Классная дама (СИ)

Глава десятая

Без пяти шесть я ступила в коридор второго этажа, и голова моя пухла от превосходных педагогических мыслей. Я успела проговорить про себя целую речь — простую, искреннюю и воодушевляющую, и эта речь вылетела, как не было, когда посреди пустого коридора я увидела девочку, завернутую в простыню.

Помня, как напугала меня Алмазова, я приготовилась к худшему, но ничего ужасающего не замечала, как ни вглядывалась.

— Что ты здесь делаешь? — настороженно спросила я, прокручивая варианты. «Пугаю», «стою», «жду подругу», «меня наказала мадам»…

— Меня наказала мадам, мадемуазель.

— Что ты сделала?

Девочка из самых младших. Ей вряд ли больше девяти лет, к тому же она такая худенькая, почти прозрачная, и личико бледное, а губы синие. Она ничего мне не ответила, из чего я заключила, что ей даже не удосужились объяснить причину наказания.

— Ты замерзла! Давно ты стоишь?

— Нет, мадемуазель. Мадам меня наказала недавно.

— Иди к себе, — пробормотала я, не рассчитывая, что девочка послушает, но она кивнула и очень величаво, как дети в моем понимании не могли, направилась в дортуар. Я была озадачена, и Софья, как ни странно, тоже. Зачем простыня?

— Софья Ильинична!

Каролина Францевна укоряюще всплеснула руками. Каролина Францевна была в курсе всего, что происходит в академии, и я подумала: сперва ты мне все расскажешь об этой девочке, потом — про Наталью Калинину. Минута за минутой я вытащу из тебя подробности, даже не сомневайся. Терпение — моя профессиональная добродетель.

— Софья Ильинична, милая, — Каролина Францевна подошла и приобняла меня за плечи. — Я же вам говорила, у нас подобное не заведено. Ядвига Казимировна не будет довольна, что вы вмешиваетесь, поэтому я вас прошу…

— Вы знаете, за что наказали эту девочку? — перебила я, пытаясь перебороть себя и не стряхивать ее руку с плеча. — Посмотрите, она вся дрожит!

— Да, прохладно, — не стала спорить Каролина Францевна и руки, к счастью, убрала, но стояла все равно так близко, что я старалась не шипеть от злости сквозь зубы. — Но что еще можно предпринять? Гнездниковская постоянно, вы понимаете, просто постоянно делает это, ну, вы поняли что, в постель. Чуть ли не каждую ночь. С первого дня, как приехала в академию. Ваши девочки, Софья Ильинична, ваши девочки молодцы, никто из них не…

Я открыла рот. «Не смей повторять при ней те слова, которые ты говорила! — взвизгнула Софья. — Я не извозчик!» Ага, значит, ты прекрасно поняла, что я подразумевала, когда поделилась с тобой мнением об этом учебном заведении, его персонале и существующих здесь порядках. Ну ты и притворщица, козочка моя.

Я промолчала, но гримаса моя Каролине Францевне намекнула на нечто недоброе, и моих девочек задевать она на всякий случай поостереглась.

— Ядвига Казимировна проверяет ее постель каждое утро и велит затем стоять в коридоре в мокрой простыне. Девочки видят Гнездниковскую и дразнят, простите, зассыхой, но она делает это все равно всем назло. Ей даже стыд глаза не выел! Совершенно неуправляемая девочка!

Я сглотнула пару крепких выражений. Каролина Францевна продолжала жаловаться на Гнездниковскую, я сжала руки в кулаки, кивнула, что приняла нытье к сведению, и широким гренадерским шагом — платье мешало — отправилась в дортуар самых маленьких пансионерок.

— Ядвига Казимировна? — елейно позвала я, просунув голову в дверь. Софья паниковала, заклиная меня держать себя в руках: прошедшая ночь ее впечатлила. — Можно вас на два слова… доброе утро.

Ах ты старая вешалка! Я смотрела на сморщенную, как забытая в овощном ящике морковка, старуху, а она опиралась на толстую клюку и меня, казалось, нюхала. Эту бабку я не видела, что не удивляло, вряд ли она шастала по всей академии, как более молодые коллеги. Софья неприязненно заметила, что эта классная дама отличалась особенно мерзким нравом, и ей самой повезло не попасть в класс к Яге. Кстати.

— А кто твоя классная дама?

— Гофман, — Софья вздохнула. — Она выпустила нас и ушла, вышла замуж…

Значит, отсюда можно выйти не только на кладбище.

— Ядвига Казимировна, — отчетливо проговорила я, призывая все отпущенное мне самообладание. — Вы напрасно выгоняете Гнездниковскую в коридор. Вы не излечите подобными мерами энурез у ребенка. — Пока тебя спасло, старая дрянь, что ты и так одной ногой в могиле, но если я увижу это еще раз, я даже не буду жалеть, если не сдержусь и вытяну тебя пару раз по спине твоей палкой. — Вам стоит обратиться к доктору Хуффу, уверена, он сможет помочь. — Если хочешь умереть своей смертью… — Не усугубляйте и без того непростую ситуацию со здоровьем девочки, — и, пока бабка не начала каркать, отступила назад — ради спокойствия за себя.

— А? — гаркнула мне вслед Ядвига Казимировна, и я задумалась — глухая она или прикидывается. Каролина Францевна покачала головой и скрылась в своем дортуаре.

Кому мироздание назначило испытания — мне, Софье или каждой, кто оказался в стенах академии? Ветлицкий как длань судьбы, только отправил меня сюда. Что ни день… что ни час, то новый квест: постарайся никого не убить. Что сложно. Да, я к чужому монастырю применяю свой устав, но должны быть пределы жестокости? Кто-то должен их установить?

Глубоко дыша, чтобы успеть успокоиться, я дошла до спальни своих девочек и открыла дверь.

В одном Каролина Францевна была права: мои малышки не доставляли совсем никаких хлопот, если не считать того, что не такими должны быть дети, и они меня все больше пугали. Тихо, без ссор, без беготни, как престарелые схимницы, они одевались, помогали друг другу застегнуть платьица и повязать фартучки, заплетали косички и застилали кровати. Если бы я не слышала вчера их голоса, не видела их интерес к жизни, пусть даже к тому, что происходит за стенкой, подумала бы, что академия как-то влияет на детей — может, магически, но явно недобро. Или, возможно, воспитанницам что-то дают в еде или питье, чтобы снизить активность?

— Доброе утро, мои дорогие, — сказала я, закрыв дверь — ни к чему лишние уши. — Собирайтесь, я вас не тороплю. Если кому-то нужна помощь, скажите.

Как по команде, малышки побросали все свои занятия, обернулись ко мне и, дождавшись, пока я закончу короткое обращение, присели в по-детски неуклюжем книксене:

— Доброе утро, мадемуазель!

Слаженно поздоровавшись, они вернулись к своим делам. Алмазова была вынуждена выпустить из рук косу рыженькой девочки — непослушные пряди моментально растрепались, и Алмазова с невероятным терпением принялась заплетать косу снова.

— Послушайте… нет-нет, не надо оборачиваться и смотреть на меня! Продолжайте. Вы когда-нибудь играли в снежки?

Алмазова опять растерялась, и я подошла, взяла у нее расческу и начала плести девочке косу сама, и руки у меня подрагивали.

— Вы гуляете на улице? Сегодня должно быть солнце. — Я не знала, но никто не обвинит меня, если я не угадаю с прогнозом погоды. Я просто хочу увидеть детей, а не призраков. — После обеда мы обязательно выйдем на улицу, и я научу вас играть. Хотите?

Раздалось несколько робких «да», но мне показалось, что это лишь потому, что девочки не хотели меня огорчать. Я предлагала им нечто немыслимое. Кое-как справившись с лентой и отметив, что мне еще тренироваться и тренироваться — коса получилась кургузая — я завязала бант и отпустила девочку.

Те, кто успели одеться и заправить кровать, вытянулись у стены и ждали. Софья напомнила — я должна подойти и оценить, насколько они хороши этим утром. Я покачала головой — от того, что на кровати останется пара складочек, мир не рухнет. И крыша академии тоже.

— Я хочу вам сказать кое-что, послушайте, — кусая губы, выдавила я, когда большинство девочек уже замерли и смотрели на меня, недоумевая, почему я не трогаюсь с места. — Вы уже взрослые… вы еще дети, но выросли уже достаточно, чтобы без моей подсказки понять, все ли с вами в порядке. Руки, одежда, косы и все остальное. Посмотрите на себя и друг на друга — все хорошо?

Девочки послушно закрутили головами. Некоторые заулыбались, Алмазова наклонилась и подтянула чулок.

— Ну вот и отлично. На будущее, если кто-то заметит, что можно что-то подправить, скажите… не мне, а той, у кого одежда или прическа будут неряшливы. Скажите на ушко, не привлекая чужого внимания. И все. А теперь на молитву.

В дортуаре было прохладно, если не холодно, но я взмокла. Я не помнила, чтобы так волновалась за всю свою жизнь, даже когда первый раз оказалась в суде. Там было не так и страшно — судья, которому наплевать, что у тебя за проблема, главное, чтобы имелись полномочия и документы, и оппонент, которому ты тоже не враг, потому что это просто его работа. Воспитывать детей во сто крат сложнее. По спине бежала капля пота, а в горле пересохло и свело ноги, будто я бежала без разминки километр.

Девочки выходили в коридор, я, понадеявшись, что Софья подскажет, где проходит утреннее бдение, воспользовалась моментом и заглянула в туалетную комнату. Она была общая, для каждого дортуара своя, и меня не впечатлила, но и не ужаснула. Мало чем отличалась от школьного туалета моего детства, разве что вода в унитазах не журчала беспрестанно, значит, по крайней мере те, кто следил за коммуникациями, работать умели. Я открыла кран, под невеселый смешок Софьи убедилась, что вода идет еле теплая, с тоской посмотрела на висящие на крючках общие полотенца.

Мои обязанности начинали меня тяготить, а ведь я даже не приступила к ним как полагалось. Но если что-то менять, с чего начать? Не академия, а Тришкин кафтан, куда ни плюнь, везде дыры и полная задница. Закрыв кран, я поторопилась нагнать девочек. Мне не нравилась мысль надолго оставлять их одних, поскольку вокруг вилось много коршунов, и несмотря на уверения Каролины Францевны, что вмешательство в воспитание чужого класса не поощряется, я не сомневалась, что дамы, не имея возможности отыграться на мне, попытаются сорвать зло на моих девочках.

Я нависала над малышками как наседка, недобро зыркая по сторонам. Надежда была на то, что слухи уже расползлись и вся академия, кроме начальницы, в курсе, как я могу заступиться, будь против меня даже такая корпулентная особа, как Окольная. Мы неторопливо спускались вниз, в подвал, что меня удивляло, а Софью — ни капли, и лица у всех классных дам, попавшихся мне, были умиротворенными и благостными. Притворное, конечно, но благонравное зрелище.

Лестница была узкой, своды низкими — если бы я расставила руки, могла бы коснуться стен, а если бы подняла их, то потолка — и крутой. С коротких полосок на потолке, похожих на люминесцентные лампы, но, разумеется, это были не они, лился слабый свет, снизу тянуло сладковатым запахом и елью. Стараясь не споткнуться, я сосредоточилась на собственных шагах и опомнилась только тогда, когда кто-то — а, старуха Ядвига! — сердито сунул мне в руки тонкую книжицу. Я осмотрелась — эти книжицы лежали на столиках возле входа, и воспитанницы чинно брали их и проходили в зал, вот, значит, что имелось в виду — посмотреть, чтобы молились, а не досыпали. Ладно.

Почему молитвенное помещение было подземным, я вопросом не задавалась. Софья знала, но ей было безразлично, а я не допытывалась. Девочки встали по трое в ряд, друг за другом, по классам, я поняла, что количество учениц в академии ограничено размерами храма: довольно тесно, хотя впереди, там, где в моем мире находился алтарь, оставалось огороженное белыми лентами пространство. Не было никакого намека на религиозную атрибутику. Собственно, вообще ничего не было, что сказало бы мне, что это храм, только увитые лентами ветки ели по стенам, разноцветные полотна ткани там, где веток не было — без рисунков, пастельных цветов, и выложенные квадратами те же светящиеся полоски на стене перед нами. Там же, у стены, стоял и священник, который, видя, что все собрались, поднял руку, а потом опустил и открыл свою книжку. Все сделали то же самое, и я постаралась не отставать.

Мне полагалось читать текст и одновременно следить за девочками. Я бездумно перелистывала страницы ровно тогда, когда это делали все вокруг, и косилась на классных дам. Полная тишина, только священник периодически ударял по висящей рядом с ним металлической трубочке металлическим жезлом, и раздавался мелодичный звон. На десятом ударе я поняла, что больше не вынесу. Я скончаюсь от духоты и скуки.

— Долго еще? — безнадежно спросила я Софью, а она так же уныло посоветовала мне оценить, сколько страниц в книжке осталось.

Я выжила. И пока поднималась наверх, и пока хлопала глазами, привыкая к нормальному освещению, в голове все еще звенела трубочка. Похоже, мы убили чуть ли не час, и если бы я хоть что-то прочитала в книжке. Во-первых, было темно для того, чтобы вчитываться — нет, разобрать текст возможно, но не полезно для зрения, во-вторых, мне просто лень.

— Я тебя ненавижу, — простонала я, имея в виду Ветлицкого, и чуть не споткнулась на ровном месте, услышав от Софьи:

— Я тоже.