Кэти Картер ищет принца

Глава 9

Сами знаете, если пристально смотреть на чайник, он никогда не закипит. Это справедливо и по отношению к телефону. Разумеется, он не должен кипеть — я жду звонка. Жду со времени ленча, делая вид, что смотрю телевизор и проверяю контрольные работы, но телефон молчит, так что по сравнению с ним любой отшельник покажется болтуном. Он всегда звонит, когда я в ванной или у телевизора, но только не тогда, когда нужно.

Закон подлости.

— Почему никто не звонит? — спрашиваю я у Саши, которая лежит рядом со мной на кушетке. На пару мы опустошили коробку шоколада и пакет печенья. Ожидание пробуждает аппетит. Доев печенье, я принимаюсь за ногти. Больше нет нужды делать маникюр к свадьбе, поэтому я всласть их грызу. В конце концов, не каждый день приходится ждать звонка с вероятным известием о том, что у тебя рак груди.

«Интересно, они сразу говорят о плохом? — размышляю я. — Или приберегают дурную новость напоследок?»

Саша знает не больше моего. Она сочувственно виляет хвостом, а я вновь принимаюсь за ногти. Если мне не позвонят в ближайшее время, скорее всего доберусь до локтей.

— Звони же, черт возьми, — говорю я телефону. Но он упрямо молчит и как будто показывает мне кукиш. И я снова грызу ногти.

Эти несколько дней, наверное, худшие в моей жизни. Как будто все, что меня раньше волновало, стало не так уж важно. Не то чтобы другие вещи вдруг сделались бессмысленными, но их масштабы значительно сократились по сравнению с мыслью о том, что внутри меня появилось нечто зловещее, растущее с каждой секундой. Разрыв с Джеймсом кажется далеким воспоминанием. Я все еще скучаю по нему, мне по-прежнему больно оттого, что он так легко нашел замену, но это уже не важно…

Мэдс была права. Жизнь не генеральная репетиция. Но я даже представить себе не могла, что мое представление окажется таким коротким. Мы принимаем жизнь как данность, откладываем дела на потом, составляем список мест, которые надеемся посетить, и дел, которые собираемся сделать. Я вечно тороплюсь — бегу на работу, ношусь по школе, словно гоночный автомобиль, звонки гонят меня с одного места на другое. Перекусываю на ходу, прежде чем помчаться на следующий урок, после работы тороплюсь на автобус, мечусь по магазину, лечу домой, проверяю контрольные и валюсь спать. Наутро встаю, и все начинается сначала.

Зачем я так усердно работаю и бегаю, словно белка в колесе? Остановите проклятую карусель. Дайте сойти.

— Для чего все это? — вслух спрашиваю я. Чего я добилась за тридцать лет, кроме пристрастия к глянцевым журналам и долга в банке? Что представляет собой моя жизнь?

Время растрачено на пустяки. Я вздыхаю и треплю мягкие уши Саши. Никогда не задумывалась о том, чего я действительно хочу. Я нашла работу, которая мне на самом деле не нравится, потратила четыре года на человека, который никогда меня не любил. Я слишком труслива, чтобы рискнуть и написать книгу. Я, как и все люди, мечтаю совершить однажды нечто замечательное — жизнь от этого кажется чуть более сносной, но что сделано для осуществления мечты? Ничего.

Мне двадцать девять лет, и позади сплошная пустота.

Очень грустная мысль.

Я отнюдь не собираюсь впадать в депрессию. Надо хорошенько поразмыслить. Опухоль заставила меня подвергнуть переоценке вещи, которые я до сих пор принимала как нечто само собой разумеющееся. Если бы не эта скользкая масса, притаившаяся под кожей, я бы, несомненно, вела прежний образ жизни, думая исключительно о лишних калориях и неудавшейся личной жизни. Впрочем, здесь и думать нечего — ответ очевиден.

— Вот что, — говорю я Саше. — Что бы там ни оказалось, я изменю свою жизнь. Для начала угощу твоего хозяина пивом, потому что он отличный парень.

Как хорошо, когда у тебя есть друзья.

— Быть того не может, — недоверчиво произнес Олли, когда я пересказала ему все события этого ужасного утра. В конце концов я вернулась в школу, потому что дома стали появляться мысли о самоубийстве. В школе обычно недостает времени даже сбегать в туалет, не говоря уже о том, чтобы размышлять о всяких мрачных вещах.

В половине четвертого одиннадцатиклассники вываливаются в коридор, а я начинаю наводить порядок в классе, который, как обычно, похож на поле боя. На стенах уныло хлопают плакаты, у двух стульев подкошенные ножки, на столах валяются книги. Олли, который заглянул, чтобы предложить быстрый перекур, выслушивает мою повесть и принимается исправно подавать носовые платки.

— И ты пережила все это сама? — Он отламывает кусочек шоколада и кладет мне в рот. — Никому не позвонила?

Я решаю не упоминать о Джеймсе и Элис. Олли тогда точно прибьет моего бывшего жениха.

— Мне некому звонить…

— А я? Я бы пошел в клинику с тобой. Кстати, что сказал врач?

— Что, возможно, все в порядке. Дал кучу брошюр, где говорится, что опухоли — дело распространенное. Девять из десяти обычно доброкачественные. Но если именно мне не повезло? Если…

— Даже не думай! — приказывает Олли, крепко обнимая меня прямо посреди класса. Двое проходящих мимо старшеклассников многозначительно посвистывают.

— Сейчас мой авторитет вылетит в трубу. — Я отстраняюсь и вытираю глаза ладонью. — А у мисс Уайт навеки будет разбито сердце.

Элли Уайт флиртует с Олли с начала семестра. Она всегда пытается сесть рядом с ним на собрании и даже отправляется с утра пораньше в бассейн в надежде, что он ее заметит. Бедняжка буквально потеряла голову.

Впрочем, Олли, что странно, не обращает внимания на страстные взгляды Элли и не отвечает на предложения составить ей компанию на школьной экскурсии. Так не похоже на него. Должно быть, мой друг действительно влюблен в Нину.

— Я как-нибудь переживу, — говорит Олли. — Так или иначе, Элли не в моем вкусе.

— Почему? — в притворном изумлении спрашиваю я. — Она по крайней мере живая!

Олли берет меня за руку и крепко стискивает.

— Оставь шутки хотя бы на минуту. Что произошло?

Я рассказываю про клинику и необходимость ждать две недели. Олли достаточно хорошо меня знает, чтобы понять: к тому моменту я начну бегать по потолку.

— Я не могу обратиться в частную клинику, — говорю я, когда Олли упоминает Наффилд. — Придется заплатить целое состояние. Я посмотрела в Интернете, и поверь, мне придется ограбить банк или сорвать куш в казино. Частное здравоохранение не для бедных. По крайней мере сто фунтов за консультацию… плюс дорогие анализы. Свыше двухсот фунтов за один лишь анализ крови.

— Оно того стоит — ради твоего спокойствия.

Я задумываюсь о счетах, которые сложены нераспечатанными под раковиной в квартире на Эллингтон-Кресент. Я уже давно в минусе — вот главная проблема с моими финансами.

— Прекрасная идея, — соглашаюсь я, — но, к сожалению, нет смысла даже думать об этом. Придется подождать две недели. Как все обычные люди.

— Понимаю! — гневно восклицает Олли. Он действительно переживает за меня. — Как ты будешь жить, если предстоит две недели думать черт знает о чем? Какое-то безумие…

Тетушка Джуэл сказала то же самое, когда я ей позвонила. Я пыталась связаться с матерью, рассчитывая, что она пошлет мне сияющий белый луч надежды или нечто в том же роде, но матушка, как выяснилось, уехала на какой-то духовный «семинар» в надежде войти в контакт со своим ангелом-хранителем. А я-то надеялась, что мы наконец увидимся.

Я позвонила Джуэл, когда возвращалась в школу после визита к врачу.

— Ох, милая, — сказала Джуэл, и я живо представила ее — длинные серые волосы по сторонам морщинистого лица, худая рука, прижатая к груди. — Вот так новость. Бедная моя девочка. Как же ты вытерпишь две недели в неведении? Я бы просто с ума сошла…

Обожаю Джуэл, но вот сочувствия ей явно недостает. И все-таки лучше Джуэл, чем Мэдс, которая так и не позвонила.

— Детка, я просто не переживу, это кошмар. Сейчас расплачусь…

Я мало кому рассказала про опухоль, но реакция говорит о людях многое. Олли, например, держался молодцом. Он выслушивал меня, кормил всякими лакомствами, вытирал слезы, когда я плакала, брал напрокат душещипательные фильмы, позволял смотреть платные каналы… ну и так далее. Мэдс заплакала и сказала, что Ричард непременно помолится за мое выздоровление. Джуэл страшно разволновалась, но все же попыталась меня утешить («Грудь — это такие пустяки, детка. Кому она нужна, только мешается»). А Фрэнки отказался даже произносить слово «рак» — он был просто в шоке.

Я ерзаю на кушетке и морщусь, ощутив острую боль в груди. Не могу надеть лифчик, что само по себе кошмар. Вдобавок под грудью у меня маленький шов, прикрытый толстым слоем марли. Я выгляжу просто нелепо, как будто мне приставили лишнюю грудь.

И все же я не жалуюсь. Никогда не думала, что настанет день, когда я обрадуюсь швам и бинтам, но жизнь полна сюрпризов. Вечером во вторник мне позвонил мистер Уортингтон, консультант из Наффилдской онкологической клиники, и сказал, что в среду у него освободилось утро. Когда я объяснила, что у меня нет частной страховки, он спокойно заметил, что все уже уплачено и меня ждут.

О добрая Джуэл. Сущая фея-крестная. Надо позвонить и сказать спасибо, хотя трудно выразить словами, насколько я благодарна. В последние два дня она не отвечала на звонки, и благодарность буквально перехлестывает через край. Тетушка сделала самый желанный подарок в моей жизни. То есть опухоль никуда не делась, и это очень неприятно, но по крайней мере не придется ждать две недели.

Быть может, у меня все-таки есть персональный ангел-хранитель.

Я рассказала Олли, что Джуэл, судя по всему, заплатила частному врачу и что я ей невероятно обязана. Олли ответил, что всякий, кто любит меня, не затруднился бы помочь, — конечно, это мило, но не вполне правда. Мои родители меня любят, но они безумные и вдобавок чертовски бедные, а что касается Джеймса… ну, чем реже о нем вспоминать, тем лучше.

Телефон по-прежнему молчит. Я бреду на кухню, ставлю чайник, рассеянно жую орехи, выбрасываю старые продукты в мусорное ведро… Олли так добр, что я по крайней мере должна навести порядок у него на кухне. Он даже поехал со мной в больницу, когда мне делали биопсию, а это выходит за рамки дружбы.

Было забавно. Разумеется, в следующий раз я предпочту нечто менее болезненное — например, удаление зуба без анестезии… впрочем, надеюсь, никакого следующего раза не будет. Я замираю, продолжая помешивать чай. Приходит ужасная мысль о том, что, возможно, меня еще не раз ждут неприятные медицинские ощущения. Надо признать, я изрядная трусиха и не переношу боль. Бог весть что будет, если придется рожать, — наверное, понадобится общий наркоз. Я упала в обморок, даже когда мне прокалывали уши!

Олли все это знает — вот почему он поехал со мной в Наффилд. И слава Богу: потому что я всю ночь лазила в Интернете и волновалась все сильнее, так что на рассвете превратилась в тварь дрожащую. Без Олли, который приготовил завтрак и отвез меня в клинику, я бы, возможно, до сих пор кругами ездила по кольцевой, тщетно пытаясь набраться смелости.

Выбрасываю чайный пакетик и смотрю на часы. Половина третьего. Надеюсь, исследование закончено и я вот-вот узнаю результаты. Сердце колотится; меня настолько переполняет адреналин, что руки трясутся. А может, я выпила слишком много кофе…

— Звони же, блин, — говорю я телефону.

В онкологической клинике Наффилд сплошь канареечно-желтые тона и пастельные занавески. Стоит миновать дверь и столик дежурной, и исчезает вся привычная больничная мебель, а ты видишь компанию женщин, которые сидят на мягких кушетках, попивают кофе и листают глянцевые журналы. Глаза у всех ледяные. В углу тихо булькает кофеварка, но, не считая этого, стоит почтительная тишина, точь-в-точь как в церкви. Приехав в Наффилд, я ожидала, что вот-вот появится Ричард Ломэкс, в церковном облачении, окутанный запахом ладана.

Мы с Олли устроились на уютной кушетке персикового цвета и начали ждать. Мимо проходили медсестры с объемистыми папками, а иногда — люди, в которых можно было опознать врачей только по висящим на шее стетоскопам. Мужчины держали своих спутниц за руки и бормотали нечто ободряющее в отчаянной попытке сбросить напряжение.

Олли листал журнал. Знаменитости с безукоризненными улыбками самодовольно смотрели со страниц, и на их лицах было написано: «Позавидуй мне!» Впрочем, я завидовала всем, кто не сидел сейчас в этой до жути безмолвной комнате.

— Кэти Картер? — Рядом со мной возникла пожилая женщина с умным ясным взглядом, как у миссис Тиггивинкл.[8] — Я доктор Моррис. Я осмотрю вас.

Интересно, что я должна была ответить? «О Боже»? Она произнесла это так, словно меня ожидал массаж.

— Пожалуйста, проходите, и приступим, — сказала она.

Каждая клеточка моего тела взывала о бегстве. Непривычное ощущение для человека, который считает здоровой пищей апельсин в шоколаде.

— Ваш муж может сопровождать вас, — добавила доктор Моррис, ободряюще улыбнувшись Олли. — Это вполне допустимо.

Она подумала, что мы вместе! Ну разве не смешно? Олли встали чуть ли не бегом бросился в смотровую. Кажется, груди стали его навязчивой идеей, мрачно подумала я.

— Он не муж, — поправила я. В тишине мои слова прозвучали пронзительно. — Просто приятель.

Я вовсе не собиралась раздеваться в его присутствии.

— Тогда я подожду здесь, — предложил Олли.

— Ступай и купи булочку. — Я пыталась говорить радостно и бодро, но голос при этом звучал словно на грани истерики. — Все будет в порядке.

— Я подожду здесь, — произнес Олли терпеливо, словно разговаривал со строптивым подростком.

Войдя в смотровую и устроившись на кушетке, я чуть не расплакалась. На самом деле больше всего мне хотелось, чтобы Олли пошел со мной, взял за руку и рассказал какой-нибудь дурацкий анекдот, чтобы я расслабилась, но разве это не обязанности бойфренда? Наблюдать за тем, как меня режут, — нелегкое испытание, и не следовало ожидать, что он немедленно согласится. Даже попросить о таком значило бы превратить нашу дружбу в нечто весьма сомнительное.

Все в моей жизни перевернулось и изменилось, твердая почва превратилась в зыбучие пески, и я была далеко не в восторге от происходящего.

— Ложитесь на кушетку. — Доктор Моррис включила нечто вроде огромного телевизора. — Снимите лифчик и футболку.

Я сделала, как она велела. Мою грудь намазали холодным гелем, и медсестра выключила свет. Не хватало только музыки.

— Это ультразвук, — объяснила врач, водя каким-то прибором по моему телу. — Он позволяет увидеть, что творится внутри груди, и в точности понять, с чем мы имеем дело. В вашем возрасте нет смысла делать маммограмму, потому что ткань слишком плотная, ничего толком не разглядишь…

Я посмотрела на экран и увидела нечто вроде снежной бури. Недоставало лишь Санта-Клауса и эльфов.

— Вот, — сказала доктор Моррис, когда среди волнистых серых линий показалось темное пятно. — Вот ваша опухоль.

Она слегка сдвинула прибор и нахмурилась.

— Что?.. — спросила я, чувствуя, как заколотилось сердце.

— Боюсь, это не циста. В нее поступает кровь.

Я в ужасе села. Во мне поселился Дракула?

— Значит, — продолжала доктор Моррис, — придется взять образец ткани и понять, какова природа опухоли.

— Вы думаете, это рак? — прошептала я.

— Я ничего не могу сказать, всего лишь глядя на экран.

Свет вновь зажегся, и медсестра принялась рыться в шкафу, складывая в раковину шуршащие зеленые пакеты, в которых лежало нечто до ужаса напоминающее иглы.

— Опухоль выглядит гладкой, так что, возможно, у вас фиброаденома…

Я столько раз прочитала проклятые брошюры, что стала настоящим экспертом. Фиброаденома — доброкачественная опухоль, которая возникает в груди. Я перестала молиться о выигрыше в лотерею и взамен взмолилась, чтобы у меня действительно оказалась фиброаденома, а не рак.

— Значит, пятьдесят на пятьдесят, — сказала я. — Возможно, все в порядке…

— Но лучше проверить, — сказала медсестра, чем-то смазывая мою грудь. — Постарайтесь расслабиться.

А, нуда.

— Мы обезболим вашу грудь. Сделаем местную анестезию. — Доктор Моррис сосредоточенно наполняла шприц. — Потом я произведу маленький разрез и возьму образец ткани. Вы услышите щелчок, как будто от степлера. Это будет значить, что я захватила несколько клеток.

— Вы боитесь уколов? — спросила медсестра, которая, судя по всему, увидела ужас на моем лице.

Что за глупый вопрос? А кто их любит? Я падаю в обморок от одной лишь мысли об уколах и уже несколько лет не была у дантиста, потому что мне страшно. Наверное, во рту образовался настоящий Стонхендж.

— А можно общий наркоз или что-то в этом роде?.. — спросила я, и по спине пополз холодный пот. Какой кошмар: я буду в сознании, когда меня разрежут. Лучше уж благополучно проспать все это время.

— Вы побаиваетесь?

Не то слово! Теряю сознание даже при виде сырого бифштекса.

— Да, немного.

— Процедура неприятная, но недолгая. — Доктор Моррис постучала указательным пальцем по шприцу. — Постараюсь действовать как можно быстрее и аккуратнее. Лягте на левый бок и закиньте правую руку за голову.

— Все в порядке? — спросила сестра. — Можете держать меня за руку.

Я ненадолго задумалась. По сравнению с другими операциями, которые, возможно, проходили в клинике в эту самую минуту, мои страдания были сущими пустяками, но мне стало до чертиков страшно. Иголка скорее напоминала гарпун, а длинный серебристый инструмент, которым доктор Моррис намеревалась взять пробу, будто доставили из средневековой камеры пыток.

Какой там страх!

Честно говоря, панический ужас.

— Я передумала, — пискнула я. — Если можно, давайте пригласим сюда моего друга.

Мне вдруг показалось, что это прекрасная идея — позвать Олли. Он лыжник и альпинист, ничего не боится, и я смогу запустить ногти ему в руку, если станет по-настоящему больно. Наверняка медсестре не понравится, если я ущипну ее. И потом, обнаженной грудью Олли уж точно не удивишь. Подружек у него было больше, чем у иной рок-звезды, и моя грудь вряд ли шокирует его. Мы, в конце концов, друзья, и наличие члена вовсе не должно нам мешать. Дружить с Олли или с Мэдс — какая разница?

Впрочем, я никогда не целовалась с Мэдс.

Но ведь я и Олли не собиралась целовать. Это было давно, к тому же я напилась.

— Вот он, — бодро возвестила медсестра, появляясь вместе с Олли.

Он неловко остановился в дверях, с шапкой в одной руке и журналом в другой. Мой друг явно не знал, куда смотреть.

— Садитесь рядом. — Доктор Моррис отодвинула монитор, чтобы Олли мог устроиться поближе. — Теперь все будет просто супер…

Супер? Я замечаю взгляд Олли и не могу удержаться от смеха. По-моему, у нас тут что угодно, но только не супер.

— Кэти немного нервничает, — объяснила доктор Моррис, нацелившись шприцем. — Держите ее за руку, сейчас она почувствует легкий укол…

Легкий укол? Могла бы сказать напрямик: «Сейчас я вас пырну».

— Ой! — вскрикивает Олли. — Господи, Кэти!..

— У меня низкий болевой порог!

— У тебя он вообще отсутствует. — Олли морщится, растирая пальцы. — А можно мне тоже вколоть обезболивающее?

Но доктор Моррис слишком занята — она роется в моей груди. Я опускаю глаза и чувствую тошноту.

— Не гляди туда, — строго приказывает Олли. — Лучше посмотри на экран. Ты всегда хотела попасть в телевизор.

Я отвожу взгляд и продолжаю стискивать его пальцы.

Доктор Моррис действительно очень опытная и очень старается не причинять неприятных ощущений. Олли скорее всего было гораздо больнее — следы от моих ногтей побледнели лишь через несколько часов. Пока врач работала, друг пытался поднять мне настроение, читая выдержки из журнальных статей и пересказывая последние школьные сплетни. Когда я выбралась из смотровой, чувствуя себя крайне несчастной и страдая от головокружения, он отвел меня в столовую и угостил самым огромным морковным пирогом, какой я когда-либо видела. Потом мы пошли в паб и нализались. Олли не позволил мне потратить ни пенса или хотя бы отблагодарить его.

— Я ведь твой друг, — сказал он.

Да, думаю я, возвращаясь с чаем в гостиную, Олли — мой хороший друг. Девушка, которую он полюбит, обретет настоящее счастье. Надеюсь, это будет не Нина. Олли достоин лучшего.

Свернувшись на кушетке, я листаю журнал и пытаюсь сосредоточиться на большом интервью с Гэбриелом Уинтерсом, красавчиком актером, который снимался в недавней экранизации романа Бронте. Довольно неприятно сознавать, что целое поколение телезрителей теперь думает, что Джейн Эйр действительно занималась любовью с мистером Рочестером во время грозы. Взгляд Би-би-си на классику сродни точке зрения глянцевого журнала. Шарлотта Бронте наверняка переворачивается в гробу. Во всяком случае, Гэбриел Уинтерс теперь повсюду, его красивое и порочное точеное лицо, ленивые, вечно опущенные, синие глаза и сексуальная кривая усмешка — на всех рекламных щитах, обложках журналов и страницах газет. Он меняет подружек — моделей, сериальных актрис, музыкантш — как перчатки. Сейчас Гэбриел рассказывает, как ему понравилась роль мистера Рочестера: он полагает, что нашумевшая сцена с мокрыми брюками значительно улучшила роман, и признается, что вновь ищет подружку.

Стройную и светловолосую. Неудивительно.

Почему мужчины так предсказуемы? Должно быть, все дело в генах.

Я с отвращением отбрасываю журнал. Оставлю его для Фрэнки — тот обожает Гэбриела Уинтерса. Лично я не прочь использовать иллюстрацию в качестве туалетной бумаги.

Я вновь принимаюсь грызть ногти.

И тогда звонит телефон.

Я вскакиваю, хватаю трубку. Ощущение такое, будто сердце вот-вот выскочит из груди, как у персонажа мультика.

— Здравствуйте, — говорит спокойный голос. — Можно Кэти Картер?

— Слушаю, — отзываюсь пискляво, словно я вдохнула гелий. Трубка дрожит в руке.

— Кэти, говорит доктор Моррис. Как поживаете?

Как я поживаю? Она в своем уме?

— Хорошо, — вру я, потому что она вряд ли ожидает услышать, что я схожу с ума.

— Мистер Уортингтон сегодня просмотрел ваши результаты, — говорит доктор Моррис, и я слышу, как она шуршит бумагами. Сердце начинает биться еще сильнее. В последний раз такое было, когда я в первый и единственный раз побывала на занятии по аэробике. По тону доктора Моррис невозможно разгадать, какие новости меня ожидают.

— И?..

— И я с удовольствием сообщаю вам, что опухоль доброкачественная.

Я ошеломлена. А потом понимаю, что… ничего не понимаю. Доброкачественная — это хорошо или плохо? Мозги как будто превратились в желе.

— Простите, не могли бы вы повторить?

Она смеется.

— Хорошие новости, Кэти. У вас фиброаденома, доброкачественная опухоль.

— То есть не рак? — уточняю я. К черту термины.

— Нет, не рак, — терпеливо поясняет доктор Моррис. — Фиброаденома—это доброкачественная опухоль. Мы с вами свяжемся, в зависимости от того, хотите вы или не хотите ее удалить. Приятных выходных.

Приятных выходных? Да уж. Доктор Моррис кладет трубку, а я продолжаю торчать посреди комнаты с телефоном возле уха. Это шок. Я не сомневалась, что будут плохие вести, и неожиданное облегчение буквально застает меня врасплох. Я не готова к такому счастью.

— Все хорошо, — говорю Саше, которая в восторге стучит хвостом. — Я здорова. Господи, все хорошо!

Как будто в течение нескольких дней я таскала страшную тяжесть — и вот сбросила. Я готова взлететь, точно воздушный шарик, подняться над крышами Западного Лондона и в небо неограниченных возможностей. Впереди целые дни, месяцы и годы, миллионы минут, которые можно тратить как угодно! Никаких больше слез о Джеймсе, никаких жалоб на работу, никаких откладываний на потом. Я не стану терять даром ни секунды.

— Все хорошо, хорошо, хорошо! — кричу я, бегая по всей квартире и с грохотом поднимаясь по лестнице. Саша, восторженно лая, следует за мной.

— Все хорошо! — сообщаю я Кусаке, который, ей-богу, подмигивает мне из ванной. — Хорошо!

Я бы могла так кричать целый час, но миссис Сандха начинает стучать в стенку и браниться по-индийски. У нее плачет ребенок.

Увы.

Я спускаюсь в гостиную. Меня переполняет энергия, которой хватило бы на целую электростанцию. Я сбросила апатию быстрее, чем Гэбриел Уинтерс — брюки в любовной сцене. И совершенно не хочется грызть ногти. Жизнь вернулась.

То есть мне так кажется.

Впереди большие перемены.