— Ну, наконец-то вернулся, — такими словами встретил Яна Штефан Каган, когда тот спустя два месяца появился на работе, побледневший и худой больше прежнего. Тем не менее Ян чувствовал себя окрепшим, более уверенным в себе, отчетливее сознавал, как поступать. Оставаясь наедине со своими мыслями в пустой белой палате, он убедил себя, что не одинок в своем упрямстве, конечно же, у него есть единомышленники, и всем им важно чувствовать рядом локоть, поддержку, участие. Это важно не только ему, в этом счастье их всех!..
— Вернулся, — кивнул Ян. — Думал, вовеки не вырвусь из этой больницы. Все же отпустили. После долгих просьб, под расписку, но отпустили-таки.
— Ну и прекрасно, — с облегчением сказал Каган. — Теперь я смогу уйти.
— Уйти?
— Мое заявление об уходе на пенсию приняли, — объяснил шеф, и глаза его странно блеснули.
— Ты подал его добровольно?
— Дочь у меня взрослая, — продолжал Каган. — Проживу на пенсию. Время от времени буду где-нибудь работать. Не ради денег, просто чтоб не скучать дома.
— Что же ты собираешься делать? Пойти в ночные сторожа?
— Слушай, дорогой мой, — Каган встал, — я должен передать дела. Ты займешь мое место. Решение уже есть. Вот ключи.
Он положил на стол связку ключей с цветными бляшками.
— Погоди, я ничего не понимаю, — остановил его Ян. — Меня долго не было, но ведь никогда и речи не шло о том, что отдел перейдет ко мне.
— Ревизию у Арендарчика я закончил за тебя, — объяснил Каган. — Ты проделал огромную работу. Не уступил и все выполнил профессионально. А отдел контроля и ревизий, естественно, должен возглавить человек, который не боится правды.
— Ты ведь тоже ее не боялся.
— Не боялся. Правды и не надо никогда бояться. Или надо? — Он засмеялся. Пожалуй, Ян впервые видел его смеющимся. Каган встал. — Я веду себя невежливо. Сижу за твоим столом.
— Постой, я же еще не принял дела. Это раз, а потом — все зависит не только от тебя.
— Разрешишь мне позавтракать здесь? Я диабетик, ты знаешь, приходится есть регулярно. Не обидишься?
— Ешь на здоровье.
Каган достал из портфеля салфетку, постелил ее, из полиэтиленового пакета вытряхнул хлеб с ветчиной.
— Я ем немного, зато часто.
— Приятного аппетита.
— Доложись генеральному. Он тебя ждет.
— Ладно, — кивнул Ян и сообразил, что действительно неудобно пялиться на старика, как он торопливо жует, лучше уйти. — Не стану тянуть с визитом. Пойду к нему.
Он вышел в коридор. Давненько не был он в Управлении. Э, да тут сделали ремонт — покрасили стены, постелили новые ковры. Резко пахло краской, плотный коричневый ковер, не успев обмяться, скрипел под его шагами, как свежевыпавший снег.
— Привет, болящий. — Секретарша протянула ему руку. — Вы не представляете, как мы переживали, узнав о вашей болезни.
— Ничего серьезного, — небрежно проронил Ян.
— Но кофе я не решусь предложить вам.
— Да, лучше не стоит. Мне надо к генеральному. Каган послал.
— Каган вас послал? — засмеялась секретарша. — А с какой стати Каган вами распоряжается?
— Да ну вас. — Ян посмотрел на ее загорелое лицо. — В отпуске были?
— Одни в больнице, другие в отпуске, разница небольшая — те и другие отлеживают бока.
— Генеральный занят?
— У него посетитель. — Она помолчала и добавила: — Но давно уже, так что подождите.
Он присел на стул у ее стола и взял газету.
— Верите ли, ни разу не читал газет за все это время!
— Как и я, — улыбнулась секретарша. — Предпочитаю загорать, а не читать.
— У нас что-нибудь происходило? Интересное?
— Как видите, прошел ремонт.
— Что еще выдающегося?
— Мир по-прежнему вертится вокруг своей оси, разве это не замечательно? — оживленно сказала она. — А вот вы везунчик!
— Это в каком смысле?
— Вы даже не представляете, как вас пробивали!
— Куда?
— Ну, на заведующего.
— Кто пробивал?
— Все придумал Штефан Каган и настроил парткомитет. А потом и наверху согласились. Генеральный сперва брыкался, но понял ситуацию, смирился.
— С чем смирился?
— Что вы тянете не с ним.
— Вы все время говорите загадками.
— Точно. Я получила солнечный удар и заговариваюсь. Все. Я ничего вам не говорила, вы ничего не слышали. Вам тоже не мешало бы поехать погреться на солнышке.
«Солнце, конечно, замечательная штука, — подумал он. — Когда тащишься по неровной матушке-земле, приятно бывает подняться повыше, на гору, — да, скажешь себе, теперь ты на несколько шагов ближе к солнцу, а оно все видит, освещает на земле каждый уголок, оно мудрое и всесильное, перед ним ничто не укроется».
— …я знаю, вашему отцу пришлось расстаться с армией, — с ходу выложил Гараба, навестив его в больнице. — Я все про вас знаю.
Он уселся на постель, смяв свеженатянутый пододеяльник.
— Что вы можете обо мне знать?
Гараба засмеялся:
— Людям вроде вас не следовало бы идти в ревизоры. Но я говорю вам это не в упрек. — Он встал и подошел к окну. — В области я уже застолбился. Земана сняли, но и Земан про вас знает все. От людей не утаишься.
— Чего, собственно, вам от меня надо?
— А ничего. — Гараба показал золотые зубы. — Выздоравливайте и беритесь за ум. Возьмитесь за ум. Мне вы помогли. И не хотелось бы, чтобы вам это когда-нибудь припомнили. Вот и все.
Гараба положил на тумбочку у кровати пакет с апельсинами и вышел. Ян не притронулся к апельсинам и попросил сестру:
— Раздайте, пожалуйста, их по палатам, вы же знаете, что я терпеть не могу выплевывать косточки.
Потом он получил письмо. Заказное письмо от Арендарчика; адрес был написан от руки и не на фирменном, со штампом фабрики, конверте, да, письмо неофициальное.
«Дорогой Янко, — читал он, — мы вместе с тобой протирали штаны, были однокашниками. Я ничем и никогда тебя не обидел. Несмотря на это, ты вздумал меня уничтожить. Напрасно ты это затеял. Земана сняли, и неизвестно, кого теперь поставят в районе. В области всем будет заправлять Гараба, который меня не жалует. Он давно дожидался момента, когда Земан споткнется. Земан споткнулся на мне, но не в том дело. Ты сбросил меня со счетов, сбросил со счетов и Земана, но помни — на свете нет безгрешных. Иногда мы знаем о других даже слишком много. И в соответствующий момент вытягиваем на свет божий нужную карту. Таким образом получается цепочка, которой нет конца, просто время от времени из нее выпадают отдельные звенья. Помни, что и ты звено в этой цепочке. И не хотелось бы, чтоб…»
Дальше Ян читать не стал. Скомкав письмо, бросил его под кровать, а после сказал доктору Змоку:
— Хватит с меня посещений. И писем не надо, никаких. Мне от них только хуже.
— Хм, — покачал головой доктор Змок, — ладно, не пускать так не пускать. Но вообще-то медицина настолько продвинулась вперед, что, если человек чем-то расстроен, ему достаточно проглотить пилюлю, и все становится на свои места. — Он протянул Яну пачечку радепура. — Могу предложить вместо конфетки. На меня вот пришла анонимка, что я беру взятки. А я в жизни не взял ни бутылки. Специально велел зашить на халате карманы, чтоб не производить впечатление парикмахера, который ждет чаевых. Тем не менее из отдела здравоохранения прислали комиссию, расследовать дело. В жизни я ничего не взял, у нас нянечки со смеху помирали, что проверяют именно меня, им известно, как я прогнал из приемной мясника — до этого он у меня оперировался по поводу аппендицита, — так вот, он вздумал поднести мне колбасу, когда заколол свинью.
— Наверняка набил ее в свой отрезанный аппендикс, — усмехнулся Ян.
— Дорогой мой, с этим не шутят, — остановил его доктор. — Теперь я живу с радепуром. Комиссия уехала, ничего не обнаружив, ни пятнышка на моей репутации, но теперь на полгода хватит разговоров о том, что доктор Змок берет взятки.
«Мало мы знаем друг друга, — подумал Ян. — Если Змок и правда не брал подношения и все не сомневались в этом, почему никому из начальства не пришло в голову бросить анонимку в корзину? Почему от брызг ядовитой слюны лихорадило всю больницу, а доктор Змок теперь глотает радепур?..»
Ян посмотрел на свои часы:
— Уже одиннадцать.
— Не совсем, — возразила секретарша. — На моих «дигиталках» десять пятьдесят и шесть секунд.
— Они у вас точно идут?
— Плюс-минус секунда в месяц, если верить рекламе, — сказала секретарша и отставила загорелую руку. — Ну, как вам они?
— Это вы привезли из путешествия к морю?
— Нет, купила у цыганки на площади.
— Я не доверяю таким часам. — Ян покачал головой и поинтересовался: — Кто там у генерального?
— Наш новый сотрудник. Будет заведовать отделом исследований.
— Каких исследований?
— Господи, вы же ничего не знаете, у нас открывается новый отдел, исследовательский.
— Это правильно, — сказал Ян.
— Да, и новый зав очень даже симпатичный человек. Ученый, а по виду совсем не сухарь.
Открылась обитая дверь. Из нее вышел улыбающийся Арендарчик с большим черным блокнотом под мышкой.
— Михал!
Взгляды их встретились.
— Наконец-то ты выздоровел! — Арендарчик обнял его. — Ничего, все проходит, и на старуху бывает проруха.
— Михал, как ты сюда попал?
— Теперь будем работать вместе. Знаешь, а здесь лучше. Забот меньше, работа не такая нервная, как на периферии. Квартиру дают четырехкомнатную. Приглашу тебя на освящение. Мы ведь друзья, не правда ли?
— Да заходите же, — вмешалась секретарша. — Не то шеф уедет на совещание в министерство.
Ян вошел. Генеральный сидел за столом. На этот раз он не улыбнулся ему, скорее даже подозрительно смерил взглядом с головы до ног и процедил:
— С удовольствием рассказал бы новый анекдот, да не уверен, могу ли себе это позволить при тебе.
— Как угодно, товарищ генеральный директор, — только и сказал Ян.
— Вот и место для тебя тихое подобрали, — сказал генеральный. — Тебе ведь нельзя волноваться. Ездить в командировки больше не придется, будешь лишь распределять работу. Короче, распоряжаться. На первых порах поможет Штефан Каган. Он обещал поработать еще годика два.
— Не знаю, справлюсь ли. — Ян почувствовал, как у него перехватило горло.
— Не я это придумал, — признался шеф. — У меня на тебя были другие виды, как тебе известно, но после того, как ты устроил там такое землетрясение, товарищи подумали и…
— Какие товарищи? Гараба?
— Ты знаком с ним? Мне как раз сообщили, что на пост в области он не утвержден. Кто нынче может быть в чем-то уверен?
— Порядочные люди.
— Вот и тебя считают наверху таким же. Ну, и я дал согласие, позволил себя убедить, хотя продолжаю считать, что тебе больше подошла бы работа в отделе экономической информации.
— Почему?
— Знаешь, на тебя поступила жалоба.
— Анонимная?
— Не имеет значения, и я не стану тебя зря волновать.
— Ты имеешь в виду историю с моим отцом?
— Оставим это. И желаю тебе успехов на твоем новом месте.
Вошла секретарша.
— Вам звонят. Через пятнадцать минут в министерстве совещание.
— Передайте, уже еду, — распорядился генеральный и церемонно пожал Яну руку. — А ты держись. Теперь мы с тобой будем сотрудничать самым тесным образом. Ты знаешь, что заведующий отделом контроля подчиняется непосредственно мне?
Он еще раз пожал ему руку, взял со стола портфель и вышел.
Ян продолжал ошарашенно стоять.
— Собираетесь дожидаться его здесь? — осведомилась секретарша.
— Нет.
— Пока шеф будет на совещании, я тут запру, — объяснила она. — А сама сбегаю искупаюсь.
Ян спустился вниз. Каган освобождал ящики письменного стола и складывал на стол для заседаний какие-то бумаги.
— Я все тебе объясню, — сказал он Яну.
— Мне торопиться некуда. — Ян сел, вытирая платком мокрый лоб.
— Тебе плохо? — Каган подошел к нему.
— Ничего, просто слабость после болезни.
Каган молча подал ему стакан воды.
— Я всегда тебе верил, — с трудом выговорил Ян. — Верил, как собственному отцу. Когда ты рекомендовал меня в партию, то говорил, что делаешь это потому, что партии нужны честные люди.
— А ты, выходит, не честный?
— Я вернулся сюда и ничего не пойму.
— Все ты очень даже прекрасно понимаешь.
— Скорее всего, я вообще сбегу из Управления.
— Ну нет, вот этого ты не имеешь права делать.
— Ты очень мечтаешь о пенсии?
— Я останусь с тобой, пока здоровье позволит. Ведь революция не кончается взятием власти, ты знаешь.
— Я тебя умоляю, не поучай меня.
— Кто из нас старше? Я. Когда-то давно я воображал, что все у нас пойдет проще и быстрее. Но, как видишь, и тебя еще ждет непочатый край работы. Придется набраться терпения. Ты разоблачил мошенничество в одном маленьком районе страны. Разве это не великое дело?
— Я разворошил осиное гнездо, — сказал Ян. — Осы разлетелись, но продолжают носиться вокруг. Я переставил фигурки на шахматной доске. А дальше что? Работать с Арендарчиком и нашим генеральным?
— В шахматы я не собираюсь играть. Будем бороться. Все мы хотим, чтобы жизнь стала лучше.
«Все, — с горечью подумал Ян, — все хотят жить лучше, но всем нам, нам самим, надо стать лучше. Вот к чему следует стремиться прежде всего». И Ян будто воспарил над миром низости и суетности, вознесся на своем хрупком космическом корабле… Жизнь казалась ему чудесной. «Мне не нужны для счастья противоатомные укрытия, — думал он, — не нужны кегельбаны, в которых с грохотом перекатываются тяжелые шары, валятся фигурки и вместо упавших ставятся новые. «Друзья, — сказал он в микрофон со своего космического корабля, — нельзя допустить, чтобы на нашу землю падали бомбы, чтобы погибали честные люди. Объединимся же и навсегда искореним зло на земле». Заглушаемый расстоянием и атмосферными помехами, голос его немного хрипел, но слова были понятны. И в наушники скафандра он слышал, как люди аплодируют ему…
— Товарищи, — сказал Ян на первом совещании своего отдела через несколько дней. — Я приступаю к выполнению обязанностей и хочу от вас одного — чтобы вы боролись, хотя из боя никогда не выходишь без ушибов и шрамов.
В дверь просунул голову Арендарчик.
— Прости, я не знал, что вы заседаете, — сказал он улыбаясь, в руках у него была бутылка шампанского. — Я только хотел напомнить, что у генерального директора сегодня именины.
— У всех у нас бывают именины, — ответил Ян.
— Извини, — повторил Арендарчик. — Просто хотел напомнить тебе.
Вскоре этажом выше раздалось пение:
Пусть не знает мать про беду,
Почему я к ужину не приду…[14]
— Мы должны быть непримиримыми, — продолжал Ян.
Он чувствовал на себе взгляд Штефана Кагана и представлял себе также взгляды всех тех, кого он ежедневно встречает на людных улицах города, на автобусной остановке, и взгляды эти были на удивление одинаковые — бездонные, как колодцы. Он впивал их чистую воду жадно и торопливо и избавлялся от неприятного ощущения горечи, которая накапливалась в нем последние недели. «Я не один, да мне и нельзя быть одному». Вчера его пригласили в парткомитет. Он все рассказал. Ему обещали полную поддержку. «Почему ты не сигнализировал нам об этом раньше?» — спросил его председатель. «Я сигнализирую сейчас, — сказал он. — Боюсь, что и в нашем Главном управлении предпочитают не сыпать песок в механизм». — «Ну уж нет, — возразил председатель. — Заблуждаешься. До сих пор мы принимали решения и на этом успокаивались, а теперь начнем действовать. Мы явно недооценивали многие вещи». — «Председатель, — откликнулся Штефан Каган, — ты вещаешь, как передовица. Скажешь ли ты все это генеральному в лицо?» — «Я? Почему именно я?» Председатель покраснел. «Потому что это полагается сделать тебе». А потом все проголосовали за то, чтобы на ближайшее заседание комитета позвать генерального. «Ну ладно, — сказал председатель. — Хватит препираться, не люблю выяснять отношения. Кому-то придется начинать первым. Я начну, а вы чтоб поддержали меня!» Он пристально вглядывался в лица, ища в них поддержку. «Как хорошо, что я все-таки не один», — подумал Ян и тоже оглядел всех и почувствовал, как поднимается свежий ветер, и он, Ян Морьяк, часть этого ветра, а ветер стучится в окна и в двери, врывается в сознание и пробуждает его от безучастного благодушия и апатии.
Ян повернулся к окну, посмотрел на огненный солнечный шар, которым всегда восхищался, наслаждаясь его жаром. Солнце иссушало мусор и недужные листья, и лучи его прочесывали тополя вокруг. «А теперь лейся, ласковый дождь позднего лета или, пожалуй, уже ранней осени, — сказал он, — омой все вокруг, освежи зеленые газоны».
— Ян Морьяк, вы где?
Это был голос той, что продавала книги и своими светлыми волосами смахивала с них пыль, это был голос той, которую он так часто представлял себе и так редко видел. Это мог быть и голос безобразной медсестрички, а также голос женщины, которая мелькала в его сновидениях, но всякий раз, когда он хотел дотронуться до нее, расплывалась в пустоте.
— Вы меня не узнаете? Я принесла вам книжку, которую вы искали.
— Спасибо, мне больше не нужно расписание поездов. Теперь не придется столько разъезжать.
— Ну вот, а я старалась. Решилась прийти прямо к вам, потому что слышала, что вы порядочный человек.
— Я не исключение, — сказал он. — Большинство людей — порядочные.
— Я принесла не расписание, а «Собаку Баскервилей». Расписаниями мы не торгуем.
— Что вы хотите от меня?
— Чудак, — засмеялась она.
— Я сварю вам кофе.
— Вы и правда не будете много ездить?
— Больше прежнего.
Они сели на сухой листик и взлетели над городом, который отсюда, с высоты, выглядел огромным и внушительным. Диск солнца менялся, превращаясь попеременно в знакомые лица. Вот из клуба, где заседал парткомитет, выходит, опустив голову, генеральный директор Когут; ступает тяжело, но он не сдался, он еще надеется и думает о списке телефонов, их номера для него как надежное пристанище, спасительный мол. Но что если вдруг они окажутся лишь набором безликих цифр, если на другом конце провода бросят трубку? Может, генеральный директор Когут вообще не войдет в клуб, заболеет, закроется с головой периной, спрячет под ней потное лицо и станет выжидать, пока это приглашение не забудется? Или отправится вместе с Арендарчиком искать подходящее место для строительства нового кегельбана? Нет, вздрогнул Ян, такое немыслимо, потому что большинство живущих на свете — люди порядочные. В трубке раздавались гудки, никто на другом конце провода не брал ее, генеральный никуда не мог дозвониться. Баскервильская собака неслась по воздуху; может быть, она шлепнулась прямо в операционную доктора Змока и сделала там некрасивую лужу.
А они сидели на сухом листе, целовались и не говорили ни о расписании, ни о других книгах; потом лист рассыпался, как труха, и у Яна защекотало в носу. Он услыхал «Будьте здоровы!» и то же самое пение сверху, на этот раз более напористое и решительное:
А домой пойдем мы к утру…
И наступило утро, его ждал новый день, он вдыхал полной грудью. Свежий воздух бодрил, в нем кружили пыль и пепел с пожарища кегельбана, пыль и пепел бесконечных путей к правде. Ян взглянул на часы и прибавил шагу.