Казнь за разглашение

6

На следующий день Леонид с утра поехал на Большую Дорогомиловскую. На этот раз, переступив порог квартиры Зинаиды Петровны, он с удивлением отметил, что в ней чистота и порядок. Полы в прихожей блестят, и ноги не спотыкаются о сапоги, коробки и целлофановые пакеты. Туфли и тапочки аккуратно сложены в ящик из-под обуви. И сама Климентьева сияет как начищенный самовар.

— Проходите в комнату и, ради бога, не снимайте обувь, — произнесла она и отправилась на кухню, из которой доносился аромат печеной курицы.

Берестов не нашел тапочек, в носках прошел к комнату и присел на краешек дивана. На журнальном столике стояли хрустальная ваза с фруктами и два высоких бокала. Он осмотрелся и не нашел ни малейших признаков вчерашнего бардака. Все было вычищено, выскоблено и протерто благоухающей полиролью. «Просто метаморфоза», — мелькнуло в голове у Берестова, и он, покосившись на портрет парня в черной рамке, начал рассматривать развешенные на стене фотографии.

Самая большая бросалась в глаза: праздничный банкетный стол, а вокруг него известные актеры: Тихонов, Броневой, Куравлев, Плятт, Доронина. Среди актерской братии Берестов узнал и космонавтов: Коваленко и Берегового.

«Странная, однако, компания», — мелькнуло в голове журналиста. Он даже поднялся с дивана чтобы лучше рассмотреть явно любительское фото. Но в ту же секунду услышал за спиной голос Зинаиды Петровны:

— Это презентация фильма «Семнадцать мгновений весны». Проходила она у нас в Звездном городке. Видите, там все, кто снимался в этом фильме: Рина Зеленая, Тихонов, Визбор.

Климентьева в одной руке держала огромную миску с салатом, в другой плетеную корзиночку с хлебом.

«Это ещё зачем?» — неприятно чиркнуло в мозгах у Берестова, однако вслух он произнес:

— А какое отношение к этому фильму имеет Татьяна Доронина?

Хозяйка мило улыбнулась.

— Это не Доронина. Это я!

Берестов не нашелся, что ответить. Он присел на диван и полез в сумку за диктофоном.

— А как вы попали в Звездный городок?

— Я же вам говорила, что работала в летной больнице.

— Вы имеете в виду больницу космонавтов?

— Верно!

Берестов присвистнул и наконец извлек из сумки свой обшарпанный, но всегда безотказный диктофон.

— Приступим?

— Подождите, буквально через пять минут будет готова курица. Сейчас мы с вами закусим. А пока вот, открывайте!

Зинаида Петровна достала из шкафа бутылку армянского коньяка и, поставив перед Леонидом, мгновенно исчезла.

— Вообще-то я сыт! — крикнул он вслед, но она не ответила.

Нельзя сказать, что Берестов не любил халявы. Но в данном случае она показалась ему несколько неуместной. Он поднялся с дивана и направился в кухню. Она была ослепительно чиста и просторна, не то что вчера — ни пройти, ни проехать. У плиты хлопотала хозяйка, а посередине не было никакого стола с перевернутым телевизором. Он посмотрел на потолок и вместо медной, громоздкой с пятью рогами люстры узрел круглый легкий плафон под матовым стеклом.

«Чудеса», — подумал он и спросил:

— Скажите, у вас есть ещё дети?

Улыбка моментально сошла с лица Зинаиды Петровны. Она выключила духовку и, кашлянув, произнесла:

— Он был у меня единственным.

Берестов немного помолчал, после чего спросил, неловко переступив с ноги на ногу:

— Убийство произошло в этой квартире?

— У сына была своя квартира, — ответила Зинаида Петровна. — Она находится на этой же улице через три дома.

— И тоже на двенадцатом этаже?

Зинаида Петровна метнула в журналиста удивленный взгляд и снова склонилась над духовкой.

— Да, на двенадцатом. Откуда вы знаете?

— Я не знаю. Просто так ляпнул…

Она открыла духовку, и оттуда повалили ароматные клубы пара. Лик хозяйки просветлел.

— Ну вот и курица готова. Мойте руки и садитесь за стол.

Берестов не стал перечить, догадываясь, что это только отнимет время. Все равно эта баба заставит сесть за стол и съесть половину курицы.

Он покорно вошел в ванную, после чего не в очень хорошем настроении сел на диван у журнального столика и сразу же, по настоянию хозяйки, принялся откупоривать бутылку коньяка. Ее радушное гостеприимство журналисту не нравилось.

Тем не менее, когда коньяк был разлит по бокалам, салат разложен по тарелкам, а курица после некоторой суеты разорвана на две части, Берестов, проглотив слюну и незаметно включив диктофон, сказал:

— Ну давайте начнем по порядку. Как же все это случилось с вашим сыном?

— Сначала давайте выпьем. Выпьем и закусим. А потом… Потом все остальное.

Зинаида Петровна маленькими глоточками брезгливо опустошила содержимое своего бокала, перевела дух и, ничем не закусив, начала рассказывать, да так быстро и гладко, будто заранее заучила наизусть:

— Почти весь день шестого марта девяносто четвертого года я провела с сыном. А седьмого марта вечером он был убит. Накануне я ушла от него в первом часу ночи. Я последняя, кто видел его живым. Он был весел, здоров, спокоен. Словом, все, как всегда. Я могла у него заночевать, но седьмого числа должна была прилететь его сожительница из Польши…

— То есть официально он женат не был?

— Со своей женой он был в разводе. А в это время жил с одной восемнадцатилетней челночницей из Нижнего Тагила. Ну из тех: молодых, да хватких.

— А сколько лет было вашему сыну?

— Ему было тридцать два года. Так вот, его сожительница должна была на следующий день прилететь из Польши. Она туда ездила за товаром. Но почему-то в назначенный день не прилетела! Такое случилось в первый раз. В первый и последний. До этого она всегда в половине шестого уже подъезжала к дому. Судите сами: самолет из Варшавы прилетает в шестнадцать. В аэропорту её всегда встречал друг, кавказец. Он помогал ей разгружать товар, а потом вез домой. В половине седьмого она садилась в лифт, а в этот раз… Она не приехала.

— Почему?

— Ну якобы в Польше бастовали авиалинии и она из-за этого вместо седьмого марта прилетела четырнадцатого. Ну, бастовали — не бастовали, не знаю…

— Извините, а что это за друг, кавказец?

— Этого сказать я тоже не могу. Знаю только одно, что он её всегда забирал из аэропорта и что они обтяпывали какие-то делишки. Еще до знакомства с моим сыном. Так вот, на следующий день я звоню сыну в три часа — телефон занят. Звоню в четыре — телефон занят. Звоню в половине шестого длинные гудки, трубку никто не берет. Ну, думаю, может, он вышел к подъезду её встретить. Звоню в шесть — опять длинные гудки. Часов до девяти больше не звонила. И вдруг меня охватывает тревога. Я опять звоню и снова слышу длинные гудки. Тут сердце мое почему-то обрывается, я — к нему, хотя у меня нет никакого желания встречаться с его сожительницей. Подхожу к дому и вижу, что в спальне горит свет. Поднимаюсь на лифте, звоню в квартиру никто не открывает. Отпираю дверь (ключи у меня были), толкаю вторую дверь, и она падает на пол. Оказывается, дверь была снята с петель, перевернута и прислонена к косяку. Включаю свет и вижу на полу кровь, которая тянется из кухни в спальню. Вбегаю в спальню и вижу сына, бледного, неподвижно лежащего на разобранной кровати. На лбу две резаные раны. Как потом выяснилось, он уже был мертвым около двух часов. Самое потрясающее то, что он был переодет в новое белоснежное белье, а старое — брошено в ванной. Кровать была также застелена комплектом нового постельного белья. Как будто он предчувствовал свою смерть и приготовился её встретить во всем чистом. На кухонном столе стояла недопитая бутылка коньяка и рядом — три рюмки. Под столом — пустая бутылка водки. Очевидно, что они пили втро ем. Я тут же вызвала «скорую помощь» и милицию. Милиция подъехала раньше. Они пригласили понятых и составили протокол. Что это убийство — ни у кого сомнения не было. Когда эксперты закончили работу, они ушли на кухню и долго о чем-то шептались. Я не придала этому значения. Мне было не до того. После чего они ушли. Но минут через пятнадцать возвращается один из них и говорит: «Во что бы то ни стало добейтесь возбуждения уголовного дела».

— Разве уголовное дело об убийстве не возбуждается автоматически? спросил Берестов, думая о своем.

— И я так думала. Поэтому не совсем поняла, что он имеет в виду. Я была в состоянии шока. Смысл его слов дошел до меня через несколько дней, когда медицинская экспертиза вынесла заключение: «Умер от сердечной недостаточности».

— Как это может быть, если составлен протокол с понятыми, в котором зафиксировано, что у погибшего резаные раны? — нахмурился журналист.

— Сама поражаюсь! По поводу же резаных ран мне в милиции сказали: «Мало ли кто чем по пьянке режется. Не раны причина его смерти». Ну а смерть от сердечной недостаточности — это полный бред! Я читала заключение. Там нелепица на нелепице.

— Я не понял: вы писали заявление в милицию с требованием возбудить уголовное дело по факту убийства?

— Первые полгода не писала. Наивно думала, что дело возбудят автоматически. Как вы сказали…. Потом написала на имя начальника нашего отделения милиции и хотела вручить ему это письмо лично в руки. Мы с ним созвонились и договорились встретиться. Но каждый раз, когда я собиралась к нему приехать, у него либо находились какие-то срочные дела, либо он улетал в командировку. Словом, встретились мы с ним только через восемь месяцев. Пришла я к нему в кабинет, изложила все факты: и то, что на столе было три рюмки, и что дверь с петель была снята, и что, как врач, я вижу противоречия в заключении экспертизы. Потратила на это часа полтора, а он мне вдруг говорит, что не может принять моего заявления. Убийство не в их компетенции. И тут неожиданно поворачивается кресло, которое стояло ко мне спиной, и в нем я вижу мужчину. Мужчина представляется мне районным прокурором. Он, оказывается, все полтора часа внимательно слушал наш разговор. И он мне говорит: «Ну если вы так настаиваете, Зинаида Петровна, напишите заявление о возбуждении уголовного дела по факту убийства в районную прокуратуру и принесите его мне. И поскольку все уже в прошлом сделайте это через месяц. Мне так удобнее». То ли он уезжал на какое-то совещание в Петербург, то ли ещё куда-то. Словом, в тот момент ему было не до меня.

— Но через месяц вы с ним встретились?

— Нет, — вздохнула Зинаида Петровна. — Говорила же я вам, что на меня сыплются несчастье за несчастьем. Через три дня я попала в аварию и загремела в больницу с трещиной в позвоночнике. Провалялась десять месяцев. Потом, когда выписали, полгода была на больничном. Из дома почти не выходила. Словом, мне было не до заявления. Когда я, наконец, поправилась и написала в районную прокуратуру, мне ответили, что возбудить уголовное дело не представляется возможным, поскольку материалы по этому делу утеряны.

— Как это утеряны? — поднял брови Берестов.

— А вот так: утеряны, и все! Я, конечно, после этого писала в городскую прокуратуру, затем в Генеральную, наконец, депутату Мосгордумы Владимиру Гонееву — всегда получала один и тот же ответ: все утеряно, люди — наказаны, а возбудить уголовное дело не представляется возможным.

— Просто детектив какой-то! Ответы из прокуратуры у вас есть?

Зинаида Петровна достала из шкафчика четыре казенных конверта без марок и подала журналисту.

— С них можно снять ксерокопию?

— Ради бога!

Берестов торопливо спрятал конверты в сумку, виновато улыбнулся и выключил диктофон.

— Заключение экспертизы тоже утрачено? — спросил он деловито, но Зинаида Петровна ответить не успела. У журналиста зазвонил сотовый.

— Леня, ты где? — услышал Берестов голос Топорова, поднеся телефон к уху.

— Раскручиваю криминал. Мы вчера с тобой говорили.

— Срочно в редакцию! Ты нужен.

Берестов сунул телефон в карман и стал вылезать из-за столика.

— Вы уже уходите? — забеспокоилась Зинаида Петровна.

— Мне пора! Я вам ещё позвоню.

— Ну вы же ничего не съели. Выпейте хотя бы рюмку коньяку!