, но делать нечего. Будь смелее. Придётся использовать те фигуры, что есть в распоряжении. Интересно, так же ты хорош в шахматах, как Муан?.. Забудь. Думай о том, что делать дальше. Твой тщательно проработанный план летит в тартарары. Твой козырь оказался дутым, а больше у тебя ничего нет. Если, конечно, не считать смекалки и револьвера. Так что думай».

Проще всего было выйти наружу. Поблагодарить Щуку за угощение и выбраться из этой помойной ямы. Из Скрэпси. Вернуться в меблированные комнаты и… «И что, мистер Уинтерблоссом? — осведомился незнакомый, но крайне неприятный голос, — Стиверс нырнул, что бы это ни значило. Судя по всему, ему осталось недолго. Нет Стиверса — нет дела Бангорской Гиены. Нет дела — нет будущего».

Герти заскрежетал зубами. Он не сможет протянуть на острове ещё месяц. Могильщики Канцелярии гораздо раньше щёлкнут его, как орех. Орех, который только снаружи кажется таким прочным. Щёлк — и всё. Мистер Шарпер не простит обмана. И на лондонскую тюрьму можно не рассчитывать. Он погибнет где-то в застенках Канцелярии.

«Значит, действуй, рыбоед! — вновь раздался неприятный голос, который по всем признакам был его собственным, Гилберта Уинтерблоссома, внутренним голосом, только куда более решительным, — Думать ты уже пытался, и сам видишь, что вышло. Действуй. Как действовал бы на твоём месте полковник Уизерс, гроза Тихого океана, авантюрист и психопат! Только это может тебя спасти. Решительное действие. Опрометчивость и целеустремлённость. Риск и отвага. Благородное безумие белого охотника. То, что вело обречённую экспедицию Кортеса и вылазку Писарро. То, что приказывает двигаться вперёд даже тогда, когда кажется, что очутился на пороге девятого круга ада».

Герти набрал побольше воздуха в грудь, пытаясь сконцентрироваться на этом голосе.

Действовать, как полковник Уизерс. Представлять, что любая преграда не более, чем вызов. А опасность — развлечение. Быть дерзким. Наглым. Решительным. Судьба любит самоуверенных дураков, именно для них она прячет в своих сундуках настоящие богатства. Дураки всегда выживают. Бросаются в авантюры, в которые не полез бы ни один здравомыслящий человек. С десятком аркебузиров подчиняют себе страны, не задумываясь о том, что шансов не было. С сотней наёмников делаются властителями континентов. Не понимая, что нет даже вероятности вернуться живым.

Ради собственной жизни, он должен быть таким же, хотя бы ненадолго. Впервые в жизни устремится в авантюры, ходы которой не только не прописаны, но и неизвестны. Идти следами неукротимого полковника.

Герти открыл глаза. Он знал, что нужно делать.

— Спрячь свою трубу, — сказал он Муану решительно, — Сейчас не до неё. Будем действовать.

— Это мабу.

— Неважно. Идём к двери.

— Уходим?

— К двери, да не к той. А к той, что за стойкой. Двигаемся вперёд. План прежний. Я сую Щуке револьвер. Тихонько. Он открывает нам дверь. Вместе идём за Стиверсом. И плевать, в каком он виде. Потом ты связываешь Щуку. На это табу нет?

— Нет, — улыбнулся Муан, — есть табу на вязание, но, насколько я понимаю, связывание это…

— Отлично. Связываем этого мерзавца и оставляем за дверью. Стиверс у тебя на плече. Выходим отсюда. Делаем вид, что тащим нашего приятеля домой. Это понятно? Или у тебя есть табу на то, чтоб тащить приятеля?

— Нет, мистра. Есть табу на то, чтоб тащить пони или сыр…

Герти сжал в кармане рукоять револьвера. Она казалась холодной и скользкой, как вынутая с ледника сельдь.

— Тогда пошли.

Щука не успел удивиться. Прикрывшись подносом с балыком, Герти направил оружие ему в живот. Адреналин щипал нервы, как пальцы юной арфистки щиплют тонкие струны. В этот миг бездумной смелости посторонние мысли выпорхнули из головы, оставив одну и самую важную.

— Стоять. Не пикни. Один звук, и я нафарширую тебя свинцом быстрее, чем иудеи фаршируют форель перцем.

Щука замер, сжимая в руках тряпку, которой убирал рыбный рассол. Герти не сомневался в том, что эту мутную жижу после них подадут другим посетителям.

— Да ты, видать, живоглот, а?

— Только дёрнись. Попробуй.

Щука не хотел дёргаться. В отличие от рыбы, которая долго бьётся, вынутая из воды, он мгновенно обмяк. Даже блеск металлических зубов сделался как будто более тусклым. Герти держал его на мушке, касаясь гладкого плавничка спускового крючка указательным пальцем. Щука отложил мокрую, пропитанную коричневой жижей, тряпку.

— Одно слово… — прошептал он беззвучно углом рта, — и вас порвут на мякиш.

— Только я успею раньше. Пуля-то побыстрее слова будет.

— Это очень глупо. Глупее, чем схватить голый крючок без наживки. Это место Бойла.

— Рюс Сандерс? Бойл? На твоём месте я бы сейчас не думал о хозяине. Думай лучше об этом, — Герти нажал стволом на солнечное сплетение Щуки. Получилось на удивление естественно, а бармен лишь хрюкнул от боли.

— Если дело… уффф… в деньгах.

— Стиверс. Ты отведёшь нас к нему.

Щука выпучил глаза.

— Стиверс! Да вы рехнулись! Стиверс нырнул!

— А сейчас нырнёшь и ты.

Охранник у двери беспокойно повёл стволом лупары. Он был глуп, но, как и прочие примитивные хищники, отличался повышенной чувствительностью к крови. Возможно, даже к той, что ещё не успела пролиться.

— Лучше бы тебе успокоить приятеля, — зловещим шёпотом сказал Герти, шевельнув стволом, — В твоих же интересах.

— Рэдди, роупапа[98]! — крикнул Щука с наигранным смешком, — Ты ведь не спишь там, а? Мы с ребятами сейчас спустимся в погреб. Проведать старого друга. Минутное дело.

Охранник кивнул и отвернулся.

— Вперёд, — приказал Герти.

Щука покорно отпер скрипучий тяжёлый засов и распахнул дверь. Из дверного проёма пахнуло сыростью. Неприятной сыростью, не морской. Скорее, сыростью застоявшегося пруда. Подземной. И Герти не удивился, обнаружив узкие ступени, ведущие вниз.

— Бойл вывернет вас наизнанку, — сказал Щука, когда Муан стальной рукой направил его первым, — Не знаю, что вы затеяли, да только вам это вылезет боком. Как крючок через горло.

— Шагай.

Они спускались долго, не меньше минуты. Герти ожидал от Щуки подвоха и пытался скрыть дрожь в руке. Проклятый револьвер, будто обладая собственной жизнью, норовил вертеться в разные стороны. Ступени, хоть и сложенные из булыжника, казались осклизлыми и скользкими. И чем ниже они спускались, чем бледнее был отсвет дверного проёма за стеной, тем большее беспокойство он испытывал.

Представь, что ты полковник Уизерс. Полковник Уизерс бы не струсил. Он полез бы в бездну ада, пожаловался бы, что там оказалось слишком сыро, да ещё и вытребовал бы обратно задаток за билет. Герти цеплялся за полковника Уизерса, как ящерица цепляется когтями за холодные каменные черты истукана с островов Пасхи.

— Вобблер[99] вам в глотку, — ругался приглушённо Щука, то и дело поскальзываясь, — Неужели вы настолько дураки… Когда за вас возьмётся Бойл…

— Иди вперёд.

Герти даже не заметил, как они спустились. Ощутил лишь, что лестница закончилась, а влажность, растворённая в воздухе, стала ещё сильнее. Влажность. Ему хотелось поёжиться. Он думал, что привык к естественной влажности Нового Бангора, но здесь она была иная. Тягучая, давящая. Словно они очутились в подземной цистерне, доверху наполненной несвежей цветущей водой. А ещё он слышал плеск. Отдалённый, но явственный.

— Веди! Где Стиверс?

— Стиверс… — Щука сплюнул, и плевок его влажным шлепком впечатался в сырой камень, — Да тут он. Куда он денется? Сейчас, лампу зажгу.

Он чиркнул химической спичкой, давшей сухой оранжевый язык, и зажёг керосиновую лампу, висевшую на стенной скобе.

— Вот он, ваш Стиверс.

— Где?

Помещение, озарённое жёлтым керосиновым огнём, было небольшим, едва ли с квадратный перч[100]. В нём не было ни столов, ни иной мебели. А проще говоря, не было ничего. Долгое время подвал служил кладовкой, складом ненужных вещей. Здесь громоздились обломки мебели, истлевшие матрасы, груды никчёмного хлама и кипы старых газет. И больше ничего. Ни единого живого существа.

Только услышав негромкий плеск воды, Герти сообразил, что он видел ещё не всю обстановку. И верно, повернув лампу к противоположной стене, он обнаружил нечто новое. И в то же время нечто странное.

В полу были выдолблены углубления довольно значительного размера, каждое с приличных размеров корыто. Они были заполнены водой, несвежей, мутной, зловонной, по поверхности которой медленно дрейфовали обрывки водорослей. В чахлом свете керосиновой лампы вода казалась чёрной, как нефть.

Глупость какая-то, пронеслось в голове у Герти. За каким чёртом им вздумалось нарочно разводить в подвале сырость? Удивительно ещё, как не прогнило насквозь перекрытие, да и вонь отчаянная…

Ловушка?

Герти мгновенно вспотел. Может, Щука намеренно завёл их в этот глухой подвал, а его приятель в этот момент готовится захлопнуть дверь, ведущую в притон?..

— Где Стиверс? — резко спросил Герти, — Учти, попробуешь выкинуть трюк, и обратно не поднимешься!

— Да вот же. Вот Стиверс.

Герти присмотрелся.

Ёмкости с водой не были пусты. По игре мелких волн на поверхности он понял, что внутри каждого из них что-то находилось. И не мелкие аквариумные вуалехвосты или гуппи. Там ворочалось что-то большое, образуя миниатюрные водовороты и стремнины. Что-то очень большое. Быть может, размером с доброго сома.

— Мне плевать на рыбу! Стиверс! Мне нужен Стиверс!

Щука улыбнулся. В свете керосиновой лампы его зубы сверкнули фальшивым серебром. Первый его страх почти прошёл и здесь, в окружении знакомых стен, он явно ощущал себя более уверенно. Видимо, уже сообразил, что это не налёт конкурирующих бандитов, промышляющих тем же делом, не сведение счетов и не ограбление.

— Да тут Стиверс, внизу. Берёте? Или мне посветить?

Герти, сдерживая дыхание, наклонился над аквариумом.

И увидел мистера Стиверса.

Он больше не был мистером Стиверсом. Он был чем-то, что когда-то состояло с мистером Стиверсом в биологическом родстве. На дне аквариума, сопя, фыркая и пуская пузыри, лежала огромная рыбина.

Которая не была рыбой.

В ней ещё угадывались контуры человеческого тела. Слишком широкая для рыбы морда, слишком узко посаженные глаза. Чешуя, покрывавшая её тело, выглядела странно — слишком прозрачная, слишком тонкая. Сквозь неё виднелись кости. Не рыбьи кости. В рыхлой мякоти рыбьего тела отчётливо просматривались лучевые кости человеческого скелета, тающие по краям. Жабры, треугольные, непривычной формы, жадно хлебали воду вперемешку с воздухом. Хвост. Герти, мертвея, увидел, что хвост образуют сросшиеся под странным углом берцовые кости. А плавники, которыми рыбина упорно работала, не были плавниками. Скорее, это были человеческие кисти, между пальцами которых возникли серые чешуйчатые перепонки. Они даже двигались по-человечески, сохраняя подвижность в распадающихся суставах. На покатой голове рыбы торчали клочья человеческих волос, развевающихся в воде подобно водорослям. А в пасти её Герти увидел зубы. Жёлтые от табака крупные зубы, стучащие друг от друга. На одном из них Герти разглядел неровную свинцовую пломбу.

И глаза.

Не рыбьи. Не человеческие. Большие, прозрачные, с плавающим чёрным зрачком.

Щука откровенно забавлялся.

— Ну так что, будете брать? Может, вам он не целиком нужен? Что прикажете, хвостик, филе?..

Герти задохнулся от ужаса и отвращения. Получеловек-полурыба пялился на него из-под воды равнодушным взглядом. Щука, откровенно забавляясь, наблюдал за ними. Всю ненависть к нему и весь страх без остатка Герти вложил в одно-единственное слово, железом зазвеневшее во влажной темноте подвала:

— Канцелярия.

Чёрное волшебство, заключённое в этом слове, произвело своё обычное действие. Щука, мгновение назад державшийся дерзко и даже развязно, мгновенно оплыл, потерял цвет, как рыба, пролежавшая на прилавке несколько дней. Даже запах, как будто, от него пошёл с тухлинкой.

— Шутить из-зволите?..

— Полковник Уизерс, Канцелярия, — повторил Герти со злорадством, наблюдая, как Щука трепыхается в невидимой, но отчего-то хорошо ощущаемой, хватке, — Сейчас мы с тобой отправимся в Майринк, и там тебя поучат хорошим шуткам. Там любят таких парней, как ты.

— Позвольте…

— Отвечай на вопросы! Это и есть Стиверс?

— Клянусь, это он и есть! Собственной персоной… Уже три дня, как нырнул, говорю ж вам… — зачастил Щука, — Рыбьим жиром себя довёл. Я ему говорил, брось ты это, старик, кто за рыбий жир взялся, тому на дне жить, да только ж знаете его… У него уже на груди чешуя расти начала, а он всё посмеивался. Дно для слабаков, говорил он, парня вроде меня так запросто туда не отправишь. Нет уж, я ещё поплещусь… Да, так говорил. А потом всё. Дышать уже не мог, добро, что жабры открылись. Ну, я его и…

Дурнота рассасывалась медленно, точнее, она даже не рассасывалась, а растекалась подобием нефтяной лужи по водной поверхности. В чёрной липкой жиже вяло трепыхались мысли, ещё недавно бывшие упорядоченными и уверенными. Герти смотрел на человека-рыбу, ворочающегося на дне зловонного водоёма, и ощущал себя так, словно это он сам оказался по шею в подобной дряни…

— А что… — ему пришлось прочистить горло, стиснутое спазмом, — Что вы… кхм… дальше с ним будете делать?

Щука насупился.

— Да как обычно. Подержать ещё с месяц, чтоб дошёл и…

— Что «и»?

Револьвер в руке грозил вот-вот сломать пальцы, до того он сделался тяжёл.

— Ну, наверх подать, — мотнул головой Щука.

— То есть?..

— А что ж такого? Ну не в море же его выпускать? Он уже и имени своего не помнит, и сущность в нём вся рыбья. Некоторые, между прочим, такое мясо любят. Говорят, чуть жёстче, чем обычное, но и плавается после него иначе. Ощущения вроде как другие…

Герти вырвало на каменный пол. Несмотря на то, что добрых полминуты он пребывал в абсолютно беззащитном состоянии, Щука даже не попытался завладеть оружием или броситься наутёк. То ли его сдерживало присутствие молчаливого Муана, то ли произнесённое и до сих пор висящее в воздухе слово — «Канцелярия». Когда Герти наконец прокашлялся, вернув способность воспринимать окружающий мир, Щука, угрюмый и молчаливый, ждал своей участи с рыбьей безучастностью.

— Достаньте бочку, — приказал ему Герти, её немного пошатываясь, — И кусок брезента, пожалуй.

— Вы хотите его вытащить?

— Вытаскивать его будете вы. Муан вам поможет.

— Слушайте, мистер… Это ведь глупо. К чему вам он? На уху?

— Это уже не вам решать. Приступайте.

Но приступить они не успели.

Щука только лишь нашёл рассохшуюся пивную бочку, как сверху, искажённый осклизлым камнем, донёсся шум. Нехороший шум, слишком резкий и внезапный. Напоминающий звук распахнутой двери. Герти напрягся. Судя по всему, кто-то только что вошёл в притон. Ничего странного в этом не было, ночь только лишь начиналась, а ценителей рыбы, судя по всему, здесь столовалось немало. Просто очередной обитатель Скрэпси, похожий на выкинутый приливом обломок кораблекрушения, вознамерился отведать рыбьего мяса. Может быть, как раз особого мяса, немного жестковатого…

То, что это был не обычный посетитель, Герти понял слишком поздно, увидев Щуку, чьё лицо мгновенно побледнело, практически сравнявшись в цвете с мучным червём. Только тогда он понял, что судьба, решившая, видимо, что ещё не вдоволь наигралась с Гилбертом Уинтерблоссомом, нанесла ещё один роковой удар.

Во-первых, голос громилы с лупарой, доносившийся в подвал отрывистыми звуками, выражал не презрение, а самое искреннее почтение. Можно было подумать, что в притон под покровом ночи пожаловал инкогнито наследный принц. Во-вторых, имелась и свита. С холодеющим сердцем Герти определил, безошибочно, как загнанный зверь, что людей наверху стало гораздо больше. Под их ногами скрипели половицы, их голоса гудели, то зло, то весело, вот уже кто-то застучал требовательно по стойке… Не так, как стучит скучающий клиент. Скорее, как раздосадованный хозяин.

— Щука! А ну греби плавниками! Где тебя носит?

С Щуки окончательно сошёл налёт дерзости. Он вжался в холодный камень и, казалось, хотел скорчиться до размеров икринки. Железные зубы сцепились друг с другом, и только это не давало им лязгать.

— Кто это там? А ну говори! — Герти на всякий случай ткнул ему под подбородок револьвером. Получилось неловко, не было выучки.

— Бойл, — выдохнул Щука, цветом лица сам напоминающий лежалую рыбу с прозеленью, — Б-бойл! Ох, дела наши плохи… Ах ты ж червивая рыбья требуха…

Муан выругался на неизвестном Герти языке. Но с таким чувством, что уточнять смысл произнесённых слов не требовалось.

Бойл. Герти мгновенно вспомнил всё, что слышал про этого человека. Отчаянно заныло под ложечкой, тело налилось трусливой тяжёлой слабостью. Бойл — палач, садист, безраздельный владетель притона. Это уже не Щука, кусачая, но мелкая рыбёшка, мгновенно понял Герти. Бойл — это уже всерьёз.

Но сейчас нельзя было позволить страху завладеть сознанием. Оцепенение было равнозначно смерти.

— Спокойно! Да не дрожи ты так! Что с того, что Бойл?

— Если он узнает, что я пустил вас вниз… — голова Щуки замоталась на шее, как у китайского кивающего болванчика, — Всех на корм крабам, вот что. Пропали мы. Бойл не спустит…

— Да не такой же он, наверно, дурак, чтоб убивать людей за такую мелочь? — попытался усмехнуться Герти, — Никто не убивает собственных покупателей!

— Только не Бойл. Всех, и меня и вас… По кусочкам… на корм крабам… Никто не должен видеть нырнувших! Чёртов Стиверс, чтоб из тебя уху сварили… — Щука начал негромко всхлипывать.

Герти раздражённо дёрнул его за рукав:

— Прекрати! Ещё ничего не кончено!

«Нет, конечно, — ответил ему внутренний голос, едкий и сардонический, — Всё кончено, ты и сам это знаешь. Только глупая мелкая рыбёшка прыгает, захватив наживку, трепыхается и храбрится. Большая и сильная рыба встречает свою судьбу с достоинством. А тебе не выйти из этого подвала».

Мысль о револьвере, мелькнувшая было спасительным воздушным пузырём, мгновенно лопнула. Вступить в перестрелку с бандитами, несомненно, имеющими и надлежащий арсенал, и опыт по его использованию? Смешно думать, будто у него при таком раскладе будет хоть какой-то шанс. Не больше, чем у рыбы попасть в яблочный пирог.

Ладно, допустим, они смогут забаррикадироваться в погребе. В тактическом отношении это будет удачный ход, но не надо быть пророком, чтобы понять, этот ход изогнут слепой петлёй и не ведёт к спасению. Погреб глухой, без потайных выходов и лазеек. Они в самой сердцевине Скрэпси, внутри этого гнилого плода, и единственный выход перекрыт. На поверхности не услышат ни криков, ни выстрелов, доносящихся из каменного мешка. А даже если услышат, разве что пожмут плечами. Такими звуками старый добрый Скрэпси не удивить.

Кончится тем, что их попросту задавят, как угодивших в ловушку крыс. Или возьмут измором. Банде Бойла даже не придётся рисковать, подставляя головы под пули. Голод и жажда сделают всё сами. Герти зажмурился, на миг представив себе эту перспективу. Сколько дней трое запертых под землёй людей выдержат, прежде чем начнут пить зловонную, покрытую чёрной тиной, воду? Сколько они выдержат, прежде чем начнут есть рыбу, что плавает в тех же источниках?..

— Щука! Давай сюда! Под какую ты корягу забился? Или сам рыбы объелся? — громыхнуло наверху. Топот сапог стал ближе.

— Иди наверх! — шёпотом приказал Герти Щуке, и шёпот этот получился не очень-то уверенным, — А мы останемся здесь. Пусть уйдут.

— Не годится, — кратко сказал Муан.

И был прав. Возможно, Щуке и удастся успокоить подозрительность своего патрона, может даже, бандиты вскоре покинут притон. Но что потом? Как станет Щука обращаться со своими гостями, лишь только за Бойлом закроется дверь? Роковое слово — «Канцелярия» — уже произнесено. Кто после такого откроет им дверь? Ведь это то же самое, что предложить явившейся Смерти оселок — подточить косу. Не проще ли Щуке будет одолжить у охранника его жуткий дробовик, да и пальнуть вниз, растерзав их с Муаном картечью?..

— Щука, ты в подвале что ли?

Дверь в другом конце каменной кишки затрещала на своих старых петлях. Рука, взявшаяся за неё, была крепка и уверена. И Герти знал, что спустя секунду она распахнёт эту дверь настежь, пропуская вниз свежий воздух, свет и чужие взгляды.

Думай, взмолился мысленно Герти, ощущая скрип так отчётливо и явственно, будто сам и был этой дверью. Думай, рыбья твоя голова! Дело дрянь, конченное дело, но думай, пожалуйста, думай!..

Мысли сновали вёрткими рыбками в мутной воде, да только двигались они без всякого смысла, и ловля их оказалась делом совершенно напрасным[101]. Все эти мысли были пропитаны паникой, ядовит и бесполезны. Потому что думал их человек, поддавшийся страху, человек, сродни не нажимавший спусковой крючок, не знающий, как действовать в подобных положениях. Проще говоря, думал их Гилберт Уинтерблоссом. Который на этом месте оказался решительно бесполезен. Здесь требовался другой человек.

Например, полковник Уизерс.

Единственный способ сохранить контроль над ситуацией и выжить — стать полковником Уизерсом. Примерить его потрёпанную форму, принять его образ мыслей. Соединиться разумом с человеком, который испытал тысячи всех возможных опасностей, и всё равно остался жив. С человеком, про которого Герти ничего не знал, кроме того, что тот был безумным и самоуверенным психопатом, настойчиво ищущим смерти на всех открытых континентах.

Не обращая внимания на скрип приоткрывающейся двери, Герти сунул револьвер за пояс. Щука даже не заметил этого, как не заметил бы, наверно, и землетрясения, а вот на лице Муана появилось удивление.

— Вы что-то придумали, мистра?

Герти коротко выдохнул, очень надеясь на то, что вдохновение, рождённое отчаяньем, не сыграет с ним злую шутку.

— Кажется, я кое-что придумал. Но нам всем придётся держаться сообща. Один ошибётся — смерть всем. Поняли? Смотрите на меня. Подыгрывайте. Бога ради, Муан, только не на твоём мабу…

Больше он сказать ничего не успел, потому что дверь распахнулась. В подвал хлынул свет, столь яркий, что можно было подумать, будто снаружи царит солнечный день. Но свет этот был гальванический, едкий, режущий глаза. Мгновенно выхвативший все три человеческие фигуры в подвале и припечатавший к холодной стене их искажённые тени.

— Вот ты где! Что, пошёл пузыри со Стиверсом пускать? Ты смотри, как бы Бойл не приказал с тебя чешую снять. У меня вот и тесачок славный есть под такую работу… А это ещё кто?

Сразу двое или трое людей заглядывали в подвал. Лиц их Герти толком рассмотреть не мог, но в данный момент был склонен считать это благоприятным обстоятельством. Он не хотел бы сейчас видеть детали.

Но Гилберту Уинтерблоссому, участнику коротких пантомим и рождественских сценок, не было здесь места. И Герти решительно изгнал его из себя, заставил погрузиться в непроглядные океанские глубины. Его место занял тот, кто обладал нервами более прочными, чем рыболовная сеть, и характером, более острым, чем острога.

Добро пожаловать, полковник.

— Эй, Бойл! — рявкнули наверху, но с почтением, — У нас тут, кажется, рыбка какая-то завелась на дне бочки. Что? Сейчас! А ну наверх! Живо.

— Идём, идём! — отозвался Герти развязно, — Ты только не пальни с перепугу, ишь как плавники дрожат!

— Смотри, как бы своих не лишиться! Сюда, говорю! По одному!

После всего нескольких минут в подвале с его сырым и спёртым воздухом притон показался Герти просторным и чистым. Перемены он обнаружил сразу. Пропали бесследно все едоки, оставив после себя залитые рыбьим рассолом столы и обглоданные кости. Выплыли, должно быть, бессмысленно вращая глазами и пуская губами воображаемые пузыри. Либо их попросту вышвырнули на свежий воздух. Притон наполнился совсем другой публикой.

Бандитов из шайки Бойла было человек пять, но казалось, что ими набит весь зал. В достаточной мере потрёпанные и грязные, чтоб сойти за аборигенов Скрэпси, они, в то же время, отличались от тех, и не в лучшую сторону. Они были убийцами. Герти ощутил это мгновенно, лишь только увидев их лица. Лица были разными, совершенно без роднящих черт, но все они отчего-то казались похожими друг на друга. Какой-то отпечаток, невидимая подкожная татуировка, выжженная кислотой… Возможно, Герти ощутил это какими-то затаёнными рецепторами своего тела, как обычная рыба, ещё не разглядев деталей, ощущает возле себя кровожадного морского хищника, гибкую, стелющуюся по дну мурену с пастью, полной острейших зубов… Оружие было у всех. Поцарапанные и потёртые револьверы, литые свинцовые кастеты на пальцах, тяжёлые, точно для рубки тростника, ножи.

Не мурены — пираньи. Проворные серые тени в мутной воде. Такие окружают жертву, вода вокруг неё вскипает, стремительно окрашиваясь алым, а затем медленно разглаживается, и в ней плывут тающие клочья плоти…

Герти ощутил, что жизнь его в данный момент болтается на волоске. А если точнее, вся его жизнь есть не более, чем сочная наживка, повисшая на рыболовной леске. Есть тянущее ко дну грузило, нет лишь крючка. И вся надежда на то, что леска окажется достаточно прочной, что её в мгновение ока не перекусят жадные челюсти. Этого не произошло мгновенно только лишь оттого, что многие рыбы по своей природе любопытны.

— А что, Щука, давно ты стал приглашать к себе гостей?

Щука успел немного придти в себя, но явно недостаточно, чтоб восстановить контроль над собственным языком.

— Это не гости мне, Бойл! Вот ещё придумаешь, ну что ты… — Щука попытался улыбнуться, но улыбка эта под пристальными взглядами свиты Бойла стала искусственной, как аляповато сделанная блесна.

Бойла Герти мгновенно узнал, хотя прежде ни разу не видел. Впрочем, ошибиться тут было сложно.

Во-первых, Бойл был единственным обладателем более или менее приличного костюма. По крайней мере, достаточно сносного, чтобы показаться за пределами Скрэпси. Во-вторых, только человеку подобного сорта могли дать подобную кличку. Бойл был плотным, но не таким, какими обычно бывают отставные моряки и грузчики, под оплывшими покровами которых скрываются жёсткие, как китовый ус, мышцы. Скорее, он был оплывшим и зернистым, как проведший много времени в воде шарик-бойл, уже начавший понемногу раскисать. Только вот сделан он был не из рисовой и кукурузной муки с крахмалом, а, скорее, из крысиного яда.

Меньше всего на свете он выглядел предводителем уличной банды. В нечёсаной рыжеватой бороде застряла россыпь рыбьей шелухи. Высокий лоб с залысинами и полные губы, постоянно немного приоткрытые, точно в предвкушении чего-то, не могли принадлежать убийце и рыботорговцу, скорее, хитрому, но добродушному лавочнику, быть может, пекарю или владельцу прачечной. Да и в глазах, как будто, не было ничего такого, что намекало бы на кровожадность: прозрачные, навыкате, они с живым интересом обозревали всё, что происходит вокруг. Даже лучились немного, словно их хозяин повидал в жизни столько всего забавного и интересного, что отсвет всего этого навек застыл в них, как застывает в янтаре отсвет светившего тысячи лет назад солнца.

— Так ты у нас, оказывается, радушный хозяин, Щука? — спросил, улыбаясь, Бойл. Его улыбка была самой настоящей, только вот Герти едва поборол рефлекторное желание отшатнуться подальше, — Ну надо же, а я и не знал, что ты не чужд гостеприимству. Я думал, ты помнишь, о чём мы с тобой договаривались. А ты, оказывается, не щука, а пескарь речной… Вот, значит, как выходит, а?

Болтая, Бойл продолжал улыбаться. Но несмотря на эту улыбку, на ясный и искренне-весёлый взгляд его глаз, Герти чувствовал, что человек этот опаснее всех прочих, пусть даже и не держит оружия в руках. Всё, что он демонстрирует, всего лишь маскировка, за долгие годы въевшаяся в плоть и кровь, ставшая естественной составляющей его сущности. Шарик-бойл только кажется совершенно безобидным и даже соблазнительным предметом, внутри его рыхлого тела прячется острая сталь, мгновенно пропарывающая горло.

Муан собирался было что-то сказать, но ему в лицо мгновенно уставилась сразу пара револьверов. Грозная внешность полинезийца служила неплохой защитой на улицах Скрэпси, но тут производила не большее впечатление, чем шпажка от оливки на стаю матёрых акул.

— Интересное дело получается, — рассуждал Бойл, разглядывая помертвевшего Щуку то с одной стороны, то с другой, — Сижу я в пабе за бильярдом, и тут мне записку передают. Ну точно в клубе каком-то. А в записке сказано «В твой аквариум на Херринг-стрит заплыли две рыбки. Если поспешишь, успеешь их перехватить». Вот так штука, а? И, главное, кто передал записку, непонятно. Мужчина какой-то, говорят, средних лет… Ничего себе шуточка, значит, да? Не так уж много людей знает про заведение моё на Херринг-стрит. Тут я, признаться, немного заволновался. Вспомнил про аквариум свой, значит, про приятеля Щуку… Дай, думаю, загляну. Проверю, всё ли в порядке, не нужна ли помощь. А то ведь чёрт его знает, что это за рыбки сюда заплывать повадились… Ну и что я вижу?

Щука попытался что-то произнести, но Бойл мягко, почти ласково, похлопал его по щеке. Герти и Муана он пока попросту не замечал, даже не смотрел в их сторону.

— А вижу я, что мой давний приятель Щука, оказывается, дружков к себе в гости зазвал. Торговля без присмотра стоит, двери нараспашку. Так оно выходит? Значит, он как бы показывает, что плевать хотел и на старика Бойла, и на его дело. Так я понимаю? Или не так? Ну и по всему выходит, что это как бы невежливость, вот что. Щука как бы говорит Бойлу, что тот старый дурак, а? Вот так как бы? Я же верно понимаю?

В добродушном голосе Бойла прорезались искренние обиженные интонации. Но Щуку они, судя по всему, перепугали до смерти. Он хорошо чувствовал, к чему идёт дело.

— Нет! — взвизгнул Щука, нутром, видимо, ощущая, куда катится разговор, как стискивают его шею невидимые пока ещё петли, — Это всё не так, матерью клянусь!

— Э, матерью… — Бойл лишь скривился, — Твоя мать под каждым забором икры отложила. Ты мне, брат Щука, про мать не говори. Ты мне про людей этих скажи. Как так вышло, что они в подвале оказались, да ещё и с тобой? Разве эти люди на меня работают? — Бойл демонстративно мазнул взглядом по Герти и Муану, — Нет, брат Щука, я что-то таких не помню. Так, значит, вопрос тебе. Что это, значит, за люди и за каким делом они очутились там, где им быть не полагалось?

— Бойл, слушай, слушай, пожалуйста…

— Я слушаю, — тихо и почти нежно сказал Бойл, положив ладонь на бритую макушку Щуки, — И слушать я буду ещё минуту. Я человек деловой, времени, значит, не море бездонное. И если через минуту я не услышу ничего толкового, кликну Омаса и Ичарда, чтоб они тебе немного помогли. Сперва они помогут твоим рукам и ногам гнуться равно в обе стороны…

Стало ясно, что дело не терпит отлагательств. Одуревший от страха Щука в любой миг, забыв про свой ужас перед Канцелярией, мог выложить Бойлу всё, что знал. А знал он достаточно, чтобы Герти с Муаном мгновенно отправили в подвал, на этот раз уже без возможности оттуда вернуться. Значит, надо было вступать в партию. И Герти вступил, отчаянно жалея, что нет возможности зажмуриться, как перед прыжком в море с высокого берега…

«Смелее, пескарь! — произнёс его внутренний голос, незнакомый, но столь насмешливый и хриплый, что мог бы принадлежать настоящему полковнику Уизерсу, — Действуй по плану. Главное, не пасуй, не показывай им свою слабость. Жми их!»

— Боюсь, Щука прав, мистер Бойл.

— Что? Что такое? — Бойл нарочно приложил ладонь к уху, — Странное дело, значит. Говорю я с Щукой, а слышу как будто бы голос не его. Бывает так?

Перед лицом Герти с щелчком, от которого кровь на миг остановила свой бег по телу, раскрылось лезвие опасной бритвы. Очень медленно оно поползло по его губам, почти касаясь их. Оно было настолько близко, что Герти ощущал запах коррозированной стали и видел мельчащие щербатости на полированной и захватанной пальцами поверхности.

— Не бывает такого, Бойл, — сказал один из головорезов, худой малый с похожей на медузу кляксой оспины на щеке, — Спорю на язык этого парня. А ну-ка, дорогой мой, открой ротик. Ох, зубки у тебя ничего… Смотрите-ка, ребят, ну чудо какие зубки. Все на месте, и белые, ну точно перламутра твоя. Наверно, порошком специальным эти зубки полируешь, а?

— Щука был прав, — повторил Герти, стараясь говорить отчётливо. Бритва при каждом слове больно била по передним зубам, — Никакие мы не друзья.

Бойл обескуражено покачал головой.

— Не друзья, значит… Жаль, жаль. Расстроил ты меня, парень. Не друзья, понимаешь… Это очень жаль, что не друзья. А ведь могли бы быть друзьями! Ведь могли бы! Щука — парень гонористый, но я его знаю с тех пор, как он мальком куцым был, ему друзья нужны. Слушай, зубастый, а может, не всё потеряно, а? Как думаешь? Может, у вас ещё будет шанс подружиться? К примеру, я прикажу запихнуть вас обоих в бочку, плавник к плавнику, обручи набить, да и в море с лодки кинуть, а? И будет у вас время поговорить по душам, да и дружбу завести. Это ведь очень плохо, когда у человека в таком городе, как Новый Бангор, друзей нет… Очень плохо. Это надо исправлять, зубастый…

Голос Бойла стал вкрадчивым, почти интимным. Говоря, он ласково улыбался то Щуке, то Герти, и во взгляде его совершенно не было злости. Это пугало больше всего. Страшный человек, понял Герти. Не просто опасный. Смертоносный, как шип ската-хвостокола.

Ему не нужна злость, для того, чтоб причинить кому-то боль. Он дышит болью, он любит боль, он самый законченный садист, давно осознавший, что сопровождающая насилие злость лишь второстепенное, стимулирующее чувство, затмевающее восприятие. И что боль лучше всего причинять с улыбкой, испытывая от этого искреннее удовольствие и сознавая это.

— Можно и так, — сказал Герти, ощущая до чего мало слюны во рту, — Только тебе же хуже выйдет.

— Ну да? — искренне удивился Бойл.

— Только из-за Щуки твоё заведение ещё на плаву. Хотя, честно говоря, я удивлён тому, как тебя ещё не вышвырнули из рыбного бизнеса. Дело здесь поставлено просто отвратительно.

Бойл провёл ладонью по редким волосам, похожим на клочковатые белёсые водоросли.

— Да ты, видно, и в самом деле не только зубастый, но и языкастый, значит… Омас, не отрезай пока ему язык. Если вздумаешь оттяпать себе кусочек этого джентльмена, возьми губы или ухо.

Омас, тип с оспиной, осклабился. Бритва, танцуя и приплясывая, медленно двинулась по губами Герти. Но Герти знал, что замолкать сейчас нельзя. Только не замолкать.

«Молодец, салага, — одобрил воображаемый полковник Уизерс, — Так держать! Как знать, может и выплывешь из этого водоворота…»

— Заведение ни к чёрту! — решительно сказал Герти, чувствуя привкус стали на языке, — Грязно, вонь, духота… Приборов к рыбе никаких нет, посетители жрут, как собаки… Мало того, если бы хоть рыба была стоящая!..

Бойл медленно повернулся к Герти. Позволив Щуке, которого он всё это время изучал ласковым светящимся взглядом, всхлипнув, сползти по стене.

— А что тебе в моей рыбе не так?

— Не годится рыба, — просто сказал Герти.

Обволакивающий взгляд Бойла теперь был устремлён прямо на него. Герти опять чуть не вырвало, как в подвале, потому что взгляд этот, лучистый и умиротворённый, был смертью в её чистом, не дистиллированном, проявлении. Он обещал мучения и пытки, каждый стон которых будет вобран чужими ушами, как нота модной увертюры. Он обещал гибель, страшную, тяжёлую, гадкую. «А ведь у него тоже рыбьи глаза, — вдруг сообразил Герти, — Вот отчего они кажутся такими спокойными. И верно, точно рыба пялится в душу…»

— Чем тебе не угодила моя рыба?

— Сама рыба хороша. Вполне свежа. Разделана даже верно, что не так часто бывает. Но сразу видно, что готовить её здесь никто толком не умеет. И сервируете как вздумается. Куда это годится? Вы же убиваете весь её дух, всю её соль. Никчёмный перевод хорошего продукта, вот что это. То же самое, что топить камин хорошим табаком или заправлять выдержанным виски лампу.

Бойл медленно провёл пальцами по бороде, стряхивая чешую. Крутясь, как листья чудного подводного дерева, та полетела на грязный пол.

— Интересно говоришь, моллюск зубастый. Только вот не пойму я тебя, значит. Что ещё значит, готовить не умеет? Как её ещё прикажешь готовить? Есть рыба варёная, есть жаренная, есть копчёная и сушёная. Может, тебе известно, как ещё рыбу приготовить можно? Откуда же такие мудрецы ко мне в гости являются?

— Мне известно, — твёрдо сказал Герти, чувствуя, как дрожат поджилки, — Более того, я знаю десятки, а то и сотни способов приготовить рыбу. Вы просто не понимаете, что с ней делать. Обращаетесь с ней, как дикари. Варёная, жареная… Тьфу. Слушать тошно. Расскажи я в Европе о том, как вы готовите рыбу, там решили бы, что в Новом Бангоре живут сплошь дикари!

— Так ты, значит, к нам из Европы пожаловал?

— Да. Но жил я не только там. Был на Суматре, Лабрадоре и Мальте, был в Сиаме и Эквадоре. Был даже на Камчатке.

— И везде так неуважительно относился к уважаемым людям и их заведениям?..

Бритва перестала скользить, упёршись в верхнюю губу Герти.

— Я везде изучал рыбную кухню. Способы приготовления рыбы. И могу без ложной скромности сказать, что добился в этом определённых успехов. Я знаю, как сделать рыбу особенной. Не такой, как вы едите. Гораздо, гораздо лучше.

Герти почувствовал, что здесь надо замолчать. Ощутил интуитивно. Замолчать, пусть даже ледяная бритва впилась бы в кожу. Опытный рыбак знает, что умение правильно подсекать — не последнее дело, но и наживку надо уметь забрасывать.

Наживка была возле Бойла. Странная наживка, ни на что не похожая, причудливая. Бойл мог покрутить носом с видом капризной рыбы, и отвернуться. Герти знал, что в этом случае спустя секунду его губы шлёпнулись бы на грязный пол вслед за чешуёй. Но мог он и заинтересоваться. Рыбы, как правило, весьма любопытны. Именно это их и губит.

— Стой, Омас!

Бритва, поколебавшись, спустилась к подбородку Герти.

— Что ты там говорил про рыбу?

— Я могу сделать её лучше, — сказал Герти, машинально облизнув губы и с удовольствием ощущая их частью своего тела, — Намного лучше. Я знаю особые рецепты. С какими продуктами подавать рыбу, с какими специями и соусами. Рыба сама по себе скучна и быстро надоедает. Но есть способы, которые позволяют раскрыть её вкус. У каждого сорта рыбы непременно есть свои достоинства. Только круглые дураки не знают этого. Пробовать рыбу без всего этого то же самое, что грызть холодный ростбиф без горчицы. Потому-то я здесь и оказался. Я задался целью изучить рыбную кухню Полинезии, и вот… Этот господин — Муан, мой помощник и ассистент.

— Выглядит он так, будто всю жизнь помогал отрывать людям головы, — проворчал кто-то из свиты, но одного взгляда Бойла оказалось достаточно для того, чтоб голос прервался.

— Изучая рыбную кухню, я бываю в самых загадочных и опасных уголках мира, — вдохновенно врал Герти, — Разумеется, мне нужен подходящий помощник. Смею заверить, что сюда мы зашли исключительно для того, чтоб узнать побольше о здешних рецептах. И были очень, очень обескуражены, мистер Бойл. Сама природа Полинезии благоволит рыбной кухни, ведь здесь водится неисчислимое количество сортов рыбы! Однако, как мы обнаружили, здесь есть рыба, но здесь нет того, кто умеет её готовить. Очень прискорбно, очень жалко. Поэтому господин Щука по милости своей согласился показать нам сорта рыбы, которыми располагает его кухня. Возможно, это было чересчур дерзко с его стороны, поэтому прошу простить его. Заверяю, нами двигало лишь любопытство.

Бойл слушал молча, время от времени рассеянно кивая. Он выглядел, как человек, слушающий малоинтересную ему новость, что-то о Канале кайзера Вильгельма. Но Герти чувствовал, как напряглась и завибрировала невидимая леска. Рыба приняла наживку. Пока ещё осторожно, не спеша глотать. Это было хорошо. Но этого было мало. Рыбе недостаточно принять наживку, надо сделать так, чтоб рыбе эта наживка понравилась. Чтоб она заглотила её целиком, а не отщипнула от неё кроху.

— Много булькает, — рявкнул один из головорезов, одноглазый, с длинными седыми волосами, сальными, как половая тряпка в пабе, — Что-то не похоже, чтоб он в рыбе толком понимал. На нём даже чешуи нет. И он нас учить будет? Рыба ему наша не по нраву? Я смотрю, он совсем снасти попутал, мормышкосос! Замочить его! На дно!..

Бойлу достаточно было поднять руку, чтоб тот сделался нем, как рыба.

— Оставь, Имоти. Значит, ты у нас большой специалист по рыбе?

Герти с достоинством склонил голову.

— Смею полагать, лучший на этом острове. А может, и во всей Полинезии.

— Ну а заложил-то тебя кто? Писулина чья?

— Этого не знаю. Но мало ли ядовитых языков в Скрэпси?

— Тогда у тебя есть выбор, зубастый, — медленно произнёс Бойл, — Ты покажешь мне, что умеешь. А мы посмотрим, малёк ты краснопёрый или и в самом деле чего-то стоишь. Пузыри пускать каждый умеет, сам понимаешь. Что тебе нужно?

«Билет, — подумал Герти, — Билет с этого проклятого острова. И ещё хотел бы наблюдать за тем, как он уходит под воду, стоя на верхней палубе».

— Печь. Хорошая печь с хорошим углём. Фунт свежего лосося. Имбирный корень. Оливковое масло лучшего сорта. Один лайм. Унцию соевого соуса. Немного чесноку. И час времени.

— Щука, принеси ему всё это. Время пошло. И знаешь, что, зубастый, — Бойл приблизил к нему своё рыхлое лицо с мягко светящимися самоцветами глаз, — Лучше бы ты меня не разочаровал.