Классная дама (СИ)

Глава двадцать третья

«Она изумительно хороша собой, пусть недалека»… Да чья бы корова мычала по поводу чужого ума, вызверилась я. Что-то глухо упало, хлопнула дверь, раздались быстрые нетвердые шаги — сейчас меня застукают, но я дорвалась до желанной цели и мне плевать на любые последствия. «Нужно помочь ей освоиться в Летнем дворце, с прочим, что мы задумали, она справится, посулить ей денег, она в долгах. Навестите ее, дорогая Мари, она жила в доме дядиньки, покойного купца Кирпичева, на Прибрежном, и, вестимо, должна до сей поры там оставаться…»

— Софья Ильинична?.. — прозвучал за спиной характерно протяжный, монотонный и преувеличенно громкий голос. — Что вы тут делаете?

Трезвому Ветлицкому в голову бы не пришло задавать такой бесполезный вопрос. Я сунула руку в открытый ящик — на самом виду удачно лежала еще пара писем на приметной розоватой бумаге. Я схватила их, смяла и повернулась. Пути отхода я обозначила в ту же секунду, как увидела письмо госпожи Ветлицкой, мне даже раздумывать не потребовалось.

— Негодяй! — отчеканила я, глумливо задирая подбородок и стараясь не расхохотаться. Козочка, побольше ругательств. — Жалкое ничтожество! Лжец! Подлец! Проходимец! Каналья!

Полковник держался за косяк, был не до конца одет, но с початой бутылкой — лакей стоял насмерть, пришлось идти самому. Меня в столовой не оказалось, Ветлицкий пустился на поиски, и я прикидывала, в какую сторону кинуться, если бутылка полетит прямиком в меня.

— Кто вам дал право… — совершенно трезво заорал опомнившийся Ветлицкий и попробовал сделать шаг, но пошатнулся и едва ли не сполз по косяку. Бутылку он не выпустил, я отмела риск нападения как ничтожно малый, размахнулась, и письма полетели ему в лицо. Дезориентируй противника — бей первой.

— Мерзавец! — щеки мои вспыхнули, и вовсе не от того, что было стыдно. Я подскочила к обалдевшему Ветлицкому и с размаху влепила ему пощечину. Стой, козочка, я не буквально имела в виду! — Фальшивое сиятельство! Мошенник! Голодранец!

У Софьи благодаря любовным романам был обширный словарный запас, и изводить полковника она могла долго. Пора было сматываться, я проскользнула мимо Ветлицкого, выскочила в коридор и почему-то свернула к столовой.

— Козочка, выход там! — закричала я, сражаясь сама с собой и не понимая, какого черта меня туда понесло. Из столовой с ящиком вина показался лакей — воспользовавшись руганью, он спасал положение, пряча от буйного господина выпивку.

— Две тысячи целковых за платье? — взвизгнула я ему в лицо, но у лакея обнаружилась непревзойденная реакция. Несмотря на ношу, он ловко скакнул в столовую и захлопнул дверь перед моим носом. — Вы нищий! Ваша жена давно урезала вам содержание! И не смейте меня останавливать, вы, бесстыжий лгун! Дрянь, альфонс! — вопила я в закрытую дверь, опасаясь обернуться назад, но все же себя пересилила: Ветлицкий стоял в дверях кабинета, держался за косяк, смотрел на бутылку и молчал. — Прощелыга! Фанфарон! Нищеброд! Козел!

Последнее я добавила уже от себя, зато от души. Дверь приоткрылась, моя курточка вылетела и упала к моим ногам, и столовая снова стала неприступной как сезам. Вероятно, лакей решил там пересидеть напасть, и я могла ему лишь посочувствовать.

Я хлопнула входной дверью. Мы с тобой молодцы, козочка, ты молодец, где та робкая Софья, которая шарахалась от нищенок и испуганно вздрагивала, когда ее намеревались определить на содержание к какому-то Титу.

— Да лучше к Титу, — проворчала уязвленная Софья. — Он хотя бы богат.

Я досадовала. Множество вопросов остались навсегда без ответа, но я при любом раскладе не поставлю на кон, что узнала бы, например, как к Ветлицкому попало письмо. Во рту пересохло, сердце гулко стучало, я остановилась на лестничном пролете и принялась натягивать курточку.

— Владыка, а если бы я в самом деле решила пойти к нему в содержанки? — жалобно захныкала Софья. — Как дешево я бы себя продала. Две тысячи — и тех у него нет!

— Твое платье стоит две тысячи? В списке этого не было, — мрачно уточнила я, но Софья мне отвечать не стала. Я вздохнула, застегнулась и спустилась на первый этаж.

Стемнело, падал редкий снег. Ветер встряхнул, обжег мне лицо и руки, но я сочла это за благодать. Авантюра удачна, я нашла такое важное для меня письмо и заострила внимание на послании госпожи Ветлицкой — худо-бедно отвела от себя подозрения. Я прошла в ворота мимо равнодушного дворника, убрала с лица растрепавшиеся волосы. Мимо пролетела, обдав подол вязкой жижей, роскошная карета.

— Сукин сын.

Где-то играла, набирая силу, развеселая музыка, я услышала фейерверк. У людей праздник, а я запрусь у себя, если меня еще пустят в проклятую академию, сяду и все обдумаю. Или отправиться во дворец? Как я есть, растрепанная, неприбранная, но я не так уж блефовала, когда говорила, что дойду до императрицы. Я помнила, что она в положении, что у нее непростая беременность — раз это известно за пределами дворца, то все слишком плохо, чтобы скрывать, но я надеялась, что, может быть, кто-то из секретарей или фрейлин…

Фрейлина. Мориц фрейлина, и та заговорщица, Лопухова, не пережившая допросы, была фрейлиной. Козочка, скажи мне, какого черта фрейлине нужна была ты, чтобы подобраться к наследнику? И в письме из того, что я успела прочесть, о наследнике нет ни слова?

— Летний дворец — резиденция цесаревича, тут нечего и гадать, — скривилась Софья. Ее задело, что герой несостоявшегося романа оказался обычным пьяницей, ей хотелось уединиться и пострадать. Я мешала.

— Тебе не кажется, что письмо похоже на оговор? — спросила я, сторонясь еще одного ретивого экипажа. — И куда мы идем, скажи на милость?

— На площадь. Здесь богатый квартал, извозчики только там. Что тебе не нравится в этом письме? Ты его так хотела заполучить.

— Все, — отрезала я.

Все логично — прелестная барышня отравит наследника после ночи любви, но Ветлицкий рассматривал академию как гнездо заговорщиков и место планируемого преступления. Он уверен — до недавнего времени был — что покушение произойдет на молебне, потому что наследник в отъезде и раньше не появится в городе, так как это вяжется с тем, что я нужна в царской спальне? Или молебен — запасной вариант, потому что на меня так никто напрямую не вышел?

— Бабы — дуры, — пробормотала я. — Непроходимые. Прости, козочка, я не о тебе. Так откровенно писать обо всем, выбирать для покушения особу, у которой паршивые характеристики. Мне кажется, или Ветлицкий сообразил, что зашел не туда, и потому ему наплевать, останусь я в академии или нет?

Софья переживала сердечную драму, картинно страдая, я злилась, и все потому, что вместо годной информации к размышлению мне достались объедки с полковничьего стола. На мне Ветлицкий поставил крест или на покушении?

Мимо проехала наконец телега, я остановилась и крикнула, но извозчик, у которого из шубы торчала одна борода, даже не повернулся.

— Зажрались вы тут.

— Софья Ильинична!

Я дернулась и с трудом удержалась, чтобы не задать стрекача. Выдавать собственный страх чревато, мне выгодней притвориться, что я вообще ничего не боюсь.

Петр Асафович остановил экипаж, и поручик спрыгнул с подножки. Я выдохнула и закрыла на мгновение глаза. Как он так быстро приехал сюда и зачем — за мной? Опять арестуют? И — стоп, это же экипаж, который выделил мне Ветлицкий, и человек, которого приставил ко мне Ветлицкий, почему теперь это все в распоряжении Ягодина, которому все тот же Ветлицкий отвесил пинка под зад?

Поручик, ни на секунду нельзя забывать, опаснее, чем сотни полковников. Мало ли, что он мне наговорил про магию и свои возможности, мог и соврать. Поручик был в красивом ярко-синем мундире с парадными эполетами, на плечи и фуражку ложился снег и таял, играя искорками в свете масляных фонарей.

В этом мире я заработала идиосинкразию к дворянам, в особенности к красивым мужчинам. Ты, козочка, исключение, без которого было бы дело дрянь, но я не знаю, как исполнять обещание насчет князей или графов. Скажи, а титулованный старикан тебя не устроит?..

— Поручик, откуда у полковника Ветлицкого взялось то письмо?.. — без предисловий спросила я, понимая, что он этого может не знать. Но надежда всегда умирает последней, а ты, парень, у меня вместо Люка Скайуокера.

— Из-за которого вас арестовали? — поручик нахмурился, но так обворожительно, что я мысленно отвесила себе подзатыльник и лишь потом смекнула, что трепет в сердечке не мой. Ты только что оплакивала его поддатое сиятельство, козочка! — О нем донес кто-то из прислуги Прасковьи Лопуховой, кто, я точно не помню. Это важно?

Самое подходящее место для разговора — вечерняя улица. Я напустила на себя серьезный вид и кивнула.

— Прислуга доносит на господ?

— Софья Ильинична! — фыркнул поручик негромко и слегка снисходительно. — Лопухова была фрейлиной. В их окружении шпион каждый второй, кто полицейский, кто жандармский, а кто и личной канцелярии его величества.

Они сработали оперативно, проверили адресата, нашли у Бородиной письмо и сцапали меня. Как скверно все это выглядит, и пусть письмо кажется сущей липой, в эти милые времена на каторгу отправляли и не с такой хилой доказательной базой.

Я хотела полюбопытствовать, что он узнал о смерти Калининой, раз уж вывел Ветлицкого из себя этими поисками так, что тот указал ему на дверь — и обвинил в этом меня, дрянь такая, не завидую я его жене, хотя, судя по тону письма, кто кому не дает жизни. Над нашими головами разорвались две шутихи и рассыпались искрами, зигзагами поползли за крыши домов, и мой вопрос все равно Ягодин бы не расслышал.

— Малый парк украсили к празднику, — осторожно проговорил поручик, когда шутихи с шипением испарились, и посмотрел на меня умоляющими глазами. — Хотите взглянуть?

Он собирался подать мне руку, но удержался, сочтя, что я могу отказать. Я заглянула в его глаза, сейчас спокойные, но все еще непростые, и подумала: он — информация. Что еще мне получать от людей? У меня нет друзей, разве что несколько человек, возможно, замолвят за меня словечко. В том случае, если их доброта и благодарность за то, что мои действия привели к повышению их дохода, не сослужат им злую службу. Своя рубашка ближе к телу у всех.

Хочу я взглянуть? Мне нужна передышка. Полчаса, час, два часа. Я не живу — выживаю, и сколько осталось мне бунтовать против традиций, порядков и влиятельных лиц, сколько вообще мне ходить по улицам до того, как я начну срывать ногти о тюремные камни. Я хочу. Ягодин галантно подал мне руку, мило при этом покраснев. Софья тяжко вздохнула, я заметила:

— Козочка, он молод и красив, с многообещающей карьерой. Смотри, как он вырядился, не к добру, но, может, ты все же подумаешь, что он из-за тебя постоянно заливается краской? Не из-за меня же, мне ведь уже сорок три.

— Ты такая старая?..

Ну да, в эту эпоху — закат, дальше перспектива хорошо если сытой здоровой старости.

Экипаж поехал за нами следом, и я опять подумала — что за черт, если Ветлицкий избавился от Ягодина, то тот, похоже, мало что потерял.

— Как вы оказались здесь? — поинтересовался поручик, и я перевела с джентльменского на прямолинейный: что за дело у тебя было к полковнику? — Мне передали, что вы забрали мой экипаж и отправились к его сиятельству.

Не следовало мне озвучивать Петру Асафовичу свою цель, стоя у порога дома, набитого императорскими опричниками. Стоп — его экипаж?..

— Вы разве знаете моего отца?

Я сбилась с шага и замотала головой так, будто даже врать не умела. Ветлицкий молод, чтобы приходиться отцом поручику, выходит, отчим? Мать Ягодина и есть хозяйка имения, ужавшая в тратах своего нестарого еще муженька?

— Я имела в виду полковника, — поправилась я. — Мне было нужно… неважно. Он… ваш отец?

— Полковник Ветлицкий? — поручик захлопал глазами, затем расхохотался, и у меня от его искреннего смеха прошла по спине дрожь и спало оцепенение. — Помилуйте, нет, с чего вы взяли? И он не титулован, вы заблуждаетесь.

Я заблуждалась, я запуталась. Софья растерялась, застрекотала взволнованно, я же могла лишь глупо открывать и закрывать рот.

— Но он устроил меня в академию? — пискнула я потерянно. — Нет?

— Полковник попросил, чтобы я обратился к отцу, — спокойно и мягко, как дурочке, разжевывал мне Ягодин, а до меня доходило, что я облажалась. Я гордо именовала себя профессионалом и задирала перед жандармами нос, но никто никогда мне не говорил, что таинственное сиятельство — Ветлицкий. Никто так не обращался к нему, я молчала, чтобы его лишний раз не злить, и только Софья в запале припечатала его вместе с прочими оскорблениями. — Я выполнил просьбу полковника, отец — мою, вы об этом разве не знали?

Если бы я оказалась посреди улицы голой, ей-богу, я бы пережила. Я не сопротивляясь шла на дно. На дне мне самое место. Если бы…

Если бы я лучше думала своей красивой отчаянной головой! Если бы я больше анализировала, а не купалась в рефлексиях, мне бы не было сейчас так мучительно больно, словно я обе отпущенные мне жизни прожила так, что меня жег позор. Софья металась, захлебывалась словами, забрасывала вопросами, но я ей ответила горько и коротко — козочка, взгляни на меня, я последний лох.

Уже когда Мориц сказала про одеяла, стоило бы понять — все не так, как мне, бестолочи и зазнайке, кажется. Я не говорила Ветлицкому про дортуар, зато сообщила Ягодину. А Петр Асафович, потерявший дар речи, когда я попросила его отвезти меня к его сиятельству? Что, козочка, я обманула тебя, что ты скажешь? Я обещала тебе сиятельство, а подсунула разочарованного альфонса, горького пьяницу в мундире полковника, женатого и без денег.

И это значит, что версия про противостояние Мориц и полковника рассыпается… или наоборот. Игра намного серьезнее. Поручик не заметил, какой эффект произвели его слова, мы шли по украшенной освещенной аллее, нас обгоняли празднично одетые люди, и был тот редкий момент, когда меня воодушевляла толпа и ее приподнятое настроение. Экипаж остался на небольшой площади перед парком, и я не знала, доверять ли теперь и Петру Асафовичу.

— Петр Асафович… ваш человек?

— Да, разумеется. Он служил моему отцу, но с тех пор, как я пошел в жандармерию, служит мне. Верой и правдой, — добавил он настороженно, и я с улыбкой кивнула. У меня не было к этой службе никаких нареканий. — Я ваш должник в некотором роде, Софья Ильинична, — смущаясь, внезапно сменил тему поручик. — Смерть Калининой…

Да, смерть Калининой. Из-за нее у полковника лопнуло терпение. У него все расследование пошло не туда, а у тебя, похоже, все получилось?

— Я много думал, пытался во всем разобраться, хотел убедиться в первую очередь сам, что она умерла по любым причинам, кроме чьей-то злой воли. Я читал все, что вы передали полковнику. Я отдал знакомому химику на анализ вашу бутылочку, и он ничего не нашел. Это, правда, еще ничего не доказывало. И тогда я пошел…

— К врачу, — закончила я, и притихшая Софья опять вцепилась в меня с расспросами.

— Да. — Ягодин непритворно обрадовался, но выдал себя лишь чуть дрогнувшим голосом. — Отец прав, называя вас исключительным человеком.

Или у меня скверно со слухом, или реальность смешалась с вымыслом. Мне бы подальше держаться от сильных мира сего и от их оценок и заочных комплиментов.

— Я пошел к врачам — к одному, другому и третьему, описал симптомы. Не настолько все точно, но все же… они убеждены, что это тромбоз или же ишемия. Один из этих докторов весьма авторитетен в исследованиях пост-мортем. Полковник моим изысканиям был не рад, и мы с ним расстались отнюдь не друзьями, а кроме того… — он остановился, посмотрел на меня, и его улыбка тревожила и вселяла неясное стремление дышать полной грудью, а не так, как это делала я — словно боялась, что каждый глоток воздуха ядовит. — Это всецело была идея отца, сделать сыскную полицию. И признаться, я не спорил, когда он сказал, что я достоин ее возглавить.

Вот это новости, несколько вяло подумала я. Не только доказать, что совершено преступление, но и доказать, что преступления не было — этот мир подобных решений не знал. Мы стояли посреди аллеи, нас то и дело обходили увлеченные друг другом щебечущие влюбленные, где-то грянула музыка, засверкали огни — там каток, мечтательно подсказала Софья. Ох, козочка, мне бы немного твоего легкомыслия и желания жить.

— Я рада за вас, поручик. Пойдем туда?

Козочка, мне жаль мои кости, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И еще помни — у нас мало денег. Кокетничай, но не шикуй.

Но банкет вышел не за мой счет. Пока я пребывала в полуобморочном состоянии, Софья с восторгом смотрела на коньки, которые надевала на нее ловкая девушка. Пока я готовилась к тому, что выйду на лед и с размаху сяду на задницу, она подпрыгивала в нетерпении. Ягодин, как человек рассудительный, на лед не пошел, и я бы не пошла по своей воле тоже, но поручику хорошо, а у меня два разума в одной голове. Мы сиамские близнецы с моей козочкой — куда она, туда и я.

Но стоило ступить на лед, и страхи исчезли. Звучала веселая танцевальная музыка, жались ближе к снежным бортикам неумелые парочки, а я летела на крыльях, и юбка мне не мешала, вот чудеса! Я взмахивала руками, хохотала, обгоняла гимназистов-старшеклассников, выхватила у продавца сладкой ваты ароматный розовый факел и понеслась, держа его будто флаг. Я удивительно ловила ритм и настроение музыки, и казалось, что оркестр играет лишь для меня одной, и восторг в изумрудных глазах ласкал исстрадавшееся юное сердце.

Позволю себе немного романтики, совсем легкой, ненастоящей. Я праздную. Я знаю, что смерть Калининой не криминальна, я знаю, что было в письме. И с остальным разберемся, обещала я не то себе, не то Софье. Все непременно будет у нас хорошо…

Эйфория не отпускала, и я не спрашивала себя, что ей причина: то, что Софья рассталась с иллюзиями, то, что она разглядела — разрешила себе разглядеть — подлинный, чистый интерес в глазах мальчишки, который видит перед собой невероятно красивую девушку и держит себя в руках, не переходя незримую грань. А может быть, мне нужна передышка — мне, взрослой женщине, далекой от легкого флирта, уставшей от отношений, которой еще предстояло побороться за место под солнцем.

Мы смотрели факиров и клоунов, катались на карусели, отщипывали от сладкой ваты липкие пряди, пока не осталась сиротливая палочка. Поручик стрелял по шарам в тире и выиграл милую брошку — недорогую, безделушку, но я прицепила ее на курточку, и мне было приятно, что она у меня теперь есть. После краткой паузы опять повалил снег, и вокруг меня закружились в танце снежинки, повинуясь красивой и трепетной магии.

Черт, влюбленной быть хорошо, пусть эти чувства мои не полностью.

— Софья Ильинична, отец хотел бы познакомиться с вами, — сказал поручик, когда мы отошли от прилавка с сельтерской, и я не нашла в его словах ничего предосудительного. Посмотреть на того, кто встряхнул академию, стоит. — В честь праздника у нас будет скромный прием — отец, мать, сестра с мужем, цесаревна Ольга…

Скромный прием с цесаревнами, хмыкнула я. Софья просяще застонала. Козочка, у нас долг двенадцать тысяч целковых и очень, очень запятнанная репутация. Это может быть ловушкой, и я не знаю, нужно ли так бездумно в нее лезть.

— Вы же знаете, кого приглашаете в дом? — спросила я холодно. Магия испарилась, бал кончился, передо мной был молодой, красивый, знатный, черт побери, изысканный, но жандарм. Может быть, кавалер много лучше Ветлицкого, но уж точно не друг, а враг. — Ваш отец знает, что я дочь того Сенцова, которого он отправил на каторгу?