Китайский Берия Кан Шэн

Вызревание идеи «культурной революции»

Наступил 1965 год. В голове у Мао Цзэдуна укреплялась мысль о «появлении ревизионизма в Китае». Бессонными ночами, выкуривая сигарету за сигаретой, он думал о будущем КНР. В своем болезненном воображении он приходил к мнению, что большая группа представителей буржуазии, контрреволюционных ревизионистских элементов уже проникла в его детище — КПК, в правительство и в сферу культуры. Значительная часть руководящей власти («одна треть власти в руках наших врагов», — как-то заявил Мао) уже не находится в руках марксистов и народных масс, облеченные властью в партии и идущие по капиталистическому пути руководители вокруг него уже втайне формируют буржуазный штаб, они имеют своих представителей уже в каждой провинции, городе, автономном районе и центральных ведомствах, формируют свою политическую и организационную линию. Документы, поступающие снизу, только подтверждали его сомнения.

На серии различных рабочих закрытых совещаний (в июле и сентябре-октябре 1965 г.), в беседе с министром культуры Франции А. Мальро (в августе), с командующим войсками Нанкинского военного округа Сюй Шиюем он уже открыто говорит о «возможности появления ревизионизма в Центральном Комитете партии».

Мао Цзэдун стал серьезно сомневаться в своем преемнике на партийном и государственном посту Лю Шаоци.

Однажды ночью Мао Цзэдун вспомнил о своей беседе в 1961 г. с английским фельдмаршалом, начальником имперского Генштаба в 1946–1948 гг., первым заместителем главнокомандующего вооруженными силами НАТО в Европе в 1951–1958 гг. В. Монтгомери (1887–1976), который в сентябре 1961 г. приезжал в Китай. Когда гость заговорил о возрасте человека, Мао Цзэдун сказал, что в Китае есть одно старое сказание, в котором говорится, что самыми трудными возрастными вехами в жизни человека являются 73 и 84 годы, кто успешно преодолеет эти две вехи, тот может дожить до 100 лет (кстати, Мао год не дожил до второй вехи). Тогда Мао Цзэдун сказал гостю, что он думает успешно преодолеть планку в 73 года, но до нее у него в запасе еще четыре года. А затем уже можно идти на встречу с К. Марксом. В. Монтгомери спросил хозяина о его преемнике и получил ответ, что этот вопрос уже окончательно решен в КНР — преемником будет Лю Шаоци[389]. Однако сейчас у него возникли сомнения. В декабре 1970 г. на вопрос Эдгара Сноу, когда Мао принял решение о том, что Лю Шаоци должен уйти с руководящих постов, Мао Цзэдун признался, что такое решение он принял в январе 1965 года[390].

Что же произошло в это время? Шло совещание по выработке очередного документа кампании «за социалистическое воспитание», или «четыре чистки», «Некоторые текущие вопросы, выдвинутые в ходе движения за социалистическое воспитание в деревне» («23 пункта»). Документ вырабатывался довольно трудно. Совещание проходило в два этапа и длилось месяц — с 15 по конец декабря 1964 г. и с начала января по 14 января 1965 г. Первоначально планировалось провести его до конца декабря, ответственным был Лю Шаоци. Учитывая, что в это время Мао Цзэдун плохо себя чувствовал, он решил провести совещание без Мао. Дэн Сяопин также считал, что из-за занятости Мао Цзэдуна совещание можно провести без него.

В начале совещания, 15 декабря, по данным Бо Ибо, Лю Шаоци поставил на нем несколько вопросов о кампании «четырех чисток» в деревнях и «пяти злоупотреблений» в городах. Затем им был предложен проект документа. 23 декабря был написан его первый вариант, состоящий из 16 пунктов. После обсуждения документ был переделан в 17 пунктов под названием «Дискуссионные тезисы Всекитайского рабочего совещания, созванного Политбюро ЦК КПК». Когда Мао Цзэдуна ознакомили с этим документом, он поставил резолюции: «К исполнению», «К рассылке». 28 декабря Пэн Чжэнь, зарегистрировав этот документ под номером 811, отдал указание о его размножении. На этом совещание должно было закончить свою работу. Однако, как вспоминает Бо Ибо, в это время между Мао Цзэдуном и Лю Шаоци возникли серьезные разногласия, главными из которых были определение основного противоречия в обществе и характера движения; методы осуществления кампании. Лю Шаоци считал, что основным является «переплетение противоречий внутри народа и между нами и нашими врагами». Мао Цзэдун же «рассматривал вопрос намного серьезнее», он считал, что уже сформировался «класс бюрократов», который превратился в «буржуазные элементы, сосущие кровь рабочих», они и являются «объектом борьбы», «объектом революции».

20 декабря, касаясь этих вопросов на расширенном совещании Политбюро, Лю Шаоци взял под сомнение мнение Тао Чжу, что основным противоречием в деревне является противоречие между широкими народными массами и зажиточными крестьянами. «Что же верно? — спрашивал Лю Шаоци. — Так ставить вопрос, либо говорить как раньше, что основным противоречием, с одной стороны, является противоречие между массами и, с другой стороны, — помещиками, кулаками, контрреволюционными и вредными элементами в сочетании с разложившимися, совершившими серьезные ошибки кадровыми работниками». На что Мао Цзэдун заявил, что «помещики, кулаки, контрреволюционные и вредные элементы — это закулисные хозяева, а на авансцене нечистые в четырех отношениях кадровые работники — это облеченные властью. Людей типа помещиков, кулаков, контрреволюционных и вредных элементов уже один раз дискредитировали, с ними покончено… сначала расправимся с волками, а затем с лисицами — именно так надо взяться за вопрос».

Известно, что к этому времени Мао Цзэдун стал крайне подозрительным, он считал, что с ним уже не считаются и хотят «отодвинуть» от руководства страной, ему въелось в память предложение советского маршала Малиновского, сделанное в Москве китайской делегации, «скинуть Мао Цзэдуна», такую опасность он не исключал.

Когда кончилось совещание, проводимое Лю Шаоци, Цзян Цин решила для руководства страны в здании народных представителей на Тяньаньмэне устроить показательное выступление спектакля «Красный фонарь». На просмотр были приглашены Тао Чжу и его супруга. Во время антракта в спектакле в комнате для отдыха Мао Цзэдун неожиданно спросил Тао Чжу: «Ваше совещание уже закончилось? Я еще не принял в нем участия, а вы его уже объявили закрытым! Кое-кто пытается нагадить мне на голову! Хотя я и отступил на вторую линию, но еще могу кое-что сказать!»

Тао Чжу был ошеломлен такими словами Мао. «Кто же осмелился гадить на голову Мао? Кого Мао подразумевал под словами „кое-кто“? — спрашивал он чуть позже окружающих. — Боюсь, что это может быть (Лю) Шаоци, но я не осмеливаюсь даже верить этому».

Далее Мао Цзэдун задал второй вопрос: «Все участники совещания уже разъехались?»

— Некоторые уехали, — ответил Тао Чжу.

— Сообщите всем, кто уже уехал, чтобы они немедленно вернулись! — приказал Мао[391].

В конце декабря Мао Цзэдун неожиданно заявил: «Все еще под личной ответственностью (Лю) Шаоци движение за „четыре чистки“, кампания против „пяти злоупотреблений“ и экономическая работа. Все под твоим управлением. Я — Председатель. Ты мой первый заместитель. Если в Поднебесной возникнет непредвиденная ситуация, если в один прекрасный день я умру, ты не сможешь меня заменить. Если сейчас сдать тебе смену, ты сразу же станешь Председателем, сделаешься Цин Шихуаном (Император первой централизованной империи Цинь 246–210 до н. э. — В.У.). У меня имеются и свои слабости, я не ругаюсь последними словами, неловок, а ты же силен, ты являешься маршалом по ругани последними словами…»

Точку зрения, выдвинутую Мао Цзэдуном на наведение порядка «с облеченными властью и идущими по капиталистическому пути», Лю Шаоци не одобрял, хотя и признавал, что такие люди имеются и их можно именовать «группой». Он призывал большинство кадровых работников завоевывать на свою сторону, исправлять, и только меньшинство предлагал осудить, навесить на них ярлыки. В то же время он не выступал прямо против точки зрения Мао, а некоторыми своими репликами, казалось, даже поддерживал последнего. Лю Шаоци в своем выступлении, подчеркивая сложность обстановки в стране и переплетение между собой двух видов противоречий, предлагал действовать исходя из реальности, призывал не сводить все, что возникает в обществе, к противоречиям между нами и врагами. Когда 28 декабря 1965 г. Мао Цзэдун пришел на одно из совещаний, все обратили внимание, что он в руках держал две брошюры: Конституцию и Устав партии. Начав выступать, он заявил: «У меня здесь две брошюры: одна — Конституция, определяющая мои гражданские права, другая — Устав партии, определяющий мои права как члена партии. Вы одним нарушаете Устав партии, не позволяя мне участвовать в партийном совещании, другим — нарушаете конституцию — не разрешаете мне выступать!»

Мао Цзэдун требовал отозвать и пересмотреть документ № 811 и сделать его более политически направленным. Выступая 27 декабря 1965 г. на совещании, Мао подчеркнул, что он уже обсуждал этот вопрос на Постоянном комитете и с рядом товарищей с мест и думает, что его формулировка кампании наиболее правильная. Так как движение было названо «за социалистическое воспитание», а не движением за воспитание каких — то «чистых и не чистых в четырех отношениях», не каким-то движением, «где переплетаются противоречия внутри партии с противоречиями между нами и нашими врагами и противоречиям внутри народа». Он настаивал, чтобы главным противоречием в документе отмечалось противоречие между социализмом и капитализмом. Причем Чэнь Бода поддержал Мао в своем выступлении 27 декабря. Он заявил, что «обобщения Председателя Мао верны», и с теоретической точки зрения рассуждения о так называемых чистых и нечистых не могут прояснить сути противоречий. Его выступление было с одобрением встречено Мао Цзэдуном.

Главное, из-за чего возник спор между Мао и Лю, — это характер движения. Так, в последнем варианте документа в разделе о «сущности движения» были даны три формулировки. Там говорилось:

«Существует несколько вариантов формулировок: 1) Противоречия между „четырьмя чистыми“ и „четырьмя нечистыми“. 2) Переплетение противоречий внутри партии и вне ее или же переплетение противоречий между нами и нашими врагами и противоречий внутри народа (эти две формулировки без указания имени связывались с Лю Шаоци. — В.У.). 3) Противоречие между капитализмом и социализмом — говорилось в последнем варианте документа. Первые два варианта формулировок не дают ясного представления об основных чертах движения за социалистическое воспитание. Эти два варианта не указывают, в каком обществе существует противоречие между „четырьмя чистыми“ и „четырьмя нечистыми“, не указывают они также на то, внутри и вне какой партии переплетаются противоречия. Они не проясняют, ни к какому историческому периоду относится переплетение противоречий между нами и нашими врагами и противоречий внутри народа, ни классового содержания этого переплетения… Эти варианты не объясняют существа нынешних противоречий, поэтому их нельзя считать марксистко-ленинскими.

Последний вариант формулировки вскрывает саму сущность проблемы и является марксистско-ленинским».

В документе утверждалось, что большинство кадровых работников — хорошие или сравнительно хорошие руководители, и поэтому следует поскорее снять с них обвинения и осуществлять постепенное «сливание трех сил»: тружеников, кадровых работников и представителей рабочих бригад; подчеркивалось, что в работе следует придерживаться линии масс, отказаться от использования методов сверхсекретности и тактики «массового навала» (положения, которые ранее выдвигал Лю Шаоци). Однако центральным пунктом данного документа было следующее положение: «главный удар кампании должен быть направлен против тех, кто „облечен властью в партии и идет по капиталистическому пути“ (позднее под этим лозунгом и развернулась и осуществлялась „культурная революция“). Среди облеченных властью и идущих по капиталистическому пути одни действуют на сцене, другие — за кулисами; они пользуются поддержкой тех, кто находится в низших либо вышестоящих инстанциях, даже в провинциальных и центральных руководящих органах, тех людей, которые выступают против социализма». Таким образом, острие борьбы было направлено против партийных руководителей всех звеньев.

В документе указывалось, что в дальнейшем в порядке унификации кампания должна именоваться движением за «четыре чистки» (политическую, экономическую, организационную и идеологическую). Продолжительность кампании устанавливалась в шесть-семь лет, в течение трех лет ее следовало закончить в одной трети страны (беря за исходный рубеж осень-зиму 1964 г.), в уездах кампанию следовало проводить в течение одного года или больше, в большой производственной бригаде — полгода.

Члены партии, не отвечающие требованиям кампании, должны были быть «исключены из рядов КПК „на завершающем этапе движения“».

3 января 1965 г. в день, когда ВСНП 3-го созыва избрало Лю Шаоци Председателем КНР, Мао Цзэдун, выступая на малом заседании рабочего совещания ЦК КПК, вместо поздравления вновь подверг его критике. «Без дела во дворец не ходит, — ворчал Мао, — а есть дело — упрямо собирает совещание». Он критиковал его за ошибочные формулировки кампании «четырех чисток», за методы «пускания корней и оседания на точках», за концентрацию больших сил для ведения кампании. 14 января 1965 г. Мао Цзэдун подверг критике Пекин, в котором, по его мнению, появилось два «независимых княжества», одно — это Секретариат ЦК КПК и Дэн Сяопин, второе — Государственный плановый комитет и Ли Фучунь.

После совещания по совету Пэн Чжэня и Тао Чжу Лю Шаоци выступил с самокритикой на заседании Политбюро. Он заявил, что ему не следовало прерывать Мао Цзэдуна во время его выступления, что это проявление неуважения. Мао Цзэдун был недоволен самокритикой и заявил, что дело не в уважении либо в неуважении, а в принципиальных разногласиях — ревизионизме и борьбе с ревизионизмом.

Несмотря на то, что оппоненты Мао Цзэдуна в руководстве КПК пытались перехватить инициативу в кампании и проводить ее в своем русле, делая больший акцент на борьбу с коррупцией, взяточничеством, хищениями и расточительством, используя партийные организации и рабочие группы для осуществления кампании, в целом они действовали от имени Мао Цзэдуна и под его лозунгами «обострения классовой борьбы».

Уже в первой половине 1966 г. в Центр поступили сообщения, что кампания «четырех чисток» закончилась уже в 694 уездах и городах (включая небольшую часть районов, где проживали «национальные меньшинства»), что составляло 32 % от территории всей страны, в двух провинциях — в Ляонине и Хэбэе цифра составляла более 40 %; из Пекина и Шанхая сообщали, что кампания «в основном» закончилась. Кампания распространилась на различные учреждения выше уездного уровня, а также на вузы, средние и начальные школы страны, и ведомства культуры.

На одном из совещаний, относящихся к данной кампании, министр общественной безопасности Се Фучжи заявил, что среди предприятий промышленности «переродилось» более половины, а есть города, где таких предприятий две трети.

К тайному принятию Мао Цзэдуном решения о снятии Лю Шаоци приложил руку Кан Шэн. Однажды вечером в конце 1964 г. он пришел в Чжуннаньхай и прошел с кабинет Мао Цзэдуна. «Председатель в своем выступлении на 10-м пленуме ЦК КПК 8-го созыва говорил, что использование художественной литературы в целях антипартийной деятельности — это большое открытие, — сказал он, входя. — Исходя из этого тогда я подумал, что этот вопрос относится и к демонстрации некоторых пьес. Не так ли? — „Каких пьес?“ — спросил Мао Цзэдун. — Именно „Разжалование Хай Жуя“. Я обдумывал данный вопрос два-три года, по-моему, эта пьеса имеет отношение к Лушаньскому совещанию 1959 г. Это не является удивительным совпадением, а является намеренными координированными действиями. Эта пьеса вся пронизана одной идеей — реабилитировать, приукрасить Пэн Дэхуая! (Кан Шэн уже хорошо изучил вождя и знал, что ему надо подбросить идею, которую последний должен не спеша „переварить“ и затем уже выдать за свою. — В.У.) … Мы критиковали Пэн Дэхуая, они приукрашивают Пэн Дэхуая. Разве это не оппозиционные действия?»[392] Мао Цзэдун ничего не сказал в ответ, но эти слова запали ему в голову.

Кан Шэн вспомнил о своих беседах с Цзян Цин трехлетней давности, когда он советовал ей немного подождать с критикой.

Поздно вечером, когда в Пекине в домах уже горел свет, черный лимузин китайского производства марки «Хунци» («Красное знамя») промчался по центральной улице столицы, свернул в переулок Сяошицяо (Маленький каменный мост) и остановился у дома, где жила Цзян Цин. Кан шел быстро, вошел в приемную, где его встретила хозяйка. «Какова обстановка?» — нетерпеливо и несколько возбужденно спросила она, не садясь в кресло. — «Я сейчас все скажу, — ответил гость, пытаясь отдышаться от быстрой ходьбы. — Председатель не сказал ни слова, выглядел очень серьезным. И я не понял, что у него на уме!». «Почтенный Кан! На всякого мудреца довольно простоты! — улыбаясь, сказала Цзян Цин, немного успокоившись. Она хорошо изучила вождя за двадцать с лишним лет совместной жизни. — Не проронил ни слова — значит, молчаливо одобрил. А раз безмолвно одобрил, значит, согласен. Я должна найти какого-нибудь писаку, чтобы он сделал статью. Готовимся к открытию огня!» — воодушевленно прокомментировала она слова гостя. — «В Пекине, я боюсь, что мы не найдем надежного человека, — вполголоса ответил Кан Шэн. — Эту операцию необходимо проводить в обстановке полной секретности».

Через несколько дней Цзян Цин уже ехала в Шанхай. Еще во второй половине 1964 г. как-то Цзян Цин нашла в Пекине Ли Сифаня, известного в прошлом критика в кампании «об изучении романа „Сон в красном тереме“» начала 50-х годов[393] (тогда она ему помогала с публикацией его статей), и попросила его подготовить критическую статью на пьесу «Разжалование Хай Жуя», но тот вежливо отказался.

Кампания осуждения У Ханя готовилась не в Пекине, где Мао Цзэдун, Кан Шэн и Цзян Цин считали, что ее невозможно организовать из-за противодействия, а в Шанхае.

«Я, — вспоминал Мао Цзэдун весной 1967 г. в разгар затеянной им „культурной революции“, — предложил тов. Цзян Цин организовать статью с критикой пьесы „Разжалование Хай Жуя“». (В ходе судебного процесса над четверкой, после ее ареста через месяц после смерти Мао Цзэдуна, ответственность за развязывание критической кампании против пьесы и травли ее автора возлагалась на Цзян Цин, которая однако заявила на процессе, что она действовала в соответствии с указаниями вождя Мао Цзэдуна.)[394]

А вот как рассказывала сама Цзян Цин о подготовке этой статьи 12 апреля 1967 г.: «В Пекине в то время наступления у нас не получилось, но товарищ Кэ Цинши снова пришел нам на помощь в опубликовании статьи, критиковавшей „Разжалование Хай Жуя“. Товарищи Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань, рискуя многим, хранили это в тайне… Как-то один товарищ передал Председателю написанное У Ханем „Жизнеописание Чжу Юаньчжана“ (книга об основателе династии Мин императоре Чжу Юаньчжане (1328–1398 гг.), являлась последней работой У Ханя, переведена на русский язык в 1980 г. — В.У.) Я сказала Председателю, что читать работу У Ханя не стоит, поскольку он очень занят. У Ханю нужен лишь гонорар да слава, ему нужно, чтоб его издавали, а потом писали на его произведения хвалебные рецензии. Коли так, я сама напишу рецензию на „Разжалование Хай Жуя“. Председатель со мной согласился и сказал, что сам ознакомится с работой У Ханя. Потом мне стало известно, что Пэн Чжэнь наговорил на меня Председателю. Пэн Чжэнь нагло утверждал, что я черню всех историков, не видя ничего доброго ни в одном из них. Это был чистейший поклеп, и я спросила Председателя, могу ли я оставаться при своем мнении. На это он ответил утвердительно. …Только потому, что Председатель разрешил мне оставаться при своем мнении, я и решила заняться подготовкой статьи. Мы хранили это в тайне от окружения в течение 7–8 месяцев. За это время статья подвергалась неоднократным переделкам. Всякий раз, когда товарищ Чжан Чуньцяо приезжал в Пекин, некоторые контрреволюционные элементы заявляли, что его приезд наверняка связан с критикой У Ханя. Конечно, приезды товарища Чжан Чуньцяо были связаны с этим. Подготовку статьи, критикующей пьесу „Разжалование Хай Жуя“, мы держали в тайне, ибо, если бы об этом им стало известно, статья была бы уничтожена».

Прибыв в Шанхай, Цзян Цин сразу же направилась к первому секретарю Шанхайского горкома КПК Кэ Цинши с просьбой найти ей достойного человека для написания статьи. Ей были предложены две кандидатуры: заведующий Отделом пропаганды и кандидат в члены Секретариата Шанхайского горкома КПК Чжан Чуньцяо (в бумагах последнего после его ареста были найдены материалы, доказывающие, что на подготовку статьи были получены «указания сверху»), и главный редактор газеты местного Шанхайского горкома партии «Цзефан жибао», публицист Яо Вэньюань, проявивший себя уже в период борьбы с «правыми» в 1957 г. Цзян Цин осталась довольна предложенными кандидатурами, и вскоре началась тайная подготовка критической статьи. Это делалось без ведома ЦК, Политбюро и Секретариата ЦК КПК. Подготовкой разгромной статьи против заместителя мэра Пекина У Ханя, названной позднее «О новой редакции исторической драмы „Разжалование Хай Жуя“», длившейся семь-восемь месяцев, начиная с февраля 1965 г., руководил лично Мао Цзэдун. Он же санкционировал ее публикацию. Роль «связного» между ним и шанхайской группой, готовившей статью, выполняла в то время Цзян Цин, трижды тайно выезжавшая с этой целью в Шанхай. Подготовка велась в духе лучших детективных романов. Около десяти вариантов рукописи критической статьи переправлялось из Шанхая в Пекин на самолете в магнитофонной кассете звукозаписи музыкальной драмы «Взятие хитростью горы Вэйху». Каждый вариант тщательно обсуждался в узком кругу доверенных лиц.

Вот как позднее, 3 февраля 1967 г., сам Мао Цзэдун рассказывал об этом эпизоде албанским руководителям Капо и Балуку: «Поначалу этим (организацией статьи. — В.У.) занялась Цзян Цин и ее люди. Когда вариант статьи был готов, мне давали посмотреть». Далее он сказал, что Цзян Цин также предложила не показывать статью Чжоу Эньлаю и Кан Шэну, иначе и Лю Шаоци, и Дэн Сяопин, и Пэн Чжэнь, и Лу Дини захотят ее посмотреть. А Лю Шаоци и Дэн Сяопин — это люди, выступающие против публикации такой статьи, подчеркивала Цзян Цин. Характеризуя обстановку в период подготовки данной статьи военной делегации Албании в мае 1967 г., Мао Цзэдун подчеркивал, что «в тот период некоторые отделы, некоторые места в нашей стране так прочно удерживались ревизионистскими элементами, что ни капля воды не могла просочиться, ни иголка — пролезть».

К концу сентября 1965 г., когда статья была в основном готова и Мао Цзэдун просмотрел ее трижды, он поднял вопрос о необходимости критики У Ханя на заседании Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК с участием членов всех региональных бюро ЦК партии. Об этом же он говорил и 21 декабря 1965 г. в беседе с Чэнь Бода: «Соль драмы „Разжалование Хай Жуя“, — заявил Мао Цзэдун, — это „разжалование“. Император Цзяцин разжаловал Хай Жуя, а мы в 1959 г. разжаловали Пэн Дэхуая. Пэн Дэхуай — тот же Хай Жуй». Причем критика У Ханя и публикация статьи рассматривались Мао Цзэдуном и его ближайшим окружением «лишь как сигнал» к началу «культурной революции», а дальше они планировали, как стало ясно из последующих акций, связать деятельность заместителя мэра Пекина У Ханя с Пекинским горкомом КПК и его 1-м секретарем Пэн Чжэнем, затем с Политбюро ЦК КПК и Секретариатом ЦК КПК, включая Лю Шаоци и Дэн Сяопина. Мао Цзэдун потребовал с самого начала придать кампании острополитический характер, предлагая рассматривать У Ханя в качестве защитника осужденной в 1959 г. «группы правых» Пэн Дэхуая. Вынесение этого вопроса на заседание Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, а также запугивание участников заседания появлением ревизионизма в ЦК преследовали цель выяснить расстановку сил в центральных и местных органах партии. Как показали результаты заседания (большинство не знало, кто и какие силы стояли за критической статьей в адрес У Ханя), она складывалась не в пользу Мао Цзэдуна. Отдел пропаганды ЦК КПК, Пекинский горком партии и большинство представителей региональных бюро и провинциальных парткомов не поддержали его. Одновременно против публикации подготовленной статьи выступила и часть работников Шанхайского горкома КПК, где разгорелась острая борьба.