Кегельбан

6

Штефан Каган был его начальником уже много лет. С первого же дня работы Яну запомнился мягкий и в то же время не знающий снисхождения взгляд.

— Имейте в виду, у меня вам придется несладко, — сразу заявил он Яну. — Я требую дисциплины, точности и честности. Ясно?

— Ясно, — с горячностью неофита подтвердил Ян.

— Никто и ничто не должно влиять на ваши решения. Ясно?

— Ясно.

Ян всегда относился к Кагану с большим уважением. Худой, высокий, чуть сутуловатый, Каган, казалось, не был подвержен никаким человеческим слабостям. Он обычно не принимал участия в общих празднествах, юбилеях, проходивших в Управлении. Личная жизнь заведующего отделом контроля и ревизий оставалась загадкой для сослуживцев. Кто-то утверждал, будто Каган вдовец и живет у дочери, кто-то видел его на прогулке в сквере с двумя внучатами.

— Ты? — приветствовал он Яна, когда тот вошел в кабинет. — Так скоро я тебя не ждал. Кончил уже, что ли?

— Нет, — покачал головой Ян. — Дела там обстоят неважно.

— Что же именно? — Каган поднял наконец глаза от разложенных на столе статистических таблиц.

— У Михала Арендарчика дела неважнецкие.

— А-а, — протянул Каган. — Ты обследуешь его фабрику. Кухонная мебель, да?

— Вот документация, — и Ян полез в портфель.

— Не надо, — остановил его Каган. — Да, знаешь, тобой интересовался генеральный директор.

— Чего вдруг?

— Расспрашивал, что ты за человек, можно ли на тебя положиться.

— В связи с чем?

— Я сказал, что рекомендовал тебя в партию и ты еще ни разу меня не подводил.

— В связи с чем он интересовался мной?

— Наверное, повысить хочет, — колко проговорил Каган, и Ян понял, что шеф еле сдерживается, чтоб не взорваться от злости.

— Скажи правду, — взмолился Ян. — Это связано с Арендарчиком?

— Не знаю. Я обещал прислать тебя, как только ты появишься. Зайди, воспользуйся случаем, раз уж приехал.

— А что ты мне посоветуешь?

Штефан Каган встал и прошелся по кабинету.

— Я без пяти минут на пенсии, — вполголоса сообщил он. — Всю жизнь я старался поступать так, чтобы спать спокойно.

— И удавалось?

— Теперь иногда принимаю таблетки от бессонницы. — Каган сел и снова уставился на таблицы. — Но это, видимо, уже возрастное. Если хочешь, я сообщу насчет тебя генеральному. — Не дожидаясь ответа, он снял трубку и набрал номер. — У меня Ян Морьяк, — сказал он. — Узнайте, может ли шеф его принять.

От волнения Ян даже взмок. Генерального директора он видел лишь издали на общих собраниях, никогда не разговаривал с ним. Собственно, они и знакомы-то не были. Ян знал, что их генеральный, человек сравнительно молодой и энергичный, любит играть на публику. Выступая, не забывает сдобрить свою речь двумя-тремя расхожими шутками, которые как раз в моде, заранее уверенный, что его выступление будет сопровождаться взрывами смеха. Прирожденный оратор, этого у него не отнимешь. Ян живо представлял его себе даже в роли эстрадного конферансье. В то же время его уважали как дельного специалиста и организатора, здраво и остро мыслящего. «Чего бояться? — подумал Ян. — Может, он просто хочет со мной познакомиться ближе, поговорить о погоде, рассказать анекдотец. Иногда это называется «работой с людьми». «Как вам спалось?» — спросит он вахтера, дежурившего всю ночь в своей стеклянной будке. «Вы как будто прямо от парикмахерши», — скажет он уборщице, даже не поглядев на ее слипшиеся волосы, покрытые косынкой».

— Шеф примет тебя через десять минут, — сказал Каган. — Ты удачно попал. У них отменили совещание в министерстве. Когда освободишься — зайди ко мне.

— Зайду, конечно. Портфель я оставлю у тебя, можно?

— Разумеется. Запереть его в сейф?

Только сейчас на губах шефа появилась наконец добродушная улыбка.

— Я тебе доверяю, — улыбнулся и Ян. — Уж не знаю почему, но доверяю.

— Люди должны доверять друг другу, — наставительно произнес Каган. — И если они уверены в своей правоте, им нечего бояться.

Ян поднялся этажом выше, прошел коридором, более светлым, чем у них, и украшенным филодендронами; между кадками с цветами стояли глубокие кожаные кресла. Двери в директорскую приемную были приоткрыты. Он постучал по косяку.

— Я — Морьяк.

— Как будто я вас не знаю! — воскликнула секретарша.

— Может быть, знаете, а может, просто так говорите.

— Шеф уже ждет вас. Выпьете кофе или чаю?

— Если разрешите выбирать, то лучше кофе.

И он взялся за ручку обитой клеенкой двери.

— Минуточку, — остановила его секретарша. — Я доложу о вас.

Она нажала красную кнопку на широкой клавиатуре селектора.

— Пришел товарищ Морьяк.

— Пусть заходит, — раздался в динамике звучный голос.

Генеральный поднялся и сделал несколько шагов ему навстречу.

— Приветствую тебя, товарищ Морьяк. Я Когут[6], ты Морьяк — Петух да Индюк, встреча как на деревенском подворье. Нам только курочек не хватает! Садись!

Морьяк сел и будто провалился в глубокое кресло.

— Давно хотел познакомиться с тобой поближе, товарищ Морьяк. Жаль, что до сих пор нам не довелось встречаться.

— Это понятно, у вас и без того дел хватает, — согласился Ян.

— Ну полно тебе, товарищ Морьяк, с какой стати ты мне «выкаешь»! Ты сказал, что будешь пить?

— Да, кофе.

— Ну и правильно, скромность украшает людей. Просишь кофе, а тебе дают коньяк, просишь коньяк, а получаешь минеральную. Верно?

— Я с дороги, приехал сегодня утром.

— Могу себе представить, вечные разъезды надоели небось?

— Я привык. Как говорится, со временем человек и к виселице привыкает.

— Само собой. — Генеральный поигрывал карандашом. — Но ты молод, у тебя все впереди, перспектива. Знаешь, как сейчас об этом говорят?

— Человек с видом на перспективу. — Ян попытался подладиться под шутливый тон шефа.

— Не угадал, — засмеялся генеральный. — Ты подающий надежду резерв. Только какой же ты резерв? Молоко у тебя на губах давно обсохло. Ты сложившийся кадр. Согласен?

Ян огляделся. Обычный директорский кабинет, каких он перевидал немало. Письменный стол, длинный, покрытый стеклом стол для заседаний, вдоль него с обеих сторон ряды стульев; в углу маленький столик и два кресла, где они и сидели.

— Я изучил твои документы, — сказал генеральный. — У тебя отличные аттестации.

— Все мы не без недостатков.

— За своего отца ты не отвечаешь.

Ян внутренне похолодел. Вот уже девять лет никто не напоминал ему про отца. И на тебе, генеральный директор тычет ему в нос историей, которую сам он считал закрытой. Мать его умерла, когда Яну исполнилось десять лет, с тех пор он очень привязался к отцу, хотя видел его редко. Во время войны отец воевал в горах[7], после войны остался в армии, командовал батальоном; получив звание майора, устроил вечеринку, где обмывали это событие, а по дороге домой сбил машиной пешехода. Человек в буквальном смысле вбежал ему под колеса, но, когда после проверки в крови у отца обнаружили алкоголь, суд признал его виновным. Отца уволили из армии, два года он провел в исправительном учреждении, как обтекаемо писал об этом Ян в автобиографии, прямо не признаваясь, что отца посадили в тюрьму. Вернулся отец вконец сломленный, постаревший и слег с инфарктом, не успев даже устроиться на работу. Он так и не оправился, и после его смерти Ян вместо сыновнего уважения к отцу испытывал тягостное чувство униженности.

— Не отвечаю, — раздельно повторил он. — Это все, что вы собирались… что ты собирался сказать мне, товарищ директор?

— Нет, это только вступление. Для тебя настало время занять более достойное место.

— Вы хотите… ты хочешь предложить мне другую должность?

— Мне нужен заведующий отделом экономической информации. Ты ведь по специальности экономист? Верно?

— Я должен подумать.

— Меня время торопит. Брадач подал заявление об уходе, его берут замом в министерство, ты мог бы приступить к работе хоть завтра.

— Мне надо закончить ревизию.

— Обязательно тебе? Ее может закончить и другой кто-нибудь.

— По-твоему, я неверно ее вел, допустил ошибку?

— Дорогой мой, я всего-навсего хотел предложить тебе повышение, вытащить тебя из твоего болота, избавить от связанных с ревизиями неприятностей, а ты ершишься, будто ждешь наказания.

— Я доведу ревизию до конца.

— Как знаешь. Кстати, ты сейчас Арендарчика проверяешь?

— Да, — коротко ответил он, глядя шефу прямо в лицо.

Но лицо директора было непроницаемо; не выдавая никаких чувств, неподвижно смотрели и глаза.

— Тут из района интересовались Арендарчиком. Надеюсь, у него все в порядке?

— А если нет?

— «Если бы, да кабы, то во рту росли б грибы», как говаривали наши предки, только мы во все эти чудеса не верим, — принужденно засмеялся генеральный. — Ты один там?

— Один.

— Помощь не понадобится?

— Нет, обойдусь, я уже заканчиваю.

— Это хорошо, — кивнул генеральный. — Сам знаешь, ревизия всегда создает нервозную обстановку на предприятии, отрывает людей от обычной, нормальной работы, отвлекает от выполнения хозяйственного плана. Но с Арендарчиком проблем наверняка не возникнет. В прошлом году мы вручили им переходящее красное знамя. Лучшее предприятие в нашей системе экспериментальных объектов.

— Да, я знаю, мне об этом говорили. Лучшее, образцовое предприятие.

— Я рад, что и другие придерживаются того же мнения. — Директор встал и, прощаясь, пожал ему руку. — Успехов тебе, товарищ Морьяк. Закруглишься — и объявись у меня. Мое предложение остается в силе.

Ян нетвердой походкой вышел из кабинета. Еще чуть-чуть — и он выложил бы генеральному директору свои сомнения. Но когда тот сам заговорил об Арендарчике и его фабрике, Ян вовремя сообразил, что оказался в ситуации куда худшей, чем предполагал. Поначалу история с Арендарчиком казалась ему дилеммой между его личным отношением к старому университетскому товарищу и обнаруженной нечистой игрой цифровыми показателями. За парадным фасадом фабрики кухонной мебели крылось немало махинаций. Перевыполнения плана, за которое полагались щедрые премии, по существу, не было, а были всего лишь ловкие трюки, умелое использование неточностей в предписаниях, расчет на слепую веру в непогрешимость образцовых статистических отчетов, поступавших с фабрики. Арендарчика нельзя даже отнести к тому типу руководителей, которые, действуя на свой страх и риск, предлагают новшества и от их начинаний остаются хоть какие-то результата. Ничего этого не было. Арендарчик сразу предстал перед Яном как самый заурядный мошенник, который сознательно блефует и делает ставку на то, что никто ничего не откроет, ни до чего не докопается. А он, Морьяк, взял и докопался. «Всё, дорогой мой, твоя игра кончена, — скажет он ему прямо. — Я поймал тебя за руку». А хватит ли у него смелости сказать это? Надеюсь, я не всю ее растерял, осталось немного. И вообще я смелый, до сих пор ничего не затаивал. Всегда резал правду в глаза. Да и какое я имею право утаивать ее? Ради кого и чего должен ее скрывать? Ради генерального директора, мысленно еще сжимавшего в руках древко знамени, которое вручал в прошлом году Арендарчику?

— Ну что? — испытующе посмотрел на него Каган, когда Ян зашел за портфелем.

— Я возвращаюсь, — сказал Ян.

— Он велел тебе вернуться?

— На дневной поезд уже не успею.

— Покажи, что ты там обнаружил.

— Опять придется провести ночь в поезде, — вздохнул Ян, открывая портфель, и протянул шефу папку с предварительными набросками акта. — Ночные поезда стали для меня каким-то роком.

— Не огорчайся. Когут — человек настроения, но больше всего дорожит своим креслом.

«Други мои, — Ян словно услышал голос директора. — Дорогие мои сотрудники! Во-первых, я всех вас люблю. Для меня большое счастье и в то же время великая честь отпраздновать вместе с вами этот торжественный день. Вы проделали огромный объем работы. А кому мы должны выразить за это благодарность? Всем вам и каждому в отдельности. Я всех вас готов расцеловать. Чему вы смеетесь? Да, и вас, девчата. Или вы отвернетесь? Увы, конечно, я далеко не ваш идеал, вам бы кого помоложе, ясно. Товарищ Арендарчик, я тебе завидую. Эх, мне бы твою фабрику, где работают самые красивые девчата и к тому же пользующуюся такой славой. Чего смеетесь? Это у фабрики такая слава, не у вас, девушки. Но вы неотделимы от фабрики и от ее славы. Как говорится — сочтемся славой, ведь доброй славой не грех и поделиться, не правда ли? Короче, я вас благодарю. Я не писал своего выступления заранее, сделал лишь кое-какие заметки. Черт с ними, с речами. Выпьем же! За успехи! За наши дальнейшие успехи, други мои!» Он поднял бокал и, довольный собой, сел. Сказал, как надо. По-простецки, по-человечески, без всяких там формальностей. Арендарчик выпил до дна и замахал знаменем. Зал захлопал. За столом президиума все встали и тоже захлопали. Арендарчик махал знаменем…

— Ладно, раз такое дело, заеду домой, квартиру проветрю, — сказал Ян. — Три недели не был дома. Надеюсь, никто ко мне не залез за это время. Да если б и залез, взять там нечего. Деньги я кладу на книжку и держу при себе. Золотом и драгоценностями пока не обзавелся.

— Я за свое кресло не дрожу, — вернулся к прежней теме Каган. — Скоро отправлюсь ка пенсию. Неизвестно, кто его займет после меня.

…Тогда, при вручении знамени, произошел казус, о котором Ян слышал в Управлении. Аплодисменты смолкли, в зале уселись. Сели и за столом президиума, а Арендарчик, не выпуская знамени из рук, направился к трибуне, чтобы выразить благодарность. Генеральный же, нечаянно оттолкнув свой стул ногой назад, сел мимо. Падая, он дернул зеленое сукно со стола и побагровел, предвидя взрыв смеха, но никто даже не хихикнул. «Ну, знаешь, милый, — прошипел он своему соседу, — им оказался Матуш Лемеш, — подобные шуточки я попросил бы приберечь для другого случая». — «Что вы, никто и не думал шутить. Просто стул у вас отъехал немного в сторону». — «В следующий раз прибейте его к полу!» — «Приколотим как Иисуса Христа на крест!» Тут наконец генеральный рассмеялся. Страх, неожиданность и неопределенность — под стол я падаю, что ли, о господи! — конфуз и смущение сменились вдруг судорожными припадками смеха. «Я вам чуть скатерть не стянул на пол. Столько бутылок свалилось бы!» — «Не страшно, у нас есть в запасе», — успокоил его Матуш Лемеш…

— Что ты об этом скажешь? — Ян испытующе посмотрел на своего шефа.

— Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре. — Каган вернул ему папку с конспектом заключения. — Но не трусь. Я никогда не отступал. Если знал, что прав, не отступал.

«А сам который месяц твердит об уходе на пенсию, — подумал Ян. — Почему? Устал? Конечно, как не устать. Все мы бежим свою дистанцию, придерживаемся отмеченного пути, но наступает миг — и заколет вдруг в боку, ноги нальются свинцом. Где финиш? За той вон вершиной, что загораживает горизонт?.. Надежда обманчива, потому что в момент, когда перед нами откроется широкая панорама, ровное пространство земли словно взволнуется и на пути бегуна опять вырастает гора! Бегун еле передвигает ноги, считает каждый шаг, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца; мы достигаем финиша, когда силы уже на исходе, и нас уносят с дорожки; но ведь и это еще не конец. Кто подытожит все, преодоленное нами, наши поединки с собственной волей, наши решения не уступать добровольно, не сдаваться, не упасть? Нет, до последнего вздоха не сойти с дистанции, до последней минуты не стать помехой на пути тех, кто бежит рядом с тобой; бороться и пасть с честью — видимо, в этом смысл нашего бесконечного марафона; правда, все мы выступаем при одинаковых условиях, только кто заставит всех придерживаться одинаковых правил?!»