Казнь за разглашение

24

«Лилия Иванова! Лилия Иванова! — звенело в голове у Берестова, когда он трясся в душном метро, возвращаясь в свою ненавистную редакцию. — Лилия Иванова! Лилечка… Не может быть! Мало ли в Москве Ивановых?

Лилечка была сожительницей этого пьянчужки Климентьева? Невообразимый бред! Нелепое совпадение. Тогда она была ещё школьницей. Совсем девочкой. Юное дуновение ветерка… Впрочем, — Берестов растерянно вгляделся в свое отражение — ну и лопух же отразился в этом черном, пыльном стекле! — уже не школьница. Если в восемьдесят девятом ей было тринадцать, то в девяносто четвертом все восемнадцать. А ведь Климентьева говорила, что сожительнице её сына было восемнадцать. Да нет же, нет! Преувеличила. Точнее, преуменьшила, чтобы подчеркнуть борзость молодых, да ранних. Та была челночница — грубая прожженная чувиха с обветренным лицом и мужицкими плечами, на которых висело минимум по две сумки».

Берестов даже рассмеялся, представив Лилечку с четырьмя полосатыми сумками на плечах и катящейся впереди тележкой.

Уф! Даже в жар кинуло. Нервишки надо лечить. Челночниц Берестов видел. Они все на одну морду. Ни одна из них не имела таких синих глазок и тонких белых ручек.

Однако через несколько минут эти гнусные назойливые мыслишки опять облепили больную голову журналиста. А ведь Лилечка сама говорила, что в девяносто четвертом была в Варшаве. И сожительница Климентьева в девяносто четвертом была в Варшаве. Совпадение? Впрочем, ещё неизвестно, была ли сожительница Климентьева в Варшаве. Может, она была в Люблине или Белостоке? К тому же где это видано, чтобы челночницы ходили по музеям. По рынкам — другое дело. Но по музеям — это уже слишком.

Берестов стер с лица пот и снова вгляделся в свое отражение. На этот раз оно выглядело менее олу хоподобным, но все равно не орлом. «Ну и придурок же я, — криво усмехнулся Берестов. — Только мое больное воображение могло вплести в эту историю Лилечку». Замотался! Пора на отдых. В глушь, в провинцию, в Саратов! А лучше в Лондон… Нет-нет, она слишком юна и слишком чиста, чтобы быть замешанной в эту грязную историю.

Но упрямые мысли опять лезли в голову, не позволяя спокойно вздремнуть, как остальным пассажирам вагона. А ведь Лилечка — боже мой! Берестов даже похолодел — сама сказала в «Тибете», что друзья её спивались, мужей она выгоняла, а сожители… умирали.

От этой мысли в голове образовался вакуум. Внутренний оппонент никак не отреагировал на абсурдность этого факта. Напротив, следом всплыли вчерашние слова Авекяна: «Я тебя с базара вытащил». И вдруг Берестова прострелило. Насквозь.

Ее друг, кавказец, разъезжающий на белой «Волге». И Авекян ездит на белой «Волге». Водитель кавказца долговязый и белобрысый. И Андрей, водитель Авекяна, долговязый и белобрысый. И ходит в кроссовках. А Авекян всегда в туфлях на высоких каблуках, чтобы казаться выше.

Столько совпадений сразу назвать случайными можно было только с большого бодуна. Как это ни дико звучало, но все нити тянулись к Лилечке. Да ещё поезд тащился как черепаха.

Берестов устало подумал, что, в принципе, он так мало знает Лилечку. Точнее сказать, вообще ничего о ней не знает. Когда Леонид полгода назад пришел в эту газету, Лилечка уже работала. Но у Берестова возникло впечатление, что она работала недавно и что у неё с Авекяном довольно натянутые отношения. Во всяком случае, не похоже, что они знакомы много лет. Ну да, конечно! Если рассуждать логически, она в газете не более года. Ведь до этого Иванова училась в университете.

Берестов закрыл глаза и со стоном замотал головой.

Нечего ломать голову. Сейчас он приедет и спросит у Лилечки прямо: была она сожительницей Климентьева? И еще: как давно она знает Авекяна? Конечно, девушка может поднять его на смех, но это не смертельно. Это даже прекрасно. Тогда подозрения отпадут. Хуже, если она замкнется, как тогда в «Тибете».

И вдруг Берестова прострелило повторно: так вот почему в ресторане у неё испортилось настроение: конечно же, не от тибетского вина, а от того, что она услышала фамилию своего бывшего сожителя. Ведь Леонид ей в ту минуту говорил, что раскручивает убийство шестилетней давности. А ведь точно! И Авекян на следующий день категорически запретил заниматься раскруткой этого убийства… Что же получается? Выходит… это Авекян со своим водителем Андреем грохнули сожителя Ивановой?

В это время поезд, наконец, подкатил к «Китай-городу». Людской поток поплыл из вагона, а Берестов со стеклянными глазами врос в сиденье… Черт! Она любовница Авекяна…

В области сердца что-то оборвалось и провалилось. Перед глазами возникли какие-то плавающие искры. Стало совсем душно.

Лилечка любовница Авекяна? Вот это раскрутил на свою голову! Лилечка… Черт! А может быть, даже она и разработала сценарий убийства своего сожителя. Но зачем? Ясное дело, зачем: чтобы завладеть квартирой.

Эх! Шерлок Холмс хренов! Две недели раскручивал это дело — и ни разу не пришло в голову поинтересоваться: а кто же теперь живет в квартире убитого?

Берестов поднялся и вышел из вагона. Сейчас он зайдет в редакцию и посмотрит Лилечке в глаза… Только посмотрит, и все станет ясно.

Однако Лилечки в редакции не было. Она укатила на интервью. Авекяна тоже не было. Он уехал по своим делам. Сделалось совсем грустно. Берестов вспомнил, что так бывало довольно часто, когда и Авекян, и Лилечка отлучались одновременно: она на интервью, а он по делам. Водителя тоже на месте не было. Да и не могло быть. Он и повез Авекяна.

Берестов угрюмо обошел редакцию, зашел в компьютерный цех, к корректорам, заглянул на лестницу, которая ещё хранила запах духов Лилечки, наконец подошел к секретарше Оле.

— Послушай, — сказал он тихо, — ты давно здесь работаешь?

— Около года, — ответила Оля, хлопая смеющимися глазами.

— А кто здесь работает давно?

— Откуда я знаю, — пожала плечами Оля. — Топоров, наверно.

— А когда ты пришла, Иванова уже работала?

— Какие вы странные вопросы задаете, Леонид Александрович, — сощурила глазки Оля. — О чем вы думаете? Вам материалы надо сдавать! Вы вообще от рук отбились…

— От твоих, что ли? — усмехнулся Берестов.

— От моих бы вы не отбились, — закатила глазки Оля.

Берестов развернулся и отправился в свой отдел.

— Она пришла после меня, — крикнула вслед секретарша.

Однако это ничего не значило. Они могли встречаться и до этого. Он мог её содержать, снимать ей квартиру. Кстати, нужно все-таки выяснить: кто живет в квартире убитого?

Берестов набрал номер телефона Климентьевой, но её не оказалось дома. Он позвонил полковнику Григорьеву, но тот отправился на совещание. Леонид попросил позвать капитан Батурина, но и он был на выезде. Дьявольщина! У кого же узнать?

Немного поразмыслив, журналист решил позвонить редактору газеты «Версия».

— Я хочу предложить вам одну детективную историю, — сказал он приглушенным голосом. И в трех словах обрисовал картину странной гибели Алексея Климентьева, делая акцент на показания инвалидки и на то, что следственная группа остановилась только на самой неправдоподобной версии.

— Интересно, — хмыкнул в ответ редактор. — И вы можете представить документальное свидетельство, что вскрытие делалось на третий день?

— Могу! — не моргнув, соврал Берестов.

— Тогда несите!

Берестов включил компьютер и жирным шрифтом набрал заголовок: «Сердечная недостаточность от недостаточности фактов», а ниже мелким курсивом добавил: «Врач терапевт шесть лет добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына».

В голове Берестова тут же созрела структура будущей статьи злопыхательного толка. Упор в ней будет сделан на полное равнодушие правоохранительных органов к бытовым преступлениям. Сегодня им лень расследовать убийство, а завтра они закроют глаза на беспредел, который воцарится в стране от их равнодушия. Насчет беспредела лучше перебрать, чем недобрать. Но стоп! А действительно ли это было убийство?

Берестов по привычке поскреб ногтем висок и уставился в окно. Что это с ним? Впервые за две недели Леонида одолели сомнения. Почему, черт возьми? Да потому, что в это дело замешана Лилечка. «Эх, Лилечка-Лилечка, да как же тебя угораздило?» Но к черту сантименты! Журналист он или кисейная барышня?

Берестов решительно сорвал трубку и набрал номер сотового Калмыкова.

— Я слушаю, — отозвался Толик.

— Привет, старик, это я! Хочу проконсультироваться насчет техники убийства. Постараюсь быть кратким, как Цезарь.

— Ты ещё занимаешься этим грязным делом? Сочувствую.

— Не надо сочувствий! Лучше скажи, можно ли укокошить так, чтобы потом ни одна медэкспертиза не определила. Причем чтобы создалась иллюзия, что человек скопытился, ну… скажем, от острой сердечной недостаточности…

— Это элементарно, Ватсон! Всего два кубика одного препарата (какого именно — я тебе сказать по телефону не могу, это неприлично) — и через десять минут человек тихо и культурно отбывает в лучший мир. У него даже остается время подумать о вечном, исповедаться и попрощаться с родственниками.

— А также застелить свежую постель, побриться и принять ванну…

— Совершенно верно, и выпить чашечку кофе. Этот препарат блокирует сердце и растворяется в организме почти бесследно.

— Что значит почти? Его можно выявить?

— Выявить можно все. Но обычно не выявляют. Нужна специальная аппаратура. Я даже затрудняюсь сказать, есть ли она в Москве. Так что бери на вооружение, старик, и пользуйся достижением цивилизации! Но есть, конечно, и недостатки. Препарат должен закачиваться в вену. После укола на сгибе локтя остается небольшая припухлость.

— Сколько дней?

— Откуда я знаю! Наверное, до первых признаков разложения.

— Скажи… этот препарат можно достать свободно?

— Старик, да ты никак собрался кого-то укокошить! Ну-ну… Так вот, в аптеке тебе, разумеется, этот препарат не продадут, а за углом аптеки за большие деньги купить, наверное, можно. Сейчас все можно за большие деньги. А когда-то этот препарат был только у спецслужб. Сейчас он есть у всех бандитов.

— Бандитам-то он зачем? Они все больше предпочитают гранаты.

— Бандитов попрошу не обижать. Их много, и они разные! Скажу тебе, среди них встречаются индивидуумы весьма изощренного ума.

— Ты встречал?

— Неоднократно.

— Тогда будь здоров!

— Всегда здоров!

Берестов положил трубку и криво усмехнулся. В это время в отдел заглянула Оля.

— Как ты думаешь, — спросил у неё Берестов, — Авекян может попасть иглой в вену?

Оля расширила глаза и ответила:

— Думаю, только в попу.

Берестов полистал записную книжку и внезапно наткнулся на запись: «Понятая Анна (стерва и пьяница), Большая Дорогомиловская, дом 73, кв. 96».

Самое время съездить к ней. Заодно и узнать, кто сейчас обитает в квартире убитого. Вполне возможно, что в ней он сейчас накроет Лилечку с Авекяном.

Берестов выключил компьютер и направился к выходу. Однако вернулся, взял со стола последний номер газеты и подумал, что дороги не будет.

День был пасмурный и душный. В метро можно было грохнуться в обморок от прорвы потного народа и какой-то болезненной духоты. К тому же людей набилось в вагон, как сардин в консервную банку. Выйдя на поверхность, Берестов не получил облегчения. В сомнамбулическом состоянии он нашел нужный дом, подъезд и поднялся на одиннадцатый этаж. Когда он звонил в квартиру этой стерве и пьянице, его слегка поташнивало.

Однако дверь открыла приличная и весьма опрятная женщина лет шестидесяти, в цветном японском халате. Взгляд её был ясным, лицо светлое, волосы с благородной сединой.

— Скажите, Анна живет здесь? — вежливо спросил Берестов, невольно выпрямляясь и подавляя в себе сонливость.

— Я Анна Владимировна, — ответила женщина, внимательно всматриваясь в гостя.

На стерву и пьяницу она была похожа мало, однако внешний облик бывает так обманчив.

— Я журналист газеты «Московские вести», — натянул улыбку Берестов, вытягивая из кармана удостоверение. — Пишу про криминал. В данный момент расследую обстоятельства гибели вашего соседа Алексея Климентьева…

— Это с двенадцатого этажа? — спросила Анна Владимировна.

— Совершенно верно! — обрадовался Берестов.

— Но прошло уже столько лет, — покачала головой женщина.

— Что поделаешь… — развел руками Берестов. — Дело до сих пор не завершено. И уголовное дело по убийству не возбуждено.

На убийство она среагировала довольно спокойно. И это понравилось Берестову. Анна Владимировна строго взглянула в глаза журналисту и спросила:

— Что вы хотите от меня?

— Я хочу задать вам несколько вопросов. Мне сказали, что вы были понятой.

— Да, я была понятой, — подтвердила Анна Владимировна и, наконец, пригласила в квартиру.

— Я долго не задержу, — предупредил Берестов, проходя в чистую комнату, где не наблюдалось никаких следов стервозности и пьянства. Давайте сразу и начнем.

Хозяйка села на диван, сложила лодочкой руки и приготовилась внимательно слушать. «Наверное, была учительницей», — почему-то мелькнуло в голове у журналиста.

— Расскажите, как вас пригласили в квартиру убитого?

— Ну как… Сижу, смотрю телевизор. Слышу звонок. Открываю — два милиционера. Они мне говорят, что этажом выше убили человека и что они хотели бы, чтобы я была понятой. Время было около десяти. Я было отказалась, но они сказали, что из соседей им больше никто не открыл. Почти весь подъезд разговаривал с ними через двери, и все наотрез отказались быть понятыми. «Ну раз больше некому, придется мне, — подумала я. — Кому-то ведь надо быть свидетелем». Я оделась и пошла наверх. Там у двери уже стояли люди в штатском и мать убитого — Зинаида Петровна, так, кажется, её звали. Вторым свидетелем вызвался быть сосед с двенадцатого этажа, Алексей Леонидович. Пенсионер. Ну милиционеры открывают дверь, и мы проходим. На полу видим кровь.

— Много крови?

— Да нет, не очень. Крови, как от порезанного пальца. Словом, крови немного. Мы осторожно через неё переступаем, сердце, естественно, у меня екает, и идем первым делом на кухню. Кухня как кухня. Никаких следов беспорядка нет. Только табуретка лежит на полу. А на столе стоят три бокала. Два пустых — было видно, что из них недавно пили, а третий — с коньяком, не тронутый. Ну и запах, естественно, сивушный на всю кухню. Под столом стоит недопитая бутылка коньяка.

— Что менты при этом говорили?

— Да ничего не говорили. Фиксировали все в протоколе да снимали отпечатки пальцев с бокалов. Затем мы направились в другую комнату. Там было все чин чинарем, чистота и порядок. Были мы в ней недолго. После чего направились в спальню. Там-то в разобранной постели и лежал Алеша. Причем как будто спал. Я так и подумала, ну спит человек, а мы тут табуном ходим. Он был во всем белом, такой чистенький, причесанный. Руки поверх одеяла. Постельное белье индийское, дорогое, как будто на смерть купленное. А лицо его было такое спокойное-спокойное…

— Говорят, на лбу колотые раны?

— Две запекшиеся царапины. Одна против другой. Такие аккуратненькие. В спальне тоже все было довольно аккуратненько, только на полу валялась целлофановая упаковка от новой постели. Видать, перед тем как лечь, застелил новую постель. Ну милиционеры зафиксировали в протоколе и этот факт. Затем врач начал его осматривать. Долго осматривал. Поднимал ему веки, заглядывал в рот, наконец закатал покойному рукав и позвал следователя. Показывает ему что-то на сгибе локтя. Тот кивает и говорит «Я так и знал». Тут подходит ещё один оперативник, смотрит на руку и тоже понимающе кивает. Потом спрашивает у врача: «Сам он или помогли?» А врач говорит: «Естественно, помогли, видно же, что руки закручивали. Вспухло с пуговицу». И показывает на сгиб руки. Я приглядывалась, но ничего не разглядела. Далеко стояла. А поближе подойти побоялась.

Анна Владимировна замолчала, напрягла лоб, припоминая подробности, после чего продолжила:

— Потом оперативники занялись дверью в прихожей. Она была снята с петель и прислонена к стене. Они её крутили, вертели, чего-то вынюхивали, снимали отпечатки пальцев. И все пожимали плечами, и все удивлялись: «Зачем понадобилось снимать её с петель?» Ну протокол составили и уже протянули было нам на подпись, как вдруг заходит ещё какой-то мужчина в штатском, видимо главный. Спрашивает: «Ну что тут у вас?» — «Да, похоже, убийство», отвечает ему врач. «Хорошо!» — говорит этот главный. И начинает так лениво, не спеша осматривать квартиру. Сходил на кухню, в комнату. Заглянул в ванную, в туалет, так же вальяжно направился в спальню. И вдруг выходит оттуда пунцовый с шальными глазами. Вырвал, значит, из рук лейтенанта протокол и коротко скомандовал: «Все за мной!» Оперативники ушли на кухню, остались только мы втроем: я, Алексей Леонидович и мать убитого, Зинаида Петровна. Та вообще ничего не замечала. Сидела на стуле и плакала. Ушли, значит, оперативники на кухню и стали о чем-то совещаться. Долго шептались. Потом выходят с кухни все раскрасневшиеся, озабоченные. И лейтенант нам говорит: «Устали? Ничего! Сейчас протокол подпишете и свободны». Потом опять повели нас в спальню. Опять чего-то фиксировали. И врач сказал: «Посмотрите, какой бледный. Это все-таки от сердца. Острая сердечная недостаточность, я думаю. Впрочем, точно будет ясно после экспертизы». Потом, наконец, в протоколе что-то дописали или переписали, уже не помню, три раза перечитали. А начальник, тот каждую минуту вырывал протокол и все читал, читал. И только после этого дали нам подписать и отпустили. Пришла домой, был уже третий час. Устала. И все ругала себя: зачем согласилось быть понятой? Больше — ни за что.

— Спасибо за подробный рассказ, — улыбнулся Берестов. — Какая у вас прекрасная память. Шесть лет помните все детали и слово в слово то, о чем говорили оперативники.

— Это у меня профессиональная память, — улыбнулась Анна Владимировна. — Я преподаватель иностранных языков: английского, французского и испанского.

Берестов, который знал только английский, и то через пень-колоду, проникся к Анне Владимировне большим уважением. «И у такой женщины нет даже телефона? — мелькнуло в голове. И ещё мелькнуло: — Почему Климентьева назвала её стервой и пьяницей и почему не советовала общаться к ней? А ведь она как раз и внесла относительную ясность в это запутанное дело».

— Скажите, а что это за человек был, Алексей Климентьев? — спросил Берестов.

— Человек как человек! — пожала плечами Анна Владимировна. — Вежливый, интеллигентный. Правда, немного замкнутый.

— Говорят, он пил?

— Нет! Это вранье. Ничего он не пил. Ну, может, пил, как все, по праздниками, но не злоупотреблял. Во всяком случае, пьяным я его никогда не видела.

— А где он работал?

— Этого не знаю.

— А где у него семья?

— Тоже не знаю. В последний год он жил с одной молоденькой девушкой. Совсем юной! Можно сказать, девочкой, которой еще, наверное, и восемнадцати не было. Ну жил и жил. Никому не мешал. Собирался, кажется, жениться. Она была откуда-то из провинции и, говорят, торговала на рынке. Я точно не знаю. Знаю только, по слухам, что она во время убийства Алексея была в Польше.

— Вы её видели?

— Конечно, видела. Общительная девушка. Звать Лилией. Куда она потом делась, не знаю.

— А в той квартире кто сейчас живет?

— Как кто? Его мать живет. Зинаида Петровна. Это её квартира. Алексей свою квартиру оставил бывшей семье. Жене и сыну.

— Выходит, у Зинаиды Петровны две квартиры? — удивился Берестов.

— Почему две? — в свою очередь удивилась Анна Владимировна. — Хотя я не знаю. И знать ничего не хочу. Она вообще престранный человек. Все у неё не как у людей.

В голосе хозяйки послышалось раздражение. Берестов затаил дыхание.

— А в чем выражается её странность?

Анна Владимировна нахмурилась и неодобрительно покачала головой.

— Я её знаю давно. Мы с ней вместе учились в педагогическом. Так что первое высшее образование она получала вместе со мной.

— А у неё не одно высшее образование?

— Как минимум три, — хмыкнула Анна Владимировна. — После педагогического она закончила медицинский и ГИТИС. Но в театре никогда не играла.

— Почему?

— Это вы у неё спросите. — Анна Владимировна покачала головой. — Ох уж эта Абдурахманова! Вечно у неё какие-то фантазии, какие-то идеи, какие-то грандиозные планы, какие-то жертвы во имя спасения человечества. Я не знаю!

— Какая Абдурахманова? — удивился Берестов.

— Ну первая фамилия Климентьевой.

— До замужества? — догадался Берестов.

— Да нет, не до замужества. В том-то и дело, что замужем она никогда не была. Просто в одно прекрасное время она взяла и сменила имя, фамилию и отчество.

— Зачем? — поднял брови Берестов.

— Вот и я её спрашивала: «Зачем»? А она: «По советским законам, имею право выбрать любую фамилию, имя с отчеством и национальность!» Но это ещё цветочки. Потом она изменила и свою внешность. Сделала пластическую операцию и стала второй Дорониной. Я её едва узнала, когда потом встретила. Так получается, что жизнь нас почему-то всегда сталкивает. Кстати, у меня есть фотография нашего курса, я сейчас её вам покажу. Интересно, узнаете вы нынешнюю Зинаиду Петровну или нет?

Анна Владимировна порылась в шкафу и извлекла оттуда старенький потертый альбом.

— Вот смотрите, где тут она? — засмеялась Анна Владимировна, раскрывая альбом на середине.

Берестов долго вглядывался в студентов-шестидесятников, уверенно и умно глядящих на своих потомков, но не обнаружил и близко похожей на Зинаиду Петровну.

— Вот она! — ткнула пальцем Анна Владимировна.

С фотографии на Леонида смотрела черненькая востроглазая татарочка.

— Чудеса! — прошептал он изумленно.

— Вот и я говорю, чудеса! — вторила Анна Владимировна. — Чудеса, чудеса! А потом она переехала в этот дом. Я вам говорила, что нас всегда сталкивает судьба. Если бы она сама ко мне не подошла, я бы её не узнала. Во-первых, она категорически запретила называть себя старым именем Венерой. А новым — только по имени-отчеству. Так, мол, требуется Родине. А потом вдруг стала пить. Да так сильно, что я думала — все! Ей кранты! Причем как напьется, так начинает: «Я боец невидимого фронта. Нужно пробуждать нацию! Скоро я стану символом нации!» И все в том же духе. Но потом, слава богу, её вылечили. Ну а как сын её погиб, думала все, дурь у неё прошла. Оказывается, нет! Теперь она дурит иначе!

— Как же? — улыбнулся Берестов.

— Инопланетяне! На днях я прочла целую полосу про инопланетян в её квартире. С фотографиями.

— Вам не показалось странным, что она живет в одной квартире, а инопланетяне появляются в другой! И тоже в ее!

— А ведь точно! — всплеснула руками Анна Владимировна. — В статье написано про однокомнатную квартиру. Так у неё две квартиры и обе на Большой Дорогомиловской?

— И обе на двенадцатом этаже!

— Вот уж действительно непредсказуемая женщина, — засмеялась Анна Владимировна.

Берестов направился к выходу. Однако на пороге замялся:

— И вот ещё что, Анна Владимировна. В той газете, в которой вы читали про инопланетян, не показалось ли вам знакомым ещё одно лицо?

— Да вроде бы нет! — пожала плечами хозяйка.

Берестов достал из сумки газету и открыл московскую страницу новостей, которую вела Лилечка. Над рубрикой было её улыбающееся лицо.

Анна Петровна, сдвинув брови, долго всматривалась и вдруг расплылась в широкой улыбке.

— Да это же Лилия, бывшая невеста покойного.