Капитан Трафальгар

ГЛАВА XVI. Мисс Робинзон и Поль-Луи

Согласно плану, предложенному Полем-Луи, работы вскоре вполне организовались. Чтобы не сразу истощать известную часть острова, решено было разделиться на десять селений, или поселков, раскинутых в различных местах острова неподалеку друг от друга. Но так как разделение на группы по шлюпкам теперь утратило всякий смысл и было чисто случайным, то люди распределялись на группы по роду своих занятий и профессий: таким образом образовались группы рудокопов, дровосеков, кузнецов, плотников, земледельцев и так далее. Каждая из этих десяти отдельных групп прежде всего занялась сооружением себе временных землянок, в каждой группе были люди, в обязанности которых входило заботиться о продовольствии для группы; были также и свои старосты в каждой группе. Так как полевые работы являлись наиболее важными, то прежде всего решено было заняться ими. Все собирали семена, изготовляли деревянные сохи и плуги с помощью сабель и свободных топоров, деревянные заступы, лопаты и тачки. Таким образом, по прошествии нескольких недель несколько гектаров земли было взборонено, вспахано и засеяно. Поль-Луи был единогласно избран главным инспектором всех работ — и надо было видеть, с какой удивительной энергией и успехом он справлялся со своей сложной задачей. Он поспевал повсюду, все видел и все замечал. Подбадривал одних, утешал других, помогал третьим, всегда умел найти средства помочь беде, изобрести необходимое подходящее орудие, где его не было, и найти выход из любого затруднения.

По прошествии месяца остров был уже почти неузнаваем: по скату холмов и гор были раскиданы десять селений, частью состоящих из хижин, частью из землянок на берегу ручья и непременно на опушке леса, — а на прибрежье залива красовались некоторые более значительные здания, хотя пока еще временные: деревянная бревенчатая хижинка, любезно сооруженная для дам, просторный лазарет, общественное здание для главного управления, представителем которого являлся капитан Мокарю, арсенал, или склад оружия и снарядов, вверенный полковнику Хьюгону. В долине, превращенной в поля ржи, риса и других хлебных растений, заметно подымались хлеба и лен.

Высокая труба плавильни у подножия горы извергала целые клубы дыма — около сотни рудокопов вели свои работы в горах; тут же, неподалеку, у горного потока виднелась и лесопильная водяная мельница. Немного дальше строилось шесть ветряных мельниц. Был уже на полном ходу и горшечный завод, на котором изготовлялась довольно успешно всякая глиняная посуда. Люди работали и весело, и дружно.

На острове отыскались целые плантации табака. Немедленно был сделан сбор, затем табак этот был основательно просушен и монополизирован главным управлением, чтобы служить вознаграждением рабочим, выполнившим известный рабочий ценз за неделю.

Разительная перемена произошла за это сравнительно непродолжительное время с вдовой майора О'Моллоя и Флорри. Во время пути от Сайгона они читали, полуразвалясь в своих удобных креслах, чувствительные романы, вели беседу с людьми своего круга и добросовестно скучали часов по семь или восемь в сутки. Но все это казалось им вполне естественным, они и не воображали, что жизнь для них могла быть иной. Их, конечно, крайне бы удивило, если бы им сказали, что и онимогут внести свою долю труда, — что труд их должен состоять в том, чтобы стирать белье, чинить и штопать одежду, ухаживать за больными и нести все обязанности хозяйки, ключницы и экономки. Они, наверное, рассмеялись бы в лицо тому, кто бы им сказал, что во всем этомони научатся находить даже удовольствие. А между тем вышло именно так.

Когда Поль-Луи впервые объяснил в общих чертах обязанности каждого в этой маленькой колонии, когда он говорил, что каждый должен вносить свою лепту труда на общую пользу, то слова его показались им прекрасными, но при этом им даже в голову не пришло, что и они могли бы также вносить свою лепту. Им казалось вполне естественным, что все эти люди будут работать для них и на них, ухаживать за ними, ублажать их и угождать им — на то ведь они были женщины, да к тому же женщины высшего общества. Они были настоящие леди и должны были оставаться ими как в избранных гостиных Лондона и Калькутты, так и на необитаемом острове.

Чандос же, напротив, не отказывался ни от какой работы, он был и с каменщиками, и с земледельцами, и с рудокопами, и с дровосеками, всюду прилагал полное усердие и все ему удавалось. Поль-Луи не мог себе желать лучшего и более деятельного помощника.

— Мы настоящие Робинзоны, и здесь, на необитаемом острове, я в своей сфере! — говорил мальчик. Действительно, нельзя было достаточно не подивиться его находчивости и изобретательности. Так, например, ему первому пришло в голову употреблять в дело лианы и другие вьющиеся растения острова на сооружение изгородей, плетение корзин, изготовление легкой и удобной мебели. И ему, или этому его изобретению, община. была обязана тем, что совершенно уже созревший и готовый по прошествии трех месяцев хлеб на поле не был вытоптан стадами диких быков, коров и телят.

Чандос был до такой степени счастлив и доволен своим новым существованием, что Флорри часто завидовала ему, так как сама скучала здесь смертельно в то время, когда все остальное население колонии было за работой. Мужчины, все без исключения, вставали с рассветом и уходили на работу, а возвращались домой поздно, голодные и усталые, ели и ложились спать, а за работой сыпались веселые шутки и раздавались громкие песни — то было их время веселья, там, на работе, а дома — время здорового отдыха, то есть сна. Предоставленная самой себе, Флорри страшно скучала: ни скачек, ни раутов, ни светских успехов, ни поклонников, с кем бы можно было провести время, но это все стало теперь казаться ей пустым и бессмысленным, потому что все это бесполезно и бесцельно, как сказал ей однажды Поль-Луи, а ведь и действительно так! Он сказал, что обидно пройти жизнь, не оставив по себе ни малейшего следа, ни малейшего желания принести человечеству или ближним какую-нибудь пользу, что обидно жить и умереть бесполезным человеком. Да, вот он, этот Поль-Луи, он был не бесполезен! Он заведовал всем, все указывал, все направлял, всюду прикладывал свою руку. Он был душой этого трудолюбивого муравейника. И в душе Флорри невольно зарождалось чувство восхищения этим человеком, чувство невольного уважения к нему.

— А я, что я в его глазах? Не более, как пустая бесполезная кукла, пригодная разве только на то, чтобы вырядить ее и поставить фигуркой в кадриль! Да и в самом деле, что я такое, если не кукла, бесполезная кукла! Чандос, и тот полушутливо, полупрезрительно называет нас с мистрис О'Моллой «принцессы». Поль-Луи, наверное, разделяет его мнение и в душе относится к нам так же презрительно!

Такие мысли не раз вызывали слезы на глазах Флорри.

«Вот цветы для принцесс… Вот фрукты принцессам… Это слишком далеко для принцесс… или недостаточно хорошо для принцесс… «

Эти фразы припоминались ей и казались теперь обидными, хотя и были сказаны с нежной заботливостью о ней, но во всем этом против воли звучало какое-то обидное понятие слабости, неспособности, непригодности.

Наконец это отношение к ней стало казаться ей оскорбительным.

— Что же ты думаешь, что я не смогла бы работать, если бы захотела? — воскликнула она однажды, обращаясь к брату. — Неужели ты считаешь меня ни на что не способной? Я докажу тебе противное, и не далее, как сегодня! Я попрошу Кхаеджи, чтобы он мне позволил приготовить сегодняшний ужин.

— Ах нет, я решительно протестую! — воскликнул Чандос с напускным ужасом. — Я очень дорожу своим обедом, да и все мы вообще; Кхаеджи прекрасно готовит, много лучше, я в том уверен, чем ты!… Нет уж, милая моя Флорри, если ты непременно хочешь испробовать на чем-нибудь свои таланты, то избери уж лучше что-нибудь другое, но только не кухню… Я уверен, что Поль-Луи с величайшей охотой придумает для тебя какое-нибудь занятие в своих рудниках или плавильне.

Флорри сделала вид, что приняла эти маленькие насмешки в шутку, но на самом деле почувствовала себя весьма униженной. Посоветовавшись тайком с мистрис О'Моллой и Кхаеджи, она стала ходить по лесам и лугам и таинственно готовила что-то. А в результате этих трудов и стараний получилось десять громадных виноградных тортов из толченых сухарей с соком дикого сахарного тростника и молока кокосовых орехов. Тщательно изготовленные и прекрасно зарумяненные в печи, эти торты были разосланы в тот же день во все десять селений и единогласно объявлены превосходными.

Не следует забывать при этом, что обитатели колонии уже три месяца не видали никакого сладкого блюда или лакомства, а потому положительно не знали, чем выразить свою признательность. Музыканты Рэти пришли с другого края острова, чтобы почтить любезных дам торжественной серенадой, другие поселки прислали дамам цветов и плодов, все восхваляли их. Такое единогласное одобрение весьма ободрило их, и обе они не шутя стали принимать самое деятельное участие в кулинарном деле.

Спустя немного времени они заявили, что принимают на себя починку белья и одежды, когда в том представится надобность. Предложение это было встречено с неменьшим восторгом, как и высказанное дамами желание помогать господам докторам в их уходе за больными, собирать лекарственные травы, под руководством и по указанию врачей готовить разные лекарственные средства.

Все это удивительно занимало их, доставляя положительное удовольствие, и вечером они ложились спать усталые, но довольные прожитым днем и вставали веселые и бодрые. О скуке не было и речи.

Надо было видеть, как все эти простые солдаты и матросы ценили их старания и усердие! Эти люди, у которых слово «лентяй» считалось самым оскорбительным словом, с невольным презрением поглядывали на барынь-дармоедок, дивясь их бездействию, а теперь удивились происшедшей с ними перемене и восхваляли их, невольно почувствовав к ним уважение.

Теперь презрение выпало всецело на долю музыкантов, которые под предлогом, что они служат искусству, уклонялись порой от работ.

— Да ты, как видно, из музыкантов сегодня! — говорили, смеясь, друг другу рабочие, желая подтрунить над товарищем, который почему-либо вяло работал или в минуту передышки слишком долго отдыхал.

Особенно доволен переменой, происшедшей в дамах, главным образом в Флорри, был Поль-Луи. Эта перемена приближала ее к тому идеалу женщины-подруги, помощницы во всех трудах и делах мужа, какой он составил себе в душе. И в отношениях его к ней стали теперь просвечивать и уважение, и восхищение. Он уже не относился к ней, как к балованной маленькой девочке, с которой только шутят и говорят о пустяках, а делился с ней своими планами, намерениями, говорил ей о ходе работ, словом, начинал смотреть на нее, как на существо, себе равное.

С течением времени все работы пошли так успешно, что вскоре можно было даже определить, когда может быть готово и окончено задуманное судно, «Новая Юнона», о которой мечтали когда-то многие, но теперь никто, казалось, не спешил с моментом окончания судна.

Каждый отдельный рабочий успел за это время полюбить свою работу, свое дело: он не спешил с ним расстаться; он свыкся, сроднился с этой жизнью, с этим островом, где жизнь текла так мирно, так приятно, что даже все, что было страшного и тяжелого в прошлом, совершенно забылось и как бы отошло в область далеких воспоминаний, а между тем все это было всего несколько месяцев тому назад.

Прошло всего три месяца с того дня, когда остатки экипажа и пассажиров «Юноны» высадились на этом берегу, когда почти на том же самом месте, где пристала командирская шлюпка, была торжественно произведена закладка нового судна.

Все планы были уже готовы и разработаны до мельчайших подробностей.

Судно должно было быть паровое, если только удастся отыскать медную руду, хотя бы в самом незначительном количестве, — для изготовления некоторых более нежных частей механизма паровой машины; если же нет, то этот новый фрегат должен был украситься тремя стройными мачтами и соответствующим количеством парусов.

Во всяком случае, по прошествии полутора лет судно должно было быть готово и окончено.

День закладки нового судна был провозглашен праздничным днем, и никаких работ в этот день не производилось.

Чандос и Поль-Луи решили воспользоваться этим свободным днем для прогулки и осмотра северной части острова, по сие время совершенно заброшенной. Кхаеджи отправился вместе с ними.

Они шли некоторое время по еще мокрому от недавнего прилива ровному песчаному прибрежью, когда внимание Чандоса было привлечено следами босых ног на мокром песке.

Следов этих было довольно много и вели они от воды в глубь острова, это были оригинальные следы длинной узкой ступни с сильно оттопыренным большим пальцем.

— Вероятно, кто-нибудь из наших приходил сюда купаться, — сказал Поль-Луи, внимательно разглядев след.

— Но только как мог он попасть сюда раньше нас и каким путем? Мы никого на этом берегу не встретили, и наши, все до одного человека, присутствовали сегодня при закладке.

— Быть может, это следы людоеда?! — пошутил Чандос. — Это было бы так интересно!

— Вернее, это следы какого-нибудь шимпанзе или гориллы, — отшутился Поль-Луи и затем перестал думать о них.

Молодые люди пошли дальше, а Кхаеджи остался и еще долго рассматривал следы на песке.