Классная дама (СИ)

Глава двенадцатая

— Спину ровно! Еще ровнее! Ларина, голову выше! Трубецкая, во имя Владыки, плечи назад, подбородок держите! Алмазова, поменьше гонора, скромнее, вы не графиня! Епифанова, шаг вперед, покажите фигуры!

Раздражение в каждом слове и в каждом жесте. Она ненавидит детей или то, чем занимается в жизни, или все действо нацелено на меня? Дать этой барышне нож — моя жизнь повиснет на волоске, и кто побьется об заклад, что эта гадина уже не припрятала склянку с ядом?

Епифанова, та самая рыженькая, которой я плела косу, вышла из ряда, показала несколько несложных танцевальных движений. На мой взгляд вышло неплохо, Софья подтвердила, что для ее возраста она отлично справилась, но учительница танцев закатывала глаза и поощряла неприятной улыбкой довольно злые, но редкие пока и осторожные детские смешки.

— Вернитесь на место. У вас отвратительно заплетены волосы. Ларина, прошу.

Девочки одна за другой выходили вперед. Над Алмазовой смеялись громче, чем над остальными, и нет, мне не показалось, издевательства одобрялись, это был ритуал, насмешки звучали все смелее. Учительница отошла к столику, взяла классный журнал, что-то начала в нем отмечать. Я не вмешивалась, терпела и наблюдала, хотя руки чесались накрутить этой дряни патлы на швабру. Проверка умений прошла быстро, учительница замахала руками, разгоняя девочек в два ряда.

— Становитесь. Быстрее, мадемуазель, быстрее. Епифанова, здесь не базар, перестаньте кривляться как торгашка. — Епифанова — дочь купца, подумала я, раз ей отдельно на это намекнули. — Трубецкая, в первый ряд. Алмазова на ее место. Ларина, левее. Арман, во второй ряд.

Я пыталась понять систему. Что она мне сказала — я стояла за спинами, но я понятно почему, чтобы не привлекать ненужный интерес к своей персоне, меньше кривотолков, меньше проблем, а девочки? Во втором ряду оказались низенькие, серенькие, погрубее и победнее, в первом ряду те, кто повыше, поблагороднее, поизящнее. Такой принцип? Если ты не вышла лицом, статью, фамилией, влиянием семьи, твой удел — пожизненное второе место. Я — Софья — могла бы всегда красоваться в первых рядах, но прошлое подкачало и красота не спасла. Я догадывалась, что и сама моя бывшая одноклассница в первый ряд попала случайно… возможно, единственный значимый раз в ее никчемной жизни. Таких же блеклых и неказистых она только что отправила с глаз долой.

— Смотрим на меня! Повторяем! И спину прямо!

— Минуту, пожалуйста!

Я не собиралась ничего говорить, это все Софья. Она, а не я, властно подняла руку и заставила учительницу замереть, как и девочек. Она, а не я, не выдержала. Ай да Софья.

— Я не согласна с тем, как стоят девочки, — говорила я, не зная, что вырвется у меня в следующий момент. Ладно, козочка, я тебе доверяю. — Позвольте, Анастасия Ивановна? — И я не дождалась разрешения. — Прошу, Арман, сюда, а ты сюда, и вы поменяйтесь местами, Алмазова, встань справа, Ларина, ты сюда, Трубецкая, тебе будет прекрасно видно из второго ряда.

Софья само очарование. Со стороны — ах, как жаль, что я не видела ее со стороны! — она добрая фея, которой никто не смеет слова сказать поперек, потому что у нее топор за поясом. Да, она очень быстро училась, и не у одной меня, а у всех, с кем общалась все это время после выпуска. Училась у кузины, у соседей по доходному дому, у лавочников и портних, у городовых, у дворника и подвернувшихся аристократок. Она многое подмечала и, как выяснилось, великолепно умела применять. Два года за стенами академии, затем три дня со мной — и от цыпленка-заморыша не осталось следа. Софья взрослая лебедь с огромными сильными крыльями, я только подстегнула ее, показав, что можно быть такой, как прочие люди. И это даже останется без последствий. Не всегда, но в большинстве случаев.

— Прекрасно! — Я хлопнула в ладоши. — Анастасия Ивановна, помните, чему нас учила мадам Беранже? Почему бы не показать девочкам?

Анастасия Ивановна побледнела. Я не знала, чему учила воспитанниц мадам Беранже, но по интонации Софьи поняла, что она из преподавателей, чудом уцелевших после увольнения инспектора-реформатора, и Софья с Анастасией еще получили уроки чего-то важного и полезного. Анастасии это почему-то сильно не нравилось.

— Ты невероятна! — восторженно завопила я Софье и получила в ответ теплое чувство полного удовлетворения. Одно на двоих.

— Софья Ильинична… — выдавила перекошенная от гнева Анастасия. Без сомнения, мадам Беранже не могла учить девочек чему-то дурному, значит, дело в самой мадам, в ее личности? Что ты затеяла, козочка? Вперед, покажи мне! Я с тобой.

— Я настаиваю, — широко улыбнулась я — Софья, и это была ее сольная партия. Какое дивное исполнение, какая игра. Так величественно и свободно королевы отправляют на плаху изменников, ничего не подозревающих, уверенных в своей непогрешимости. — Дорогие мои, это называется «гимнастика», и она поможет вам выправить осанку и двигаться легче и непринужденнее. Я могу показать вам сама, но убеждена, что у Анастасии Ивановны выйдет намного лучше.

Мне, во-первых, мешает книга. При ходьбе я ее не замечаю, но будет фурор, если она у меня выпадет. Во-вторых, мне за это не платят ни академия, ни Ветлицкий. В-третьих, не наживаем себе врага окончательно, а переманиваем его на свою сторону. Это, конечно, всего лишь видимость и явное самоуспокоение, но когда человека гладишь по шерстке, он оттаивает. Как правило, а не всегда.

Отступать Анастасии было некуда. Бросив на меня полный ярости взгляд, она встала перед девочками и начала показывать им самые простые упражнения — руки вверх, вниз, голову к правому плечу, к левому…

— В чем подвох? — прошептала я. — Я тобой восхищена, козочка.

— Беранже актриса, танцовщица, у нее свой театр, и она преподавала у нас два года, ее уволили одной из последних, — охотно объяснила польщенная Софья. — Да, ее тоже пригласил преподавать инспектор Рауш, и она учила нас не столько танцам, сколько уделяла внимание развитию нашего тела.

— Я заметила плоды ее трудов, — кивнула я, неожиданно получив ответ на один из крайне волновавших меня вопросов. — Прыгаешь ты отменно. Так почему Анастасия ее не выносит?

— Беранже ценила усилия и то, как ты работаешь над собой. Миловидова мечтала о сцене — она же не без талантов, но стояла всегда за спинами, рядом со мной.

— Значит, она соврала тогда? — прищурилась я.

— Ни в коем случае. На выпускном она стояла в первом ряду, так велела Мориц. Она подавала большие надежды, но Беранже отказала ей в приеме в труппу. Не спрашивай почему.

— Я, кажется, знаю, — хмыкнула я. — Таланта недостаточно, если вложено мало труда. Миловидова из тех, кто работать не любит.

— В науках она была ленива.

А ты, козочка, во всем была первая. Неудивительно, после гимназии у тебя не было конкуренток. Тебе все давалось легко, ты всех опережала и гимназия приучила тебя к усердию. Умница, красавица, что же случилось с тобой, в какой момент ты превратилась в нервную плаксивую барышню? Были ли у тебя шансы после академии не стать такой, и наказание или награда для тебя то, что мы теперь одно целое?

Вполне может быть, что Софья небезнадежна, потому что бедна. Она не попала в тот круг, к которому ее все эти годы готовили, она пересиливала себя, торгуясь, выкручиваясь, изворачиваясь, обещая заплатить потом или никогда, притворяясь обеспеченной и успешной, окруженной вниманием, сытой, довольной жизнью. Она умела носить наряды, умела подать себя, и судя по тому, как обращаются с девочками, это не академия, а недавнее прошлое Софьи: учили ее одному, она выучилась другому. Тут заметила, как держится богатая графиня, тут запомнила, как купчиха прогибает кого-то в цене. Это выживание — и спасибо Софье за то, что она смогла выжить. Мне пригодится это умение. Я добьюсь, что я — мы — займем достойное нас положение. Ради этого мне придется носом рыть не землю, а керамогранит, потому что деньги и личные заслуги, оно наживное, а сделать так, чтобы с меня смыли клеймо дочери государственных преступников… стать снова рукопожатной, это сложнее. Почти невозможно, но именно что — почти.

Я вздрогнула оттого, что кто-то стучался в дверь. Миловидова тоже взмахнула рукой — этот кто-то не мог просто взять и войти, и ей пришлось прервать упражнения и подойти к двери, попутно полоснув меня взглядом как ножом. Юпитер, ты бесишься, значит, ты проиграл, и ты не спровоцируешь меня на необдуманные поступки. Ты не знаешь, кто я, а узнаешь… будет хуже. Тебе, а не мне. Ради общего блага я никому ничего не скажу.

— Анастасия Ивановна… вы не видели книгу? Вчера? Небольшую.

Я не ожидала услышать тихий голос, практически шепот, Окольной. Выходит, действительно только внешне ночью как будто ничего не произошло, и Окольная бегает по всей академии, пытаясь понять, куда пропала ее находка. И нет сомнений, что она перерыла весь дортуар, а может, даже соседние.

Я была убеждена, что в суматохе никто не обратил внимания на книгу и на то, что я ее забрала. Но даже если обратили, не скажут наверняка. Они не скажут, а я? Мое слово против их слова в любом случае всего лишь слова.

Все, что я хотела увидеть в классе танцев, я увидела, и повернулась к Окольной и Миловидовой. Что лепетала Окольная, я не слышала, а Миловидова покачала головой и быстро обернулась ко мне с непонятной гримасой. Это было сигналом.

— Простите, Анастасия Ивановна, — и я в очередной раз подивилась, насколько гибкая Софья. Эта козочка вовсе не так проста, но ленится показывать себя настоящую. — Книга, ах да… Юлия Афанасьевна, пойдем!

Ловко, с милой, очаровательной, сногсшибательной улыбкой королевы, продолжающей карать нечестивцев, я выскользнула из приоткрытой двери, обойдя Миловидову, подхватила Окольную под руку и повела подальше от чужих ушей. Браво, козочка моя, браво, браво, на тебя можно положиться, ты чудо. А вот Окольная нервничала всерьез, и меня пронзила внезапная догадка: с чего я решила, что эту книгу она отобрала у воспитанниц и устроила из-за нее скандал? Только потому, что Окольная держала ее в руках и била ей Перевозникову?

— Юлия Афанасьевна, дорогая, как вы? — с трогательным участием, в котором никак нельзя было заподозрить подвох — как вы могли обо мне так подумать?! — я развернулась к Окольной и преданно заглянула в глаза снизу вверх. — Ради Владыки, я… я так испугалась!

Она не может не помнить, кто распластал ее посреди коридора, а если не помнит, ей определенно сказали, и лучше объяснить, почему я это сделала, чем пытаться неуверенно выкрутиться.

Окольная прикидывала, можно мне верить или же нет. Я решила и дальше давить на самые лучшие свои намерения, даже если придется пожертвовать репутацией благополучной обеспеченной барышни.

— Одна… лавочница, с ней бывало так же, — я сознательно бессвязно выдавливала из себя слова, имитируя не самое приятное признание, и держала Окольную за запястья. Впрочем, Софья не слишком и актерствовала, а я — а мне было плевать. — Я видела, как ее сноха обходится с ней. Грубо, но помогает. Простите. Вы, должно быть, не знаете — ах да, откуда! Мне пришлось после выпуска жить в доходном доме кузины по матери. Я там видела многое…

И что ты мне ответишь на это? Окольная изучала мое нежное, полное сострадания личико и наконец кивнула. Но не простила, пока что нет.

— Я… к ней после приходил доктор, — доверительно сообщила я, — и его средства помогали.

Трижды ха-ха, если гипотетический доктор не вливал в пациентку успокоительное литрами, но мне важна не достоверность, а убедительность. Получилось?

— Вы нашли книгу? — отмерла Окольная, и я, выдержав паузу, кивнула. — Где она? Она у вас?

— Я подняла ее и положила на подоконник, — захлопала я глазками. Но докажите, что это не так. — Не верю, что кто-то в академии мог ее взять. Фи, как это пошло!

Похоже, я переиграла, Окольная напряглась и высвободилась из моей хватки, но сразу после покачала головой и пусть не расслабилась, но испытала заметное облегчение.

— Подлые, развратные девки! — выплюнула она. — Софья Ильинична, будьте с девочками строги, иначе из ваших милых малышек выйдут такие же… кокетки и блудницы.

— Если я вдруг увижу книгу… — пообещала я, и Окольная вспыхнула:

— Умоляю вас, нет! Вы не знаете, что я нашла под матрасом этой… потаскушки! Если такое найдется у ваших девочек…

Моя блестящая версия, которую я уже почти оформила в ясный доклад Ветлицкому, рассыпалась как карточный домик. Нет в этой «Сладострастной поэме» ничего, кроме красивых непристойностей, визги Окольной в ночи были вызваны страхом, что грозит ей самой, если — когда — слух о бесстыжей находке дойдет до начальницы. Если бы в книге была крамола, Окольная бы скорей умерла, но не привлекла к себе ни единого взгляда, пока «Поэма» в ее руках.

— Все посылки пансионерок досматривают, — вовремя зашептала Софья. — Да и кто пришлет подобное собственной дочери. Ты права, Мориц решила бы, что «Поэму» принес кто-то из голодных до мужского внимания классных дам, а воспитанницы стащили ее.

— А как вы читали такую литературу? — полюбопытствовала я.

— Дай Аскольду целковый, и он купит и принесет что угодно, — снисходительно фыркнула Софья. — Но классным дамам проще заклевать друг друга, чем признать, что их провели мужик и воспитанницы. А Мориц проще обвинить классных дам.

А вот это интересная информация, подумала я. Аскольд фигура значимая и незаметная, как любой привратник.

— Юлия Афанасьевна, мой вам совет, — сочувственно произнесла я, скромно сложив ладошки домиком, — впредь постарайтесь держать себя в руках. Этой ночью к вам было чересчур много внимания… если воспитанница не проснулась, когда вы досматривали ее постель, не стоило выталкивать ее и остальных в коридор с криками, которые перебудили всю академию. Всегда можно найти повод для наказания, не обязательно за тот же проступок. Я непременно отдам вам книгу, если найду.

Я развернулась и пошла прочь, до слез довольная произведенным эффектом: Окольная застыла, по-дурацки разинув рот. Я дала ей мерзкий совет, но любую мерзость всегда можно обернуть против того, кто ее сотворил. Это приманка, да, козочка, кивнула я озадаченной Софье, в довершение к тому, что у нас против Окольной уже имеется.

Мы на всех найдем компромат. И пусть Ветлицкий роется в этой навозной куче.

На меня компромата накопали не меньше. Вспомнили все, что было во времена моего — Софьи — обучения, что-то придумали, уже и записали, поди, чтобы в спешке ничего не забыть. Может, уже положили на стол черепахе Мориц.

— Барышня! Барышня-с! Вам барыня передали, — а вот и он, Аскольд, который умеет ходить сквозь стены. Мне показалось, он и в этот раз так же прошел — как чертово привидение.

— Какая барыня? — тряхнула я головой, взирая на пачку свернутых квадратиками бумажек. Сибирской язвы или чего-то похожего в них ведь насыпать не могли?

— Так барыня, госпожа Штаубе-с, — пробасил Аскольд. Вот оплошность, он смотрел на меня как на дурочку, я и верно сглупила. Софья, козочка, днем не спи, ты спалишь в этом змеевнике нас обеих. — Письма барышень, гляньте-ка-с, а я опосля-с на пошту свезу…