Кегельбан

1

Теперь оставалось взять ручку и считать бесконечные столбики цифр, перебирая стопки бумаг, складывать свои заметки в определенном порядке, добираясь до истины, поначалу такой невероятной, но сейчас — совершенно определенной и, увы, неотвратимой.

В гостиничном номере стояла страшная духота, нечем было дышать. «К ночи наверняка разразится гроза», — подумал Ян, глянув на серо-стальную тучу за грязным оконным стеклом. Третью неделю жил он в этом номере, но, как и в день приезда, комната казалась ему все такой же нежилой и неуютной со своей безликой стандартной мебелью. Как будто он только что вошел сюда, хотя именно первый вечер отчетливо помнился ему, и то и дело в памяти всплывало жизнерадостно осклабленное лицо Михала Арендарчика, решительный стук в дверь и его шумное появление. За этой бодростью проглядывала небрежная снисходительность, свойственная людям, привыкшим распоряжаться и как должное принимать проявления беспрекословного послушания, но светилась в глазах Арендарчика и искренняя радость человека, встретившего друга, который давно уже принадлежал лишь воспоминаниям юности.

Они не виделись целых пятнадцать лет. Ян Морьяк был робкий, стеснительный ревизор, которому судьба определила оценивать работу других, причем видеть ее не с лучшей стороны и нередко чувствовать за спиной неприязненные, враждебные взгляды. «Бросил бы ты эти дела, — говаривали ему знакомые. — Не можешь, что ли, найти себе нормальное занятие?»

После окончания экономического факультета Яна взяли в Главное управление в Братиславе, в отдел контроля и ревизий. Он воспринял свое назначение как временное, как своего рода перевалочный пункт, и радовался, что удалось зацепиться в столице. «У меня интересная работа, — отбивался он от нападок друзей. — Я не протираю целыми днями стул, много езжу, встречаюсь с разными людьми». Нельзя сказать, что у него не было более заманчивых возможностей. Многие из его однокурсников отхватили себе более выгодные стартовые площадки, и, укрепляя свое положение в жизни, делали карьеру. Случалось, свежеиспеченный начальник звал Яна к себе, под свое крылышко. Ян отказывался, ему претила даже мысль, что кто-то будет продвигать его и подталкивать. «Мне нравится то, что я делаю», — не вполне искренне уверял он. И повторял эту фразу, отказываясь от других предложений до тех пор, пока наконец и сам в это не поверил. Ян и вправду настолько свыкся со своим положением, что вскоре уже не считал себя паршивой овцой, которой только и остается, что добровольно барахтаться в кадке со смолой. Неотвратимость судьбы определила его жизненную программу, он возвел ее в принцип и затем отстаивал с поразительным фанатизмом. «Я искатель правды, — заявлял он. — В бухгалтерских книгах меня не волнует превышение мелких расходов над доходом, я стремлюсь вскрыть подоплеку человеческих поступков и ярким светом осветить то, что блестит, хотя и прячется в тени». Друзья при встрече улыбались ему, похлопывали по плечу: «Ну что, милый ревизор, нам перед тобой трепетать или покамест милостиво обойдешь стороной?» Со временем он оделся в броню снисходительности. «У меня толстая кожа бегемота, дорогие мои. На моем месте иначе нельзя». И слышал в ответ: «Палачу тоже приходится быть толстокожим. Петлю накинул — и все дела, ступай выпей пива. И той же самой рукой, что накидывал петлю на шею жертвы, теперь отирает пену с губ».

Его поздний гость в тот вечер, Михал Арендарчик, как и Ян, окончил экономический факультет и затем решил податься куда-нибудь в полузабытый богом уголок и там, на востоке республики, как и прочие энергичные выпускники, медленно, но верно поднимался по служебной лестнице, пока не добрался до поста директора фабрики по производству кухонной мебели.

— Я ужасно рад, что послали именно тебя, — объявил он, едва закрыв дверь, и тут же ринулся к Яну пожать руку, а затем расцеловал столь стремительно, что чуть не вывихнул ему челюсть.

— Откуда тебе это стало известно? — насторожился Ян.

— Не будь занудой, — сказал Арендарчик, утирая рукавом взмокший лоб. — У меня в Главном управлении есть свои люди. А какого черта ты поселился в этой дыре?

— Я всегда живу в гостиницах.

— Знаешь, а ты совсем не изменился.

— Скажешь тоже! — И Ян украдкой глянул на мутное зеркало, в котором отражалась его тощая фигура.

— Ну ни капельки!

— А ты вот изменился.

— Да уж, раздобрел, — согласился Арендарчик, хлопнув себя по животу.

— Солидная комплекция положена тебе по штату. Не зря директоров всегда изображают хорошо откормленными, пузатыми… лысыми и в очках…

— Ну, я пока не лысый и обхожусь без очков. Раздался, понятно, но это по милости жены.

— Вкусно готовит?

— Какое там! Я питаюсь в фабричной столовке. Но моей благоверной хочется, чтоб я производил солидное впечатление. Видимо, представляет себе директоров по юмористическим журналам.

— Ты прав, директора всегда производят юмористическое впечатление, — не преминул съязвить Ян и предложил гостю кресло.

Арендарчик поддернул серые брюки, расстегнул синий пиджак с серебряными пуговицами и сел, заскрипев креслом.

— Нашей работы, — сообщил он, поглаживая поручни. — Мы всю гостиницу обставляли. Ты один приехал?

— Один, — коротко ответил Ян, вспомнив, как просил помощника, но его начальник, заведующий отделом Штефан Каган, и слушать не захотел: «Нечего транжирить средства. Мебельная фабрика — наше лучшее предприятие. Там наверняка все в ажуре. А я не могу разбрасываться людьми».

— Недели три проторчишь у нас, — проговорил Михал Арендарчик, ощупывая стол, стоявший неровно, вроде бы даже накренившись. — Мог бы устроиться и получше.

— Где же?

— Если ты не против, у меня в доме есть небольшая мансарда. Для дорогих гостей, — хохотнул он. — Кто только не жил там!

— Нет, — сухо и решительно отказался Ян. — С меня хватит и гостиницы.

— Это как понимать — от ворот поворот?

— Считай, что я уже устроен.

— Жена приготовила ужин на троих.

— Детьми не обзавелся еще?

— Не успел. По-твоему, человека на все хватит?

— Я и подавно вольная птица. При моей работе семья — это просто непозволительная роскошь!

— Бедняга! — Арендарчик громко засмеялся и хлопнул ладонью по столу. Затем открыл черный кейс, который, придя, аккуратно поставил у стола. Вынул бутылку можжевеловки. — Выпьем для аппетита?

— Я ужинал, мне ни к чему.

— В гостинице?

— Нет, напротив в самообслуге.

Арендарчик снова засмеялся.

— Ладно, мне-то не рассказывай, будто работники Главного управления харчуются в забегаловках.

Столовая самообслуживания напротив гостиницы действительно была грязной, пропитанной капустным духом забегаловкой, где кроме гуляша по-сегедински ничего не осталось.

«Может, не стоило б экономить, — подумал он тогда, пробираясь через толпу с жестяным подносом, на котором угрожающе танцевала тарелка, расплескивая буровато-красную подливу. — Но, с другой стороны, не могу же я позволить себе проесть суточные за один вечер!» У алюминиевой ложки, которую он взял из коробки у кассы, был особый привкус. Она словно впитала в себя все эти гуляши, котлеты и отбивные, которые ей пришлось за свое существование зачерпывать и терзать. «Вилка и нож — излишняя роскошь, — говаривали в армии, когда он проходил срочную службу. — Захочешь есть, наешься и руками». После армии он, разумеется, ел, как все цивилизованные люди, но, обнаружив в проволочной коробке здешней столовой только ложки, ничуть не удивился. «Рационализация труда», — откликнулся в нем экономист. Меньше риска, что кто-то из посетителей не вернет прибор. И с мытьем проще. В столовой Главного управления тоже ведь очень придирчиво следили, все ли бросают грязные ложки, ножи и вилки в круглое отверстие мойки, у которой несла бдение подслеповатая пенсионерка.

— Обычно я кушаю в гранд-отелях для иностранцев, — насмешливо протянул Ян. — Что поделать, если в вашем городе такового не оказалось.

— И правда нету, — искренне вздохнул Арендарчик. — Но не все у нас так уж безнадежно, — торопливо добавил он. — Один город гордится отелями, высотными зданиями и старинными особняками, а другой — хорошими людьми, и это именно наш случай.

— Говорят, вам три раза подряд доставалось переходящее знамя?

— Три раза подряд. — Арендарчик посмотрел на бутылку, отвинтил пробку. — И всё я. Здесь я все поставил на ноги. Ну что, пропустим на сон грядущий?

— Зачем?

Арендарчик поискал взглядом рюмки на полочках горки, потом тяжело поднялся и привычно, словно век прожил в этом номере, зашел в ванную и принес два стакана.

— Терпеть не могу пить из них, всегда отдают зубной пастой и эликсиром.

— Я не буду пить.

— Янко, ты хочешь меня обидеть?

Он впервые назвал его по имени. Ишь ты, помнит, хотя сколько уже не виделись! Любопытная деталь. Прежде они не дружили, помимо лекций и занятий, можно сказать, и не встречались. И Ян не мог отделаться от предчувствия, что Арендарчик предусмотрительно все выяснил заранее. Зря, что ли, в Управлении у него есть добрые друзья! Сам-то Ян и не подозревал, что здешний директор фабрики Михал Арендарчик и есть тот самый Арендарчик, которого за кривые верхние клыки однокурсники прозвали Вампиром; тот самый, который лелеял мечту податься работать за границу, разъезжать в белом «мерседесе», фланировать в белом смокинге под пальмами, втихомолку потягивать виски со льдом, с достоинством отвешивать поклоны скучающим дамам в чернобурках и подсчитывать дивиденды в твердой валюте. Потому что с самого детства Арендарчик жил в погоне за вещами с заморскими этикетками. «Я могу себе это позволить, — заявлял он, когда у него интересовались, где он отхватил настоящие «вранглеровки». — Мой папаша, к вашему сведению, играет в Вене на контрабасе, так что можете себе представить, сколько он там зашибает!» Но очень скоро Михалу пришлось примириться с тем, что лучезарный призрак «райской» жизни, увы, удаляется от него: при всем усердии он не одолел ни одного иностранного языка. «Рот у меня, видимо, не так устроен, — сокрушенно оправдывался он, — и слуха я не унаследовал. Папаша-то играет на контрабасе, можно сказать, не глядя, толком даже нот не знает». Трезво оценив свои возможности, Арендарчик махнул рукой на дипломатическую карьеру. «Ну ее к черту! Не хватало еще, чтоб в меня бомбой шарахнули! А один мой знакомый, представляете, подцепил в Африке малярию! Дурацкая болезнь, на дворе, к примеру, жарища, а тебя трясет от холода, как осину, и постоянно клонит в сон. Ну ее, эту заграницу, хватит с меня родных комариков, эти даже если сильно искусают, к утру все проходит».

Ян наблюдал за гостем, а тот щедро налил стаканы почти до половины, не переставая заученно улыбаться. Ишь ты, от прежних кривых зубов у него не осталось и следа. Тут явно поработал искусный стоматолог. Ничего общего с прежним Вампиром.

— Ты, может, опасаешься, что я тебя задабриваю? Этой-то бормотухой, какую достанешь в любом магазине? Друг! Если б Михал Арендарчик вздумал тебя подкупить, он явился бы к тебе по крайней мере с «Наполеоном»!

— Ты куда девал свои зубы, Вампир? — нарочито небрежным тоном перебил его Ян.

— Пей! — Арендарчик буквально всунул ему в руки стакан с можжевеловкой. — Пей и не рассуждай! За встречу! Черт возьми, пятнадцать лет не виделись, а ты упираешься, не хочешь выпить со мной! За нашу встречу! За то, что мы с тобой, несмотря на прожитые годы, живы-здоровы, веселы и счастливы! Пей, Янко Морьяк! Не дуйся и пей.

Ян углядел в его словах намек на свою фамилию[1] и решительно схватил стакан.

— Пью за твои выбитые зубы, Вампир. — Это прозвучало неестественно, натянуто.

— Нет, братец, зубы у меня не выбиты, а заменены. — Михал энергично чокнулся, едва не выплеснув содержимое стакана. — Бывай здоров!

Ян не успел пригубить стакан, а Арендарчик уже выпил до дна и с удовольствием причмокнул.

— Скажи, ну может ли директор предстать перед начальством в образе вампира? Разинешь рот, и у всех мурашки по спине побегут. Ясно, не может, — сам же и ответил он. — Директор образцового предприятия должен быть образцово-показательным и выглядеть как с модной картинки.

После второй порции у Яна глаза заволокло туманом.

— Я понимаю, тебе надо выспаться, — донесся до него как из дальней дали голос Михала Арендарчика. — Не стану мешать. Ты семь часов трясся в поезде, при нынешней жаре такое доконает хуже всякой пьянки.

— Завтра явлюсь к тебе официально, Вампир.

— Меня зовут Михал Арендарчик, если тебе это интересно. К которому часу прислать машину?

— Я доберусь пешком.

— Мой шофер живет неподалеку. По утрам он сможет подвозить тебя, а после работы будем ездить вместе.

— Не надо, пройдусь пешком.

— Ладно, мне пора двигаться. — Арендарчик встал. — Придется принести себя в жертву — съесть и твою порцию ужина. Жаль. Жена очень хотела видеть тебя.

— По утрам тут бывает прохладно, а?

— Ты что! Лето ведь на носу!

— А дожди у вас часто идут?

— Дорогой мой, возьми шубу, плащ и резиновые сапоги, если тебя волнуют капризы погоды! А ведь можешь ездить как барин. Ладно, до завтра!

— До завтра!

Стукнула дверь. Ян видел перед собой только бутылку на шатком столе и машинально налил. Снова лошадиную дозу, после которой рухнул на постель. Проспав часа четыре, вдруг проснулся. В горле першило от сухости, в ушах стоял звон. Он поднялся, с удивлением обнаружив, что заснул, как был, одетый, не сняв даже крапчатого галстука и пыльных ботинок. Комната раскачивалась, словно примеривалась повалиться на него. Он расстегнул ворот рубашки, сорвал пиджак и галстук и снова завалился в постель. «Нет, сегодня я не в состоянии распаковать чемодан, — еще подумалось ему. — Утром… Сейчас надо спать. Самое главное — выспаться».

Но сон не шел. В кресле он словно все еще видел Михала Арендарчика, и тот щерил на него свои прежние кривые зубы. А откуда-то из глубины памяти выплывал амфитеатр, зеленый амфитеатр аудитории, и бумажный голубь, пущенный жизнерадостно сияющим Михалом Арендарчиком. Голубь опустился прямо на голову Яну, застряв в густых волосах, будто в песчаных дюнах. Ян услышал сбоку негромкое хихиканье, а затем раздраженный окрик лектора: «Тихо! Это вы там развлекаетесь голубями, Морьяк?» — «Простите, не я». — «Почему же он у вас в руках?» — «Я его поймал». — «В другой раз займитесь охотой на мух, Морьяк, и желательно, чтоб это происходило не на моих лекциях». — «Извините, больше я ничего ловить не буду».

Михал Арендарчик сидел рядом в кресле своей образцовой фабрики и, фальшивя, наигрывал на гребенке «Распустилась роза бела…». Внезапно все окуталось темнотой, и тишину рассекали лишь глухие удары барабана — видимо, из ночного бара, если в гостинице вообще был какой-либо бар. Где-то внизу танцевали. Там, внизу, люди ни над чем не ломают себе голову, озабоченные одним — не отдавить бы друг другу ногу. Такое нам знакомо. «Разрешите вас пригласить!» — «Пожалуйста». — «У вас очаровательное платье». — «Вам нравится?» Господи, до чего же потеют руки! На прелестном платье остаются следы пальцев. «Я оставил вам свои отпечатки пальцев. Теперь вам нетрудно будет установить мою личность. Надеюсь, правда, что Управление угрозыска еще не интересуется мною. В этом смысле, мадам, вы промахнулись, бьете мимо цели, дорогая товарищ женщина». Хоть бы этот проклятый барабан не ухал так страшно! При каждом ударе панельные стены вздрагивали, как при землетрясении. Земля вздрагивает по сигналу барабана. Первыми землетрясение чуют животные. Вы слыхали, как воет собака? Зашла луна, и собака тоскует по ней. Кромешной тьмой затянуло небосвод, повсюду завыли собаки. Городские суки стали добычей живодеров, во всем городе осталась одна, догиня, — у такой сильно нравственной хозяйки, которая не выпускала собаку на двор. Мол, Фифина — так звали собаку, — ходит на горшок. «И еще я держу для нее фикус, по нужде она садится под благородным растением с глянцевитыми листьями. Просто невероятно, как обыкновенный фикус способствует сохранению невинности. Не правда ли?.. «Ян Морьяк, а вы тоже оберегаете свое целомудрие?» Ему не раз приходилось слышать этот саркастический намек на свое одиночество. «Вы девственник?» — «Нет, я ревизор». — «Пригревшийся в теплом местечке?» — «Нет, я сам проверяю пригревшихся». — «И кто ж они?» — «Все, под кем горит земля». И чем больше места такие занимают, тем сильнее горит под ними земля. А Михал Арендарчик? Много ли места под ним? Ого-го сколько!

Мысль об этом пришла ему в голову в первый же вечер, едва они увиделись. И сейчас, разбирая отчеты и ведомости, он подумал, что земля под Арендарчиком не просто горит, а прямо-таки полыхает, клокочет вулканом, из него вырываются огненные языки и серное пламя, земля трясется, и весь этот горный край, где давно потухли вулканы, может, снова заполыхал, стал огненной землей. После нас останется голая земля, наступит конец света. Всемирный потоп.