Кэти Картер ищет принца

Глава 20

Обычно я люблю осень — люблю огонь в камине, свежее ежевичное варенье, новые школьные пеналы и облегчение при мысли о том, что пришла пора скрыть мои пухлые формы под мешковатым свитером. Мне нравятся запах хлопушек и серые туманные утра; я охотно разгребаю ногами груды сухих листьев. Но только не в этом году. Сейчас лишь начало сентября, но такое ощущение, что мир погрузился в печаль. Даже падающие листья и синий дым с полей кажутся такими грустными. Осень — пора туманов и бесплодных мечтаний.

В Трегоуэне позднее утро. Я сижу на крыльце домика священника с горячей кружкой в руках и смотрю на деревню. На фоне оловянного неба висит оранжевое солнце, щеки пощипывает морозец, чайки сидят кучками на крышах. День унылый, под стать моему настроению.

Похороны Джуэл состоятся в два часа. Сомневаюсь, что я бы выдержала, если бы день выдался солнечным и ясным, — веселье будто навсегда покинуло мою жизнь. Сегодня я хочу походить на короля Лира, который борется с бурей,[13] или на Кэтрин Эрншо, которая бредет под дождем, умирая ради любви.

Хочу, чтобы весь мир скорбел вместе со мной.

Я набираю полную грудь холодного воздуха и подставляю лицо тусклому солнцу, наблюдая, как пар от дыхания повисает в воздухе. Возможно, эти облачка рано или поздно проплывут мимо Джуэл.

Какая странная штука смерть. Как можно сначала быть здесь, а потом вдруг уйти? Что происходит с той частью личности, которая делает нас людьми? Я пытаюсь рассуждать логически, но это очень трудно. Кому верить? Ричард скажет, что душа Джуэл уже витает в раю, с арфой. Мама сказала бы, что тетушку ждет перевоплощение, а Фрэнки утверждает, что жизнь — просто химическая реакция. Кто прав? Есть ли универсальный путь? Может быть, жизнь напоминает гобелен, который я рассматриваю с изнанки, где вместо рисунка — перепутанные нити и узлы?..

Проблема в том, что я не умею ткать…

Я отпиваю кофе, но не ощущаю вкуса. Такой же безвкусной кажется и еда, которой меня пичкает Мэдс. Как будто краски и радости покинули жизнь. Я потеряла тех, кого любила больше всего на свете, и без них мой мир темен и уныл.

Прошло шесть дней после смерти Джуэл, а я по-прежнему в шоке. Все вокруг будто плывет, события обрели какой-то сюрреалистический оттенок и кажутся фантастическими — разговор с Олли в саду, глупое предложение Гэбриела…

Реальны лишь угрозы Джеймса. Мерзавец уверен, что Джуэл оставила целое состояние, и, если я ему немедленно не заплачу, грозит отправиться к Анжеле Эндрюс. Гэбриел, возможно, не самый дорогой мне человек, но я не хочу губить его карьеру. Должно быть, родителям таки удалось убедить меня в существовании кармы.

Я лезу в карман куртки и достаю платок. Он весь измят, выглядит так, будто вот-вот развалится. Точь-в-точь как я сама. Вытираю глаза и напоминаю себе, что Джуэл не одобрила бы слез. Она частенько утешала меня за эти годы, и я мечтаю, чтобы сейчас тетушка вновь оказалась здесь — мне очень нужно с ней поговорить. Олли исчез, и я не могу с ним связаться. Я отправляла ему сообщения, пока не онемели пальцы, и только потом вспомнила, что его мобильник у Нины. Олли где-то далеко, совсем один; он думает, что я променяла любовь на деньги и популярность. Эта мысль невыносима. Каждый раз, ложась спать и закрывая глаза, я вновь и вновь вижу вечеринку у Джуэл. Снится, как я выбегаю на улицу спустя несколько минут после ухода Олли и обнаруживаю лишь пятно масла на асфальте, там, где стояла машина. Я падаю на колени… и просыпаюсь в слезах.

Никто не знает, куда уехал Олли.

Для остальных я по-прежнему подружка Гэбриела, но как только придумаю, что делать с Джеймсом, я положу этому конец. Честно говоря, Гэбриел в последнее время пытается измениться. Полагаю, он винит себя. Перестал звездить, не дает интервью и даже отказался выступить на шоу Джонатана Росса. Большую часть времени он проводит, запершись в кабинете с Себом, наверняка у них какие-то планы…

Фрэнки, добрая душа, твердо держит свое слово. Больше никакой лжи, никакого притворства. Он не отвечает на звонки Гэбриела — по десять в час — и сочиняет грустные песни.

Когда я их слушаю, мне, во всяком случае, становится очень грустно.

Фрэнки крайне несчастен; последние шесть дней он провел у Мэдс, в гостевой спальне, выходя лишь затем, чтобы принять душ или выпить. Всю экстравагантность и язвительность точно ветром сдуло — теперь бедняга бродит по дому словно заплаканная тень самого себя и уже давно не ворует у нас косметику. Он и впрямь очень любит Гэбриела.

Я не могу вволю предаться чувствам, потому что нужно заниматься организацией похорон и заботиться о Фрэнки. И потом, запасы сострадания у бедняжки Мэдс вовсе не бесконечны, поэтому я плачу лишь по ночам, когда остальные уже спят. Тогда я думаю об Олли, и слезы катятся по щекам на подушку. Море лижет песок, тихонько плещется о скалы и наконец убаюкивает меня, но я сплю беспокойно. Я даже не могу вновь обрести утешение в работе, потому что проклятущий Себ спер мою рукопись, а начать нечто новое нет сил.

По-моему, романтика забыла ко мне дорогу.

…Как только гости разошлись, Гай отнес тело бедняжки Джуэл в спальню. Приехал врач, затем «скорая», все немедленно взялись за дело, а я, дрожа, сидела в глубоком кресле, держа в одной руке стакан бренди, а в другой — холодеющие пальцы Джуэл, такие тонкие, сплошь покрытые синими жилками.

В тишине тетушкиной комнаты люди сбросили маски. Гай курил, стоя у окна, Гэбриел и Фрэнки обнялись, позабыв о недавней ссоре. Пришли и мои родители. Прочие отправились по домам, и снизу доносилось лишь позвякивание посуды — там трудились официанты, убиравшие со стола. Собаки Джуэл улеглись в коридоре, грустно положив головы на лапы. Глаза у них казались огромными от скорби. Ричард Ломэкс договорился с похоронным бюро и прочел молитвы, и я невольно улыбнулась. Джуэл, несомненно, была бы в восторге оттого, что молитвы над ней читает Оззи Осборн.

— Это я виноват, — сказал Гэбриел, белый от ужаса. — Я ее расстроил. Думал только о себе…

Я промолчала, потому что, на мой взгляд, Гэбриел и впрямь был виноват.

— Ты тут ни при чем, — утешил его Фрэнки. — Не вини себя.

— Я увлекся… — Синие глаза Гэбриела наполнились слезами. — Столько лжи, столько притворства… Я преступник.

— Интересно, что Джуэл хотела нам сказать, — вслух задумалась Мэдс, которая свернулась у меня в ногах. — Она собиралась о чем-то объявить…

Я пожала плечами:

— Мы никогда не узнаем…

Гай стоял у окна: плечи напряжены, костяшки пальцев побелели — с такой силой мужчина вцепился в подоконник. Он непрерывно курил с той минуты, как Джуэл упала в кресло, зажигая одну вонючую сигарету от другой. Со вздохом он выбросил окурок за окно, в темноте мелькнули искры.

— Я знаю, что она собиралась сказать, — медленно произнес он. — Джуэл мне рассказала.

За последние несколько месяцев Джуэл и Гай стали настоящими друзьями. Тетушка охотно выходила в море на «Плясунье» и обожала пить с Гаем и его командой в «Русалке». Зная эксцентричность Джуэл, я ничуть не удивлялась тому, что она подружилась с грубияном рыбаком. Она всегда говорила, что возраст — это всего лишь внешнее. Главное — душа, а остальное не важно.

— У нее были проблемы с артерией, вот здесь, на шее. — Гай тычет в шею корявым пальцем. — Ее закупорило…

— Сонная артерия, — вставил Ричард, не в силах удержаться, чтобы не показать себя всезнайкой.

— Нуда. — Гай кивнул. — Ее вроде как засорило, так что кислород не поступал в мозг. Врачи сказали, что можно сделать операцию, но это слишком рискованно. Либо сработает, либо она впадет в кому. Джуэл была в клинике, на обследовании, но все-таки решила обойтись без операции. Она мечтала насладиться оставшимся временем, извлечь максимум из каждой минуты. Это ее слова.

Я захлопнула рот рукой.

— А я-то думала, она проходит курс детоксикации!

— Она могла умереть в любой момент, — продолжил Гай. — И никто не предсказал бы, когда именно. Джуэл могла прожить еще несколько месяцев или несколько лет. Но больше всего ей хотелось насладиться отпущенным временем. — Его глаза подернулись дымкой. — Мы о многом говорили, когда были в море. Там можно понять друг друга. Все становится на свои места.

— Именно это она и хотела нам сказать? — уточнила я.

— Разве что другими словами. Но Джуэл заранее написала прощальные письма и спланировала похороны. Она просила, чтобы службу провели вы, — Гай обернулся к Ричарду, — в церкви у моря. Джуэл не боялась смерти. По-моему, она вообще ко всему очень спокойно относилась.

Мы смотрим на маленькую фигурку на постели. Тетушка как будто мирно дремлет, слегка перебрав шерри.

— И еще она хотела, чтобы ее пепел развеяли в море. — У Гая перехватывает горло. — Джуэл заставила меня пообещать, что я это сделаю… и я пообещал. Пообещал, что будет так, как она хочет.

Сидя на террасе и согревая руки о кружку, я думаю о том, что Гай сдержал слово. Джуэл, должно быть, провела немало времени, планируя свои похороны, — она не упустила ни одной детали. Простые цветы, необычная музыка, гроб, покрытый замечательными изображениями домашних питомцев Джуэл. По бокам — прыгающие собаки, на крышке — спящие кошки, в самом центре, с гордо расправленными крыльями, — Жожо, тетушкин попугай, а между картинками вьется питон Кадди.

— Кэти! — Мэдс просовывает кудрявую голову в кухонное окно. — Иди сюда. Гэбриела показывают по телевизору.

Я крепче стискиваю кружку.

— Знаю, — с горечью отвечаю я. — Он не сможет прийти на похороны, потому что выступает в утреннем шоу. Очень мило — работа для него важнее всего.

— Я серьезно, — говорит Мэдс. — Иди и посмотри сама. Он… очень странно себя ведет.

Поскольку Гэбриел сейчас отнюдь не входит в число моих фаворитов, я неохотно следую за Мэдс в гостиную, где, разумеется, Гэбриел на телеэкране болтает с ведущими Холли и Филом.

— Блин, — бормочу я, наблюдая за тем, как он встряхивает золотыми кудрями, а Холли трепещет ресницами.

Мэдс тычет меня локтем под ребра:

— Слушай!

— Итак, Гэбриел, — Фил заговорщицки подается вперед, — ты уже давно намекаешь, что хочешь сообщить нечто очень важное, и нам не терпится узнать, что именно…

— О да! — Холли хихикает. — Хотя, кажется, я могу догадаться… речь о твоей личной жизни?

— Вот видишь! — восклицает Мэдс. — Он намекает, что в кого-то влюблен, с той минуты, как вошел. Просто душка!

Лично я так не считаю.

Я совершенно к нему равнодушна.

— Ничего удивительного. — Я стискиваю зубы так, что вот-вот раскрошатся. Если Гэбриел еще раз намекнет на то, что случилось на вечеринке, клянусь, я избавлю Джеймса от забот и сама признаюсь Анжеле Эндрюс.

— Ты помолвлен, не так ли? — спрашивает Фил, поднимая бровь. — Мы наслышаны о том, что ты сделал предложение своей девушке…

— …Кэти, — подсказывает Холли. — В эти выходные.

Гэбриел облизывает губы, щека нервно подергивается, а левая нога, элегантно закинутая на правое колено, начинает дрожать. Кажется, он волнуется.

Неудивительно — если снова собирается врать.

— Ну же. — Холли смеется, фамильярно похлопывая гостя по коленке изящной рукой. — Ты хочешь рассказать нам о чем-то романтическом?

Гэбриел делает глубокий вздох.

— Да, — медленно говорит он. — Но речь не о Кэти. У нас с ней никогда ничего не было. Она просто мой хороший друг.

— Вот видишь! — вскрикивает Мэдс. — Я же говорила!

Холли и Фил явно озадачены.

— Я люблю другого человека, — продолжает Гэбриел. — Причем давно. Неделю назад произошло событие, которое заставило меня задуматься о том, что важно в жизни. Не деньги, не слава, не успех. Это просто дым. Самое важное — люди, которых ты любишь. Я имею в виду одного конкретного человека, которого люблю больше всех на свете.

Холли и Фил буквально истекают слюной, предвкушая сенсацию. Ведущие гадают, о ком речь, — уж наверное, о какой-нибудь телезвезде. Сидя на краешке дивана, я слушаю, затаив дыхание.

— Совершенно с тобой согласен. — Фил дружески улыбается, но Гэбриел не отвечает — он мучительно кусает губы. — И кто же она, твоя избранница?

— Это… не она. — Гэбриел смотрит прямо в камеру, и синие глаза, исполненные искренности и страсти, заглядывают прямо в душу восхищенным британским домохозяйкам. — Его имя Фрэнки Берроуз, он поет в группе «Голубой рок». Я люблю тебя, Фрэнки. Прости за то, что я был таким идиотом. Пожалуйста, прости.

Холли и Фил застывают, совершенно потрясенные, — и, вероятно, зрители тоже. За исключением меня и Мэдс.

— Я гей, — сообщает Гэбриел всей Британии, на тот случай, если кто-то еще не понял. — И всегда им был. Если это значит, что моей карьере конец, — да будет так. Но я люблю Фрэнки и не хочу стыдиться моей любви. Я ею горжусь.

Мы с Мэдс обнимаемся.

— Он признался! — вопит она. — О Господи! Гейб выступил по телевизору и открыто сказал, что любит Фрэнки!

Я не могу поверить своим ушам. Значит, любовь Гэбриела достаточно сильна, чтобы поставить на кон карьеру.

Холли и Фил достаточно профессиональны для того, чтобы быстренько прийти в себя. Ведущие засыпают Гэбриела вопросами, Мэдс мчится наверх, чтобы позвать Фрэнки, а я облегченно вздыхаю. Сомневаюсь, что Джеймс отныне будет мне докучать. Слыша радостные вопли наверху, не могу удержаться от улыбки.

По крайней мере хоть кого-то эта история порадовала.

Похороны Джуэл — нечто уникальное. Никто не пришел в черном — яркие цвета столь же неизбежно сопровождают ее, как и при жизни. Вдобавок прихожане уже в третий раз пропели «Круг времени» и слегка запыхались. Попугай Жожо непрерывно сыплет ругательствами, такими неуместными в маленькой тихой церкви с прекрасным сводчатым потолком и сияющими витражами.

— Пожалуйста, садитесь, — отдышавшись, говорит Ричард и вытирает вспотевший лоб огромным платком.

Мы повинуемся, но воздушные шарики и гирлянды, на которых настояла тетушка, нас смущают. И по-моему, никто, кроме меня, не заметил, что Кадди, любимый тетушкин питон, куда-то пропал из террариума. Джуэл искренне полагала, что бедного крошку просто недооценивают, но я свято убеждена, что ему нравится пугать людей до чертиков, обвиваясь вокруг них, когда те ничего не подозревают. Честно говоря, Кадди никогда не казался мне «восхитительным крошкой». Я осторожно провожу рукой по скамье, просто на всякий случай, но, слава Богу, питона там нет.

Люди собрались на похороны, получив маленькие приглашения, написанные лиловыми чернилами на зеленой бумаге. Потрясающая эклектика. Старые донжуаны, телеведущие и тетушкины друзья сидят бок о бок с мойщиками окон, бакалейщиками и прочими простыми смертными. Даже животные здесь.

Я осматриваюсь в надежде, что в церкви окажется Олли. Но разумеется, это невозможно. Ол давно уехал, и мы больше никогда не увидимся. Думать об этом — все равно что делать бесконечное харакири.

Фрэнки гладит меня по плечу. Ричард говорит, что тетушка была настоящей опорой местного общества, а Жожо, на диво к месту, вопит: «Хрен тебе!» А я думаю лишь о том, что буду страшно скучать по ней.

Пока Ричард продолжает, рассматриваю красивый витраж. Странно, но когда мне кажется, что я вот-вот разрыдаюсь, сквозь мрак прорывается поток солнечных лучей и ласково касается моего лица. На каменных плитах пляшут радужные зайчики, в лучах света кружатся пылинки, гроб окрашивается нежно-розовым цветом.

Если бы не мысль о том, что я потеряла Олли, я бы подумала, что тетушка с того света призывает ни о чем не тревожиться.

Но трудно не переживать, если любимый мужчина уехал за много миль, будучи в полной уверенности, что ты предпочла ему тщеславного богача. Я бы отдала что угодно, лишь бы сидеть сейчас рядом с Олли в машине и чувствовать на щеке его теплое дыхание, а на руке — прикосновение длинных сильных пальцев. Мы бы варили суп на походной плитке, слушали шум волн и занимались любовью под звездами…

Заставляю себя очнуться — боюсь, я начала размышлять вслух, потому что несколько прихожан в испуге смотрят на меня. Должно быть, я и впрямь бездушная, если способна в такой час беспокоиться о собственной личной жизни. Но последнее, что сделала Джуэл, — так это позволила нам с Олли остаться наедине. Она все знала. Конечно же.

Она понимала, что я просто не могу жить без него.

— Ты идешь? — спрашивает Мэдс, когда служба заканчивается, и кивком указывает в сторону паба: — Нас ждет приятный вечер.

Поскольку Джуэл завещала содержимое своего внушительного винного погреба добрым жителям Трегоуэна, я ни минуты в этом не сомневаюсь.

— Подожди немного… Только соберусь с мыслями.

Мэдс обнимает меня.

— Не спеши, подружка. Мы тебя подождем.

Засунув руки поглубже в рукава теплого пальто, я медленно бреду к морю — вдоль гавани, мимо ящиков, сложенных словно детские кубики. Я морщусь, почуяв запах рыбы, и осторожно пробираюсь среди свернутых веревок и натянутых тросов на причале, который далеко выдается в море. Со стороны «Русалки» доносятся голоса — поминки по Джуэл набирают обороты. Гай, устроившись у окна, энергично машет и что-то кричит, указывая в сторону пляжа.

— Сейчас приду! — отвечаю я и отворачиваюсь. Нужно побыть одной хотя бы пару минут, собраться с духом. А потом вернусь в паб и буду слушать, как гости расхваливают Джуэл и гадают, что сказано в завещании.

Я не хочу знать, что предназначила для меня тетушка, потому что делить ее имущество — значит признать, что она действительно умерла, а не отправилась в Сен-Тропез или Нью-Йорк за покупками. Хотя, учитывая мое невезение, можно предположить, что Джуэл завещала мне питона. Я уже свыклась с кукишами от судьбы.

Начинает идти дождь — легкая корнуоллская морось, от которой промокаешь сильнее, чем от настоящего ливня. Волосы начинают завиваться, на пальто повисают капли, и от него пахнет мокрой шерстью.

Я перебираюсь через корзины с сетями, дохожу до конца причала и — точь-в-точь как Мэрил Стрип из «Женщины французского лейтенанта» — шагаю по гальке. На волнах покачиваются рыбачьи лодки, а над головой скользят и ныряют чайки, словно пернатая эскадрилья. На маленькой полоске пляжа резвится рыжий сеттер, который кажется огненным на фоне серых сумерек. Собака лает, а ее хозяин, в надвинутом на лицо капюшоне, бросает палку. Я почти верю в то, что вижу Олли и Сашу.

Если бы. Во второй раз чуда не произойдет.

Тем более в третий.

Добравшись до конца причала, я смотрю в воду, которая сегодня гневного зеленого оттенка. Она кипит и пенится, ударяясь о волнорез. На воде качается чайка, которая, судя по виду, страдает от морской болезни. Пена напоминает рекламу шампуня…

Я смотрю на море, и мысли куда-то уносятся. Так много событий за короткое время. Разрыв с Джеймсом, опухоль, отъезд из Лондона, «роман» с Гэбриелом, смерть Джуэл, уход Олли… Список кажется бесконечным, и я устала, страшно устала, пытаясь постичь смысл происходящего. Раньше я бы достала записную книжку и написала что-нибудь успокаивающее, но в последнее время дар меня покинул.

И не только он.

Я закрываю глаза и делаю медленный вдох. Не стану плакать. Иначе не смогу остановиться.

— Как красиво, — говорит кто-то за спиной.

Горе меняет людей, но я готова поклясться, что это голос Олли. Я чувствую пристальный взгляд — он буквально обжигает.

— Чудесное место, — соглашаюсь я.

— Я не о деревне.

Я оборачиваюсь и кричу от радости. Олли действительно здесь, на лице у него — очаровательная кривая улыбка, на щеках играют ямочки, вокруг глаз — лучики. Саша крутится под ногами и так оглушительно лает, что целая стая чаек, отчаявшись устроиться на крыше магазина, срывается с места и громко кричит в знак протеста.

Зато я и не думаю протестовать, когда Олли притягивает меня к себе.

Вот еще.

— Прости, — говорит мой любимый. — Кэти, пожалуйста, прости.

Он касается моего лица, целует в лоб, в нос, в мокрые щеки и, наконец, в губы.

— Все будет хорошо, Кэти, — шепчет Олли в промежутке между поцелуями. — Все будет хорошо…

Губы у него мягкие, как свежий хлеб, но гораздо аппетитнее. Я целую его в ответ и боюсь выпустить из объятий, как будто Олли вновь исчезнет. Саша носится вокруг как сумасшедшая.

— Прости, — снова и снова повторяет Олли. — Прости, что так сорвался. Я не знал, что Джуэл умерла. Вел себя как полный идиот, потому что страшно ревновал к Гэбриелу. Ты сможешь меня простить?

— А ты прости, что я не призналась сразу, — говорю я. — Я хотела сказать, что Гэбриел гей, но не успела…

— Ого! — У Олли глаза лезут на лоб. — Ну-ка повтори. Гэбриел Уинтерс — гей?

— Они с Фрэнки вместе уже давно. Гэбриел платил мне, чтобы я притворялась его подружкой. Что-то вроде подработки на лето. Честное слово. Мы никогда не были настоящей парой.

У Олли буквально отвисает челюсть.

— Ты видел сегодня утреннее шоу? — спрашиваю я. — Гэбриел признался Филу и Холли. И всей Британии. Неужели не видел?

Он явно недоумевает.

— Не видел?

Кэти, у меня обычный трейлер. Там нет телевизора.

Слава Богу, хотя бы плитка есть.

— Но если ты не видел эту передачу, — говорю я, глядя в его кофейные глаза, — если ничего не знаешь… то почему ты здесь?

Олли ласково гладит мою щеку.

— Я увидел в «Таймс» некролог. Мне сделалось так горько при мысли о том, что ты сейчас одна… Я знаю, как ты любила Джуэл. Вдруг стало плевать на Гэбриела, плевать на все — лишь бы снова увидеться с тобой.

Он целует меня и тут же отстраняется, качая головой.

— Скажи что-нибудь, — шепчу я. — О чем ты думаешь?

О том, что это потрясающе. Надо же, Фрэнки хранил секрет Гэбриела. Он ведь болтлив как сорока. Олли удивленно свистит. — Гэбриел Уинтерс действительно гей и встречается с Фрэнки?

Я киваю:

— Они настоящая пара. У них даже есть пудель по кличке Пушок. Конечно, я сделала глупость, когда согласилась на предложение Гэбриела, Ол, но я ведь действительно думала, что ты помолвлен… — От мучительного воспоминания перехватывает горло. — Думала, что опротивела тебе…

Черт возьми. Я снова плачу.

— Эй, не плачь, — говорит Олли, продолжая меня целовать. — Все будет хорошо…

— Знаю, — отвечаю я. — Поэтому и плачу…

— Я не хочу, чтобы люди видели тебя с красными глазами и мокрым носом. — Олли бережно вытирает мое лицо рукавом куртки. — Иначе они решат, что я огорчил свою будущую жену…

Я смотрю на него.

— Это предложение? Если да, не очень-то оно романтическое…

— Ну извини. — Олли застенчиво улыбается. — Получилось не вполне так, как я рассчитывал…

— Ты действительно этого хочешь?

— Конечно, хочу! — отвечает он. — Оба мы не умеем ходить на свидания, поэтому, может быть, ну их к черту? И потом, я уже знаю все твои дурные привычки, но тем не менее по уши влюблен.

— У меня нет дурных привычек, — сердито отвечаю я. А потом задумываюсь. — Ну… разве что одна или две. Зато у тебя их масса!

— Ни минуты не сомневаюсь, — соглашается он. — Но в том-то и дело — мы знаем друг друга как облупленные. И потом… он касается моей груди, и сердце чуть не выпрыгивает, — есть и еще кое-что более важное… помимо того что я уже не первый год люблю тебя, красотка.

Он меня любит?

Я красотка?

Я?..

Невозможно слушать, пока Олли трогает мою грудь. Должно быть, я единственная женщина, которая не способна делать несколько дел одновременно. Я беру его за руку и заставляю прекратить.

— Что же может быть важнее любви?

— Ты нравишься Саше, — отвечает Олли. — Поэтому — решено.

— Да уж, не хотела бы я враждовать с твоей собакой. Помню, что она устроила в кабинете Джеймса.

Мы оба плачем и смеемся.

— У меня, наверное, в самом деле красные глаза и мокрый нос, но знаете что?.. А ну их.

— А как же романтика? — спросите вы. Предложение руки и сердца, шампанское и розы… я ведь всегда об этом мечтала.

Странно, но, целуя Олли, милого, забавного Олли, у которого красивые каштановые волосы и пухлые губы, я понимаю, что романтика мне больше не нужна. Что может быть романтичнее, чем стоять рядом с любимым на причале дождливым осенним вечером?

Потом я внезапно понимаю — как будто складываю головоломку до конца. Романтика — это когда ты находишь свою половинку. Все остальное не важно.

Проклятые авторы любовных романов. Стоило бы подать на них в суд за то, что вводят женщин в заблуждение. А как же высокие темноволосые красавцы в бриджах — разбойники, актеры, рыбаки?

И почему я не понимала, что мой настоящий герой все время был рядом, прямо перед носом? Он всегда помогал мне, поддерживал и даже смирился, когда я поселила в его ванне омара.

Все, больше никаких романтических героев.

— Это значит «да»? — спрашивает Олли.

— Да, — подтверждаю я. — При одном условии.

Олли, кажется, слегка встревожен — несомненно, он воображает брачный контракт, в котором будет предусмотрено мое право проводить время в книжном магазине «Ватерстоун» или что-нибудь в том же духе.

— А именно?..

— Что на свадебном обеде не будет омаров, — твердо заявляю я. — Сомневаюсь, что смогу пережить это еще раз.

— И слава Богу, — говорит Олли. — Надоело бояться, что в ванне мне отхватят палец.

Мы целуемся, смеемся и снова целуемся, и происходит нечто странное. Я готова поклясться, что внизу, среди волн, появляется огромная клешня и радостно машет нам, прежде чем снова скрыться в пучине.

Хочу рассказать Олли, но потом передумываю. В конце концов, мы оба знаем, какое у Кэти Картер богатое воображение.

Когда мы с Олли, взявшись за руки, возвращаемся к «Русалке», где горят фонарики, а в окне, поздравляя нас, торчат Мэдс, Гай и Фрэнки, я понимаю, что даже в самых безумных снах, в самых страстных грезах о Джейке и Миландре не представляла, что такое быть по-настоящему счастливой.

Счастье не похоже на катание на карусели.

И ни на одно другое старое клише.

Быть любимой — в тысячу раз лучше.

Это все равно что вернуться домой.