Катенька

Роман Козак

В 1995 году мне опять посчастливилось сыграть в пьесе любимого и знакового для меня драматурга Славомира Мрожека. На сей раз мне досталась роль Официанта в пьесе «Вдовы». Поставил спектакль мой близкий товарищ, прекрасный актёр и режиссёр Роман Козак и назвал его «Банан». Работа делалась в рамках антрепризы Козака и его жены Аллы Сигаловой.

С каждым новым погружением в мрожековскую драматургию я всё больше проникался его причудливым миром, всё больше ощущал его глубину, парадоксальность и потрясающее понимание человеческой сущности. Не знаю почему, но нам привычней полагать, что всё великое было когда-то и не с нами. Вот Шекспир, Мольер, в крайнем случае Чехов… А всё происходящее сегодня, да ещё и с нами — преходяще, сиюминутно. Это совсем не так. Уверен, что Мрожек — это навсегда, что театры будут возвращаться и возвращаться к его пьесам. То, что так уж соединились гены или звёзды правильно расположились и он оказался нашим современником, а мне выпала радость даже сыграть в Польше на фестивале его драматургии, да ещё и перед ним самим, — это никак не отменяет его величия. Просто нам повезло быть его современниками, это стоит понимать и гордиться этим.

Спектакль «Банан» мы играли с огромным энтузиазмом. Мы его любили, любили друг друга, автора, зрителей, прекрасно принимавших нас. Если бы нам кто-то намекнул тогда, что через какие-нибудь пятнадцать лет мы будем хоронить Романа Козака, мы бы засмеялись ему в лицо.

Рома был так талантлив, успешен, востребован. Его фантазия била через край. Он был так влюблён в профессию, театр, жизнь! И когда я стоял на его похоронах, то думал, что ещё один мой близкий товарищ сгорел во всепожирающем костре искусства. Ещё один человек, выбрав между искусством и жизнью первое, — надорвался. Думал я и о страшном предании, существующем в театральном мире. Дело в том, что Театр имени Пушкина, которым руководил Рома, некогда был Камерным театром гениального Таирова. После изгнания Александра Яковлевича и уничтожения театра, как повествует молва, его жена, великая актриса Алиса Коонен, не чуждая потусторонним силам, прокляла это место. Десятилетиями в театре не происходило решительно ничего. Спектакли проваливались один за другим, шли при полупустых залах. Менялись режиссёры, у которых всё прекрасно шло в других театрах, а в этом случались сплошные обломы. Никто не мог объяснить происходящее ничем, кроме присутствия некой мистики. Не помню, обсуждали мы с Ромой это преданье или нет, но сам он, конечно, не мог о нём не помнить.

С первых же спектаклей в роли главного режиссёра Пушкинского театра к Роме пришёл большой и вполне заслуженный успех. Возникла новая молва, что Козаку удалось снять проклятие с этого театра. Дальше — больше. Молва превратилась в аксиому. Зрители быстро почувствовали это. Попасть в Театр Пушкина стало престижно. В Роминых спектаклях начали активно играть популярные актёры, не связанные с труппой. Не избежал этой участи и я, сыграв в пьесе Луиджи Пиранделло «Человек, зверь и добродетель» в постановке Михаила Бычкова. А дальше случилось то, что случилось… Получается, не смог Рома снять страшное проклятье? Нам ведь не дано узнать, на что именно оно распространялось — только ли на старые стены и на рождаемое в них искусство или на судьбы самих творцов тоже. Чем иначе объяснить столь ранний и страшный уход Ромы из жизни? Ему ведь едва перевалило за пятьдесят.

А ещё я думал на похоронах Козака, что провожаю его один, без моей Катеньки и что это по-своему неплохо: как бы она страдала от его кончины! И тогда же я решил, что в память о Романе Козаке поставлю со своим новым курсом пьесу «Вдовы», по которой был сделан «Банан», и посвящу спектакль ему. В 2012 году это удалось осуществить. Мне кажется, что мои студенты смогли выполнить задуманное. Я горжусь своей и их работой, а спектаклем заинтересовался один репертуарный театр и, надеюсь, его смогут увидеть не только зрители студенческих постановок. Это было бы справедливо по отношению к покойному Роме и стало бы данью памяти о большом режиссёре и моём друге.