Кетура и лорд Смерть

Глава десятая, повествующая о Портном и Регенте и о том, что я решила; о хороших лимонах и плохих новостях

Пока меня не было, в наш домик пришли Гретта с Беатрис и выполнили за меня всю домашнюю работу. Сейчас они сидели и шили, на их лицах застыла тревога. Бабушка по-прежнему спала.

— Я ходила к Сестрице Лили, — тихо сообщила я и принялась заваривать наперстянку.

— Чары не действуют, верно? — спросила Гретта напрямик.

— Она говорит, это потому, что я уже кого-то люблю.

— Должно быть, Бена.

— Должно быть, но глаз не останавливается на Бене, только замедляется.

— Наверное, ждет твоего пирога, — с надеждой проговорила Беатрис.

— Наверное.

Я присела на край Бабушкиной кровати с чашкой чая из наперстянки и гладила Бабушкины волосы, пока та не проснулась, улыбаясь.

Пока я держала для нее чашку, Гретта с Беатрис перешептывались. Бабушка еще не успела допить, а на ее лицо уже вернулся румянец, и я предложила ей позавтракать.

— Ты была права, Кетура, — сказала она. — Смерть, похоже, еще не так близко, как я думала.

Поев, Бабушка взялась за веретено и заверила меня, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы приготовить ужин.

— Если вы чувствуете себя хорошо, Бабушка Рив, можно мы с Кетурой немного погуляем? — попросила Гретта.

— Конечно, мои дорогие, бегите, играйте. Ах, молодость так беззаботна и невинна!

Мы вышли на улицу, и подруги немедленно набросились на меня:

— Ты не всегда бралась за амулет! — обвиняюще воскликнула Гретта. — Иногда ты смотрела на парня, а амулет не трогала. Что, скажешь, не так?

— Не так! — защищалась я. — И на охоте, и на собрании, и когда народ работал…

— А на Портном ты амулет испытала? — спросила Гретта.

— На Портном нет…

— А на Регенте? — подключилась Беатрис.

— И на нем нет…

— Так мы и думали, — подвела итог Гретта, уперев руки в бока.

— Но они ведь ваши! — воскликнула я. — Гретта, признайся — ты же сама любишь Портного!

— Это верно, я им восхищаюсь, Кетура. Он добрый отец своим детям и чинит одежду Отшельника Грегора бесплатно. Но человек, который просто так, по собственной воле, совершает добрые дела, не позволит командовать собой, а это, Кетура, может быть весьма опасно. К тому же я заметила пыль в углах его дома.

— Не каждый же может быть таким совершенством, как ты, Гретта, — пробормотала я.

— Послушай меня, сестра моя, подруженька, — строго сказала она. — Мы проявляем себя во всем, что делаем. Грязный пол — грязная душа, не заправленная постель — неряшливая душа. Идеальная чистота в доме показывает, что и ты сам идеально чист. В каждом совершенном стежке звучит хвала Господу нашему. А этот человек, он живет…

— …комфортно, — перебила я.

— …в лености, — закончила Гретта. — В его саду я насчитала целых девять сорняков!

— Тогда тебе должно быть приятно, что он требует совершенства в стежках, — сказала я.

— Посмотри, как вынуждены одеваться его бедные дети! Ходят в заплатанных лохмотьях! — продолжала она.

— Я видела их, — возразила я. — Они одеты не хуже, чем бедные пастухи дальше по дороге.

— Мастер Портной вовсе не беден, — огрызнулась Гретта.

— Может, он просто бережлив, — сказала я.

— У него такие чудесные дети! Вот они идеальны. А он с его оранжевыми чулками!.. — Она задумалась, потом сказала: — У него такая пышная шевелюра, он такой мускулистый… Ему бы податься в кузнецы, а он одежки шьет!

Тут в спор вступила Беатрис:

— Если глаз-амулет не выносит вида оранжевых чулок Портного, то он наверняка перестанет крутиться, как только услышит музыку, которую Регент сочинил для короля.

— Но, Беатрис, признайся — ты же сама любишь Регента! — воскликнула я.

— Я не выйду замуж и уйду на небо чистой, — сказала она, медленно покачав головой.

— Подруженька, что может быть чище, чем отдать всю себя, и сердце, и душу другому человеку? — возразила я. — Нет, я никогда не смогла бы полюбить ни Регента, ни Портного!

— Но ведь Сестрица Лили сказала, что ты уже любишь!

— Сказать-то она сказала, но…

— Тогда ты должна испытать всех, — настаивала Гретта. — Пойдем!

Они подхватили меня с обеих сторон под руки и повели к коттеджу Портного. Признаю — я слишком устала, чтобы спорить, не говоря уж о том, чтобы вырваться от них. Я даже начала опираться на подруг при ходьбе, до того я вымоталась.

Потной проявил исключительную любезность, принимая нас у себя. Дом у него был солидный, прочный, ладно выстроенный, хоть и простой. Мебель была сработана так, чтобы выдерживать плохое обращение со стороны детей. В комнате стоял запах хорошей еды, чувствовалось, что она тут в изобилии. Правда, на окне ни цветочка, ни занавески, но все равно дом был полная чаша.

— Заходите, Кетура, Гретта, Беатрис, — сказал он, жестом приглашая нас в свой уютный коттедж. Гретта с надеждой посмотрела на меня и показала глазами на мой передник.

— Спасибо, Кетура, — продолжал Портной, — за помощь с платьем для леди Темсланд.

— С платьем?..

Гретта выложила какое-то шитье на солидный стол.

— С платьем, над которым ты работала, Кетура, — «напомнила» она мне. И обратилась к Портному: — Ей не терпится, чтобы вы оценили ее труды.

— Конечно! — отозвался Портной. Он взял платье и вывернул его, чтобы проверить стежки на юбке. Поначалу его лицо было строгим — вот-вот велит все переделать, — но по мере того как он вглядывался в швы, все ближе поднося ткань к глазам, выражение на его лице смягчалось и наконец сменилось на восхищенное.

— Очень хорошая работа, Кетура! — похвалил он.

Я покраснела, услышав похвалу за работу, выполненную не мной, но он принял это за румянец скромности.

— Ни к чему стесняться таких отличных швов, Кетура, — продолжал Портной. — Я вижу всего лишь пять несовершенных стежков.

— Пять?! — выпалила Гретта.

Он коротко кивнул ей и вновь воззрился на меня, словно удивляясь, каким образом он до сих пор не замечал, какая я искусная швея.

— П-пять кривых стежков? Где? В-вы, должно быть, ошиблись! — Гретта даже заикаться начала.

— Здесь, — показал он. — И здесь, и вот эти два, и вот тут.

Мы с Греттой впились глазами в стежки, на которые он указывал. Затем Гретта выпрямилась и натянуто произнесла:

— Верно. Они не такие ровные, как остальные.

— Господи, сэр, — сказала я, — рука, сшившая это платье, не сделала пяти неверных стежков с тех самых пор, как ей самой исполнилось ровно столько же лет!

— Но он прав, Кетура, — сказала Гретта. Ее гордость была уязвлена. — Они не совершенны. — Она опять многозначительно указала глазами на карман моего передника, где лежал амулет.

Взгляд у подруги был так настойчив, что я почла за лучшее прикоснуться к амулету. Да, да, я восхищалась Портным, но… нет, я его не любила. Глаз дергался и метался с обычной живостью.

Я еле заметно покачала головой. Гретта вздохнула и посмотрела на Портного так, будто это была его вина.

— Мастер Портной, у вас прекрасные дети. Но почему же они бегают по улице в лохмотьях, тогда как у других детишек новая одежда?

— У них будет новая одежда, когда они сами научатся ее шить, — сказал он. — Я буду их учить, но шить для них я не буду.

Гретта бросила на него неприязненный взгляд, но он, кажется, не заметил.

— Значит, вы разрешаете своим детям носить только ту одежду, которую им отдают другие? — бесцеремонно спросила она.

— Именно так, — кивнул Портной.

Глаз так бешено дергался в моей ладони, что вскоре я уже не могла больше переносить это и вынула руку из кармана. За нашими спинами вздохнула Беатрис.

— Доброго дня, мастер Портной, — сказала Гретта.

— Доброго дня, Гретта, — любезно ответил Портной. — Еще раз спасибо тебе, Кетура.

— Какой несносный человек! — бормотала Гретта, когда мы шагали по дороге. — Позволять своим детям бегать Бог знает в чем! Конечно, ты никогда не влюбилась бы в такого, Кетура.

— Гретта, это не его вина, что я не могу его любить.

— Ну и отлично, — буркнула она. — Не придется выносить вид его оранжевых чулок, когда я приходила бы тебя проведать.

— Тогда, — подала голос Беатрис, — пойдемте в церковь.

— Нет, нет, я так устала! — застонала я.

— Чем скорее ты посмотришь на Регента и потрогаешь амулет, тем скорее сможешь пойти домой отдыхать, — отрезала Беатрис. Я настолько не привыкла слышать от нее такие решительные заявления, что больше не сопротивлялась.

Мы вошли в маленькую часовню. Регент сидел, склонившись над пюпитром с нотами, и что-то писал. Когда он поднял голову и увидел нас, скорбное выражение его лица несколько смягчилось.

— Кетура! — обрадовался Регент. Он почти что улыбнулся — я едва узнала его с этим намеком на улыбку на лице. — Твой кузен Билл — в точности такой, как ты обещала. Благодарю, что послала его ко мне. Наш хор сможет выступить перед королем!

Беатрис, покраснев до ушей, деликатно указала на карман моего передника. Тем временем Регент рассыпался в похвалах голосу моего кузена, а потом, снова опечалившись, заметил:

— Как странно, что ты, будучи из одного с ним рода, не получила и толики его таланта!

Я собралась с духом и опустила руку в карман. Глаз дергался вверх-вниз и влево-вправо так энергично, что чуть не выпрыгнул из моей ладони.

Я слегка качнула головой, подавая знак Беатрис, и та обратила на Регента обиженный взор, как будто он ужасно подвел ее.

— Господин Регент, — произнесла она, — Билл сказал мне, что знает причину вашей постоянной печали. Он говорит, это потому, что вы одиноки. Потому что вам нужна жена.

Я ахнула, удивленная такой дерзкой речью моей робкой подружки. Гретта спрятала улыбку.

— Тогда он столь же проницателен, сколь и талантлив, — ответствовал Регент. — Он разгадал мою тайну. Я и вправду одинок, но жениться не могу.

— Почему? — изумилась Беатрис.

— Если я стану растрачивать свою любовь на женщин, для музыки ничего не останется. Так учила меня мать.

— Да ведь вы уже взрослый! — воскликнула она.

— Я все равно слышу ее голос, даже сквозь музыку: «Помни, сын мой: музыка, и только она одна, вознесет тебя в небеса».

Он обшаривал глазами пустое пространство над головой, словно пытался высмотреть призрак матери. Потирал суставы пальцев, как будто они ныли.

— Она учила меня каждый день отрекаться от мирских вещей. Все они — зло, говорила она. Музыка же, говорила она, — это язык небес. Я должен посвятить музыке всего себя.

— Она где-то поблизости, господин Регент? Я думала, вы приехали издалека.

— О да, она близко, хотя и не в таком месте, куда можно дойти ногами или доехать на лошади. Но она близко. Я чувствую это. Когда я делал ошибку, играя на органе, мать била меня по пальцам тонкой золотой линейкой. Я и сейчас ощущаю эти удары — всякий раз, когда желаю любить что-то другое.

Беатрис мягко проговорила:

— Ну что вы, не может же все быть так плохо!

— Мать хотела стать супругой Господа, но ее отец этого не позволил. Боялся, что Господь накажет его, обнаружив, какую мегеру он вырастил из своей дочери. Поэтому он выдал ее замуж за органного мастера, который слишком много пил. Она воспитала из меня музыканта. Я еще не умел произнести слово «мама», а уже мог сыграть сонату. Каждый миг бодрствования я занимался музыкой. Материну линейку я называл «Зуб», потому что она больно кусалась.

— Как мне жаль вас! — сказала я. Беатрис поахала в знак сочувствия, а Гретта прижала ладонь к губам.

— А тебе — тебе жаль, Беатрис? — спросил Регент с глубоким чувством.

— Господин Регент, ваша музыка напоминает мне обо всех печальных мыслях, которые я когда-либо передумала, — проговорила Беатрис. — Ваша музыка вывернула бы наизнанку сердце самого Князя тьмы. Быть может, если бы вы сделали ее… чуть веселее, вы меньше слышали бы голос вашей матери и кто-то смог бы утешить ваше сердце.

— Мне нет другого утешения, кроме музыки, — грустно ответил он. Потом сел за орган и заиграл такую траурную мелодию, что я вылетела вон из церкви.

Гретта с Беатрис вскоре нагнали меня.

— По крайней мере, ты попыталась, — сказала Гретта.

— Должно быть, это все же Бен, — сказала я. — Глаз просто ждет, когда я испеку пирог, за который мне дадут звание Лучшей Стряпухи. Я уверена.

Беатрис погладила меня по руке:

— Отдыхай. Позже придумаем что-нибудь с пирогом.

Я помотала головой и, хотя все мое тело ныло от изнеможения, шла, не замедляя шага.

— Нет времени. Ярмарка открывается завтра, и если допустить, что у меня есть хоть малейшая возможность дожить до нее, я должна сегодня печь пироги.

Когда мы пришли домой, Бабушка возилась в саду и выглядела так хорошо, что моя душа возрадовалась, а тело обрело новые силы. Я принялась за пирог с кабачком.

Не успела я управиться с ним, как раздался стук в дверь. Гретта поднялась, чтобы открыть. На пороге стоял Бен Маршалл и баюкал еще один кабачок размером с младенца. Держа в одной руке деревянную ложку, а в другой мутовку, я с сияющим лицом шагнула к нему. За его спиной маячила Падма, сжимавшая в объятиях несколько кочанов латука.

— Заходи, Бен, — пригласила Бабушка, — и ты, Падма. Кетура как раз приготовила пирог с твоим чудесным кабачком, Бен, и мы собирались попировать. Садитесь, садитесь оба. Как нам повезло, что ты выращиваешь такие огромные овощи, Бен, потому что у тебя тогда есть, чем делиться.

— Я принес еще один. Кетура, ты вся в муке! Ты такая… красивая.

Ох, милый Бен, подумала я. Добрый, надежный Бен. Но как бы мне не пришлось вечно ходить обвалянной в муке с сахаром, чтобы он находил меня красивой! При этой мысли я почувствовала себя еще более усталой. Но все равно Бен очень милый.

— Мне подумалось, — сказала Падма, — что это так великодушно со стороны Бена — раздаривать кабачки беднякам, и я решила принести латук. К тому же меня попросила пойти матушка Маршалл.

Бен глянул на нее как на бродячую кошку, увязавшуюся за ним домой. Бабушка подала им по куску моего пирога, и Бен тут же принялся уплетать за обе щеки.

— Практикуюсь перед завтрашними соревнованиями, — пояснила я, всей душой желая, чтобы для меня настало это самое завтра.

Падма тоже села за стол и с готовностью попробовала пирог.

— Потрясающе вкусно! — промямлил Бен с набитым ртом.

— Есть некое послевкусие, — деликатно заметила Падма, — но в общем пирог весьма неплох.

Бабушка перевела разговор на то, как похорошела наша деревня, и Бен, мои подружки и даже Падма заговорили о чудесах этого превращения.

— Мистресс Смит и еще несколько женщин ходили к Отшельнику Грегору, — рассказывал Бен. — Скребли, и выбрасывали хлам, и убирали, и мыли, и подметали, и пололи, пока он не расплакался и не пообещал исправиться.

Все засмеялись.

Падма учтиво проговорила:

— Вдова Харкер, которая держит свою корову прямо в доме, потому что у нее нет хлева, сегодня утром пришла домой и обнаружила во дворе премиленький коровник.

Бен заметил мою молчаливость и сказал:

— С таким пирогом, Кетура, ты могла бы выиграть звание Лучшей Стряпухи на ярмарке.

— Я рада, что он тебе понравился, — ответила я.

Падма метнула хмурый взгляд сначала в Бена, потом в меня.

— По пирогу мало о чем можно судить, — изрекла она. — К тому же вчера он сказал то же самое мне. Бен такой переменчивый!

— Но я и правда считаю, что с этим пирогом Кетура немножко выходит вперед.

Гретта с Беатрис заулыбались, а Падма принялась яростно тыкать вилкой в свой кусок пирога. Мне стало ее жалко, такой у нее был несчастный вид, но меня порадовало, что Бен высказался в мою пользу.

И тут послышался тихий стук в дверь. Я открыла и увидела Тобиаса с лимонами в руках.

Я кинулась к нему на шею.

— Боже, какие они красивые, Тобиас! — воскликнула я, забирая у него лимоны. — Такие пузатые, такие свежие. Очень дорого стоили?

Он медленно протянул ладонь с пригоршней монет, которые Джон Темсланд дал ему на вторую покупку.

— Ни пенни, Кетура, и все же они стоили очень дорого.

Только сейчас я заметила, как страшно он бледен, — белее, чем серая пыль, припорошившая его губы и веки.

— Как же ты раздобыл их?

— Это очень странная история, Кетура.

— Садись и рассказывай, — велела я.

Он медленно сел, предварительно нащупав стул рукой, будто слепец. Гретта положила руку на плечо брата.

— Я искал и искал, Кетура, — начал Тобиас. — Ни у кого не было лимонов. Наконец я решил пойти на дорогу, что ведет в Большой Город — только до перекрестка, вдруг там проедет какой-нибудь торговец, который скажет, где искать лимоны. И мне таки встретился проезжий со всякими диковинками в телеге. Я рассказал ему, что мне поручено раздобыть лимоны для лучшей в Крестобрежье стряпухи. О, лимоны, сказал он, надо же, у меня они есть — из самой Испании. Я хочу их купить, сэр, сказал я. Но когда я протянул ему деньги лорда Темсланда, он покачал головой. Тут мало, сказал он. Возьмите это, сэр, сказал я, и скажите, что мне сделать, чтобы восполнить недостающее; что бы это ни было, я это выполню. Он схватил монеты и сказал, что я должен буду служить ему целый год, и только тогда я расплачýсь полностью.

Но мне нужны лимоны сейчас, сказал я, чтобы Кетура Рив могла приготовить блюдо для короля. Очень хорошо, сказал он, тогда ты сделаешь годовую работу за месяц. Нет, сэр, сказал я, лимоны нужны прямо сейчас. Тогда мы не сделали дела, сказал он. Тогда отдайте обратно мои монеты, сказал я. Не отдам, сказал он, и вали отсюда, парень, сказал он.

Мистресс Кетура, ты же знаешь, я никудышный борец, но ведь и тебе, и молодому лорду, и королеве нужны лимоны! И я кинулся на него. Он был высокий и куда толще меня, но я на все был готов ради лимонов. Он избил меня зверски, а потом вытащил дрын, которым погонял осла, — видно, хотел меня прикончить. Я бы потерял и жизнь, и деньги — их мне было жаль больше всего, потому что они должны были пойти на твои лимоны.

Торговец занес дрын и уже готов был обрушить его мне на голову, как вдруг застыл, глядя куда-то в никуда. Побелел, посерел, как рыбье брюхо. Один раз мотнул головой, потом тоже один раз кивнул, как будто вел беседу с кем-то невидимым. Я задрожал от страха, глядя на его лицо — такой на нем был ужас. Он забыл про дрын, и тот выпал из его руки.

Наконец он перевел глаза на меня. Они были белыми от ужаса и одновременно в них застыло смирение. За мной пришел Смерть, сказал он. Я много раз водил его за нос, и теперь он пришел взыскать должок. Перед тем как забрать меня, он дает мне один, последний, шанс искупить страдания, которые я причинил людям своим мошенничеством. Паренек, сказал мне торговец, тут у меня в куртке зашиты монеты. Забери их себе, если простишь меня.

А лимоны, сэр, спросил я, — можно я заберу их? Он кивнул. Тогда я прощаю вас, сказал я. И тут он весь как бы сжался и рухнул замертво.

Глаза у него оставались открытыми даже в смерти и, казалось, смотрели на меня с благодарностью. Я долго стоял около него, пока не пошел дождь и вода не залила его открытые глаза, а осел не заревел от голода. Тогда я отправился домой.

Тобиас смотрел в стол, рот его был раскрыт, как будто у него не хватало сил свести челюсти вместе.

Я поднесла лимоны к носу. Они пахли солнцем. Мой пирог усладит нёбо солнечным сиянием и облачной сладостью. Мой пирог принесет мне звание Лучшей Стряпухи на ярмарке. Мой пирог даст мне Бена Маршалла…

Тобиас заплакал.

— Кетура… Тот человек умер от чумы.