Классовая борьба. Государство и капитал

ХVII. Советская история и фашизм

Любое явление жизни объясняемо материалистически. Точно так же и каждое общественное, политическое явление должно быть объясняемо классовыми причинами. Однако, придерживаясь прежнего марксистского (двуклассового) подхода — «капиталисты и пролетарии», «капитализм и социализм» — мы ничего не поймем, как необъяснимы с прежних позиций целый ряд явлений XX века. Прежний марксизм, опираясь на «Коммунистический манифест» 1848 года, рассматривал общество двуполярно: буржуазия-пролетариат и в своей оценке вынужден был объединять и государство и капитал в единое понятие «эксплуататорский класс», не имея возможности их анализа и рассмотрения с марксистских же, диалектических позиций их антагонизма. Поэтому считалось, что анти-буржуазный = социалистический. Это не так. В этом коренная ошибка. Прежний диалектический марксизм не мог объяснить с двуполярных классовых позиций многих реалий новейшей истории: фашизма в Германии, сталинизма в СССР, фундаментализма в исламском мipe, демократию в Европе и т. д. Невозможно было дать классовую, марксистскую оценку, например, исламской революции в Иране, анти-либеральной по своей сути, но также и не социалистической.

Совершенно бесплодны попытки дать объяснения политике и истории какие-либо идеалистические или же по пропагандистскому названию проводимой политики судить о ее классовой сути. Если власть именует свою политику демократической, социальной, народной или провозглашает стремление к таковой, это означает лишь то, что таковые слова произнесены. Без марксистского классового анализа никакая политика понята не будет. Религиозная, националистическая, любая иная оболочка — это только форма тоталитарного, «государственного» государства. Те или иные служители государства могут даже не подозревать о своей бюрократической марионеточности и не давать сами о себе марксистского определения.

Государство никогда не произносит вслух своей истинной идеологии: тоталитаризм и полицейская инквизиция, т. е. то, что позволяет бесконтрольно и беспрепятственно кормиться за счет народа. То, что государство называет своей идеологией, в действительности является пропагандой, шумовой завесой, т. е. фразеологией, во-1-х, прикрывающей истинные классовые намерения, во-2-х, наиболее выгодной в конкретной исторической ситуации: социалистическая, националистическая, либеральная, религиозная, в-3-х, максимально затушевывающей все классовые противоречия, будто бы навсегда разрешенные мудростью власти, и в-4-х, всячески пытающейся направить гнев противостоящего класса на ложные конкретные или абстрактные цели.

Только коммунисты имеют смелость сказать: нет идеологических противоречий и проч., нет национальных противоречий и проч., нет никаких религиозных противоречий и проч. — как самостоятельных; единственное противоречие, определяющее современность российской и м1ровой истории, есть непримиримое противоречие между трудом, капиталом и государством, которое рано или поздно разрешится полным разрушением последнего (в его существующей форме) либо добровольной капитуляцией и взятием рабочим классом в свои руки всей политической власти, вероятно с некоторым привлечением буржуазии (например, частного акционерного капитала).

Вопрос не только в том, какой класс у власти и каков совокупный национальный продукт, но и в том, какие классы в обществе и в какой пропорции делят общественные блага. Тот инструмент, который дает возможность определять эту пропорцию, называется политической властью. В годы советской власти общественный продукт делился между двумя классами: классом государства (номенклатурой и всей бюрократией) и рабочим классом (народом). В Советском Союзе было два антагонистических класса: бюрократия, номенклатура и трудящиеся, народ. Их взаимоотношения, единство и борьба составляют политическую историю советского общества. Противостоянию государства и народа посвящена, в частности, т. н. диссидентская литература, в которой общий классовый антагонизм отражен правильно.

Советское бюрократическое государство создавалось как боевая сила рабочего класса под лозунгом борьбы с капитализмом и сохранило эту фразеологию до самого конца. Но брежневское государство имело столько же общего с марксизмом, сколько христианская церковь имеет общего с Библией, т. е. почти ничего, кроме риторики и клятвы в верности: есть вера в бога и вера в церковь, есть марксизм и есть решения партии. Поэтому совсем не в отместку Христу или Марксу народ в 18-20-х и в 90-х годах громил зажравшихся попов, номенклатурщиков и соответствующую символику, а из-за ненависти к тошнотворной и осточертевшей церковной и партийной идеологии и пропаганде.

Очень трудно государству выдумать и оформить новую идеологию. Но еще труднее отказаться от прежней, сменив ее на более героическую, избавленную от ошибок и т. п. Поэтому прежняя, прежде используемая, идеология, с которой новое государство пришло к власти, и история приукрашивается и мифологизируется. История Европы и мipa не знает ни одного института, государства, партии, где доминирующая теория оставалась бы неизменной в течение столетий. Самый костный и ортодоксальный институт — церковь, но, все христианские церкви по нескольку раз за два тысячелетия пересматривали, перечитывали и переинтерпретировали Святое писание, не говоря про обряды, в угоду сиюминутных нужд вслед за меняющимся обществом, не оставив от первых христианских сект и воспоминаний. Любая религия меняется вместе с изменением социальных условий.

Метаморфоза российской монархии и советской системы заключалась в том, что общество, основанное на антагонизме «власть-капитал-труд», с уничтожением класса капитала превратилось в антагонизм «власть-труд», в которой капитал был разделен между двумя классами: большая часть была в руках государства, меньшая — в руках народа. Взаимопроникновение между классами, имеющимися в любом обществе, было гораздо больше, чем в обычной капиталистической системе: четко проходящей грани между властью и народом не было, и даже по мере развития советской системы эта грань размывалась и постепенно сдвигалась в сторону власти, реально привлекая народ к управлению. Насколько эксплуататорской была советская госмашина, должны ответить исследования историков и экономистов, проведенные по методологии марксового «Капитала»: соотношения фондов потребления, общественных фондов и затрат на содержание всего госаппарата (в т. ч. партии, идеологии, внешней политики и т. д.). В любом случае, советский правящий бюрократический класс эволюционировал в сторону социальности, в сторону уступок рабочему классу, хотя в этом направлении советская государственная машина эволюционировала чрезвычайно медленно.

Исходя из прежнего марксистского двуклассового представления об обществе, коль действительно в СССР была ликвидирована буржуазия, то оставался, вроде бы, один-единственный класс, пускай и многоликий. Ни русские, ни западные марксисты не могли с прежних же марксистских позиций объяснить имевшихся в стране классовых противоречий, интуитивно их чувствуя, и называя декларируемый властью социализм государственным капитализмом. Точно также до сего дня коммунисты не могли видеть существующего классового антагонизма в нашей стране и объяснить действительные классовые противоречия, смешивая два различных класса — класс капиталистов и класс бюрократии, именуя их по-старомарксистски буржуазией, либо же причисляя бюрократию к пролетариату и вместо классового анализа используя ярлыки и эпитеты. Всякий анализ упирался в вопрос о государстве и непонимание триалектики классовой борьбы.

Советское общество искренне полагало себя одно-классовым (только трудящиеся: рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция). Объективность же такова, что с уничтожением после Октябрьской революции буржуазии как класса Россия превратилась из трех- в двуклассовое общество, с двумя антагонистическими классами: рабочие, трудящиеся и бюрократия, номенклатура. В Советском Союзе не было буржуазии — значит наполовину был социализм. Весь мip (как и Россия теперь) есть трех-полярная система: три самостоятельные общественные силы, три столпа в обществоведении: α) рабочие, трудящиеся — все наемные работники, т. е. пролетариат, не имеющий ни кормящей его собственности, ни приносящей ему доход госдолжности, β) буржуазия, бизнес и γ) бюрократия, государство. Неантагонистическая «двуклассовость» советского общества, понимаемая как союз непосредственно-рабочего класса и крестьянства, позволяет нынче под рабочим классом понимать весь класс трудящихся.

В Советском Союзе была единая государственная собственность на средства производства, носившая название «социалистической, общенародной». Поскольку государство было единственным эксплуататорским классом, и поскольку рабочие коллективы так или иначе участвовали в управлении, контролировали и влияли на бюрократию, государственную собственность можно было назвать «общенародной» и «национальной», т. е. общей бюрократии и рабочих. Однако, сегодня в России по-вчерашнему смешивать два понятия: государственное и «общенациональное» — есть грубая ошибка, приводящая к противоположному пониманию всей политики. В России в конце 80-х — начале 90-х годов произошла буржуазная революция: возник и оформился новый, третий класс — буржуазия, бывший гегемоном в революции, но который не долго оставался правящим. Бывшая советская общенациональная (т. е. общая государства и народа) собственность сегодня поделена между эксплуататорским государством и эксплуататорской буржуазией — и рабочему классу наплевать, в каких пропорциях.

Новый марксизм обязан трехклассово пересмотреть и переоценить всю предшествующую историю, выступая на стороне борьбы трудящихся. Коммунисты смогут ясно поставить задачи сегодняшнего дня, лишь поняв историю трехклассово. Изучение истории как столкновения народов, культур, религий имеет прикладное значение для тактической и стратегической политики правящих классов, но бесполезно в качестве руководства к продолжению истории классами, стремящимися к завоеванию власти.

Прежняя марксистская историография своим «классовым» анализом не могла объяснить ни коммунизма в Советском Союзе, ни феномена национал-социализма в Германии — именно потому, что опиралась на 2-х полюсное манифестное м1ровоззрение, ортодоксальный, не творческий марксизм, не могла объяснить феномена третьей силы и не могла увидеть, поскольку об этом не было сказано Марксом, силы государства как самостоятельного класса, пытаясь объяснять государство не как класс, а как часть эксплуататорского класса буржуазии или инструмент господства трудящихся. Точно также, напротив, слой интеллигенции или нацию невозможно понять и объяснить как класс, т. к. они есть лишь часть класса, находятся внутри каждого класса. Межклассовые категории имеют не самостоятельное, а подчиненное значение. Интеллигенция разделена классово, и нации разделены классово. Поэтому и объединение народа должно быть не по интеллигентности, не по духовности и не по национальности, а также классово.

Марксизмом не отрицаются нравственные и культурноисторические категории, о которых и без марксизма говорится достаточно. Но без классовой оценки — первой и основной — невозможно понимание политики и истории. Разумеется, германский фашизм и советский коммунизм не тождественны, об их сходности можно говорить лишь с целью дешевой демагогии, но их классовая сущность едина — как беспредельная власть государства, не контролируемая ни рабочим классом (обществом, народом), ни буржуазией (буржуазнодемократическими институтами, капиталом). Сталинизм и гитлеризм не равны; как вещество и антивещество они равны по модулю или как ноль и минус ноль, т. е. приход к одной точке с двух сторон, как дождевая и колодезная вода. В фашистской Германии был капитализм в той же мере, в какой в Советском Союзе был социализм.

Двумерным воображением нельзя постигнуть объемность. Mip не черно-белый и не радужный, а черно-бело-серый, где черное и белое ненавидят серое. Пытаться нынешний мip объяснить радужно (культурологически, националистически и т. д.) — пустая затея. Кажущаяся многоликость непознаваемого мipa за видимой объективностью скрывает в себе полное непонимание сути явлений. Mip превратится действительно в радужный, когда напрочь очистится от черного и серого.

Марксизм всегда за то, чтобы за идеологическими, пропагандистскими и разговорными названиями видеть реальные, исторические классовые механизмы. Что такое фашизм? Определений фашизма много. Неужели болван со свастикой и портретом Гитлера сегодня — фашист? Неужели от него и таких, как он, исходит реальная угроза фашизма? Неужели эта сотня молодых максималистов таит социальную угрозу? — Полная чушь. He-фашизм называется фашизмом. Зато распространение и тиражирование этой чуши выгодно истинным бациллам фашизма — тем, кто стремится к бесконтрольной государственной власти и фактически к ней идет. Не имеет значения, называют ли эти радикальные группы себя фашистами или нет — их внешний «фашизм» позволяет властям называть себя антифашистами. Что у нынешних ультраэкстремистов от прежнего реального фашизма? — Ровно ничего, кроме внешней атрибутики и фразеологии. Действительной социальной опасности от них нет никакой. Это баловство. От них реальная угроза только как от уличного хулиганья, как от банды погромщиков. Эти бумажные «фашисты» — являются выразителями интересов никакого класса. Ни изменить законодательство, ни контролировать производство и финансы, ни вводить налоги, ни развязать и вести войну — без контроля со стороны общества — они не могут. Даже смешно говорить.

Действительный фашизм — это неподконтрольная обществу государственная власть. Когда чиновников и госвласть, составляемую ими, называют фашистами — наполовину это метафора, а наполовину объективность. Разве концлагеря, газовые камеры, уничтожения народов и агрессивные войны — это фашизм? — Нет. Все это — только следствие. Следствие бесконтрольности, безоппозиционности госвласти. Разве мыслимо ли было жечь вольнодумцев на кострах, вешать, ссылать на каторгу и сажать в лагеря, если бы был организованный в партию оппозиционный класс? Смены формаций: рабовладенья на феодальное крепостничество, феодальных сталинских лагерей на демократические брежневские психушки произошли не из гуманности властей, а с пробуждением гражданской активности всего общества.

Фашизм — это не свастика. Фашизм — это возможность творить государственный произвол, к которому ведет бесконтрольный культ идеи. Культ государства — такая же мерзость, как культ вождя или культ церкви. Фашизм — это стремление к порядку, но прежде всего — к идейному порядку. Эта идейная правильность устанавливается господствующим классом. Фашизм — есть диктатура государства и его идеологии. Фашисты — не есть крайне правые, а есть крайние центристы. Фашизм становится возможным при слабости и неорганизованности оппозиционных государству классов (не всего народа, а именно классов).

Фашизм — это реальность, не миф. Вчерашняя реальность. Сегодня не страшен фашизм во вчерашних формах. Страшен фашизм в формах сегодняшних, не называющий себя фашизмом. Фашизм требует изучения и возможности его трансформации в разных социальных условиях, в разные политико-экономические эпохи. Не бесовской сутью объясняется фашизм, а наоборот, классовая оценка объясняет бесовство фашизма как чистый вид власти государства. Госвласть всегда рядится в благообразную форму и имеет глянцевый вид, — и фашизм казался некогда таким, — нужно уметь за пригожей оболочкой видеть дьявольскую основу, антинародную классовую сущность.

Истоки преступлений фашизма нужно искать не в идеологии национал-социализма, а в его классовой природе. Сталинизм не является социализмом и коммунизмом, как гитлеризм не является ни социализмом, ни либерализмом. Сталинизм и гитлеризм — есть результат победы класса государства в классовом столкновении капитализма и рабочего движения. Первый — под вывеской победы рабочих, второй — как торжество победы над коммунизмом. И тот, и другой — есть третий классовый полюс, не исследованный марксизмом, потому до сих пор опасный.

Фашизм есть порождение радикального капитализма. — Капитализм прибегает к помощи сверхсильного государства, выстраивает его из себя для защиты своих классовых интересов, для радикальной борьбы со своим главным классовым врагом — коммунизмом и рабочим движением, полагая, что это государство, новая бюрократия, административная машина — не самостоятельная общественная сила, а навсегда и всецело под контролем своих создателей. В итоге в фашистской Германии начисто устраняется коммунистическая теория, исчезает рабочее движение, устанавливается единая государственная идеология, т. е. культ государства, которое приобретает самостоятельное значение и силу, и при этом этот новый государственный класс не терпит вскоре и породившего его класса — буржуазию; победившее государство обращает штыки против своих создателей, прежних хозяев, не желая ни с кем делить классовую победу, уничтожаются все элементы прежней буржуазной демократии, — нет больше и буржуазных партий, и других выразителей их интересов, остаются только крупные финансовые, промышленные и торговые олигархи, над каждым из которых тоже топор. Никакой благодарности, признательности и ответственности государства перед породившим его классом быть не может. Государство — это политическая сила, которую создает господствующий класс для противодействия противоположному классу, но и тем самым взращивая своего собственного могильщика.

В классовой борьбе любой получивший власть класс для удержания и закрепления свободы вынужденно прибегает к помощи того чудовища, которое называется государство. В итоге победители — хранители силы и могущества, оформляются в обособленный, противостоящий народу, класс: превращаются в самостоятельную силу, номенклатуру — государственную, партийную, военную. О необходимости слома старой, эксплуататорской, государственной машины убедительно говорит марксизм. Теперь же необходимо добавить, что победивший класс должен не только выстраивать собственное государство, но, учитывая опыт истории, с первого дня принимать меры для контроля класса над собственным государством. От внимательного прочтения прежней истории зависит история будущая.

В начале века большевики понимали, что без победы над самодержавием невозможна социалистическая революция. Классовый расклад сил в России накануне 1917 г. был таким же, как и в любом обществе: монархия (государство), буржуазия и рабочий класс. Лозунг Ленина о превращении империалистической войны в гражданскую и о поражении «своего» правительства (самодержавия, монархии, государства) именно и означал перенаправление вектора: превращение войны между воюющими правительствами и народами в войну рабочих против своих угнетателей — государства и капиталистов.

По марксовой теории, рабочий класс не может просто взять старую государственную машину, усовершенствовать ее и приспособить под себя, а должен сломать старую и создать новую. Далее, по ленинской теории, победившему пролетариату необходимо собственное государство: государство нового правящего класса, чтобы сломить сопротивление капиталистов.

Российская буржуазия, разломав в феврале 1917 г. прогнившее самодержавие, решила воспользоваться прежней, насквозь ржавой государственной машиной в своих интересах. Буржуазия, как класс-гегемон в февральской революции, призывает в союзники рабочий класс, как тактического союзника против общего врага. Вооруженные марксистской теорией о революции российские рабочие в Октябре 1917 г. свергли власть буржуазии. Для подавления сопротивления угнетенных классов (прежней бюрократии и капиталистов) потребовалось создание нового государственного аппарата.

В Октябре 1917 г. рабочий класс, свергая собственную буржуазию и остатки монархии, для борьбы с сопротивлением свергнутых классов, для отражения интервенции, для организации и управления производством самостоятельно строит свою, собственную государственную машину, казалось бы, всецело подконтрольную, для защиты своих классовых интересов, не зная и не подозревая, что чудовище, называемое государством, взяв силы противоборствующих сторон, имеет свойство откалываться от породившего его класса, становиться новым эксплуататором, превращаться в самостоятельную общественную силу, имеющую свои интересы, противоположные остальному обществу, уверовав в собственную значимость, и становиться для себя самоцелью. Но как свинья грызет корни дуба, так и государство, угнетая народ, тем подставляет свою голову под гильотину.

В России февраль 1917 г. стал ключевой точкой, когда буржуазия одержала верх над государственным авторитаризмом, и старая оболочка самодержавия стала не нужна. В Октябре 1917 г. рабочий класс взял власть у буржуазии, перехватив февральскую победу буржуазии над монархией, обратив ее в свою пользу.

После августа 1991 г. буржуазия окончательно оформила свою победу над советской бюрократией. В октябре 1993 г. новая бюрократия взяла власть у буржуазии, перехватив августовскую победу буржуазии над советским государством, обратив ее в свою пользу. Один из способов борьбы государства и буржуазии — привлечь на свою сторону угнетенные классы, т. е. народ, трудящихся. В 1991 г. буржуазия обманула народ, взяв революцией власть себе. Народ, рабочий класс России понял в самом начале 90-х годов, что оказался обманутым. К буржуазии приходит понимание обмана только теперь.

В 1989 г. никто в России и не думал о коварстве и силе нынешнего российского авторитаризма. С того времени нарождающаяся буржуазия привлекала себе рабочий класс для борьбы и свержения советского номенклатурного государства. Для этого она использовала всевозможные меры: от оплевывания советской истории до прямого саботажа: изымая продукты из магазинов, натравливая шахтеров на правительство, обещая рабочим блага капиталистической мечты. И не было, казалось, больших врагов государства, советского гимна и памятника Дзержинскому, нежели те «демократы», ставшие вскоре губернаторами, «социально-ориентированными» патриотами и «государственниками», обретя в свою собственность новое государство, неожиданно полюбившие и гимн, и Памятник. Сегодня — это их гимн и их символ «сильного государства». Их — но не наш.

Ключевым моментом победы буржуазии над советским государством был август 1991 г. Ключевым моментом победы нового государства над гегемонией буржуазии стал октябрь 1993 г., - хотя до недавнего времени казалось, что в России полнейшее господство буржуазии, что т. н. реформа есть продолжение буржуазной революции. Конституция 1993 г., пообещав права буржуазии, дала реальную власть бюрократии, классу государства — анти-народному и анти-буржуазному.

В 1989–1991 гг. в стране совершилась буржуазная революция: дремавшая в обществе буржуазия (из бюрократии и рабочего класса), наиболее активная, взяла экономическую, а затем и политическую власть, широко вовлекая обещаниями рабочий класс в революцию. В 1993 г. свершилась государственно-бюрократическая революция, гегемоном в которой была бюрократия, чиновничество — с самой широкой поддержкой буржуазии, чтобы, казалось, «добить» прежнюю соввласть. Сегодня буржуазия сама видит, — и это понимание со временем будет нарастать, — насколько она оказалась обманутой. Тот факт, что на митинги протеста все больше выходят и представители бизнеса, говорит о том, что власть в стране не буржуазная. Правящий класс в стране — не буржуазия, а бюрократия. Первая забастовка чиновников будет означать начало эпохи крушения политической власти бюрократии. Власть не буржуазная, ибо изо дня в день крепнет власть мелкого бюрократа. При капитализме даже мелкий буржуа ощущает отовсюду поддержку, видит перспективы. При власти рабочего класса люди трудящиеся почувствуют, как наполняется их жизнь перспективой; не сразу, не в одночасье улучшится жизнь, но в одночасье жизнь переменится, переменится вектор социального развития.

Исторический ход не вернет власть буржуазной демократии, но задача коммунистов — вносить классовую ясность и разоблачать обман бюрократии, хамелеонски меняющей цвета с либерального на социалистический и обратно, в зависимости от сиюминутной конъюнктуры. Взаимоисключающие обещания: социальные — трудящимся, либеральные и демократические — буржуазии бюрократия будет щедро разбрасывать в течение всего оставшегося срока своего правления. Нынешняя власть, все больше превращаясь в полицейское государство, будет всячески стараться внешне быть похожим на советское государство: от брежневских славословий власти и всех прочих мерзостей казенщины до лозунга «православие — светлое будущее человечества»; но главное отличие в том, что при власти государства так никогда и не будет достигнут советский уровень социального обеспечения народа, ибо общественный продукт приходится делить еще и с третьим, эксплуататорским, классом — буржуазией, — это во-1-х, и во-2-х, совершенно без контроля со стороны народа.

Из того, что в стране живется вольготно олигархам (верхушке класса буржуазии), совершенно не следует, что буржуазия является классом правящим. Верхушкам любого класса всегда живется неплохо; это не показатель. Только ясно видя, что страна идет не в сторону развития капитализма, что буржуазия не является правящим и господствующим политическим классом, ясно понимая, что для свержения всевластия бюрократии применимо усиление коммунистической партии силой, столько же враждебной государственной полицейщине, как и сами коммунисты, — мы должны допускать для себя возможность поддержки и буржуазной оппозиции. Мы ничуть не перестаем быть коммунистами, ибо ясно видим, что блок с буржуазией допускается исключительно для совместных действий против общего врага по вектору совпадения интересов; поддержка буржуазной оппозиции нами допускается лишь постольку, поскольку она является оппозицией, а не по причине, что она правая.

Проходят времена иллюзий и надежд на доброго и мудрого президента-царя, на справедливых чиновников, православно-кротких, на неалчного меценатствующего капиталиста. Государство — это класс, и борьба с ним возможна только классовая; государство — сила тотальная, и борьба с ним возможна только тотально; именно: ударами двух классов.