Кэти Картер ищет принца

Глава 11

— Прекрасно! — восклицает Джуэл, увидев мои битком набитые чемоданы. Я позаимствовала их у Олли, поскольку уже не переношу вида пакетов. — Ты надолго? Я, конечно, не против того, чтобы мы, женщины, окружали себя привычными вещами, но… — Сделав паузу, она замечает, что пол в коридоре сплошь завален барахлом. Ноутбук, два зимних пальто и, разумеется, проклятый Кусака в ведерке. — Но не слишком ли это много для выходных?

Она права. Вероятно, королева Елизавета брала с собой меньше вещей, когда объезжала страну. Но я женщина с великой миссией и не собираюсь полагаться на удачу. Мое присутствие на Милфорд-роуд мешало личной жизни Олли, поэтому я решила убраться, оставив их со стервой Ниной в покое. Я слишком хорошо знаю себя — а потому предпочла ничего не оставлять, чтобы не пришлось возвращаться. Это все равно что растравлять рану.

Я наклоняюсь и глажу одну из кошек тетушки Джуэл.

— Честно говоря, я надеялась пожить у тебя подольше, если ты не против.

— Нет, конечно! — Джуэл кивает, и зеленые перья на ее тюрбане энергично раскачиваются. — Обожаю, когда у меня гостит молодежь. Мы прекрасно проведем время. Как это у вас называется? Вечеринка с ночевкой? Можно покрасить ногти и сделать друг другу макияж.

(Джуэл мажет губы помадой цвета запекшейся крови и подводит брови карандашом.)

— Прекрасно, — устало соглашаюсь я.

— Тогда отнеси все это, — она широким жестом обводит мои бренные пожитки, — в свою старую комнату. А я пока приготовлю чай.

Моя спальня находится на чердаке; перетащив туда барахло, я взмокла до нитки и, по ощущениям, похудела на один размер. Хватая ртом воздух, падаю на свою старую кровать и с грустью признаю неприятную истину: мне почти тридцать, и вот я вновь вернулась к тому, что было в семилетнем возрасте. Как будто реальность играет со мной — я почти достигла вершины пирамиды (жених-банкир, уютная квартира в Западном Лондоне, респектабельное общество), но сделала ошибку и вновь оказалась на старте.

Я знаю, знаю, все это очень грустно, но разве вы бы не жалели себя хоть самую капельку, будучи на моем месте? Что делать, памятуя о том, что Олли потратил целое состояние на мое лечение? Почему я сразу этого не поняла? Он наверняка счел меня неблагодарной.

С того злополучного вечера наши отношения стали натянутыми. Я поблагодарила Олли и предложила вернуть деньги, но он отказался.

— Я сам так решил, — настаивал он, повернувшись спиной и сосредоточенно разыскивая в раковине вилку. — Никто меня не заставлял.

— Сумма слишком большая…

— Господи, — огрызнулся Олли, обращаясь к груде немытой посуды. — Дело сделано, точка. И прекрати, ради Бога, об этом говорить.

— Ты потратил целое состояние. — Я знаю, что говорю, потому что, роясь в корзинке для бумаг, обнаружила неприятное доказательство. В кои-то веки я рада тому, что решила стать учительницей, а не соблазнилась карьерой журналиста. Отлепив от счета присохшие макароны, я узнала, что должна Олли полторы тысячи фунтов, — с тем же успехом могла задолжать и пятнадцать миллионов, потому что у меня нет ни гроша. Я тем не менее намерена все вернуть, хоть и понятия не имею, каким образом. Может быть, поинтересуюсь у преподобного Ричарда, не занимается ли сатана до сих пор скупкой душ.

— Забудь наконец! — Олли вытаскивает вилку из-под груды тарелок. Сомнительное решение — тарелки и сковородки грохаются на пол, и по сторонам разлетаются осколки фарфора. — Твою мать! — восклицает Олли, а я подскакиваю от неожиданности.

Обычно мой друг сдержан и не теряет терпения — кстати, именно поэтому он такой хороший учитель. Подростки быстро понимают, что мистера Берроуза невозможно вывести из равновесия.

Видимо, я исключение.

— Просто перестань твердить одно и то же, — ворчит он, принимаясь подбирать разбитую посуду. — Ты ничего не должна, если тебя беспокоит именно это. Я, в конце концов, не требую уплаты натурой.

Я замолкаю, уязвленная гневом, который звучит в его голосе. И не просто замолкаю. Поспешно иду наверх, захлопываю дверь и реву, пока не распухает нос. Потом звоню Джуэл и прошу позволения пожить у нее. Олли опрометью выскакивает из дому — вероятно, к Нине, — ну а остальное вы знаете.

С другой стороны, неприятно сознавать, что Джеймс не сдастся просто так. Он посылает бесчисленные письма с извинениями, и я уже знаю в лицо всех курьеров из «Интерфлоры». Я владелец бесчисленных воздушных шариков и коробок шоколада, а сегодня утром принесли билеты на Восточный экспресс. Джеймс воистину не знает удержу. Я начинаю думать, что он расстроен всерьез. Неужели полагает, что я его прощу, — после такого поведения? Я полна решимости не возвращаться. Никакого второго шанса. Поэтому отсылаю подарки с вежливыми записками, в которых прошу Джеймса отвязаться. Нужно спрятаться у Джуэл, пока он не успокоится.

Какая жалость, что он никогда не ублажал меня так, когда мы были вместе.

Отогнав мрачные мысли, я выпускаю Кусаку в огромную ванну тетушки Джуэл и иду на кухню.

— Не наступи на Табиту, — предупреждает крестная, когда я чуть не спотыкаюсь о лежащую на пороге кошку.

Табита злобно таращит желтые глаза.

— Прости. — Я сажусь за большой дубовый стол. Как всегда, он покрыт разнообразными пятнами, завален счетами и пожелтевшими газетами, на нем стоит террариум с питоном и спит кошка. Сущий хаос, но Джуэл клянется, что способна без труда разыскать нужную вещь.

Она ставит помятый коричневый чайник на газету, прямо поверх ослепительной улыбки Гэбриела Уинтерса.

— Давай выпьем чаю, и ты расскажешь, что случилось.

— Что за чай?

Джуэл — известный экспериментатор, способный заварить что угодно, от крапивы до конопли. Однажды она чем-то напоила местного священника, и он съел приходский запас вафель. Но это совсем другая история.

— Всего лишь «Эрл Грей», — заверяет Джуэл, разливая в кружки бледно-янтарную жидкость. Она садится в кресло, берет кошку на колени и смотрит через полукруглые очки. — Ну или глаза меня обманывают, или ты намерена погостить чуточку дольше, чем пару дней…

Я грустно смотрю в чашку.

— В моей жизни полный бардак, тетушка. Я все разрушила.

— Чепуха, — бодро отвечает та. — Вы, молодые, не знаете, что такое настоящая беда. Почти все можно исправить, детка, но иногда нужно переступить через гордость и признать свою ошибку. Насколько я знаю, вопрос лишь в том, насколько человек к этому готов…

Я вылавливаю из чая кошачий волосок.

— Я вовсе не боюсь признать, что все испортила, но, наверное, слишком поздно что-то исправлять…

Прихлебывая обжигающий чай, рассказываю тетушке о разрыве с Джеймсом и о том, как лишилась лучшего друга. Когда печальная история подходит к концу, я снова начинаю плакать и вытираю глаза кухонным полотенцем.

— Вот и все, — всхлипываю я, завершив грустный рассказ. — Джеймс не дает мне покоя, у Олли есть стерва Нина, а я осталась одна…

Джуэл гладит кошку. В коридоре тикают старые часы, вдалеке воет сирена. В солнечном луче танцуют пылинки и кошачья шерсть.

— Детка, — наконец говорит тетушка, когда я уже начинаю сомневаться, что она вообще слушала, — чего ты хочешь?

— Прости?..

— Чего ты хочешь?

Я слегка обижена. По-моему, мои пожелания были ясно изложены.

— Я хочу, чтобы Джеймс…

— Нет, Кэти. — Сухая длань Джуэл стискивает мои пальцы. У нее бумажная кожа с ярко-голубыми жилками. Но при этом тетушка на диво сильна, и я морщусь, когда кольцо с бриллиантом впивается мне в руку. — Слушай внимательно. Я хочу знать, чего хочешь ты, именно ты. Не Джеймс, не Олли, не остальные молодые люди, которым ты посвятила свою жизнь. Каковы твои надежды и мечты? Чего ты желаешь больше всего на свете?

Она пристально смотрит на меня.

— Чего ты ждешь от будущего, детка? Что приносит тебе радость? До сих пор ты перечисляла вещи, которые можно сделать, чтобы обрадовать других. А чего ты хочешь для самой себя?

Дар речи отказывает. Честно говоря, я сама не знаю, чего хочу и что способно сделать меня счастливой. В течение четырех лет я притворялась, что люблю устрицы, хотя на самом деле они на вкус как сопли; читала «Таймс», втайне мечтая о «Хит», и превращала дом в храм минимализма в угоду вкусам жениха. Общение с Олли принесло мне нечто вроде подлинного счастья, но… Черт возьми. Джуэл права. Мое счастье определяется мужчинами.

— Твоя жизнь, личное счастье и самореализация полностью зависят от того, удается ли тебе сделать счастливым конкретного мужчину, — продолжает Джуэл с тактичностью слона в посудной лавке. — Ты полностью подчинила им свои желания, вкусы и потребности. Ты настоящая жертва патриархального строя.

В семидесятые Джуэл была воинствующей феминисткой. Она утверждает, что лично научила Жермен всему, что та знает. «Ну и шум она устроила в «Большом брате», детка! Честно говоря, после Гринэм-Коммон она научилась ценить роскошь!»

— Но разве не всегда так бывает, когда ты влюблена? Разве кому-то не приходится отступать на второй план?

— Не до такой степени, чтобы потерять лицо! Вспомни последние несколько лет, детка. Ты хоть раз получила то, чего тебе действительно хотелось? Даже твою собственную свадьбу собирались устроить по усмотрению Джеймса.

Я делаю большой глоток чаю. От слов Джуэл в моем сознании оживают полузабытые страхи, которые растут, приближаются, словно призраки в тумане.

Какой я становлюсь, когда у меня роман? Едва сойдясь с мужчиной, я инстинктивно ставлю его на первое место, а себя — на второе. Я начинаю жертвовать личной жизнью — а вдруг он позвонит и предложит какое-нибудь развлечение, — потому что, если окажусь недоступна на один вечер, он сочтет меня плохой подругой и переключится на других. Найдет подругу повыше и постройнее. Уж точно не рыжую. Я жертвую всем ради его благополучия, в то время как мои собственные друзья и интересы отступают на задний план. В итоге я едва могу вспомнить надежды и мечты, которые когда-то меня увлекали. В конце концов остается лишь отчаянное желание понравиться и сохранить благосклонность мужчины, который был достаточно добр, чтобы бросить мне несколько жалких крох своего внимания. Недостает разве что клетчатого платья, потому что по сути я — домохозяйка эпохи пятидесятых.

Хм. Возможно, у меня и впрямь проблемы с самоуважением.

Чем больше я думаю о своем слабоволии, тем быстрее уходят иллюзии. Что принесло мне это самопожертвование? Разве Джеймс оценил то, что я отказалась от самой себя? Нет, в итоге он спутал меня с ковриком в прихожей. Разве что не написал сверху «Добро пожаловать» и не вытер ноги.

— Какая же я дура…

— Вовсе нет, детка! — восклицает Джуэл. — Ты добрая девушка с щедрым сердцем, и этим пытаются воспользоваться всякие недостойные личности. И потом, — продолжает она, — мне кажется, мать с отцом тоже отчасти виноваты в том, что ты так нуждаешься в эмоциях. Квентин и Друзилла — отличные люди, но родители из них никудышные. Неудивительно, что ты мечтаешь завязать отношения с мужчиной, чтобы обрести наконец душевную стабильность.

Тетушка замолкает; мы обе вспоминаем то морозное декабрьское утро, когда родители решили срочно отправиться в Марокко. Они оставили нас с Холли на крыльце у Джуэл, приложив торопливую записку с просьбой немного присмотреть за детьми. В течение полугода я убеждала себя, что, если бы я была послушнее, красивее и терпимее по отношению к вонючей маминой шубе, а также ела бы фасоль без жалоб и делала все, что требуют родители, они бы никуда не уехали. Я не сомневалась, что их желание оставить двух дочерей и отправиться в путешествие, чтобы покурить травку и очистить чакры, возникло из-за того, что я не такая, как им хотелось бы.

Не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, к чему все привело.

— Впрочем, речь не о них, — говорит Джуэл. — Вопрос не в том, чтобы определить, кто виноват. Мы пытаемся понять, как тебе жить. Возможно, стоит принять это как сигнал к действию и двигаться дальше. Ты отдала Джеймсу лучшие годы — но почему бы не пожить немного ради самой себя? С опухолью тебе тоже повезло, честное слово. Может быть, судьба пытается что-то сказать?

Я невольно касаюсь пластыря на груди, и меня переполняет облегчение при мысли о том, что могло бы случиться. Стоит ли сидеть сложа руки и оплакивать неудавшуюся личную жизнь? Я должна благодарить Провидение!

— Никто не знает, сколько времени ему отпущено. — Джуэл вздыхает и гладит мою руку. — Мы просто обязаны извлечь максимум из каждой минуты, из каждого дня.

Она кажется такой грустной, когда говорит это, что мне вдруг становится страшно. Будь это мыльная опера, тетушка непременно сказала бы, что ей осталось жить всего несколько недель, и заставила меня поклясться, что я отныне буду жить за двоих. Но к счастью, это реальный мир. Джуэл ничего подобного не говорит — она улыбается, и неловкий момент проходит.

— Я расчувствовалась до слез. — Выпустив мою руку, тетушка с трудом встает и неуклюже идет к одному из шкафов. Немедленно ее обступает меховое море. Когда Джуэл открывает четыре банки «Вискаса» и раскладывает корм по мискам, слышится громкое урчание. Я задумчиво жую булочку. Неужели я вправду чересчур полагаюсь на мужчин? Неужели разучилась существовать самостоятельно?

Искренне надеюсь, что нет.

Чего я хочу от жизни?

Внезапно все становится ясно. Настолько очевидно, что я громко смеюсь. Я прекрасно знаю, чего хочу. Всегда знала. И тетушка Джуэл меня лишь одобрит, потому что это никоим образом не связано с мужчинами.

Ну, может быть, косвенным образом и связано, но не с настоящими.

— Я хочу писать книги, — восклицаю я. — Хочу проверить, под силу ли это мне. Хочу уехать из Лондона, бродить по лугам и гулять под дождем. Надо проверить, могу ли я стать настоящим писателем!

Или же убедиться, что мои творения в самом деле — сентиментальная чушь, придуманная учительницей из поганой школы. Если не ошибаюсь, Джеймс выразился именно так — ну очень деликатно! Я бы не отказалась провести некоторое время на воле, посвятив свой досуг красавцам разбойникам и страстным пиратам.

Джуэл хлопает в ладоши:

— Прекрасно!

— Да, но это мечта. Как насчет практической стороны? Где жить? И на что? Как платить по счетам?

Последнее особенно меня беспокоит. По сравнению с грудой моих счетов — до сих пор с ними управлялся Джеймс — Эверест покажется жалким муравейником.

— Деньги? Ерунда. — Джуэл бросает пустые жестянки в мусорное ведро. — Не отказывайся из-за них от своей мечты. Уволься, поживи некоторое время здесь и подумай, что делать дальше. Или же навести душку Мэдди в Корнуолле. Что касается счетов… — Она роется в огромной сумке и вытаскивает чековую книжку. — Позволь мне побыть твоей доброй феей. Я расплачусь по счетам, чтобы ты могла полностью сосредоточиться на творчестве… Даже не думай возражать! — быстро добавляет тетушка, заметив, что я раскрываю рот. — Если угодно, вернешь все, до пенни, с первого же гонорара. На самом деле я могу даже потребовать процент с продаж. По-моему, это честно, детка. Так или иначе, подумай, сколько я сэкономила на свадебном подарке.

— Тетушка, я не могу взять у тебя деньги. И уж точно не могу жить за твой счет.

Джуэл лукаво смотрит на меня.

— Тогда найди работу на полдня. Я не настолько богата, но предпочту одалживать тебе, а не Джеймсу.

— Ты давала ему в долг больше одного раза? — У меня отвисает челюсть.

Тетушка кивает.

— То тысячу, то пятьсот фунтов — он говорил, что у него финансовые трудности, — но, детка, в конце концов я начала задумываться о происходящем. Не думай, что я не замечала, как он разглядывает мой дом и прикидывает его стоимость. У этого человека в мозгах только деньги. Очень похож на свою мать… Я питала к нему теплые чувства, детка, и была в восторге, когда вы начали встречаться, но тем не менее иногда задумывалась, каковы его мотивы…

Я мало что могу возразить. Мне очень стыдно за Джеймса — и еще более стыдно за себя. Ведь я не сумела его раскусить. В моем случае любовь не слепа, а глуха и глупа.

— Но Джеймс зарабатывает уйму денег, — говорю я. — Зачем ему брать в долг?

Джуэл пожимает плечами:

— Понятия не имею, детка, но у Корделии всегда были большие запросы. Возможно, это качество передалось и Джеймсу.

Я вспоминаю дорогие ботинки и сшитые на заказ рубашки, которые висели у него в гардеробе, в то время как я обходилась тем, что покупала в самых обычных магазинах.

Да, можно с уверенностью сказать, что Джеймс любит окружать себя дорогими вещами. Платить за них — это другой разговор.

— Впрочем, забудь, он уже в прошлом, — требует Джуэл. — Пора начать новую жизнь, детка. Достань-ка из холодильника шампанское, и давай отметим начало твоей писательской карьеры!

Опыт научил меня, что Джуэл невозможно остановить, если ей вожжа под хвост попала. Проще вычерпать море.

Джуэл открывает бутылку, наполняет бокалы и произносит тост:

— За Кэти Картер, ее новую карьеру и романтического героя!

Когда мы чокаемся, я стараюсь выглядеть независимой и сильной, но, честно говоря, чувствую совершенно обратное.

Мне очень одиноко.

И страшно.