Картины эксгибициониста

14. Ветчина или сыр?

Декабрь 1970 г., Швейцария.

Вернувшись в отель, Грег заказал виски с колой. Мы начали разговор в баре, Грег не слишком горел желанием ехать в Америку. «Мы можем неплохо зарабатывать в Англии и Европе и жить счастливо, чем пытаться заработать состояние в Америке, — объяснял Грег. — В настоящий момент у нас тридцать тысяч фунтов долгов. В среднем только десять процентов групп зарабатывают в Штатах».

Сидя на борту DC9[53], продиравшегося сквозь горы и облака, мы обсуждали, каким будет наш следующий альбом. «Меня всё больше вдохновляет современная музыка, чем классика, — рассказывал я. Карл схватил бумажный пакет, когда нас трясло над Альпами. — Есть пьеса, написанная в 1964–м году Хинастерой — концерт для фортепиано… ну очень круто…»

Американский тур не предполагал сильного возбуждения. Для меня это означало не застать, как растёт Аарон. Но у меня выдался шанс побыть настоящим родителем перед отъездом. Элинор собиралась куда–то выйти и оставила меня с барабанщиком Иэном Уоллесом в качестве сиделок. До поры до времени дела шли нормально. Аарон мирно посапывал, Иэн курил марихуану, а я открыл бутылку вина. Мы слушали пластинку Фрэнка Заппы, когда вечеринку прервал крик «Уааааа!»

Аарон проснулся в жиже собственного произведения. Неожиданно для него вдруг стало холодно, и он потребовал смены белья для новых произведений. Я аккуратно поднял его из кроватки, положил на полотенце на полу и убрал липкую субстанцию.

«Ооо, — булькал Аарон, радуясь, что его маленький инструмент освободился от лишнего. — Гуг гуу биддл. Гидл буу даа».

— Ты это делал раньше? — спросил Иэн, затягиваясь из папиросы, чтобы забить запах.

— Нет, но я часто наблюдал за Элинор.

Я несколько раз подставлял Аарноа под кран, ставил его на сушилку, посыпал тальком и делал очередной глоток, пока Аарон счастливо ползал по полу голышом.

— Думаю, нужно его одеть, пока Элинор не пришла, — предположил Иэн, мрачно наблюдая за маленькой удаляющейся попкой.

— Ага! Хорошая идея.

В те дни ещё не было готовых штук типа памперсов. Пока мы нашли чистые пелёнки и попытались засунуть в них розовую попку Аарона, он с удовольствием принял игру.

— Послушай, ты можешь подержать его, пока я буду пеленать?

Иэн с неохотой вынул сигарету изо рта и исполнил просьбу. Аарон, обнаружив внимание к себе, зашевелился с энергией извивающегося угря.

— Держишь?

— Кажется, да, — Иэн был обкурен так, что решил, что он водопроводчик.

— Отлично. Мне нужно всего лишь застегнуть кнопки с двух сторон.

Маневр оказался опасным и рисковым. Наконец, я поднял Аарона.

— Вот! — воскликнул я с гордостью. И в тот же момент конструкция сползла до лодыжек Аарона, от чего он захихикал пуще прежнего.

Настал момент моей гордости. «Иэн, у тебя нет изоленты?»

— Не знаю, дай посмотрю в барабанах. На, возьми.

Я обмотал ребёнка так, что он стал немного походить на египетскую мумию.

Пока мы радовались собственной изобретательности и поздравляли себя с искусным решением, Аарон перестал смеяться. Насупленное выражение его лица, несмотря на младенческие годы, как бы говорило: «Погодите, вот вернется мама и у вас возникнут плаблемы».

Мы с Карлом часто проверяли способности друг друга читать с листа, сочиняя сложные ритмы в нестандартных размерах. Как–то он зашёл ко мне в гримёрку и показал рисунок.

— Какой это размер?

— Или 10/8 или 5/4. Для Фрэнка Заппы не имело бы значения.

По счастливому совпадению, ритм Карла совпал с остинатовой фигурой левой руки, над которой я работал в то время. Я отметил для себя, что стоит поработать в этом направлении по окончании тура.

Месяц спустя идея приняла форму, хотя и несколько странную. Я позвонил Грегу.

— Ты можешь приехать? Я хочу кое–что тебе показать на фортепиано. Мне очень нравится. Там нет определённого ритма и размера.

Через час в дверь позвонили, и я ввёл Грега в музыкальную комнату. «Я работал над темой с тех пор, как Карл мне показал замысловатый ритмический рисунок. У меня создалась картинка, что мы создали огромное полотно звуков, бросающее вызов традиционным структурам. Там не будет одного размера и ритма, но в целом эффект от нас троих должен быть продуктивным».

Неожиданно я осознал, что мои слова не возымели никакого эффекта. С подобным успехом я мог объяснить концепцию «штепсельной вилки–оригами» рыбе. Я неловко развернулся и начал молотить по клавишам. Закончив, я повернулся к Грегу, который так же безучастно смотрел на меня.

— Ну?

— Я думаю, если ты хочешь играть такую музыку, делай это на сольном альбоме.

Я был… т. е. я не был готов ещё делать сольный альбом, но раз он заговорил об этом…

— Но я хочу, чтобы МЫ сыграли это. Я знаю, что звучит непросто, но эффект выйдет грандиозным, когда мы втроём сыграем пьесу, — взмолился я.

— Я совсем не заинтересован в таком, — сказал Грег, развернулся и вышел прочь.

Я набрал номер Джона Гейдона.

— Всё! — сказал я. — Группе конец! Я пересказал ему события последнего часа.

— Но вы не можете развалиться сейчас, из–за мелочей, на самом деле!

— А я могу. Извини, я не хочу работать с таким негативным отношением. Мне и первого альбома хватило!

— Ладно, давайте соберёмся завтра и трезво обсудим создавшуюся ситуацию, — и Джон повесил трубку.

Затем я позвонил Карлу.

— Ты помнишь тот рисунок в 10/8, 5/4?

— Какой? Ааа, да–да.

— Я написал музыку под него.

— Круто!

— Не так уж и круто. Я сыграл её только что Грегу, который абсолютно не захотел с ним иметь ничего общего.

— Как он может так, даже не попытавшись? То есть… я её даже не слышал… А моё мнение никого не волнует?

— Именно. Прости Карл. Я не думаю, что могу продолжать играть с вами. Джон хочет, чтобы мы собрались завтра, но я слабо верю в счастливый исход.

Следующим вечером я приехал в офис Джона и вошел в атмосферу, будто они съели тухлую рыбу. Дэвид Энтховен, Карл и Грег давно разговаривали, но по выражению лиц, далеко не продвинулись.

— Что у тебя за пьеса, которая так важна? — спросил Джон участливо.

— Всё, что я хотел сыграть с этой командой. С нашими возможностями мы можем затмить любую группу, сыграв эту вещь. Возможно, Грег и прав, настало время начинать сольный альбом.

— Она совсем не коммерческая, — возразил Грег.

Я услышал в его голосе жалобные нотки. Я выдвинул свой аргумент: «Унисоновая часть в “21st Century Schizoid Man” тоже коммерческая? Нет! Но она стала большим хитом King Crimson».

— Но это песня!

— А кто сказал, что моя тема не может стать песней?

— Когда ты доиграешь до конца весь этот эзотерический мусор, в зале, блять, никого не останется, — умолял Грег.

Вмешался Дэвид: «Грег, а в чём проблема хотя бы попробовать?»

— Да, — воскликнул Карл. — Я вещь даже не слышал. Может она и полная чушь, но я думаю, что сомнение в данном случае трактуется в пользу маэстро.

— Поверь мне, это не правильное направление для нового альбома, — ответил Грег.

— А какое оно? Ты что–нибудь уже написал? — поинтересовался Джон.

— Нет, но…

— Ну и что нам терять? Попробуйте завтра в студии.

— Я скажу тебе, что терять — студийное время, записывая хлам. Вот, что, нафиг, терять!

— Вам придется играть в любом случае, потому что слишком поздно отменять бронь, — ответил Дэвид.

Так всё и произошло! На следующий день Эдди Оффорд сразу ретировался в аппаратную. Он почуял грозу в атмосфере, которая может сама управлять 16–дорожечным пультом. Грег выбрал нужный карандаш из обширной коллекции и открыл новенькую нотную тетрадь.

— Какие там ноты? — спросил он, надувшись.

Вряд ли бы кто–то желал начинать с таким отношением вояж в неизвестность, вцепившись в борта корабля, который всё равно потонет. Но дыры нужно заделывать.

— Фа… Си бемоль… Ми бемоль… Си бемоль… Ля бемоль… Ми бемоль…

— Погоди! Дай мне сперва первый кусок выучить, — Грег упражнялся до необходимой скорости, а затем записывал новые ноты.

Я проигнорировал тот факт, что он писал свою часть заглавными буквами на нотном стане. С таким же успехом можно писать и на чистом листе бумаги. Что ж, так хоть можно проследить, что записаны правильные ноты. Последующие куски разучивались в сходной манере. Два дня спустя музыка было полностью переложена, и мы приготовились к записи. Ушли тучи сомнения, Грег полностью отдался работе, у которой даже не было названия.

— Добавь туда синтезатора, Карл — сюда гонга!

Я вздохнул с облегчением. Меня не волновало, кто сидит в кресле продюсера, моя безумная композиция пошла дальше, чем я рассчитывал. Первая песня, в которой по моему расчёту споёт Грег, пришла быстро. Но я опасался, что изменения испортят дальнейшее развитие. Основное трезвучие состояло из нот си бемоль, ми бемоль и соль в тональности до, неожиданно переходящее в до–диез — именно это меня беспокоило. Как оказалось, зря. Моих вокальных воплей под те же аккорды оказалось достаточно, чтобы настроить людей на нужный лад. Покатило хорошо, и в результате альбом «Tarkus» был записан всего за две недели! В качестве награды мы экспромтом сыграли рок–н–ролльный номер “Are You Ready, Eddy?” в честь нашего инженера Эдди Оффорда и его 16–дорожечного агрегата.

Во время записи в студии Advision, леди, приносившая чай, имела обыкновение появляться в самый неподходящий момент, громко спрашивая на своём гнусавом кокни–акценте, напоминавшем рядового Добермана из сериала Bilko. Её предки были родом из Греции, и она питала слабость к узо[54], а вовсе не к листьям и кипяченой воде, которые она готовила в студийной кухне. Неудивительно, что она вломилась на нашу вечеринку, предварительно глотнув из бутылки, спрятанной под раковиной. Сунув голову в студию, она проскрежетала: «У них есть только ветчина или сыр ('am or cheese)», имея в виду магазинчик на углу Госфилд стрит.

Карл очень точно её изобразил и позвал леди в студию, чтобы она произнесла эту фразу в микрофон.

— They've only got 'am or cheese, — сказала она сквозь нос.

Группа чуть не лопнула со смеху, а она гордо покинула студию. «Эй! Я попаду на пластинку?»

Мы кивнули.

— Погодите, пока я не скажу внукам, — и она направилась в кухню отпраздновать очередным глотком из–под раковины.

Во время обеда я заехал в студию и увидел, что все собрались вокруг картин молодого студента. Глядя поверх спин, я мельком увидел нечто похожее на броненосца с оружием, произрастающим прямо из него. Грег познакомил меня с художником — Уильямом Нилом. Наши взгляды с Грегом сошлись, что музыка совпадает с образами Уильяма Нила. Грубые, научно–фантастические, анти–дарвинистские. Чем больше я смотрел, тем больше музыка срасталась с картинами и наоборот.

На следующий день по дороге из Суссекса я придумал имя центральному персонажу картин Нила. Оно может базироваться на образе выдры по имени Тарка[55]. По дороге я подобрал более правильное название. Таркус звучало очень выигрышно. Я предложил имя Грегу. Ему понравилось. Картина вдохновляла нас при живой записи «Картинок с выставки», пользовавшихся большим спросом.

Мы выбрали ньюкаслский Сити Холл, будучи уверенными, что там нам окажут горячий приём. Я ещё понадеялся, что мне удастся использовать их церковный орган. Мне дали разрешение после того, как я пообещал профсоюзу, что не буду втыкать в него ножи. С записью живого выступления возникли сложности. Если я собирался играть вступление «Променада» на консоли духового органа, мне потребуется несколько секунд, чтобы добежать до сцены. Карл предложил в этот момент продемонстрировать навыки в выбивании пресс–ролла одной рукой, чтобы я как бешеный успел добежать до клавишных к началу «Гнома».

Грег кое–как согласился прослушать записи. Он боялся, что из–за классического содержания ELP начнут сравнивать с их завязью — The Nice. Он не хотел, чтобы «Картинки» отвлекли внимание от второго альбома. Неотредактированная запись соперничала в качестве второго альбома с «Таркусом», который находился на стадии подготовки. Найденный компромисс с точки зрения бизнеса не имел никакого смысла. «Pictures at an Exhibition», записанный за один вечер за небольшие деньги в Сити Холле, будет продаваться за пол–цены студийного альбома.

После выхода «Tarkus» Atlantic захотела узнать больше о «Картинках», которые попали в топ чартов Англии и импортировались в Штаты в больших количествах. Atlantic не хотела оставаться в стороне и пожелала поиметь свой кусок пирога. Они не согласились с низкой ценой и боролись за полноценную стоимость пластинки. Но в какую категорию отнести? Это ни рок, ни классика. Они в какой–то момент решили издать альбом на своей дочке — Nonsuch Records — но спрос был настолько велик, что даже нью–йоркская радиостанция WNEW играла её целиком, и «Картинки» поставили в рок–секцию.

Мы все были там и сделали это. Единственная разница в этот раз состояла в том, что нам всего лишь нужно было быть там, сыграть и продать майки. Мерчендайзинг находился тогда в зачаточном состоянии, собственно, как и вся звукозаписывающая индустрия. Ахмет Эртегюн (президент Atlantic Records) скажет в интервью радио ВВС в 1989 году: «Они были очень авангардной группой. Первая вещь, которую я услышал, звучала очень экстравагантно. Но оказалось, что у такой музыки есть своя аудитория, которая росла. Кит Эмерсон — особенный талант, который далеко обошел своих соотечественников, играя на электронных инструментах».

Хит–сингл не имел для меня значения. Если и нужно выбирать, я бы предложил “Knife Edge”. Но когда мы подъезжали к Манхэттэну, то услышали завершающее соло из “Lucky Man” по радио, а голос Скотта Муни произнёс: «Это был первый сингл новой группы, Emerson, Lake and Palmer».

— Эээ? — я повернулся к Грегу за объяснениями.

Он лишь пожал плечами. Можно ли меня простить за подозрения в закулисных играх? Неужели нечто происходит за моей спиной?

Я не стал делать из этого проблему, просто отметил для себя, что записывающая компания ведет себя неподобающе, о чем намеревался при первой же встрече сообщить.

Я думал об их выборе. “Lucky Man” был плох тем, что не показывал всего, что мы делали — того могучего звука, что мы производили втроем и чем могли по праву гордиться. Нас и так поставили в один ряд с Crosby, Stills, Nash and Young — такой же набор имён. Широкая публика могла легко спутать нас с CSN&Y из–за многочисленных вокальных гармоний. Кроме того, как мы будем их петь на сцене? Мы с Карлом пели так плохо, что даже глухие не захотят читать по нашим губам.

Ахмет Эртегюн воплощал собой стиль, манеры, красноречие и грацию, которые могли запугать кого угодно. Он никогда не пользовался этим специально, но являлся ходячей энциклопедией всего, что рок–индустрия переняла от джаза, блюза, фолка и соула. Он открыл и записал огромное количество легенд, в частности моих джазовых кумиров — Чарли Паркера, Дюка Эллингтона, Мида Люкс Льюиса. Я прислушался к его словам, когда он объяснил мне разницу рынков Америки и Англии.

— В Англии ситуация очень разнообразная. На одной неделе в хит–парад могут попасть поющий почтальон, футбольная команда и хор монашек. На следующей — Пинки, Перки и Led Zeppelin. Здесь же всё категоризовано, что делает отгрузку пластинок более эффективной. Мы хотели простейшую, прямолинейную запись, чтобы радиостанции легко могли вставить её в плейлист. Если “Lucky Man” продолжит звучать так же часто, как и сейчас, люди толпами повалят на ваши концерты. Когда они сядут в кресла, вы можете им играть, всё, что вам в голову взбредёт.

— Но мы не сможем воспроизвести так же, как на записи. У нас только один вокалист.

— Не волнуйся. Если “Lucky Man” станет хитом, вы её хоть на казу[56] сыграйте, народ примет на ура.

После пяти разогревочных концертов в трудноописуемых местах, нам удалось попасть в Филлмор Ист вместе с Edgar Winter's White Trash. Вскоре зал закроется. Билл Грэм говорил, что устал от рок–бизнеса, но к нам отнёсся очень тепло.

— Господи, они великолепны, — орал фэн в ухо Криса Уэлча после нашего первого номера. За первую неделю мая мы продали сорок тысяч копий в Америке и находились на пути к первому золотому альбому.