Картины эксгибициониста

17. Manticore готова к взлёту

Пока мы гастролировали по Америке, до нас дошла информация, что мы снова победили в едва ли не всех британских опросах. Даже был организован концерт победителей опросов на лондонском крикетном поле Oval. Была создана объёмная фигура Таркуса исходя из концепции группы, по эскизам Уильяма Нила. Таркус представлял из себя броненосец, но теперь ещё и с пушками! По такому случаю мы заказали целых два шестифутовых Таркуса, с пушками по обоим бокам, стрелявшими полистироловыми шарами. Их устанавливали по краям сцены, но на каждый концерт возить их было невозможно из–за размера, отъедавшего значительное пространство у наших инструментов. Но в брайтонском Dome нашлось местечко для одного — прямо в центре сцены над фортепиано.

“Tarkus” шёл вторым номером в нашем репертуаре, и две пушки сделали своё дело. Я выяснил это во время третьего номера — фортепианного соло. Каждая клавиша, на которую я нажимал, прилипала из–за полистирола, оставшегося от снарядов. Ничего не оставалось, как прекратить игру, объяснить ситуацию и устроить перерыв. В это время роуди (Рокки один из них) вычищали рояль пылесосом, предварительно вынув все внутренности и перевернув его вверх тормашками, чтобы вытрясти оставшиеся «катышки Таркуса». Толпа в Брайтоне смеялась над каждой стадией чистки — отличное развлечение.

После концерта в Кэйрд холле в шотландском Данди в декабре 1972–го группа и её команда собрались в баре отеля, но Рокки среди нас не было. Последний раз его видели растворяющимся на противоположной стороне улицы, при густом тумане и хрупкой фигуре это легко сделать. Я потягивал коньяк, когда один член бригады высказался, что видел Рокки, толкающего пожилую женщину вверх по лестнице. Я не заметил сцены исчезновения женщины, которое по словам парней, было не менее зрелищным, так как она сама с удовольствием подымалась вверх. Как оказалась, она хотела умотать из отеля.

— На вид ей лет шестьдесят, — сказал осветитель, потягивая пиво.

— Что вообще произошло? — спросил я почти беззубого валлийца на следующий день.

— Ну… я гулял и… и на остановке она сама предложила мне. Всего за пять фунтов!

Карл рассказал не менее жуткую историю, сам я там не присутствовал. После одного из концертов Рокки заметили толкающим кресло–каталку с девушкой–инвалидом. «Нет! Ты этого не сделал?.. Сделал?» — барабанщик был в шоке.

Самое сложное оказалось вытащить её из кресла, а потом усадить обратно.

Рокки собирался улучшить огневую мощь ленточного контроллера, следуя совету Боба Маккарти из компании Wizard Productions. Боб впоследствии сконструирует мне летающее фортепиано. Специальная бумага заталкивается в медную трубку и поджигается запалом, вполне безопасно. Вы можете поджечь бумагу у себя в руках без риска получить ожог. Один раз случился конфуз, когда искра попала в кого–то в первом ряду. К счастью, на нас смотрели словно на помазанников божьих. А могли бы выдать нечто типа «Окей, а сейчас я надеру тебе задницу».

В качестве эксперимента мы насыпали порох в бумагу и скатали из неё шарик, получился незабываемый эффект кометы. На саундчеке в Сан–Франциско, Рокки позвал меня на сцену. Возникли какие–то проблемы с запалом в трубке, и он рекомендовал мне быстро убрать пальцы с кнопки поджига, как только я на неё нажму. Я сделал пробный выстрел. Сначала ничего не произошло, зато потом так бабахнуло! Единственное, чего стоило опасаться — внимания пожарных.

— Думаю, все будет нормально, — сказал я Рокки. — Заряди для концерта.

Зал Cow Palace был заполнен до отказа. “Tarkus” шёл по списку третьим. Я взял контроллер и понарошку начал расстреливать публику словно из пулемёта, с удовольствием ожидавшую фейерверка. Средним пальцем левой руки я нажал на кнопку, а сам сместился в центр сцены. Задержку я ожидал, но большущий взрыв и жгучую боль — нет. Левой руки будто не было. Грега от взрыва отбросило в сторону. На меня смотрело тысячи глаз, а я боялся взглянуть на себя. Когда я опустил глаза, то увидел море крови, но рука была на месте. Ноготь со среднего пальца был вырван и висел под углом 90 градусов, я как смог, вставил его на место, а затем повернулся в сторону кулис. Рокки мчался с бинтами.

Вернувшись на своё место, где Рокки тщательно перебинтовал палец, я постарался доиграть “Tarkus” здоровой рукой. Крови было столько, что бинты не могли её сдержать.

— Принеси ведро с холодной водой, — мелодично заорал я.

Оставшуюся часть номера я окунал левую руку в ведро, а правой играл и стирал кровь с клавиш. Воспоминания о книгах о войне, прочитанных мною в детстве, нахлынули на меня, особенно о пытках нацистов, выдиравших у пленников ногти, чтобы добыть нужную информацию о военных действиях. Теперь я понимал, почему это было так эффективно. Огромное количество нервных окончаний находится под ногтями. Теперь я понял, что такое настоящая боль, когда случайно нажимаешь черную клавишу вместо белой. Лицо просто позеленело к окончанию фортепианной импровизации, клавиатура стала красно–бело–черной. В концовке концерта мне сказали, что ближайшая больница предупреждена, а меня ожидает машина скорой помощи.

Выезд из концертного зала в ту ночь впечатлял, благодаря скорой и её синей мигалке. Эскорт полицейских на мотоциклах очищал путь по дороге в больницу, где меня ожидала целая команда докторов и медсестёр. Осмотр оказался исключительно болезненным. Доктор с раздражающей педантичностью удалял остатки пороха из под ногтя, перед тем, как поставить то, что осталось от него на место. Я сделал глоток обезболивающего — коньяка — когда руку забинтовывали, и ещё один, когда делали укол в задницу от столбняка. Все вокруг утверждали, что если бы был фотограф, получилась отличная обложка для пластинки.

Эти истории могут нарисовать поверхностную картину моего расслабленного состояния. Но в глубине души дела обстояли совершенно иначе. Страх сцены достиг такого невероятного уровня паранойи, что от встречи с четырнадцатитысячной толпой меня тянуло либо спать, либо вырвать.

Я беспокоился о нотах, что должен сыграть, я нервничал о том, как выгляжу… в основном я ужасно нервничал!

Я обратился к известному психотерапевту с Харли стрит, который вкатил в меня столько вещества, из–за чего я поплыл, признался, что очень любил своего волнистого попугайчика, рассказал правду о внебрачных связях. Это было больше похоже на борьбу с состоянием наркотического опьянения. Смущенный и вялый, я взял с собой жену на ланч. Разговор проходил в таком ключе:

— И как проходит лечение?

— Ээээ, да нормально.

— Нормально?

— Да, нормально… очень хорошо. Давай закажем еду.

— Я не голодна. О чем ты говорил?

Я не был готов для столь внезапной конфронтации. Последовав совету врача, я честно принимал все претензии Элинор, пока читал меню. Я был голоден, все что я хотел — поесть, в то время как жена только хотела знать, сколько женщин было у меня во время гастролей. Просматривая меню я случайно ответил, что потерял счёт.

— Ты потерял счёт?

— Да. Как насчет сандвича со стейком, звучит неплохо.

Ответа не последовало. Я поднял глаза и увидел, что Элинор плачет.

— Вообще–то я имел в виду, что никто не вёл счёт специально.

Я постарался минимизировать удар до такой степени, что начал отказываться от собственных слов, пока не осознал, что ни мне, ни лечению это не приносит пользы. Я почувствовал в её слезах вздох облегчения, по крайней мере её подозрения более–менее подтвердились. Я попытался найти оправдание содеянному, сказав, что я один заплатил высокую цену, солгав и изменяя нашему браку. Всё это спуталось с музыкой, мной и, в конечном счёте, с домой и семьёй. Для нашего же блага нужно принять реальность бизнеса, быть сильными и, может быть, мы сможем пройти через это.

Вне всякого сомнения брак дал трещину, но мне повезло, что на этом этапе не привлекли адвокатов по бракоразводным делам. Я уволил психотерапевта и 24 февраля 1973 года начал брать уроки пилотирования.

Первый инструктор почти не верил в мои способности, постоянно переключая управления на себя в самый ответственный момент приземления. Летали мы на Пайпер PA–28 «Чероки».

— Слишком высоко! Уменьши мощность! Следи за скоростью! Не заглохни, не используй элероны! Слишком низко! Боже! Подбавь газу! Выровняй штурвал!

А потом он хватал рычаги управления и приземлялся самостоятельно. Наконец, после четвертого приземления, крича и ругаясь, я взорвался.

— Как я научусь управлять этой кастрюлиной с крыльями, если ты орешь, ругаешься и приземляешься сам?

— Окей, окей. Мы сделаем ещё один круг, и я не скажу ни единого слова, чёрт побери!

— Обещаешь?

— Ну?

— Спасибо.

Я чувствовал, что инструктор был весь в ожидании во время последнего полёта. И хотя он не проронил ни слова, его молчание кричало на меня сквозь каждый капилляр, выступавший на его лбу. Приземление прошло достаточно приемлемо, чтобы кричащий пассажир покинул самолёт, а я выруливал к месту старта первого самостоятельного полёта. Отец присутствовал там и записал событие на новенькую кино–камеру Super 8.

Моё приземление лучше всего можно сравнить с возвращением самолёта Чероки 140 на Землю–Мать. Ничто в действительности не может летать на этой планете. Мы бросаем вызов гравитации. Я пренебрёг выравниванием на высоте крыши омнибуса, на котором стоял ещё один автобус в качестве превентивной меры, пока не произвёл подходящего приземления с парашютированием. Но я сделал первый шаг в сторону лицензии пилота.

Настоящий учитель, Мартин Нанн, прозябал в обучении опасным занятиям слабых на желудок учеников. Он продемонстрировал удивительную стойкость и мастерство в воздухе и научил меня настоящему искусству пилотирования, верх тормашками закинув Чероки в облака на высоте тысячи километров, а мне предоставив право разруливать ситуацию и выравнивать аэроплан, пока мы не шмякнемся на землю. Я часто приезжал на уроки, чтобы мы с Мартином приняли воздушный бой от одного отчаянного авиатора, вообразившего себя Дугласом Бейдером[66]. Это нужно было проделывать тихо, чтобы авиадиспетчерская служба ничего не заметила. Цель — поразить «врага» с помощью выдвинутого крыла, которое нужно вставить в хвост или крыло оппонента. От такого развлечения волосы дыбом вставали, в воздухе, оказывается, тяжело отыскать чужой аэроплан. Ваша голова должна вращаться на 360 градусов. Мартин, казалось, инстинктивно чувствовал, где находится чужак и брал отстрел на себя.

Успешно сдав три письменных экзамена — навигацию, воздушное право и метеорологию — мне требовалось совершить самостоятельный полёт вне аэродрома, приземлившись на двух других аэродромах, Блэкбуше и Трэкстоне, а затем вернуться в Шорэм. Я составил план полёта, утвердил его у главного инструктора по полётам и передал в авиадиспетчерскую службу. Взлетать пришлось в удушливый воскресный полдень. Мартин подошёл ко мне перед стартом с последним советом. «Не должно быть много движения вокруг, — сказал он. — Ты можешь попробовать вызвать военную базу в Фарнборо, но я сомневаюсь, что кто–нибудь ответит, сегодня же воскресенье. Просто следи за расчётным временем прибытия и убедись, что не промахнулся мима Блэкбуша, поскольку окажешься в зоне управления Лондона, с 747–ми вокруг (Боингами)».

Вот так я оказался на высоте 600 метров аккуратно следуя правилам визуального полёта прямо по курсу с картой на коленях для сверки. Я заметил Фарнборо и сделал вызов для практики, хотя это и не требовалось: «Приём, Фарнборо, это Гольф Альфа Зулу Виски Браво, Пайпер Чероки из Шорэма на пути к Блэкбушу, запрашиваю данные по потенциально опасному движению». Без ответа. Я повторил сообщение… Тишина. Ну хорошо, Мартин говорил, что не стоит ожидать ответа от диспетчеров Фарнборо. Лечу дальше.

Следующей точкой сверки был Блэкбуш, маленький аэродром с парой взлётных полос. Я начал испытывать лёгкую тревогу, когда прошло десять минут, но аэродром так и не появился в зоне видимости. Расчётное время прибытия вышло, я боялся, что план оказался неточным и начал искать огромные Боинги в зоне своего полёта, как вдруг над левым плечом зашумело! Я снова вышел на связь. «Приём, Блэкбуш, это Гольф Альфа Зулу Виски Браво, Пайпер Чероки из Шорэма в 600 метрах к северо–западу от вашего аэродрома. Запрашиваю инструкцию для приземления».

В этот раз ожидать ответа не пришлось. Он последовал немедленно.

— Понял, Виски Браво. Приземляйтесь в мёртвую зону два–шесть и курс строго по ветру.

— Понял… Виски Браво.

Я совершил идеальное снижение, развернулся по ветру и начал совершать посадку на полосу два–шесть на высоте 300 м, оповестив диспетчера:

— Виски Браво… Захожу на посадку.

Ответ: — Понял, Виски Браво… совершайте последний разворот и следуйте на посадку, — весьма приободрил.

Я снизился и увидел полосу, отличную от той, что была в Шорэме. Скоро я на половину завершу последний этап на пути к лицензии пилота. По рации было слышно переговоры с другим бортом:

— Понял, Отель Индия, заходите на вторую.

Выровняв самолёт на последнем этапе, я уже снизил скорость до нужной перед тем как выпустить закрылки на 10 градусов для идеального приземления на полосу два–…? Два–восемь! Так написано белыми цифрами на асфальте.

Времени задавать вопросы не было, я отлично посадил самолёт и довел до полной остановки.

Я вызвал по рации:

— Виски Браво приземлился, запрашиваю информацию, куда выруливать.

— Понял, Отель Индия, можете приземляться.

На сей раз я позвал более настойчиво:

— Блэкбуш, Виски Браво приземлился. Куда мне выруливать?»

Рация молчала, и я решил съехать на траву от полосы, пока Отель Индия не проткнет мне зад.

В дымке было видно диспетчерскую башню. Почему они не отвечают?

— Кто–нибудь видел Виски Браво, самолёт Пайпер Чероки? — вдруг проснулась рация.

— Да! Блэкбуш? ЭТО ВИСКИ БРАВО. ВЫ СЛЫШИТЕ МЕНЯ? Я СИЖУ НА ТРАВЕ НА ГРАНИЦЕ ПОЛОСЫ, ЖДУ ДАЛЬНЕЙШИХ УКАЗАНИЙ.

Без ответа и никакого Отеля Индии. Я вырулил к границе аэродрома, где оказалась дорога, окружавшая аэродром по периметру. Я решил доехать до башни и показать Виски Браво вживую, но по пути проехал мимо Форда Кортины с семьей внутри, направлявшейся на воскресный отдых. Я им помахал. Они немного удивились при виде Пайпер Чероки, появившегося из противоположной стороны. Я тоже удивился, но меньше, пока не въехал в ангар, на котором было написано Эскадрилья 633[67]. У меня к тому времени возникли некоторые подозрения. Добравшись до башни, я припарковался на пустой автостоянке. Эта территория была на возвышении, так что рация ловила здесь лучше.

— Кто–нибудь видел Пайпер Чероки? — вещал Блэкбуш, тоном на этот раз более мультяшным.

Я поднял голову и увидел признаки жизни. Наверное, я приземлился в (звучит зловещая фантастическая музыка) Сумеречной Зоне.

— ПРИЁМ, ЭТО ВИСКИ БРАВО! СЛЫШИТЕ МЕНЯ? ПРИЁМ!

Последовал ответ, который моё возбужденное состояние могло легко принять за: «Ah! Sweet Mister E of Life, at last I've found You»[68]. Но вместо этого последовало:

— Ха! Виски Браво…эээ… вы где?

Виски Браво держал себя в руках и ответил, что видимо сидит на автостоянке Блэкбуша рядом с диспетчерской башней. На это Блэкбуш ответил, что никакой стоянки рядом нет.

— В ТАКОМ СЛУЧАЕ, ГДЕ Я, МАТЬ ВАШУ? — спросил озабоченный Виски Браво.

— Успокойтесь, Виски Браво, и опишите место. Вы приземлились на траву или на асфальт?

— Асфальт, и я не подпрыгивал при посадке.

— Там были полосы по центру?

— Да, кажется, были, — ответил я, проверяя шорты.

(Не в микрофон: «Он приземлился на военной авиабазе») а затем я услышал:

— Окей, Виски Браво, вы кажется приземлились на базе военно–воздушных сил в Одихэме, это в нескольких километрах от нас. Выключите всю электронику и ждите маленький самолёт Кондор, который отправится к вам на помощь».

— Понял, Виски Браво, — сказал пилот вполголоса.

Мне требовался воздух, а за окном дул свежий ветерок, поэтому я решил выбраться из кабины и оглядеться и хотя бы удостовериться, что я действительно попал на военную авиабазу. Смотреть особо было не на что. Старая велосипедная колея, но нигде ни единой надписи. Я глянул на ангар, мимо которого проехал, а затем на взлётно–посадочную полосу, на которую приземлился. Маленький жёлтый самолётик появился на горизонте, и я смотрел на него до тех пор, пока он не подъехал ко мне. Я подошёл к пилоту.

— Не знаю, где я ошибся, — сказал ему я.

— Нет проблем. Вы не сильно сбились с курса. Блэкбуш в нескольких километрах отсюда, — он указал пальцем куда–то через плечо. — Давайте–ка взглянем на ваш план.

— Мы вернулись к моему самолёту и увидели, что ветер захлопнул дверь, а ключи остались внутри. Как мы ни пытались, в кабину попасть не удалось: ни достать план, ни убраться с авиабазы.

— Я должен вернуться в Блэкбуш и прихватить инженера, чтобы смог убрать вас отсюда, — сказал пилот.

Я застонал. День выдавался очень плохой, но это ещё не конец.

— Я точно свалю отсюда, как только заберусь внутрь.

— Если это вам удастся, летите точно так же и попадете прямо в Шорэм, — с этими словами пилот залез внутрь Кондора и улетел в обратно.

Вокруг стояла такая тишина да гладь! Я решил поискать что–нибудь, отвёртку например, чтобы отвинтить небольшую перегородку в окне кабины. Тогда я бы смог засунуть руку и достать ключи. Я подошёл к диспетчерской башне и подергал за дверь. На этот раз внутри раздался голос.

«Кто там?» — произнесла тусклая человеческая фигура, выдернутая из глубокого сна, таща за собой тусклый велосипед. Он увидел мой самолёт на стоянке. «Эге! А тута нельзя типа находиться. У вас будут баальшие проблемы».

«Да, я знаю. У вас не будет случайно отвертки?»

Он пошарил в бардачке: «На, подойдёт?»

Я вскочил на крыло и приступил к делу. Маленькая перегородка отскочила, что позволило мне достать ключи. После того, как я поблагодарил «тусклую фигуру», я сел в кабину и начал подготовку к полёту.

Сперва я услышал лай собак. Они разрушили мирную атмосферу, к которой я успел привыкнуть. Я поднял глаза от карты и увидел около двадцати полицейских и четыре немецких овчарки на натянутых цепях. Я вернулся в своим делам, думая, что они уйдут. Чероки тряхнуло, когда один из полицейских залез на крыло и постучал по крыше кабины. Я открыл дверь.

— Да, — ответил я как можно невиннее.

— Это военный аэродром, а у вас гражданский самолёт. Не объясните нам, что вы тут делаете?

— Понимаете, я учусь на пилота в Шорэме, провожу первый полёт, и я думал, что это Блэкбуш.

Суровое лицо представителя власти выражало недоверие.

— Покажите свою лицензию и вылезайте из кабины. У вас в хвосте небольшой багажный отсек, откройте его, пожалуйста.

Я вылез и исполнил просьбу, стараясь не попасться псам, которые соревновались друг с другом, кто отхватит больший кусок моего зада. Двое других полицейских начали осматривать багажный отсек, а третий следил, что бы я не мешал им это делать. Eщё один залез в кабину и начал тщательно всё осматривать, заглядывая под доску приборов с помощью фонаря, осматривая сиденья, снимая подушки, которые изучались на улице. Самолёт подвергся тщательному осмотру, а я только стоял и беспомощно наблюдал за происходящим. В конце концов, все немного успокоились, и я рискнул спросить одного, который вроде был за главного.

— Мне очень жаль, что из–за меня у вас проблемы, но неужели это так необходимо?

Он огляделся, посмотрел сквозь меня и неохотно заговорил:

— Мы контролируем этот аэродром в течение месяца, поскольку не раз сообщалось о приземлении лёгких самолётов с нелегальными иммигрантами на борту. Мы засекли на радаре два аэроплана, приземлившихся здесь. Поэтому мы и приехали.

— Это должны быть пигмеи, чтобы уместиться там, — сказал я, указывая на багажный отсек.

— Вы сильно удивитесь, что нам иногда попадается, — ответил полицейский терпеливо, а затем более сухо — Окей, валите отсюда. Следуйте за машиной с мигалкой, она проводит вас до полосы. Вам придется заплатить штраф за приземление здесь. Мы оповестим Шорэм. Удачи.

Я залез в кабину. Времени закончить план полёта не было; сирена на машине замигала, я должен немедленно следовать за нею. Когда мы достигли старта, полицейские уехали. У меня не было времени на проверку контроля питания. Вращающееся движение руки полицейского напоминало Джона Уэйна, приближающегося к кучке скотоводов. Я выжал полный газ и поднялся в воздух.

Когда я приземлился в Шорэме, все были в курсе. Военная полиция проверяла мои данные, а пилоты, собравшиеся в баре аэроклуба, были недалеки от истерики. Я был раздавлен. Матрин отвёл меня в сторону:

— Ты брал с собой Авиагид Пули?

— Нет. А это что?

— Книга, в которой собраны конфигурации каждого аэродрома Англии. Я тебе дам.

Через неделю я снова появился на аэродроме и встретил Мартина, вылезающего из Тайгер Мота[69].

Я пролетел по твоему маршруту и понял, где ты сбился с курса. Блэкбуш и Одихэм очень похожи. Ошибку совершить легко, возьми книгу в следующий раз.

Я так и сделал и получил частную лицензию пилота.

Уже на ранней стадии нашего успеха ELP почувствовали, что их обязанность помочь другим группам, т. е. тем, кто подвизался на той же ниве. Мы создали собственный рекорд–лейбл и купили здание, в котором можно работать, репетировать и записываться. А теперь искали название, в котором заключалось бы вся наша суть.

Стюарт Янг, почти менеджер группы, приехал ко мне в лондонскую квартиру.

— Нам нужно имя для нового предприятия. Есть идеи?

Мне казалось, что группа не примет мои предложения, но начал просматривать словарь в поиске подходящего словечка. Не найдя, я вытащил ранние альбомы ELP, изучая названия песен в поисках вдохновения.

Manticore?

Оно было на альбоме «Tarkus»… что оно значило… мистическое чудовище с телом льва и хвостом скорпиона?

— Manticore? Как насчет… головы льва и хвоста скорпиона, у нас два Скорпиона — Грег и я. У Карла есть Лев в гороскопе? — спросил я опешившего Стюарта.

— Не знаю, но я покажу название остальным, когда встречу.

Был найден брошенный кинотеатр. Он идеально подходил для наших будущих начинаний и располагался на юго–восточном углу Фулхэма. Здание идеально подходило не только для нас, но и для тех, кого мы поддерживали. Место, где можно не только самим репетировать и записываться, но и других пускать. Место, которое можно назвать штаб–квартирой. Штаб–квартира получила название Manticore.

Пока Стюарт Янг занимался подписанием зарубежных групп — PFM, Banco и Stray Dog — одним летним утром я с рёвом въехал в офис на мотоцикле, с кучей нот в багажнике, которые, как я надеялся, лягут в основу пятого альбома ELP. Несмотря на то, что группа находилась в состоянии неопределённости, я много работал на этими идеями у себя дома в Суссексе.

Это были тщательно продуманные идеи, включавшие все обычные средства, которые я любил использовать — контрапункты, симфонию, программирование. Но теперь они были связаны общей нитью. Каждая идея, вступавшая в игру, усиливала заряд в самой себе для дальнейшего развития. В прошлом идея как бы появлялась и исчезала, а теперь каждая мысль развивалась и доводилась до более логического завершения. Я связывал большие надежды с новой музыкой.

Припарковав мотоцикл, я зашёл в холл и моментально подружился с кем–то, похожим на Тони Кертиса. Нет, может быть Перри Мейсона с чертами Тома Селлека… и Джорджа Клуни. Не важно, Эндрю Лейн представился так, словно никакого знакомства и не было. Словно мы всегда были приятелями, и две минуты спустя я и не верил, что такого не могло быть. У нас были общие интересы. Неужели? Я даже ни на миг не задумался, а в это время Эндрю рассказывал мне мотоциклах, пилотировании, коньяке… Все, что я любил и о чём думал, Эндрю самым непостижимым образом либо уже сделал это, либо вот–вот собирался погрузиться туда. Как от липучки, вы не могли просто так отделаться от него. Он заинтриговал так, как не могли остальные мои друзья. Хотя это ни о чём не говорит, поскольку круг моих друзей был сильно ограниченным. Эндрю заменил бы всех друзей, которые должны у вас быть. Настоящий мужик, он служил в танковой дивизии израильской армии и участвовал в Семидневной войне… или она называлась Десятидневной? Тремя днями больше или меньше, все хотели победить в этой части мира. Эндрю же теперь продавал радио для автомобилей в нашей части мира, используя тактику той войны. Нас нельзя было разлучить.

Войдя в клуб «Speakeasy», Эндрю без труда мог уболтать администрацию на лучший столик для нас. Внешний вид Эндрю, его особый стиль — это нечто, на что стоит посмотреть. Я лишь только оглядывался по сторонам и надеялся, что одна из ярких моделей, вьющихся вокруг него, вдруг устанет и поинтересуется, кто этот тихий парень в углу. Как–то в клубе «Трамп» я отвёл Эндрю в сторону: «Я заметил, что днём ты одеваешься консервативно, а вечером настоящий тусовщик. Почему бы тебе не перейти к нам в качестве помощника менеджера, и ты сможешь тусоваться 24 часа в сутки?»

На следующий день Эндрю написал заявление.

Led Zeppelin на главной сцене театра Manticore оттачивали программу в компании стриптизёрш, а ELP в это время работали на последнем этаже, периодически отвлекаясь на происходящее внизу. Весёлый получился домик, мы совсем не торопились побыстрее сделать из него записывающую компанию. Коньяк позаботится обо всём, а если у него не получалось, Фернет–Бранка довершит дело. Набравшись янтаря богов, идеи летят словно рыба на нерест, журчанье воды эхом отдавалось в мельчайшей частице души ELP.

Заправив полный бак мотоцикла горючим, водитель залит алкоголем, и лишь вопрос времени, когда они столкнуться с машиной по дороге домой. Правая ступня попала в заднее колесо, я полетел вниз и немедленно получил перелом. Полиция любезно не стала проверять меня на алкоголь.

Иногда нам удавалось завладеть основной сценой, чтобы наша музыка задышала и избавилась от клаустрофобной атмосферы маленькой комнатки наверху. Именно на этой сцене идеи вознеслись до такого уровня, что мобильную студию, расположенную на улице, пришлось срочно мобилизовать для записи. ELP джемовали! Мы зафиксировали на плёнку пару джемов, один из которых назвали “Bo Diddley”, базировавшийся на пьесе Биг Джона Паттона “The Yodel”. Некоторые из джемов так высоко забрались, что я бросил играть и завопил: «Кто–нибудь дайте мне лестницу!»

— Чего? — не поняли L и P.

— Дайте мне лестницу. Я так воспарил от джема, что мне потребуется слезть вниз. Правильно?

— Ааа.

Это не осталось без внимания, как оказалось. Грег спел новую балладу “Still, You Turn Me On”: «Каждый день немного грустнее, немного безумнее. Дайте мне кто–нибудь лестницу» (Every day a little sadder, a little madder. Someone get me a ladder).

Была ещё и практическая сторона использования образа стремянки, так как консоль синтезатора достигла 2,5 метров благодаря новому секвенсору. Мы отправились в дорогу по Европе под знамёнами «ELP, Get Me a Ladder». Кинобригада должна приехать к нам позже, чтобы задокументировать часть турне для возможного показа на британском ТВ.

Когда мы приземлились в Германии, я оказался рядом с Карлом, сидевшим у окна.

— О нет, — простонал он.

— Что такое? — я проследил за его взглядом в надежде увидеть много сексапильных фройляйн, срывающих с себя одежду при виде нас. К сожалению, такого не случилось. Вместо них вдоль дороги были выставлены три лестницы в окружении операторов. Когда мы сошли с самолёта, камеры были направлены на нас.

— Мы снимем вас под лестницами, йа?

— Это твоя вина, Эмерсон, — проворчал Палмер, собрал сумки и исчез в неизвестном направлении.

Мы быстро избавились от изображения лестницы и придумали новое название — «Whip Some Skull on Ya» (дословно — Натяни на себя чей–то череп).

Марио Медиус, чёрный парень с чёрным поясом, рекомендованный Atlantic Records после защиты Led Zeppelin от провокаций, а теперь сотрудник менее провоцирующей Manticore, считал картинки вполне подходящими. Возможно, что название придумал он. Оно вряд ли было лучше предыдущего, но когда Марио простым языком объяснил смысл выражения Whip Some Skull on Ya, что означало делать минет, группа решила воспользоваться им, хотя и не была до конца уверенна, что оно подходит для названия альбома.

Во время того тура мы опробовали новую музыку на европейской аудитории, а в Италии к нам приехала кино–группа.

Процесс съёмки с самого начала превратился в испытание, потому что Грег свалился с ларингитом.

— Болит, сплошная язва, — жаловался грустный, виноватый и прикованный к постели Грег, лёжа под одеялом.

Концерт в Милане пришлось отменить и перенести на другую дату. И что бы вы сделали? Карл лежал у бассейна римского Хилтона, а я взял на прокат мотоцикл Lavada и наворачивал круги вокруг Колизея, попутно снимая на камеру.

Мы находились в точке совершенствования своего искусства, совершенно не подозревая, что наше прошлое станет предметом большого интереса будущего. И его никак невозможно было ещё более усовершенствовать, потому что мы и тогда рассматривали музыку как искусство. Тяжесть от осознания необходимости самосовершенствования выражалась у каждого по–своему.

Карл, всегда готовый играть, интересовался моим растущим синтезаторным арсеналом. Он экспериментировал с синтезатором для барабанов, устройством с чувствительными к ударам ковриками. Когда по ним ударяешь, звучит последовательность нот. Грег приобрёл гитару, с басовым и гитарным грифами. Инструмент продержался недолго: Грег жаловался, что он очень тяжёл.

Я много раз посещал фабрику Боба Муга в Трумансбурге, с интересом наблюдая за процессом, а иногда предлагая идеи для разработки новых инструментов. Но в поле зрения появились компании, заинтересованные в коммерциализации изобретений Боба. Norlin Music носилась с идеей сделать синтезаторы более доступными через портативность. Мини–Муг пользовался огромным успехом, а Микро–Муг провалился.

Настоящий прорыв ожидался с появлением полифонических клавишных. Я, естественно, хотел быть первым, но был чрезвычайно взбешён, когда услышал, что Патрик Мораз обошёл меня. Как такое могло случиться? Я этого никогда не узнал. Вместо этого, как только я получил свой инструмент, то прямиком поехал в студию Advision, чтобы сделать записи к пятому альбому ELP. Первым треком стал Benny the Bouncer (Бенни–вышибала), следующим — адаптация четвёртой части «Первого концерта» Джинастеры, ту самую тему, что я услышал с The Nice во время участия в телепередаче Джека Гуда Switched on Symphony. Карл записал ритмический рисунок, играя на литаврах, а я поверх написал фанковую линию. И вот в этот самый ответственный момент в аппаратную студии вошёл Патрик Мораз. Его никто не приглашал. Он просто зашёл, помахал мне рукой в знак приветствия и начал наблюдать за происходящим.

Я не стал его трогать — пусть сидит себе — пока я пишу лучшее дерьмо на свете! (Тот же подход я использовал в Филадельфии, когда голова Рика Уэйкмана появилась во время моего соло на фортепиано.) Патрик просидел около часа, затем поднялся и помахал на прощание.

Поскольку Эндрю Лейн находился с нами в дороге, вечеринки после шоу организовывались более изощрённо. Швейцарский промоутер пригласил группу и её окружение на ужин в очень респектабельный ресторан. Я принёс собой обязательную бутылку коньяка, в которой Эндрю и я проделали к тому времени солидную утечку. Содержимое, в свою очередь, проделало серьёзную брешь в нас, что привело к киданию хлебом друг в друга, когда подали основное блюдо. Метрдотель высказал своё неудовольствие, так что, когда подали десерт, мы с Эндрю ели его под столом, продолжая кидаться едой и приканчивая коньяк. Затем мы поехали в ночной клуб, где я плюхнулся на софу, а ноги положил на стол. Охранник подошёл и попросил убрать ноги со стола. Я буквально исполнил его просьбу, вытащив ноги из туфлей, убрав их со стола, но оставив там свои башмаки. Охранник нанёс ответный удар, схватив башмаки и удалившись. Пришлось тусоваться в одних носках. Глядя в прошлое, это кажется несколько жалким зрелищем, но такова жизнь на гастролях, и я всегда жаждал новых развлечений. Которые не заставили себя ждать.

Когда ELP приехали на Халлештадион в Цюрихе, швейцарское отделение Ангелов Ада выступило в роли охраны, в своём милом стиле. Несмотря на плохие отзывы, которые получили парни со времён концерта Rolling Stones в Альтамонте в 1969–м, на самом деле они отлично справлялись с работой. У них к тому же был впечатляющий отряд мотоциклов.

Времени, чтобы вылезти из насквозь промокшего сценического одеяния, было едва–едва. И тут появился Эндрю и сообщил, что один из Ангелов почтёт за честь, если я поведу его мотоцикл. Я обсушился, надел кожаную куртку и покинул стадион в окружении эскорта из тридцати Ангелов Ада. Парень, чей байк я вёл, сидел за спиной кого–то ещё и пытался объяснить мне как лучше переключать передачу: выжать сцепление и пяткой с силой выжать передачу. Все вместе, мы производили внушительный рёв на улицах Цюриха. Никогда не забуду лицо постового, когда он увидел, как тридцать байков ломятся на него. Мы сразу получили зелёный свет.

— Куда мы едем? — просил один из Ангелов, который казался главным.

— Отель Атлантик! Я угощаю выпивкой.

Мотоциклы как попало припаркованы у отеля. Самые нетерпеливые заехали прямо в холл. Персонал и постояльцы обмерли, а мы с Ангелами направились в бар, где погрузились в разговоры о мотоциклах. Нас моментально прервала охрана с овчарками с целью вышвырнуть нас вон. Их попытка была встречена смехом одетых в кожу друзей. Вторая попытка была более дипломатичной, обращенная непосредственно ко мне: «Мистер Эмерсон, не могли бы ваши друзья убрать мотоциклы из холла».

— Погодите… Я должен с ними поговорить.

Проявив весь свой дипломатизм, насколько позволил коньяк, я подошёл к главарю.

— Мои парни сделают это для тебя. Ты попросил нас, я это сделаю. А не для этих засранцев, — указал он на секьюрити.

Петер Цумштег тоже работал у нас. Наши взаимоотношения были более здравыми. Мы ещё находились в Швейцарии, когда Петер как–то вечером предложил съездить на выставку необычного художника где–то на окраине Цюриха.

— Этот парень необыкновенен. Он также твой большой поклонник. Не знаю, может быть он нарисует обложку к вашему новому альбому, — говорил с энтузиазмом Петер.

К дому Х. Р. Гигера[70] мы подъехали затемно, хозяин открыл дверь: с виду нормальный и адекватный человек. Вероятно, у него высокая переносимость к тому, что он принимал, или к тому, что приняли мы… в общем, он нас пригласил внутрь. Был он пухлым коротышкой, а вот его жена/подруга — сногсшибательная/великолепная. Я не мог не заметить удивительных губ, когда она подала к столу вино. Освещения было как раз достаточно, чтобы увидеть их. Комната, в которой мы находились, производила впечатление величественного готического собора, построенного сумасшедшим сталелитейным заводом. Детские ангельские лица в презервативах смотрели на нас с тем же бесцветным взглядом, что и их создатель. Все вещи были оттенка чёрного. Стулья столовой словно созданы из человечьих костей, наверно так оно и было. Они не приглашают вас присесть, но если вы усядетесь в одно из них, то останетесь в нём навечно.

Перед тем, как зайти в студию Гигера, я попросил воспользоваться туалетом, который выглядел тоже недружелюбно. Сидушка унитаза в виде рук, обнимает ваши булки, пока вы гадите в него. Рядом торчала кровавая рука с капельницей. Если вас мучает запор, от него точно не останется и следа, когда вы оттуда выйдете.

В студии Гигер показал мне книги, вдохновляющие его, в основном на медицинскую тематику с фотографиями кожных и венерических заболеваний. «Посмотри на это! — Гигер указал на ужасного вида септическую вагину. — Какой удивительный ландшафт». Чтобы оценить это, мне бы потребовалось принять то же, что и он.

Осматривая его произведения, я по достоинству оценил, насколько плодотворным был он художником. Он вытачивал скульптуры из вещей, которые находил в мусорных баках. Он говорил с вами, будто бы знал ваши тайные страхи, вытаскивал их на свет, чтобы сделать из них предмет искусства и сравнить с тем, что вы есть. Примерно то, что я делал в музыке. Я нашёл единомышленника.

Большая часть картин была написана краскопультом. От этого картины становились непроницаемыми, почти фотографической реалистичности. Он выставил немало последних работ. На одной части большой картины был изображён человеческий череп с брусьями, проходящими сквозь него, что напоминало металлические тиски. Я указал на картину Петеру: «Посмотри! «Натяни чей–то череп на себя» (Whip Some Skull on Ya). Это должно быть на обложке альбома».

Петер согласился. Мы договорились встретиться с Гигером снова следующим вечером, когда я приеду с группой. Я не думал, что они согласятся, но это произошло. Грег и Карл начали уставать от Швейцарии, им явно не хватало развлечений. С обычным циничным эгоизмом они осматривали септические камеры Гигера. Но Грегу очень понравилась изображение женского лица. Дреды волос–проволок обрамляли закрытые глаза, к знакомым губам тянулся пенис. «О, тебе нравится, — Гигер заметил интерес Грега. — Это моя жена!»

Петер Цумштег остался обговаривать детали сделки на право использования и черепа и лица на нашем новом альбоме, который теперь однозначно назывался «Brain Salad Surgery».

В студию Advsion, пока Грег трудился над микшированием, мне позвонили из офиса Manticore. Они составляли список участников и авторов альбома, и у них возникли проблемы с издательской компанией Джинастеры, Boosey and Hawkes по поводу использования «Токкаты», четвёртой части «Концерта для фортепиано». Грег начал жаловаться, что он хотел, чтобы я выяснил всё перед тем, как потратить тонну денег на запись. Приняв на себя вину, я позвонил в Boosey and Hawkes, чтобы урегулировать сложившуюся ситуацию. Если мы не сможем использовать «Токкату», мы должны записать что–то еще, оттягивая и так запаздывающий выход альбома. Издательство подтвердило, что Альберто Джинастера не хочет, чтобы его музыка была «испорчена», но дали его номер телефона в Женеве. Я позвонил, трубку взяла его жена Аурора.

— Меня зовут Кит Эмерсон, я играю в группе Emerson, Lake and Palmer. Могу ли я поговорить с вашим мужем?

— Он не говорит по–английски, — последовал краткий ответ.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил, но издатели вашего мужа в Лондоне, Boosey and Hawkes, дали мне ваш номер. Понимаете, я записал одну из его композиций, и я…

— Приезжайте в Женеву. Самолёты из Лондона летают почти каждый час. Возьмите свою запись, музыку или что там у вас.

— Ну да, но она немного…

— Вы же можете сесть в самолёт, не так ли?

— В общем, да.

— Ну и хорошо! Ждем вас завтра на обед. Я дам адрес.

Продиктовав адрес, Аурора повесила трубку.

Следующим днем мы со Стюартом сели на рейс в Женеву. Мы нашли многоэтажный дом. Вообще–то, не совсем правильно назвать его многоэтажкой, хотя большая часть послевоенных швейцарских зданий выглядит как монолит. Мы находились в богатой части Женевы, находящейся на берегу озера, где бьёт струей основная туристическая достопримечательность, гигантский фонтан. Внутри здания холодная изысканность, как собственно и сама клиническая Швейцария.

Нажав на кнопку лифта, мы поднялись на этаж, где жил Джинастера и позвонили в дверь. Служанка впустила нас внутрь и ввела в прихожую, где нас встретил маэстро Альберто Джинастера. Он выглядел совсем не так, как я ожидал. Я имею в виду, что он не имел внешне ничего общего с собственной музыкой. Он был одет в весьма консервативный костюм в тонкую полоску, напомнивший мне менеджера из банка, в котором я работал. Его жена Аурора вышла к нам, и мы прошли в столовую. Были моменты неловкого молчания, но когда служанка, одетая на традиционный манер, подала чудесную еду, Аурора переводила их историю.

Они решили поселиться в Швейцарии, потому что на родине в Аргентине ситуация ухудшилась из–за фашистов. Здесь в Швейцарии они были свободны, но тосковали. Альберто Джинастере не терпелось узнать, какого рода музыкальное трио у меня. Я попытался объяснить понятиями, которые он должен оценить. «Хотя мы ориентированы на клавишные — фортепиано, орган, синтезатор, мы не не полагаемся только на их звучание. Наоборот, иногда мы склонны к минималистским формам, с акустической гитарой, и многоголосьем. Кроме того, ударные — центр нашей сути».

Аурора перевела сказанное мужу. Он понимал, о чем речь, особенно когда упомянули синтезатор. Я понял, что он думал об установке собственной синтезаторной студии в квартире. Обед закончился, Джинастера сообщил нам через жену, что он желает услышать мою адаптацию его произведения. Я поспешно вручил ему ноты дуэта для фортепиано, от которого отталкивался. Перед тем, как включить плёнку, я указал на ноты: «Когда дойдём до этого куска, он звучит не так тихо, как вы написали, потому что… потому что так нельзя сыграть на синтезаторе. Они могут играть только одну ноту одновременно. Поэтому в этой части Карл исполнил соло».

Он отмахнулся от бумаг, и Стюарт дал ему плёнку. У него не получалось, поэтому я подошёл, чтобы помочь с бобинами. Мне никогда не было легко играть новые сочинения кому бы то ни было в первый раз. А сейчас я впервые проигрываю запись в присутствии самого композитора, и это было мучительно больно. Я уставился в окно, якобы погрузившись в созерцание. Меньше, чем через минуту, к моему ужасу, Джинастера остановил плёнку, крича «TERRIBLE!» Он перемотал ленту назад, и проиграл снова. Ну вот, всё кончено. ELP придётся записывать что–то другое, альбом снова задерживается.

Я продолжал смотреть в окно, думая, как это всё дико — звукозаписывающая компания, художники и дизайнеры, Грег и Карл — все они будут со мной. Наконец плёнка закончилась, и с хмурым выражением лица Джинастера повернулся к жене для обсуждения. Аурора повернулась ко мне.

«Альберто говорит, что вы очень талантливая группа, и ему очень понравилась ваша версия. Он говорит, что именно так должна звучать его музыка. Он свяжется с издателями и даст разрешение на выпуск». Я обрадовался и вздохнул с облегчением. Я решил рискнуть и спросил, не сможет ли маэстро написать несколько слов о моей аранжировке для обложки альбома. «Кит Эмерсон удивительным образом поймал настроение моего произведения». Все счастливо улыбались, когда мы раскланивались.

Обратно в Лондон, чтобы порадовать всех хорошей новостью, но наши проблемы ещё не закончились. Дистрибьюторам не понравился эрегированный пенис на картине Гигера. Они посчитали обложку слишком порнографической. Например, женщины, работающие в штамповочном цехе были расстроены более других, потому что ничего подобного доселе не видели. Обложку придется изменить. Грег предложил немного ретушировать пенис, и мы обратились к Гигеру, но он был категорически против. Пенис должен остаться. Мы взмолились: «Ты мог бы немного приглушить тона? Чтобы головка не была чересчур явственной?» Наконец, Гигер уступил, после того, как мы пригрозили отказаться от использования картины.

Переработанная картина прибыла через неделю. Гигер отлично справился, трансформировав пенис во вспышку яркого света. В то же время команда менеджера Ди Энтони постепенно уходила в тень.

Роуди Рокки представлял собой худшее проявление английского «роудиизма». В дороге он иногда оказывался в дальнем углу гастрольного автобуса, где размышлял о том, что мог бы превратиться в нечто более значительное, чем обыкновенное удобрение. В аэропорту, ожидая багаж, мы уже не удивлялись, увидев пьяного Рокки на конвейере для багажа. Никто не спрашивал, как он туда попал. На самом деле, пользы от него было больше, чем зубов во рту. Чувство долга Рокки иногда выходило за грани разумного. Квалификация же заслуживает отдельного упоминания.

ELP отправили техперсонал за две недели до начала американского тура, чтобы они всё там подготовили. Турне назовут Brain Salad Surgery Tour. Начинать мы должны на восточном побережье, поэтому забронировали отель во Флориде, который должен выполнить роль нашего пристанища. Для нас стало шоком узнать, что команду выселили, а бронь отменили. Нужно найти новый отель. Затем до нас начали доходить рассказы. Отдельные члены бригады попортили имущество отеля и после проведённого расследования круг виновных сузился до Рокки и его друга Ноэла. Грег мгновенно распорядился уволить обоих.

— Эй! Погоди, мы можем на минуту успокоиться и потребовать объяснений у подозреваемых? Через неделю начнётся турне, и я не знаю, как мне найти другого клавишного–пиротехника. Дай я поговорю с Рокки.

По–отечески обняв Рокки, я отвёл кроткого роуди в укромное место для разговора.

— Ну, мы немного заскучали, — так началось объяснение. Затем, чтобы хоть как–то развлечься, он раздобыл тюбик суперклея и приклеил мебель в номере к потолку. Комната стала похожа на известный аттракцион в Диснейленде. Дальше больше: он взял в кухне большую банку растворимого кофе и высыпал содержимое в бассейн.

Я убедил Грега, что его роуди, Ноэл, нёс равную ответственность, потому что это была его идея, и вообще он плохо влиял на столь чувствительную натуру. Грег на секунду задумался и принял решение. Никогда больше группа не будет селиться в один отель вместе с техперсоналом. Пусть они ломают дешевую гостиницу, а мы будем наслаждаться прелестями первого класса и соответствующего транспорта. Это стало началом отдельных лимузинов для членов группы.

Как я уже сказал, чувство долга Рокки иногда выходило за грани разумного. Вопреки своей персональной мантре «Я терпеть не могу три вещи: лейку, склейку и Грега Лейка», он поддался уговорам группы провезти в багаже запасы презервативов и средств от триппера в Канаду. Антибиотики были выписаны перед туром одним отзывчивым доктором. Мы ведь могли подхватить что–нибудь нехорошее и привести это домой к своим миссис. Иногда заглатывалась целая упаковка: обеспокоенный и мучимый чувством вины индивид по дороге домой к своей «возлюбленной» не мог и вымолвить «Привет».

Рокки, на этот раз решивший исправить ошибки прошлого, вёл исключительно здоровый образ жизни. Он взял с собой кучу витаминов и положил их рядом с резиновыми друзьями группы.

И вот бригада выстроилась в очередь к иммиграционному контролю. Дошла очередь до Рокки. Его спросили, зачем он приехал в Канаду. На работу или отдых? Поскольку у него не было разрешения на работу, он задорно ответил: «Отдыхать!»

— Вы не могли бы открыть чемодан?

Под взглядами остальных членов команды, Рокки всё больше мрачнел по мере того, как офицер добрался до презервативов. Упаковки, упаковки, сотни упаковок!

Офицер посмотрел на Рокки с выражением недоверия и восхищения. «Вы здесь зачем? Отдыхать?!»

Красный Рокки кивнул и уткнулся в грязную майку.

— Что ж, вам несомненно понадобится это! — ответил офицер, протягивая пачку витаминов.

Рокки пользовался успехом, потому что присматривал за досугом группы. У него как у роуди было больше свободы, чем у его работодателей, он мог спокойно выискивать «таланты» и удостовериться, что это прошло безнаказанно.

После концерта в Литтл Роке, штат Арканзас, маленький Рокки был доставлен в больницу, пострадав от того, что порох попал на открытую выемку. Его доставили в отделение интенсивной терапии, бесцеремонно навтыкали трубок в вены обеих рук.

В Литтл Роке жила самая прославленная групи — Конни. Очень предприимчивая девушка, во многих смыслах. У неё были визитке и стикеры, где было просто написано «Конни из Литтл Рока». Она гордилась тем, что делала минет всем от Бадди Рича до группы Kiss.

Мне требовался Рокки здоровый и целый, чтобы оставшиеся концерты прошли так же хорошо. Появилась идея. Тактичное замечание медсестры, ширма вокруг кровати — входит Конни и делает то, что у неё отлично получается.

— Он поразительно быстро выздоровел, — сказал недоверчиво доктор. — Даже чересчур быстро.

В конце 1973 года начался американский тур. Карл и я проголосовали против выпуска сингла со “Still You Turn Me On”. Синглом с «Trilogy» стала “From the Beginning”. Мы оба хотели отойти от акустических гитарных баллад и издать что–нибудь более тождественное нашему стилю. Мы предложили “Jerusalem”, но звукозаписывающая компания боялась религиозного подтекста, неприятного для других конфессий. Как покажет время, альбому «Brain Salad Surgery» не нужно никакого сингла, чтобы стать нашим самым популярным альбомом. И фраза «Welcome back my friends…» из первой части моей концептуальной пьесы “Karn Evil 9” станет нашим фирменным знаком.

В то же время я повстречался с экспертом по сценическим эффектам Бобом Маккарти. У Боба был настолько богатый опыт, простиравший от работы с рок–группами до театров и цирков. Меня привезли к его дому где–то на Лонг–Айленде. В саду позади дома стоял рояль перед шелковым экраном. К клавиатуре был прикреплен к верх ногами т–образный профиль. Вид и так был необычный, пока его жена села за рояль, пристегнула ноги и взмыла ввысь, вращаясь и рассеивая мелодии Рахманинова. Я захотел попробовать самому и договорился использовать летающий рояль на концерте в Мэдисон Сквер Гардене на Рождество, под аккомпанемент госпел–хора, поющего “Silent Night”, а в это время с потолка посыпятся снежинки.

В следующем году в Калифорнии собирались провести очень большой концерт. По общим отзывам, он должен быть больше, чем Вудсток или фестиваль на острове Уайт в семидесятом.

Рождество семьдесят третьего я встретил с семьёй у себя в поместье Стоун Хилл. Мама, папа, родственники и друзья приехали к нам. Аарон бегал, хватал вещи и швырял их в огонь. Среди них оказалась трубка дяди.

Год прошёл удачно, 1974–ый предполагался ещё более успешный. Я наконец купил родителям дом, чтобы они съехали из быстро–разваливающегося муниципального дома, а также приобрёл большой концертный рояль «Стейнвей». Фильм «ELP on Tour» был показан в канун Нового года и получил благоприятные отзывы. Кто–то заявил, что это лучший документ жизни группы на гастролях.