Капитан Мак. Игрок

Глава 21. Брат и сестра

Сутки спустя после событий, о которых мы только что рассказали, мы могли бы встретить мэтра Сидуана на улице Турнель; он шел, надвинув шляпу на глаза, прикрыв лицо плащом и время от времени оглядывался, чтобы выяснить, не идет ли кто-нибудь за ним следом.

Улица Турнель была тихой и спокойной. На ней было два или три особняка, принадлежавших знатным персонам, а в остальном там жили горожане и бедный люд.

Но мэтр Сидуан, по всей видимости, принимал напрасные предосторожности; за те три дня, что он впервые попал в Париж, он не стал настолько известен в городе, чтобы при его виде собралась толпа, и люди говорили:

— Глянь-ка, вот господин Сидуан.

Поэтому наш простак спокойно дошел до середины улицы Турнель и остановился у железной, отделанной медными украшениями двери красивого особняка, недавно проданного сиром де Растийоном, одним знатным разорившимся дворянином. Неделю назад особняк перешел в собственность доньи Манчи.

Это был подарок короля. Впрочем, господин кардинал этому подарку не воспротивился.

Донья Манча переселилась в свой новый дом только вчера. И переехала она туда в величайшей тайне, под покровом полной темноты.

Поэтому, когда Сидуан взялся за бронзовый молоток, один буржуа, стоявший на пороге своего дома, сказал ему:

— Сдается мне, парень, что там никого нет.

Но, к великому его удивлению, калитка отворилась, и Сидуан исчез за ней.

Он прошел через большой сад, оставив крыльцо особняка по левую руку от себя, остановился в глубине перед небольшим строением, полускрытом зеленью, и тихонько постучал. Ему никто не ответил. Он постучал сильнее. Опять тишина.

Тогда, увидев, что ключ торчит в замочной скважине, Сидуан решил войти.

Павильон был одноэтажный, и в нем было всего две комнаты. Сидуан прошел через первую комнату и вошел во вторую. В ней стояла кровать, наглухо задернутая пологом. Сидуан на цыпочках подошел к кровати и отдернул полог.

На кровати лежал одетый мужчина и спал. Это и был наш герой, капитан Мак.

— Капитан! — позвал Сидуан.

Но капитан спал крепко и не услышал. Тогда Сидуан взял его за руку и потряс. Но и это не помогло. Капитан продолжал спать.

— Ну, и зачем я спас его от виселицы, — произнес Сидуан, — если теперь он и так будет спать всю оставшуюся жизнь?

И на его простодушном лице отразился неподдельный ужас.

Но тут за ним раздались легкие шаги, и кто-то громко рассмеялся на его последнее замечание. Сидуан обернулся и оказался лицом к лицу с доньей Манчей.

— Успокойся, мой мальчик, — сказала она ему, — капитан в конце концов проснется.

— А когда?

— Через час-другой.

— А почему не сейчас, сударыня?

— Нужно, чтобы наркотик перестал действовать.

— Наркотик? — переспросил Сидуан. — Какое странное слово, сударыня!

— Если уж тебе слово кажется странным, — сказала донья Манча, — что же ты о его действии скажешь?

— Одно несомненно, сударыня, — ответил Сидуан, — что без этого удачного напитка… Это и есть наркотик, да?

— Да, именно это.

— Так вот, без этого напитка наш капитан так и остался бы в Шатле, ссылаясь на то, что он дал слово господину де Гито.

— А в Шатле бы его повесили, — вздохнула донья Манча.

— Ах, не говорите даже, сударыня; как вспомню, так и то у меня мурашки по коже бегают.

Донья Манча спросила:

— Ты выполнил мое поручение?

— Думаю, что да.

— Ты был у Сары Лоредан?

— Да, сударыня.

— Но ты не сказал, где он?

— Вы же мне запретили.

— Ты — верный слуга, и я тебя вознагражу.

— О, — с гордостью ответил Сидуан, — не за что. Вы уже вознаградили меня, когда спасли капитана Мака.

— Тсс! — прошептала испанка. — Не нужно произносить это имя.

— Почему?

— Потому что капитан Мак приговорен к повешению.

— Но ведь его не повесили?!

— Но могли бы.

— Не понимаю, — прошептал Сидуан.

— Это совсем просто, — сказала донья Манча. — Ты разве не понимаешь, что, раз капитана Мака приговорили к повешению, самое лучшее для него, чтобы избежать этой ужасной участи, не зваться больше Маком?

— А имя очень красивое, — с некоторым сожалением заметил Сидуан.

— Найдем ему другое, не хуже.

— Это нелегко, — вздохнул Сидуан, — но раз так нужно…

— Нужно! — ответила донья Манча. — Мак умер для всех, даже для тебя.

— Ох, вот оно как?

— Но зато дон Руис и Мендоза находится в добром здравии.

— А кто это такой, дон Руис?

— Это мой двоюродный брат, испанец, который ехал с вами через Пиренеи три месяца назад.

— Прекрасно!

— И погиб, сорвавшись в пропасть.

— Но, сударыня, — сказал Сидуан, — прошу меня простить, ведь вы только что сказали, что дон Руис пребывает в добром здравии?

— Ну да.

— И он же погиб в Пиренеях, а мне кажется, что можно быть или живым, или мертвым.

— Вот дурень! — проронила донья Манча. — Настоящий дон Руис действительно умер, но все его бумаги у меня.

— Ага!

— И я их отдам капитану, и отныне он — мой двоюродный брат, и его зовут дон Руис де Мендоза и Пальмар и Альварес и Лука и Цамора и Вальдетенос и…

— Ах, сударыня, — прервал ее Сидуан, — имя длинное, как дорога из Блуа в Париж, и мне его не запомнить!

— Но имя дона Руиса ты запомнишь?

— Это-то легко!

И с этими словами Сидуан повернулся к постели, на которой по-прежнему крепко спал Мак.

— Но вы и вправду считаете, что он через два часа проснется?

Донья Манча утвердительно кивнула Сидуану, и вдруг вздрогнула: в окованную железом дубовую дверь кто-то стучал бронзовым молотком.

Поскольку она никого не ждала, донья Манча подошла к окну павильона, выходившему во двор. Лакей открыл калитку; за ним по дорожке шел богато одетый дворянин.

— Дон Фелипе! — прошептала испанка, узнав брата.

И она живо задернула полог постели, сказав Сидуану:

— Оставайся здесь, вытащи шпагу из ножен; ты отвечаешь за капитана в мое отсутствие.

— Будьте спокойны, — ответил Сидуан, обнажая шпагу.

Донья Манча вышла из павильона и пошла навстречу брату, шепча:

— Ну, здесь мы не в Шатле, и без моего разрешения здесь никого не повесят.

Через минуту брат и сестра стояли лицом к лицу на ступенях особняка. Молодая женщина ожидала, что брат ее будет вне себя он гнева. Но она ошиблась. Дон Фелипе улыбался; он взял руку сестры и почтительно поднес ее к губам.

— Моя прелестная сестрица, — сказал он, — я пришел посмотреть, как вы устроились в своем новом доме.

— Входите, — произнесла донья Манча, подозрительно глядя на него.

Дон Фелипе с большой похвалой отозвался о комнатах первого этажа, об их расположении, о позолоте на потолках, но, в качестве архитектора, сделал несколько незначительных замечаний о втором этаже, планировка которого, по его мнению, уступала первому.

Визит был долгим.

Донья Манча очень волновалась. Дон Фелипе ни разу не произнес имени Мака, не сделал ни одного намека на события прошедшей ночи. Но испанка хорошо знала своего брата. Она знала, насколько он коварен и злопамятен, и была настороже.

Наконец, когда дон Фелипе все обошел и все осмотрел, он остановился в маленьком будуаре, окна которого выходили в сад; в глубине был хорошо виден павильон, где был спрятан Мак.

— Ну что же, побеседуем немного, прелестная сестрица, — сказал испанец. — Итак, вы спасли капитана?

Донья Манча совершенно спокойно ответила:

— А разве не вы дали мне превосходный совет поехать в Сен-Жермен, повидать короля и добиться у него помилования для Мака?

— Да, я; и что же, вы последовали моему совету?

И на губах дона Фелипе появилась насмешливая улыбка.

— Надо думать, что последовала, раз капитана не повесили, — ответила донья Манча.

— А утверждают, что он бежал.

— Правда? — осведомилась донья Манча, и в голосе ее прозвучали насмешливые нотки.

— Да, несмотря на слово, которое он дал господину де Гито. Этот человек не только заговорщик, он еще и солдат, нарушивший клятву.

И с этими словами дон Фелипе внимательно посмотрел на сестру; вероятно, он ждал, что она будет протестовать.

Но донья Манча продолжала улыбаться.

— Дорогой мой дон Фелипе, — заметила она, — я вижу, что вы плохо осведомлены.

— Правда?

— Правда. Я знаю, что капитана в Шатле нет.

— Ах, вы это признаете?

— Да, но он не бежал.

— Но все утверждают, что король никакого помилования не подписывал.

— А его никто и не просил.

— Ах, так?!

— Вы сами прекрасно знаете, братец, что, пока бы я добралась до Сен-Жермена, капитана уже успели бы казнить.

Дон Фелипе прикусил губы.

— Но, — сказал он, — если король не подписал помилования, а капитана в Шатле нет, это служит достаточным доказательством того, что он бежал.

— Вы ошибаетесь. Его похитили.

— И он это позволил?! — презрительно спросил дон Фелипе.

— Никоим образом.

— Сестрица, — сказал испанец, — со всем смирением признаюсь вам, что не умею отгадывать загадки.

— Это очень просто. Капитана похитили, пока он спал.

— Чума его возьми! — воскликнул с насмешкой дон Фелипе. — И он умудрился заснуть за час до казни?

— Да.

— И не проснулся, когда его похищали?

— Нет.

— И крепкий же у него сон, сказать по правде!

— Это естественно: ему в питье дали наркотик.

— Кто дал?

— Я

И, сделав это признание, донья Манча пристально посмотрела на дона Фелипе и сказала ему:

— Не кажется ли вам, дорогой братец, что пришло время выложить карты на стол?

— Как вам будет угодно, сестра.

— Вы ненавидите Мака.

— Да нет, — ответил дон Фелипе.

— И все же это вы добились для него смертного приговора.

— Не отрицаю.

— Вы приказали уже и виселицу сколотить.

— И этого я не отрицаю.

— Объясните тогда мне, зачем вам с таким ожесточением добиваться казни человека, который вам безразличен.

— Этого требовали ваши же интересы, — холодно ответил испанец.

— Мои интересы?

— Ваши и мои.

— Ну, теперь я ничего не понимаю, — прошептала донья Манча.

— А ведь это так просто. Капитан Мак был вашим любовником одну ночь, ну, если вам угодно, один раз. Но этого может быть вполне достаточно, чтобы потопить ваш корабль.

— Вы так полагаете?

— Да; и поскольку кормчий этого корабля — я, и моя обязанность — бороться с противным ветром, я и решил выбросить этого капитана за борт.

— А я, — холодно прервала его донья Манча, — вытащила его из воды. Я не желаю, чтоб он умирал, понятно вам?

Дон Фелипе, услышав это, впал в полную ярость.

— Нет, это неслыханно! — закричал он. — Будьте вы смелы и честолюбивы, добейтесь милостей принца, дойдите до самого короля и подсуньте ему в любовницы вашу сестру, сделайте из этой женщины, которую вы сумели поставить так высоко, огромную силу, наделите ее почти королевским могуществом, свяжите с ней все свои планы — и все напрасно! В гостинице на большой дороге она случайно встречает какого-то солдафона, и в одну секунду этот искатель приключений разрушает все здание, которое вы выстроили с таким тщанием и терпеньем! Вот уж воистину, сударыня, — закончил дон Фелипе с какой-то дикой иронией, — к такой развязке я не был готов!

— Ну вот наконец, — тихо произнесла донья Манча, — теперь наконец я знаю движущие вами мотивы.

— Да, они именно таковы.

— И вы боитесь, что Мак все разрушит?

— Абсолютно все, — подтвердил дон Фелипе.

— Ну что же, могу сказать, что вы ошибаетесь… Мак человек храбрый и мужественный… Он полюбит меня и станет моим орудием… Он будет служить не королю, а нам…

Дон Фелипе пожал плечами.

— Мне кажется, вы обезумели, — сказал он.

— Нет, это вы ослепли.

И лицо, и взгляд доньи Манчи выражали холодную решимость.

— Слушайте меня хорошенько, — сказала она. — Вам выбирать: или вы позволите мне делать то, что я хочу, или я вас оставлю.

Дон Фелипе побледнел.

— Вы сами знаете, — продолжала донья Манча, — что мы здесь с серьезным поручением, что мы не только придворные, но и…

Дон Фелипе сделал испуганный жест:

— Молчите! — прошептал он.

— … заговорщики, — закончила донья Манча. — Агенты Испании, тайные представители партии, которая желает отстранить от власти Ришелье.

— Тише, сестра, тише!

— Так вот, — продолжала донья Манча, — посмотрите на меня.

И она подняла к небу правую руку.

— Я клянусь, что, если вы ослушаетесь меня, я поеду к кардиналу и открою ему нашу тайну. Я женщина: меня пощадят… А вы…

— В чем же я должен повиноваться вам? — спросил дон Фелипе убито. — Оставить в покое вашего дорогого капитана?

— Нет, больше того.

— Стать его другом?

— И еще больше… Я хочу, — сказала донья Манча, — чтобы капитан отныне звался Руис и Мендоза.

Дон Фелипе невольно вскрикнул.

— Вы вольны соглашаться на мои условия или отвергнуть их, — закончила его сестра.

Роли переменились: теперь приказывала донья Манча.

Дон Фелипе склонил голову.

— Хорошо, я повинуюсь, — прошептал он.