Каратель

Глава 10 Люк

Кое-что изменилось.

Не спрашивайте, когда именно.

Я был довольно уверен, что это начиналось поэтапно.

Этап первый — поцеловать её в подвале.

Второй — согласиться на поездку вместе с ней.

Третий — дерьмово чувствовать себя из-за того, что закрывался от неё, а затем предоставить уклончивый ответ о том, почему я это делал. Это дерьмо было для меня в новинку.

Четвёртый — расслабиться на кровати, занимаясь своими делами, пока не услышал, как она кончила за закрытой дверью. Вспышка того, что я почувствовал внутри, была другой. Сексуальной? Конечно. Но всё было больше этого. Это было что-то животное и властное, что-то, что вызывало желание быть единственной причиной, по которой она снова будет издавать эти звуки.

Пятый — на самом деле довести её до таких звуков, чувствуя тепло и влагу её сладкой киски, чувствовать, как у неё перехватывает дыхание, и она выдыхает мне в шею, как она впивается в меня пальцами, чтобы удержаться, кричит моё имя, когда кончает… да, это дерьмо было неожиданно головокружительным.

Шестой — ну, шестой этап был совершенно новой территорией. На шестом этапе она увидела то, что долгие годы не видел ни один человек. Я знал, что шрамы на моей руке не всегда спрятаны, что время от времени мой рукав задирался и раскрывал их. Но никто не видел мою спину и грудь. Никто не размышлял, как эти следы появились на моей коже. Когда она с ужасом в голосе позвала меня по имени, увидев их, у меня в желудке скрутился страх. Потому что я не мог говорить об этом. Никогда не говорил. Я не был уверен, что смогу остаться невредимым, если хотя бы попробую. Всё во мне кричало о необходимости закрыться. Именно это я и пытался делать.

Затем она подошла ко мне, прикоснулась и сказала единственное, что могло наладить ситуацию.

Она не собиралась спрашивать.

Она никогда не собиралась спрашивать.

Облегчение было такой силы, какой я никогда раньше не испытывал. Если бы я стоял, это могло бы поставить меня на колени. А так мне захотелось хотя бы показать ей то, как много для меня значило это обещание.

Поэтому я притянул её к себе на кровать, прижал её к себе под бок и почувствовал, как её голова легла на усохшую, тёмную, сломанную вещь, в которую превратилось моё сердце.

А я?

Я спал как грёбаный младенец.

Я был довольно уверен, что у меня никогда не было такой ночи без сновидений.

Я даже проснулся раньше неё, обнаружив её практически распластавшейся на мне. Она перекинула ногу через мои бёдра, её колено лежало на матрасе с другой стороны от меня, из-за чего её торс накрыл меня как одеяло. Она уткнулась лицом в мою шею, а её рука небрежно лежала на моём плече.

Я был взрослым человеком, но этого никогда раньше не испытывал — не просыпался с женщиной.

Чёрт, большинство сексуальных связей, которые у меня были, едва ли включали в себя раздевание. Обычно, если мы могли задрать юбку и спустить мои штаны, я был счастлив. Простой секс не стоил того, чтобы отвечать на вопросы о шрамах.

После этого я определённо никогда не задерживался.

Я никогда не открывался до такой степени, когда могло иметь значение моё прошлое.

В моей груди поселилось чёткое тяжёлое чувство, которое говорило, что с Эван уже всё было слишком поздно.

Но почему-то меня не переполняло желание выскользнуть из-под неё и сбежать к чёртовой матери.

Нет, вместо этого я почувствовал, как руки начали бродить по её плечам, по её спине, по изгибу её бёдер, круглой заднице, где руки остановились, чтобы сжать плоть, заставляя её заворчать и заёрзать во сне.

Оказывается, спала она как убитая.

Мой член наполовину затвердел, пока я водил руками по её телу, прежде чем она наконец потянулась, и по её телу пробежала дрожь, которая подарила очередной всплеск желания моему организму. Затем раздался долгий вздох.

— Твои руки на моей заднице? — сонно спросила она.

— Что? Эти руки? — спросил я, снова сжимая её, из-за чего она захихикала мне в шею. — Нет. Вовсе не на твоей заднице. Тебя тяжело разбудить.

— Не-а. У меня чуткий сон, — настаивала она, ещё раз потягиваясь, а затем скатилась с меня, чтобы лечь на спину, лицом к потолку.

— Чушь собачья. Кто бы тебе это ни сказал, он лжец. Я не только успел тебя пощупать, но ещё дверь в соседнем номере хлопнула так сильно, что кровать зашаталась, и пять минут назад по коридору пронеслось штук двадцать шумных детей. Легче было бы разбудить впавшего в кому пациента.

Она что-то неразборчиво проворчала.

— Который час?

— Почти десять, — сказал я, приподнимаясь за своим телефоном, который был для меня чем-то непривычным. У меня никогда не было мобильника, который требовалось бы проверять. Всегда был пейджер. Но я оставил его дома, решив, что заслужил отдыха от всего этого. А ещё я знал, что не будет безопасного способа что-то проверить, как в Нейвсинк Бэнк.

— А завтрак заканчивается в одиннадцать, — сказала она, практически сбрасываясь с кровати, чтобы с неё соскочить. — Нужно торопиться, — объявила она, хватая свою сумку и исчезая в ванной.

Я улыбнулся, глядя на её удаляющееся тело, думая о том, что женщина, которую так захватывает завтрак, может меня заинтересовать.

Я потянулся, нашёл свою байку и натянул её, после чего обулся. Я был достаточно разумен, чтобы понять, что как только мы выйдем на жару, байку носить будет невозможно, но собирался избегать любопытных взглядов как можно дольше.

— Хорошо, ванная вся твоя, — объявила она, выбегая обратно, завязывая волосы в небрежный узел на макушке. На ней не было ни грамма макияжа, но она всё равно была ужасно прекрасна. — Давай, иди чисти зубы. Мне внезапно захотелось блинчиков, — сказала она, вызывая у меня большую улыбку.

— Блинчики должны были быть в полночь, но ты хотя бы пытаешься приспособиться к американской культуре, — ответил я, проходя мимо неё, чтобы выполнить свой быстрый утренний ритуал.

Мы позавтракали, поговорили о еде (которая ей понравилась, хоть она и сказала, что еда вроде блинчиков — это лакомство).

— Готов поспорить, куколка, с этих пор ты будешь есть блинчики как минимум два раза в неделю.

— Вряд ли, — она закатила глаза, очищая тарелку. — Ты готов? — спросила она, вставая.

— Нервничаешь, — отметил я, следуя за ней в сторону холла.

— Я не…

— Ты нервничаешь, — я перебил её, касаясь её бедра, когда мы прижались друг к другу, чтобы пролезть через дверь. — Это нормально, — заверил я её, пока мы садились в машину. Я наконец-то отказался от байки и стянул её. — Несколько дней назад ты даже не знала, что есть вопросы, на которые нужны ответы.

— Я просто… хочу покончить с этой частью, — сказала она, и я чувствовал ощутимое напряжение в ней всю поездку до церкви, которая представляла собой удивительно большое сооружение со старой отделкой, изогнутыми окнами из витражных стёкол и огромными деревянными дверьми. Слева, окружённое свежеокрашенным частоколом, находилось маленькое, древнее на вид кладбище с разваливающимися надгробиями, слова на которых давно смыло время.

— Идём, — сказал я, потянувшись к своей двери, зная, что если сидеть и пытаться «подготовиться», её жизнь только усложнится. — Давай надеяться на старых монашек и священников, или как там они ещё называются.

Религия, в целом, была выше моего понимания.

В мире было слишком много зла, чтобы было некое высшее любящее существо, предположительно присматривающее за нами.

В детстве я слишком много времени плакал и кричал, умоляя какую-нибудь высшую силу вмешаться.

Но ничего не пришло.

Так что мне пришлось выпутываться самому.

Вся вера, какая у меня была, в тот день умерла.

Первый раз, когда я забрал жизнь.

— Что? Боишься загореться? — поддразнила она, заставляя меня понять, что опередила меня на несколько шагов, пока я смотрел на крест на крыше.

— Делаю «божью» работу, избавляюсь от ублюдков. Думаю, изображения ангелов затянут песню, когда я туда войду, — сострил я, пытаясь прикрыть своё мрачное настроение.

— Я могу вам помочь? — поприветствовал нас голос, когда мы прошли половину пути к алтарю.

— Здравствуйте, я Эван. Это Люк. У нас на самом деле есть вопрос об иммигрантке, которая могла здесь быть, — на этом она сделала паузу, оглядываясь на меня, ожидая, когда я протяну ей газетную статью, которая была у меня с собой. — Боюсь, это было давно, — объяснила она, протягивая вырезку молодому мужчине.

— Ах да, это было до меня, — объяснил он, без необходимости, ведь я был довольно уверен, что он ещё даже не достиг возраста, чтобы можно было законно пить. — Давайте я позову Сестру Марию. Она здесь дольше, чем я на этом свете. Она может вспомнить.

Он вернул нам статью и ушёл за двери сбоку от алтаря, на несколько долгих минут оставляя нас в практически некомфортном одиночестве.

Поэтому мы оба подскочили, когда раздался женский голос.

— Габриэла? — ахнула она, тут же перекрестившись с огромными глазами.

Оказывается, мои знания о монашках немного устарели, потому что я ожидал длинные чёрные робы и штуку в виде коробки на голове. Но эта монахиня была одета в длинную синюю юбку и синюю жилетку поверх белой рубашки с длинным рукавом. На её шее висел крест, и большую часть волос закрывала синяя вуаль, показывая только маленькое количество седины у линии роста волос.

Она была такой, какой можно ожидать увидеть монахиню, пробывшую в церкви почти тридцать лет — старой, немного сморщенной, с зелёными глазами за очками в металлической оправе. От неё исходила аура доброты, но в то же время строгости.

— Но нет, — тут же сказала она, прищурившись и глядя на Эван. — Должно быть, мои глаза меня обманывают. Чем я могу тебе помочь, моя дорогая?

— Здравствуйте, сестра, — ответила Эван, тепло ей улыбаясь. — Меня зовут Эвангелина. Это Люк. На самом деле, у нас есть несколько вопросов о женщине-иммигрантке, которая могла быть здесь лет двадцать с чем-то назад, — чёрт, даже я уже слышал в её голосе поражение. Но тем не менее, она протянула статью из газеты.

Сестра Мария едва взглянула на статью, прежде чем поднять взгляд обратно на Эван, с явным осознанием на лице.

— Не удивительно, — сказала она, качая головой. — Не удивительно, что я приняла тебя за неё, — объяснила она, сворачивая газету, будто та её оскорбляла. Вероятно, так и было, если ей пришлось разбираться с последствиями изнасилования Алехандро бедной женщины. — Ты Эвангелина, — объявила она, с такой уверенностью, будто у неё спросили, существует ли Бог. — Дочь Габриэлы. Ох, ты вылитая она.

— Вы её знали? Габриэлу? Женщину из статьи.

— Твою мать, — исправила Сестра Мария. — Может ты её и не знаешь, дорогая, но она была твоей матерью. Ты словно её отражение в зеркале с того дня, как она пришла сюда, такая тощая от путешествия, что все кости торчали под платьем, и на спине у неё была трёхлетняя пухлая малышка. Эвангелина Луана Сантос.

Сейчас было не время говорить это вслух, но я знал это, чёрт побери.

Эван с трудом подбирала слова, тяжело сглатывая и качая головой.

— Можете рассказать нам, что произошло в ту ночь, когда на неё напали? — спросила она, зная, что нам нужны ответы, даже если отстойно задавать чёртовой монахине такие вопросы.

Лицо Сестры Марии побледнело, с одновременно грустным и разъярённым выражением.

— Она пошла на работу в местный отель, как всегда. Взяла с собой тебя, — сказала она, кивая на Эван. — Она разрешала тебе приходить и смотреть телевизор, пока сама убиралась. Её босс не обращал внимания, зная, что здесь тяжело одиноким матерям-иммигранткам, — когда она продолжила, её голос помрачнел. — Когда всё произошло, она была в ванной. Мужчина вернулся, сделал тебе телевизор погромче и зашёл вслед за ней. Этот нелюдь, — прорычала она, зажмуривая глаза, качая головой, пытаясь прояснить картину. — Что он с ней только не делал.

— Я не могу, — произнесла Эван, покачала головой, развернулась и убежала на улицу.

Часть меня, может даже большая часть, хотела пойти за ней, хотела успокоить её. Однако, другая часть знала, что одному из нас нужно получить все ответы.

— Дайте угадаю, когда она вернулась, Эван нигде не было.

— Она едва могла ходить, но неделями обыскивала всё вокруг, вымаливая у всех, на кого натыкалась на улицах, информацию о своей пропавшей дочери. Никто так никогда и не узнал, что с ней случилось.

— Случилось то, что её забрал насильник её матери, воспитывал как свою дочь и, без ведома Эван, насиловал женщин на нескольких континентах. Он недавно умер…

— Я знаю, что не должна так говорить, но туда ему и дорога.

— Пусть гниёт в аду, — согласился я, хоть сам в него и не верил. — И она наконец узнала о нём правду. Мы нашли информацию, которая связывает её с МакАлленом, поэтому приехали сюда за ответами. Что случилось с Габриэлой?

— Через два года, совсем сломленная, просто оболочка женщины, она уехала обратно.

— Обратно куда? В Мексику?

— В Бразилию.

— У вас есть какие-либо причины верить, что она ещё жива?

Сестра Мария слегка улыбнулась мне.

— Мы связывались. Пока она восстанавливалась. Пока она проклинала Бога за потерю своей дочери, мы стали близки. Она всё ещё шлёт мне письма, время от времени, спрашивает новости или просто здоровается.

— Есть какой-то шанс получить её адрес?

— Через двадцать четыре года страданий и размышлений? — спросила она, качая головой. — Конечно, вы можете узнать адрес, чтобы избавить её от несчастий неуверенности. Она будет вне себя.

С этими словами она пошла за письмом и вложила его мне в руки.

— Эвангелина, — произнесла она, удерживая мой взгляд. — С ней всё будет хорошо? Для неё сейчас не лёгкое время.

— Она намного сильнее, чем кажется. Ей просто нужно время, чтобы всё обдумать. Спасибо вам за всё. Это много значит.

— В кои-то веки, — сказала она, по-доброму улыбаясь, — я с нетерпением буду ждать письма Габриэлы. Она будет так счастлива.

— Мы обязательно скажем, что вы помогли, — с улыбкой ответил я, а затем пошёл обратно к выходу на улицу.

Эвангелина сидела на нижней ступеньке, подтянув колени к груди, поставив локти на колени и закрыв руками лицо.

Я уселся рядом с ней, наши тела оказались прижаты друг к другу от плеч до обуви, но нас не волновала давящая жара.

— У меня есть её адрес, — сказал я ей, постучав по её голой коленке письмом от Сестра Марии.

— Я была там, — сказала она в ответ, напряжённым голосом. — Я была в соседней комнате.

— Эв, тебе было три года. Ты ведь не могла знать…

— Я была в соседней комнате, а этот чёртов ублюдок сделал такое с моей матерью? А затем забрал меня? Зачем? В качестве проклятого сувенира? Как какой-то зуб у трупа? Как, Люк? — спросила она, глядя на меня умоляющим взглядом. — Как я могла не знать, какое он зло? Как?

— Послушай меня, — сказал я, убирая письмо и разворачиваясь к ней лицом. — Делая то, что делаю, я узнал, что не важно, каким кто-то является злом, если не допускать промахов, все вокруг оказываются шокированы, когда узнают правду. Им приходится адаптироваться. Приходится устраивать хорошее шоу.

— Двадцать четыре года? — огрызнулась она, смахивая слезу, которая скатилась по щеке. — За всё это время он ни разу при мне не прокололся?

— Даже если бы прокололся, Эв, у тебя не было бы никакого контекста, чтобы всё сопоставить. Ты списала бы это на то, что у него был тяжёлый день на работе, зная, что это приносит некий уровень тьмы в его жизнь. Дело не в тебе. Отстойно, что ты чувствуешь даже малую каплю вины из-за этого. Тебе было три. Конечно, ты не помнишь ничего из этого, и он мог выдумать любую историю, которую захотел. И, я ненавижу говорить это, потому что считаю насильников самыми жёсткими придурками, а придурков я повидал много, — добавил я, пожимая плечами, — но тот факт, что ты никогда не видела эту его сторону, показывает, что в нём было что-то хорошее. Ты выросла любимой. Ты любила его достаточно, чтобы захотеть убить меня за то, что я убил его.

— Я знаю! — огрызнулась она, вытирая обеими руками слёзы под глазами. — Это самое худшее! Я любила его. Я любила его, а он жестоко изнасиловал мою мать, пока я смотрела мультики в соседней комнате! А затем он украл меня. А я любила его!

На этой фразе её голос сильно надломился, и я опустил руку на её поясницу, притягивая девушку к своей груди.

У меня было ощущение, что разговор пойдёт в этом русле, но было очевидно, что в начале путешествия Эван была не так убеждена. Она не была так готова к этой неизбежности, как могла бы быть, если бы подумала о возможностях где-то между Джерси и Техасом.

— Я его ненавижу, — произнесла она мне в шею, её тело дрожало от молчаливых рыданий.

Я знал, что она хотела верить в это всей своей сущностью. И, может быть, на девяносто девять процентов это была правда, но несмотря ни на что, я был довольно уверен, что в ней всегда будет один процент чувств к нему, которые не будут слепой ненавистью.

Потому что он заботился о ней. Защищал, кормил, обучал, открывал для неё мир и обеспечивал её даже после смерти.

Делало ли его это хорошим человеком? Нет. Конечно нет, чёрт возьми.

Но он научился, как казалось, быть приличным отцом.

И в конце концов ей придётся смириться с тяжёлой реальностью.

— Ну, — произнесла она, отстраняясь, застенчиво потирая лицо, не поднимая головы. — По крайней мере, я знаю, что в моей ДНК нет его зла.

— Это и я мог бы тебе сказать, — согласился я, поднимаясь, когда встала она. — Монахиня сказала мне, что твоя мать всё ещё пишет ей пару раз в год, чтобы узнать новости и спросить, слышал ли кто-нибудь что-то о тебе.

Эван остановилась на месте, сделала глубокий вдох и посмотрела на меня.

— Откуда?

— Из Бразилии.

— Из Бразилии? — переспросила она, щурясь, будто это не имело никакого смысла.

— Ага. По-моему, всё идеально сходится. Бразильские женщины чертовски горячие.

От этого она рассмеялась, качая головой.

— Спасибо, наверное?

— Так что теперь? Ты ей напишешь? Съездишь к ней? Что? — спросил я, когда под конец она резко отвела взгляд в сторону.

— Я бы хотела к ней съездить, — призналась она.

— Это отлично. Уверен, она будет в восторге…

— Но я не думаю, что поеду.

— А вот это не имеет никакого смысла. Почему нет? Уверен, ты раньше бывала в Бразилии. Ты бывала везде, — и тогда до меня дошло. Она везде была с отцом. — Что такое, Эв? В некоторых частях Бразилии всё сложно, но это не опаснее, чем ходить одной по Мехико.

— В этом и дело, разве нет? Я никогда не ходила… нигде одна. За исключением пары мест в США после того, как от… Алехандро пропал. Всегда был пузырь, который обеспечивала его защита. Я хочу сказать… Я даже не могу провезти никакой из своих ядов или что-то ещё, чтобы себя защитить. Это он умел провернуть всё это, заплатить нужным людям или спрятать на виду у всех. Он многому меня научил, но не этому.

— Ты боишься путешествовать одна, — догадался я, удивляясь.

Она обернулась на мой тон, глядя на меня тяжёлым взглядом.

— Если бы ты видел подноготную, как я во всех этих странах, ты бы тоже не чувствовал себя безопасно в одиночестве.

— Ты ведь знаешь, что подноготная в Штатах ненамного лучше?

— Она не такая очевидная. Я видела, как в Колумбии в мужчин стреляли прямо перед полицией. Конечно, в США тоже стреляют в людей, но я никогда не видела, чтобы полиция смеялась и уходила.

Я вздохнул, задумавшись, как Барретт ладит с птицей, не против ли он оставить попугая ещё на неделю или около того. Зная Барретта, вероятно, ему будет плевать.

— Хочешь, я отвезу тебя в Бразилию, Эв? — спросил я.

Я почувствовал, как области вокруг глаз и челюсти расслабляются, когда она посмотрела на меня полными надежды глазами.

— Правда?

— Правда, — согласился я, кивая.

— То есть… сейчас?

— То есть, как только мы вернёмся в отель, посмотрим рейсы и всё остальное, да. Нет смысла откладывать. Что? — спросил я после долгой тишины, во время которой она просто… смотрела на меня.

— Ты действительно хороший парень, Люк, — она удивила меня этими словами. — Очень жаль, что ты не даёшь людям это увидеть.

Поражённый глубже, чем было приемлемо, я прикрыл эмоции фырканьем.

— Куколка, думаю, на твой слабый дамский мозг влияет жара. Ты забыла, что я зарабатываю на жизнь тем, что убиваю людей?

— На мой слабый дамский мозг? — произнесла она, широко улыбаясь, потому что знала, что я не это имел в виду.

— Как ещё ты бы объяснила эту дурацкую мысль?

— Объективностью, — сказала она, пожав плечами, после чего развернулась и пошла обратно к машине.

Господи, помоги мне.

Мне предстояло пережить ещё как минимум несколько сложных дней с этой женщиной.

Пока забирался в машину, я решил, что всё станет путанно. Мы поехали обратно в отель.

Но в тот момент я понятия не имел, насколько всё запутается.

И скоро.