Генри быстро разнес весть, что Джон Темсланд обратится к жителям на площади, и народ так же быстро начал стекаться туда.
Солнце припекало, с залива не прилетало ни дуновения, и вскоре люди начали недовольно шуметь. Как же так, уже полдня прошло? — дивилась я. Как бы мне хотелось замедлить ход времени!
Джон проводил меня на площадь и вскарабкался на груду булыжников.
— Мой народ, — обратился он, протянув вперед руки. — Я стою на тех самых булыжниках, которыми вы сейчас должны были мостить площадь. Но никто не вышел на работу сегодня. Вы забыли, что к нам едет король, чтобы убедиться, что наша деревня именно такова, как рассказывает мой отец?
— У нас своей работы по горло, молодой Джон! — крикнул Джордж Паддингтон. — Идет страда, и еще очень много чего собрать осталось!
— А эти остатки не могут подождать до конца ярмарки, Джордж? — спросил Джон.
Джордж бросил на меня угрюмый взгляд и ничего не ответил.
— У нас тут и залив, и лес для охоты, — выкрикнул Питер Уитти. — Мы не стыдимся своего Крестобрежья!
— Но почему бы не сделать его еще лучше? — В голосе Джона звучали задабривающие нотки.
— Мы падаем с ног под конец дня! — выпалил Питер. Толпа согласно загудела.
— Питер, Джордж и все вы, — а вы не задумывались, зачем эти высокородные господа вложили в голову короля идею о приезде в Крестобрежье именно сейчас, сообщив об этом совсем незадолго до приезда? Они не любят моего отца, который советует королю проявлять милость и доброту по отношению к простому люду. Отец внушает королю, что основа власти — это любовь народа. Высокородные же господа предпочитают упрочивать свою власть путем угнетения своих людей. Поэтому им выгодно опозорить отца и окончательно лишить его милости его величества. Возможно, они нацелились отобрать его земли. А тогда сюда явится новый хозяин, который может оказаться совсем не таким добрым, как мой отец.
Толпа опять загомонила.
— А она какое имеет отношение к тебе, Джон? — выкрикнул Питер, указывая на меня. — Небось дунула тебе в глаза волшебной пылью? Или, может, еще чего похуже?
— Если верности моему отцу для вас недостаточно, то у Кетуры Рив есть, что вам сообщить, — ответил Джон. — Заклинаю — выслушайте ее!
Всего несколько дней назад мужчины встречали меня умильными взглядами. Сейчас же их глаза стали жесткими, подозрительными и недоверчивыми.
— Это из-за нее мы перестали работать на дороге! — выкрикнул Пол Стоппиш. — Идея-то ее была, верно?
Толпа согласно зашумела.
— Кто подговорил тебя начать мостить дорогу, а, Кетура? Небось сам Смерть? Он же не против, чтобы мы посдыхали тут от жары и утомления! — крикнул один.
— Он наверняка еще засветит камнем в висок какому-нибудь ничего не подозревающему бедолаге! — завопил другой.
— А то, может, кувалда переломится да и отлетит в голову тому, кто ею орудует? — прокричала Пэтси Крандл в переднем ряду.
Джон поднял руку, призывая к тишине.
— Говорю вам — выслушайте ее! — Он наклонился и поднял меня к себе на верх груды. Я так дрожала, что никак не могла сфокусировать глаза на толпе. Открыла рот, чтобы заговорить, но не знала, с чего начать.
Джон подбодрил меня взглядом.
Я откашлялась, набрала в грудь воздуха и… все равно не смогла выговорить ни слова.
Джон положил ладонь мне на спину и снова обратился к толпе. Жаркое солнце, казалось, зажгло сам воздух — в нем появился едкий дымный запах, но толпа стояла неподвижно и тихо.
— Молва, которую вы слышали, правдива. Кетура действительно видела Смерть и узнала кое-что такое, что следует знать нам всем. Говори, Кетура. Скажи им…
— …что идет чума, — раздался голос в толпе.
Народ ахнул, кто-то вскрикнул. Все глаза обратились к Сестрице Лили, потому что голос принадлежал ей. Шестеро из ее семерых сыновей окружили мать защитным кольцом. Седьмой, как я внезапно заметила, стоял на страже около моей груды булыжников, словно охраняя меня.
Лили прошла вперед, где каждый мог видеть ее.
— Зараза прибыла в Англанд, — промолвила она. — Чую ее запах. Я уже давно про нее знаю.
Толпа взорвалась воплями.
— Успокойтесь! — сказал Джон.
— Вы не сможете убежать от чумы! — прокричала Сестрица Лили. — Бежать некуда!
Толпа притихла. Несмотря на то, что люди боялись Лили, считая ее ведьмой, здесь не было ни одного человека, которому бы она не помогла справиться с зубной болью или с резью в животе, или с воспалением уха, шишками, гнойниками, язвами либо другой какой хворью.
— Чума пока еще далеко, но не настолько, чтобы не настигнуть Крестобрежье. Нам следует послушать, что хочет сказать эта девушка, — произнесла Сестрица Лили и выжидательно повернулась ко мне.
К толпе присоединились Гретта и Беатрис. Гретта подбадривающе кивнула мне: мол, говори, Кетура!
— Смерти тяжелее шагать по хорошей дороге, — начала я, и хотя мой голос звучал сдавленно, в наступившей тишине он был отчетливо слышен всем. Я заговорила громче: — Смерть обожает грязные углы и ненавидит вычищенные колодцы и мельницы без крыс. Надо навести в деревне порядок, и тогда кто знает — может, чума к нам и не придет. Если мы возьмемся все вместе и сильные будут помогать слабым, если все мы разделим общее бремя, тогда наверняка…
И тут в моем мозгу вспыхнуло: лорд Смерть, чистый, как отточенный клинок, отнюдь не всегда с охотой принимает к себе души, которые мы волей-неволей к нему отсылаем. Интересно — может, он и вложил эту мысль мне в голову? Или, может, просто сама близость к нему сделала меня умнее?
— Да, и еще — никто не должен ездить в Большой Город, — добавила я.
Пока я говорила, глаза у людей раскрывались все шире, как будто уши не справлялись со своей работой, и глаза должны были им помочь.
— Я ей верю, — сказал Калеб, отец Генри Бина.
— И я! — сказал Уилл, отец Гретты.
— Нам надо работать на дороге всю ночь напролет, — сказал Джеймс, отец Беатрис.
Несколько жен принялись уговаривать своих мужей подчиниться. Матери крепко обняли детей и заторопились домой.
Джон спрыгнул с груды, мужчины собрались вокруг него, и не успела я даже толком покинуть площадь, а работа уже закипела.
Я поплелась домой, еле живая от усталости. Однако сделав всего несколько шагов, остановилась как вкопанная, потому что прямо у моих ног что-то разлетелось в мелкие брызги. Гнилое яблоко. Я была слишком вымотана, чтобы хотя бы посмотреть, кто его бросил, просто переступила и двинулась дальше. И тут около меня взорвалось второе. На этот раз я оглянулась назад. Ко мне приближался Джон Темсланд, в каждой его руке было зажато по уху с прилагающимися к ним пацанами. Озорники извивались, пытаясь вырваться, но вынуждены были тащиться за собственными ушами.
— Эти мальчики хотят тебе что-то сказать, — весело гаркнул Джон.
— Простите, — вякнул один.
— Простите, — вякнул второй.
Джон отпустил их, и пацаны рванули прочь, потирая уши.
— Я поставлю человека, чтобы следил за твоим домом, — сказал Джон.
— Я не боюсь, — ответила я. «Их не боюсь», — добавила я про себя. От того, кого я боялась на самом деле, не защитит никто.
Я почтительно наклонила голову и продолжила путь.
— Ты храбрая женщина, Кетура Рив, — сказал мне вслед Джон.
Я едва слышала его, ибо солнце неизменно свершало свой путь по небу, и мой ум лихорадочно придумывал новую историю.
Дома Бабушка поставила передо мной обед и ласково погладила по голове. Поев, я вымыла деревянные тарелки и роговые кружки и аккуратно расставила их на полке под кухонным столом, рядом с Бабушкиным огнивом. Прокручивая в голове всевозможные сюжеты, я удостоверилась, что деревянные ложки лежат выпуклостью вверх, чтобы в них не забрался дьявол — так меня с детства учила Бабушка. Подметая пол, я почти что уловила идею для байки, которую наплету лорду Смерти, но тут в комнату вошел не кто иной как Бен Маршалл.
— Ты сегодня была такая храбрая, — робко сказал Бен. — Я принес тебе вот это. — Он протянул мне огромный золотистый кабачок.
Поблагодарив, я приняла овощ на руку, словно ребенка. Другую руку я опустила в карман передника и, к своему неудовольствию, обнаружила, что глаз не остановился, наоборот — крутится как заведенный.
— Я никогда не верил, что тебя похитили феи, — тихо проговорил он.
— Верно, Бен, никто меня не похищал.
Я же заплатила цену! Почему же глаз не останавливается? Бен принес мне подарок — чем не доказательство того, что Бен в меня влюблен?
Гость прокашлялся.
— По деревне идут пересуды. Мать слышала их. Но никакие слухи не помешают тебе выиграть звание Лучшей Стряпухи на ярмарке. Ведь правда, Кетура?
Я прищурилась на него, пытаясь заставить свои глаза увидеть в нем самого красивого парня в наших краях. Я хочу полюбить его! «Люби его!» — приказала я сердцу. И все равно глаз продолжал вращаться.
Из сада в дом зашла Бабушка и обрадовалась, увидев, что у меня гость.
— Что новенького, Бен?
— Добрый день, Бабушка Рив. Я… я просто зашел сказать, что корова нашего бедного священника умерла от вздутия.
— Может, ему стоило бы сбрызгивать ее краденой святой водой, как фермер Дэн, — усмехнулась бабуля.
— Я слышал, Дэн сказал священнику, мол, его скот так потучнел, что раскаиваться в содеянном ему совсем неохота, — сказал Бен. Было видно, что он старается понравиться Бабушке. — А святой отец ответил, что Дэновы коровы, наверно, стали такими святошами, что теперь и размножаться-то не захотят. Вот тут Дэн испугался.
Бабушка рассмеялась, а Бен залился краской от собственного анекдота.
«Хорошая шутка, смешная», — подумала я. Бабушка тоже посчитала ее забавной. Почему же мне не до смеха? Я попыталась засмеяться, но то, что получилось, было больше похоже на икоту. Может быть, глаз выжидает, пока я не стану Лучшей Стряпухой?
— Бен, — сказала я, прерывая его пространную речь об искусстве выращивания спаржи, — ты придешь завтра попробовать мои пироги?
Если, конечно, для меня наступит это самое «завтра».
Он заулыбался:
— Конечно, Кетура. Здорово, что ты практикуешься в стряпне для ярмарки.
— Бен, а что если я не стану Лучшей Стряпухой?
— Ты должна, Кетура, — сказал Бен. — Я связан традицией.
— Да, — раздался вдруг голос его матери, появившейся в дверном проеме. Мы оба вздрогнули. — Традиция — великая вещь.
— Констанс! — воскликнула Бабушка. — Не зайдешь?
— Некогда. Да и у Бена дома полно дел.
— Констанс, ты же не веришь… всем этим дурацким сплетням? — натянуто сказала Бабушка.
— В нашем огороде еще только ваших фей и не хватало, — отрезала Констанс. — Вечно подъедают стебли и затягивают бобы паутиной!
— Матушка! — одернул ее Бен.
— Матушка Маршалл, уверяю вас, я никогда не имела дела с феями, — сказала я.
— Нет? Тогда, значит, правду говорят, что тут еще хуже, чем феи, — что ты стакнулась с… ним?
— Матушка, пожалуйста… — взмолился Бен. — Идите, я вас догоню.
Матушка Маршалл одарила меня сердитым взглядом и пошагала по дорожке. Когда она отошла на некоторое расстояние, Бен сказал:
— Кетура, традиция Маршаллов велит мне жениться на Лучшей Стряпухе, но она же мне и помогает. Стань Лучшей Стряпухой, и тогда никто, даже матушка, не осмелится нам помешать.
Он широко улыбнулся и поспешил за матерью. Несмотря на то, что это была самая прекрасная из всех когда-либо виденных мной улыбок, глаз продолжал вращаться, а мое сердце осталось нетронутым.
Ладно. Я научу свое сердце любить Бена и его кабачки размером с младенца. А когда я выиграю звание Лучшей Стряпухи, глаз должен будет остановиться.
— До свидания, Бен! — крикнула я ему вслед. — Спасибо за роскошный кабачок!
Остаток дня я прислушивалась к звону молотов и возгласам мужчин, мостивших дорогу, и всё пекла и пекла пироги. Пришли Гретта с Беатрис, и я угостила их. Подруги заверили меня, что моя выпечка — лучшая в деревне, однако я сомневалась, что она обеспечит мне звание Лучшей Стряпухи, как бы я ни старалась. Я испекла все те пироги, которые наметила испечь: один с рыбой, другой с олениной; сладкие пироги с персиками, с малиной, со сливами и напоследок пирог с картошкой, грибами и сыром. И на всех у меня получилась корочка, готовая, кажется, улететь по воздуху, если пирог разрезать.
Вечером, отрезая по куску от каждого пирога, чтобы понести их на пробу Кухарке, я следила, как солнце опускается в зеленоватом небе, и придумывала историю, которая спасет мне жизнь. Гретта шила около огня, Беатрис выводила вокализы и болтала с Бабушкой.
Подул вечерний ветерок. Кусты чернотала на опушке леса уже давно разрослись слишком широко, и один из них стукнул тонкой веткой в наше окно.
Я сознавала, что то был всего лишь безобидный куст, однако мое настроение от этого не улучшалось. Весь день наш домик словно бы съеживался, стремясь убежать от тени леса, но та настырно подползала к нему; еще немного — и она коснется стены. Будь жив Дедушка, он бы схватил топор и очистил наш маленький участок от медленно наступающих деревьев.
И тут в окне возникла физиономия. Мое сердце бухнуло, словно в него ударили колотушкой от большого барабана, но я сразу же сообразила, что это Брусничка, наша корова. С наступлением ночи она всегда старалась подобраться поближе к дому.
Стук в дверь спугнул Брусничку.
— Кто бы это мог быть? — удивилась Бабушка.
В дверях, к моему облегчению, нарисовался Тобиас, раскрасневшийся и запыленный, с холщовым мешочком в руках. За его спиной стояла лошадь, вся в мыле.
— Мои лимоны! — завопила я. — Ты раздобыл мне лимоны, Тобиас?
— Раздобыл, — ответил он. — Самые красивые, самые круглые на свете!
Я вырвала мешок из его рук.
— Круглые? Но мне говорили, они овальные! Словно яйца, отложенные солнышком.
Я осторожно вытряхнула фрукты из мешка на стол.
Тобиас довольно ухмылялся. Я таращилась на содержимое мешка. Остальные присутствующие собрались у меня за спиной и вытянули шеи.
— Ах, — сказала Гретта, — ну ты и удалец, Тобиас.
— Да, — гордо отозвался он.
— Тобиас. — Гретта ухватила брата за ухо. — Какого цвета солнце?
— Ну желтого, — ответил он, морщась.
— Тобиас, а какого цвета одуванчик? — опять спросила Гретта, дернув брата за ухо.
— Желтый, как солнце, Гретта! — ответил тот, скривившись от боли.
Я не выдохнула ни единого разу с того момента, когда увидела его добычу.
— Кетура, — наконец сказала Беатрис, — почему твои желтые лимоны такие… оранжевые?
— Потому что это апельсины, а не лимоны, — ответила за меня Гретта, намереваясь опять дернуть брата за ухо. Я придержала ее руку.
Тобиас попятился.
— Но… но тот мужик сказал, что это лимоны, или все равно что лимоны. Только послаще, сказал.
— Иди обратно, Тобиас, — велела Гретта, — и не возвращайся без лимонов. Желтых — желтых! — лимонов!
Она погнала брата с кухни и запустила в него парой апельсинов.
Я побежала за ним.
— Тобиас! — закричала я. — Тобиас, постой!
Он остановился, тяжело дыша, и с опаской посмотрел на меня, как будто ожидал, что сейчас и я метну в него какой-нибудь фрукт.
— Забери эти апельсины себе, — сказала я. — После такой долгой поездки ты заслуживаешь съесть их.
Он с тоской посмотрел на апельсины.
— Да знаешь, сколько раз я чуть не соблазнился, — признался он. — Но я не хотел есть твои… лимоны. — Он вздохнул и взъерошил рукой волосы. — Ну откуда мне было знать, Кетура! Я ж никогда раньше не видел лимона. И апельсина тоже, если уж на то пошло.
— Пойдем, Тобиас, в дом. Отдохни. Идем же, я пирогов напекла.
Парнишка понуро поплелся за мной в дом. Бабушка усадила его за стол и принялась угощать. Гретта испепеляла брата сердитыми взглядами, а Беатрис часто всхлипывала и отказывалась смотреть на него.
— Вот только немножко отдохну и опять отправлюсь за лимонами для тебя, — сказал Тобиас.
— Да ладно, Тобиас… Ну, если ты не против…
— Конечно не против! — сказала Гретта. — И не только ради Кетуры, но и ради Джона Темсланда и королевы.
Тобиас решительно кивнул.
— Только не езди в Город, Тобиас, — попросила я. — Там может быть чума.
Беатрис погладила его по руке. Она уже простила паренька за оранжевые лимоны.
Когда он ушел, я с испугом увидела, что тень леса коснулась нашего дома.
Нет! Я не могла заставить себя идти туда. Еще нет. Мне надо взять образцы пирогов и отправиться к Кухарке за советом. Он подождет. Наверняка он уже и позабыл обо мне, ведь у него сейчас столько работы — сопровождать пап, крестьян и императоров на их последнем пути.
Я сложила большие куски пирогов на поднос и вышла в вечерние сумерки, устремив взгляд к Кухаркиному дому, где в крохотной спаленке спала Кухарка. Нужно, чтобы она прямо сейчас отведала моих пирогов и сказала, какой из них принесет мне победу. Она, конечно, рассердится, что я разбудила ее, — она всегда ложилась рано. Ну да пусть сердится, я все равно ее разбужу, ибо Бен Маршалл должен полюбить меня и жениться на мне, Лучшей Стряпухе ярмарки.
Правда, я пока еще не разглядела в нем свою истинную любовь, да и глаз-амулет не остановился, но ведь это может измениться в один момент. Я ощутила укол вины: в случае моего успеха бедную Падму, которая тоже хочет замуж за Бена, постигнет неудача. Я утешала себя тем, что ее, скорей всего, интересует не сам Бен, а его огород.
Я дошла до середины пути, когда на рано вставшую луну наползла туча. В наступившей темноте я не заметила небольшую рытвину и споткнулась. В то же мгновение некая неведомая сила удержала меня от падения, а затем подступающая ночь словно сгустилась в зримую фигуру, и я увидела лорда Смерть.
Некоторое время мы шли вместе молча, а затем я виновато проговорила:
— Сэр, я собиралась прийти, правда-правда собиралась!
— И придешь, — ответил он. — Я просто решил напомнить тебе об этом.
Его губы были очень близко к моему уху, но посмотреть на него я не отважилась.
Плащ колыхнулся за его спиной и дохнул на нас уже совсем непроглядной ночной тьмой. Лорд Смерть не сделал ни малейшего движения, чтобы дотронуться до меня, и все же я ощущала, что рядом со мной идет мужчина. Я взглянула на его лицо, суровое и прекрасное, — в его чертах застыла печаль.
— Уверена, что и сегодня ночью я с вами не останусь, лорд Смерть, — тихо сказала я. Слышал ли он сомнение в моем голосе?
Он слегка поклонился, но ничего не ответил.
— Что ощущает человек, когда умирает, сэр? — спросила я. — Это больно — вот и все, что я об этом знаю.
Опять мы некоторое время шли молча. И наконец он промолвил:
— Боль причиняет жизнь, не смерть.
Я поежилась при мысли о черно-зеленой ночи в лесу, и сказала:
— Милорд, зачем вы мучаете меня, шагая рядом в темноте? Это жестоко.
— Я намереваюсь защитить тебя от них, — ответил он.
И тут, не поворачивая головы, я увидела черные тени людей на иссиня-черном фоне ночи. Они следили за мной — недвижно, молчаливо.
— Это очень галантно с вашей стороны, сэр, — тихо сказала я, — но для меня их компания милее вашей. И, кстати, именно из-за вашей компании они боятся и ненавидят меня.
Он ничего не сказал. Я уже почти добралась до цели своей прогулки.
Последние шаги я пробежала и заколотила в Кухаркину дверь.
— Госпожа Кухарка! — закричала я и стукнула снова. — Госпожа Кухарка!
За дверью послышалась брань, а затем дверь распахнулась. Кухарка была одета в ночную сорочку, на голове — шерстяной ночной капор.
— Что, что такое? Луна, что ли, с неба свалилась?
— Госпожа Кухарка, вы должны отведать моих пирогов!
Я оглянулась, но не увидела ничего, кроме лунного сияния в ночи, и проскользнула в кухню.
Кухарка потеряла дар речи — возможно, впервые в жизни. Я подхватила с подноса кусок пирога и сунула ей:
— Попробуйте и скажите, достанется ли мне звание Лучшей Стряпухи.
Она взяла пирог и проворчала:
— Ну ты и чокнутая. Правда, говорят, что чокнутые повара готовят самые лучшие соусы.
Кухарка прожевала, а потом взяла по куску от каждого пирога, да не по одному, а по два и по три. И наконец вынесла суждение:
— Кетура, ты печешь самые лучшие пироги, какие я когда-либо едала, но любая баба в деревне сумеет сделать пироги наподобие этих. Если хочешь выиграть, тебе придется изобрести что-то новое, такое, чтобы каждая стала умолять тебя о рецепте.
— Тобиас обещал достать для меня лимоны…
— Сделай так, и Бен Маршалл будет твоим. Если ты его хочешь, конечно. — Она внимательно всмотрелась в меня и вытерла рот передником. — Ты уверена, что он тебе нужен?
— Почему вы думаете, что нет?
— Потому что он хочет для себя повариху, а не любовь, а ты как раз ищешь любовь, причем настоящую.
Я ахнула.
— Откуда… откуда вы знаете?
— Джон Темсланд сказал.
Я вытаращила глаза:
— Джон Темсланд разговаривал с вами обо мне?
— Разговаривал. — Кухарка бросила на меня косой взгляд — один ее глаз все еще мог что-то видеть. — Только и знал, что трещал про тебя.
Я не нашла, что сказать, и приписала свою беспомощность усталости.
— Мне пора домой, — наконец выдавила я.
— Постой.
Она разбудила своего сына и настояла, чтобы он проводил меня. Бедняга с досадой согласился, но ему так хотелось спать, что он не видел ни моего более могущественного сопровождающего, ни мужиков, следивших за мной из темноты.
Едва завидев мой дом, Кухаркин сын повернулся и бросился домой, непрерывно крестясь.