Клёст - птица горная

Бой на чужой земле

Читатель, конечно, подметил, что наше наступление шло, мягко говоря, неспешно. За время нашего продвижения мой новичок успел договориться со многими, химики и мы успели нажиться на контрабандном вине, а большого сражения что-то всё нет и нет… И это на самом деле было так: командование, напуганное возможностью глупой смерти от вражеских закладок на дорогах, требовало тщательно осматривать весь путь движения и патрулировать окрестности. То и дело происходили стычки с «чёрными», кружившими вокруг нашей армии, как шнырги кружат вокруг стада диких быков, выискивая слабую жертву. Маркитанты начали бояться заниматься снабжением без усиленной охраны; произошли и вовсе удивительные случаи, когда обозников перебили простые деревенские жители, которые, казалось бы, во всех войнах всегда с ними ладили.

Произошёл ещё один случай нанесения подлого удара, когда наш легион шёл сквозь ущелье. «Ущелье» — это было сказано, конечно, слишком громко: просто две пологие горы сузили дорогу. На каждом склоне стояло боевое охранение, и казалось, что проблем не будет. Однако, противник сделал закладку не на тщательно прощупанную дорогу, а у подножия одной из гор. Вражеские химики вырыли неглубокую траншею и заложили в неё бумажные ракеты, сделав так, чтобы остриё одной входило в основание другой — получилась длинная «колбаса», начинённая смесью пороха и шрапнели. Кроме того, поверх ракет присыпали ещё мелких камешков.

А взорвал всё это «чёрный»-смертник. Ему сделали замаскированное гнездо в кустах: яму с дощатой крышкой, поверх которой аккуратно уложили срезанный дёрн, надёжно скрывшую его от дозоров. Когда в ущелье вошли фургоны с командованием легиона, он просто запалил пороховую «колбасу»…

По счастью, Сивобородый остался жив и даже не ранен. Однако, перебило всех лошадей, вошедших в ущелье, почти всю охрану со стороны взрыва и многих офицеров.

И вот, наконец, армия божегорская упёрлась в заслон ледогорской армии.

Вражеские войска заняли оборону очень удачно, перекрывая проход между двумя крутыми горами. Разница с тем ущельем, где подловили командование моего легиона, была колоссальна: длина теснины больше, а южные склоны гор широким фронтом вставали навстречу идущему неприятелю. Леса на них не было, — одни виноградники, безжалостно вырубленные ради установки ракетных станков. Кроме того, дорогу перегораживала очередная речушка, несущая ледяные воды, мост через которую просто сожгли, — безо всяких заморочек.

За речушкой встали три ледогорских легиона, оснащённые метательными механизмами. Они прикрыли себя многими рядами наклонных палисадов — да, есть о чём подумать…

Мы начали устраивать свой лагерь на другой стороне речушки. Страха перед штурмом у нас не было, поскольку мы знали возможности наших ужасных «драконов» и нетерпеливо дожидались их появления. И вот этот день настал…

«Драконы» вышли парой, из расчёта «один дракон — одна гора». Нашим войскам оставалось только смаковать ожидание момента, когда они зальют адским пламенем склоны гор, на которых установили ракетные станки и разместили запас боеприпасов. Я не сомневался, что после уничтожения ракет мы сразу же получим приказ на атаку, чтобы пробить фронт ошеломлённого противника.

«Драконы» летели неторопливо и величественно, словно наслаждаясь своей неуязвимостью и мощью, заполняя небо мерным гулом. Они одновременно качнули крыльями и начали расходиться, закладывая полукруги над горными склонами. Вот сейчас, сейчас!..

На склонах заклубились густые дымы, и навстречу драконам рванулись стаи малых ракет. Да, это были совсем маленькие ракеты, своими размерами напоминавшие шутихи, — вот только это оказалось совсем не весело… особенно летунам, управлявшим небесными повозками. Стартовали шутихи одновременно, сначала все летели параллельно, но из-за разных капризов полёта постепенно начинали отклоняться вправо-влево, вверх-вниз, создавая большое облако, напоминавшее ройвыпущенных горящих стрел. Скорее всего, в «дракона» не попала бы ни одна из них, но эти заразы начинали взрываться с хлопками, заканчивая свой путь белыми облачками. И я не сомневался, что эти «шутихи» начинены той же смесью пороха и железок…

Таким образом, на пути «драконов» то тут, то там в небе вспыхивали мутные кляксы, закрывая им видимость и щедро швырявшие горсти мелкой смерти. Мы увидели, что наши летуны струхнули, начали дёргаться; «драконы» нервно задёргали крыльями, пытаясь отклониться от заложенного маршрута. Более того: левый из них задымился, и теперь его «возница» не думал уже ни о чём, кроме как о том, чтобы спасти свою шкуру.

Мы, потрясённые, выкрикивая разные нецензурные слова, провожали взглядами подбитую птицу, утратившую былое величие и выглядевшую довольно жалко: её трясло, она почти непрерывно покачивала крыльями, то задирая нос, то, наоборот, «клевала» им. Подбитый «дракон» начал шуметь неровно, рывками, словно захлёбываясь, неумолимо теряя высоту. Он не рисковал упасть на вражеской территории, но это всё, что имелось хорошего в его положении.

Летун вывел «повозку» на дорогу и попытался приземлиться на колёса. Она подпрыгнула, завалилась, зацепилась левыми крыльями за землю — они мгновенно превратились в обломки, разлетевшиеся в разные стороны. «Дракона» начало разворачивать влево, он ткнулся в дорогу носом, и на такой скорости его сразу же разломало на части.

Грохнул взрыв, взметнувший вверх языки огня, обвитые чёрным дымом, и почти сразу жегрянуло ещё…

Я опять увидел тот самый огненный гриб, взметнувшийся высоко в небеса, что однажды сотворил своими руками в Междуречье, — у которого бешено и злобно завихрялись края «шляпки». Расстояние погасило звуки, сделав их невнятными, похожими на отдалённый гром, но картина багрово-адского пламени заставила всех нас испуганно задержать дыхание. Ну, блин, если не тогда, то сейчас уж точно пробьёт дыру в другой мир, который видят те же химики под шмалью, и откуда хлынет нечистая сила! Вот точно доигрались мы!

Я невольно поёжился и осенил себя знаком Пресветлого. И не я один, кстати.

Второй «дракон», уходя в тыл, всё-таки сбросил несколько «колбасок» на позиции обороняющихся, но каждая такая не могласоздатьфантастического эффекта, сравнимого с общим взрывом, порождённого упавшим «драконом». К тому же, палисады неплохо защитили обороняющихся: чтобы нанести ледогорцам серьёзный урон, потребовалась бы гораздо более плотная бомбёжка…

Огненный столб от сбитого «дракона» растерял свою остервенелость и начал ослабевать. Проскочившей нечистой силы не наблюдалось, — уже и то хорошо. Мы стояли растерянные и раздосадованные; смолкал гул второго «небесного фургона», улетавшего несолоно хлебавши.

Взвилась красная шутиха, зазвучала труба, дублирующая приказ. Наступление?! Они там что, совсем ополоумели?! Войска стоят, подавленные случившимся, а им приказывают кидаться в атаку!!! Грудью на неразрушенные палисады! Под ракетный огонь с несожжённых станков! Под подарки от требушетов и баллист…

И почему первым должен атаковать врага именно наш славный 5-й легион? А, ну, да: первый ход делает пешка, а там видно будет… стратеги, блин! Правда, на нашем фланге уцелевший «дракон» сбросил несколько «колбасок», но они сделали в системе палисадов лишь несколько проплешин, — хоть и больших, но всё равно не сплошную полосу.

Стронулись вперёд наши первые три тысячи. Их командиры прекрасно понимали, чем их могут угостить ледогорцы, и поэтому легионеры побежали нестройной толпой, стараясь держаться подальше друг от друга, а каждая новая сотня срывалась в бой с некоторой задержкой. Ну, понеслась!..

Вслед поспешили все пять наших баллист, каждую их которых тянули четыре лошади, покрытые кожаными попонами с нашитыми защитными пластинами, понукаемые баллистариями, ошалевшими от выпавшей им чести. Это уже напоминало копирование действия ледогорской армии на границе; правда, противник тогда выдвинул вперёд только три. За ними поехали несколько фургонов с боеприпасами и группой химиков, прикрываемые половиной всех наёмников 5-го легиона. Наш Философ остался, а с ним и наш десяток. А на прикрытие этого, с позволения сказать, наступления, с правого фланга сорвался остаток нашей конницы, не вызывавший у меня никаких иллюзий по поводу своей боеспособности.

Читателю нетрудно догадаться, что после такого начала я ощутил себя словно тот аристократ с голой задницей в чистом поле. Впереди нас никакого прикрытия не осталось, и, если враг прорвётся, то его встретят в первую очередь остатки наёмников, в т. ч. и мы. Тыловая четвёртая тысяча, как подсказывала мне та же моя мудрая задница, вступит в бой лишь тогда, когда нас порубят в капусту и доберутся до неё.

Я оставил Шмеля за главного и подбежал к Философу:

— Здравия желаю, господин лейтенант!

Проклятый химик уже успел что-то закурить и молча стоял, провожая затуманенным взглядом ушедших в бой товарищей. Со стороны противника полетели первые ракеты и горшки от требушетов. Впервые в жизни я наблюдал атаку под шрапнельным огнём…

Противнику повезло: один из горшков, выпущенный из требушета, врезался прямо в станок баллисты. Баллистарии-возницы взлетели вверх и в разные стороны, словно соломенные куклы, а вся конструкция сразу превратилась в кучу брёвен. На станке ехали ещё двое — их сбросило назад. Тяжесть для лошадей резко уменьшилась, и они сначала рванули вперёд быстрее обычного, но тут же запнулись, поскольку их ранило и оглушило, и начали падать, кувыркаясь через голову и ломая упряжь, — одна за другой. Когда уже всё было повержено и разбросано, то одно из колёс, подпрыгивая, ещё продолжало катиться, — одинокое и никому не нужное.

Интересно, что видел Философ, глядя на него?

— Господин лейтенант! У нас есть чем защититься от кавалерии? — я дёрнул его за рукав.

— Шрапнель…

— Да хрен ли с неё толку?! Она даже наших убогих остановить не может! Нужно что-то эдакое… ну, такое! Чтобы полный тарарам!

— Тарарам? — переспросил этот укурок. — А это можно! Сегодня самый подходящий день, чтобы умереть красиво! Чтобы вся Вселенная восхитилась, принимая наши души в свои чертоги, а всем чертям стало тошно!

Лично я совершенно не был готов к тому, чтобы красиво умирать. Ни сегодня, ни завтра. Я попытался встряхнуть Философа, достучаться до его разума, но куда там… его понесло! Он забегал так, как будто ему вставили фитиль в его тощую задницу, и поднял на уши остатки своей отмороженной команды:

— Друзья, друзья, давайте сделаем праздник! Чтобы оба Бога сдохли от зависти! Смесь номер три! — сорок горшков!

«Друзья» отреагировали по разному. Те, кто успел накуриться, сразу же загорелись энтузиазмом, а остальные, сохранившие остатки разума, откровенно обалдели, но перечить командиру не посмели. Закипела работа — химики начали срочно наполнять горшки какой-то дрянью.

Бой между тем разгорелся не на шутку. Наши легионеры, то и дело падая при виде летящих в них ракет и горшков, и снова вскакивая, подбодряемые криками командиров, кое-как добрались до передовых укреплений противника. Баллистарии, остановившиеся на расстоянии, принялись швыряться горшками, но с малой эффективностью. Палисады представляют из себя стены высотой по грудь человеку, построенные из кольев, скреплённых досками, и ряды этих стен ледогорцы сделали не прямыми, а волнистыми. «Подарок», попадая между двумя рядами таких укреплений, мог убить или ранить только тех, кто стоял от поворота и до поворота, а для обрушения палисада требовался заряд с силой, пожалуй, не менее четверти от силы «стенолома» или камень порядочного веса.

Сражение в палисаде очень похоже на кашу, в которой сварится любой, в неё попавший. Волна наступающих неумолимо накатывается; наконец, первый ряд упирается щитами в наклоненные навстречу ему колья, получая вдобавок удары копьями от обороняющихся, а то и стрелы в упор. Наступающие яростно тычут копьями в ответ, одновременно стараясь расшатать колья щитами, ногами, руками, застревая между ними.

А сзади мерно подпирает вторая, третья волна. Люди в многотысячной толпе не могут остановиться, пойти против неё: они вынуждены идти только по её течению. Не сумели проломить палисад? — да и чёрт с вами: идущие сзади ничего не видят, и только неудержимо идут, идут, толкая вас в спину, торопясь поскорее выйти из зоны поражения онагров. Напирающая толпа прижимает первый, второй, а то и третий ряд к кольям; некоторые тела насаживаются на их острия, другие, получившие раны от врагов, застревают окровавленными трупами в самом палисаде. Ряд кольев не в силах противостоять натиску людского моря, и вот уже он начинает валиться, выворачивая комья земли, подминая убитых. В некоторых местах ожесточённым бойцам удаётся-таки проломить палисад, не пав на него телами.

Воодушевлённая толпа, спотыкаясь, наваливается на тех, кто оборонял павшую линию скреплённых кольев. Зачастую споткнувшихся сразу же затаптывают свои, поскольку это случается неожиданно, и товарищи не успевают перешагнуть через них, а задние ничего не видят. Но обороняющиеся тоже обречены: сзади стоит второй ряд кольев, проскочить через который мышью никак не получится. Т. е., отступать некуда. Вообще. Остаётся только умереть. Волна врагов такая плотная, что даже рукой трудно взмахнуть; на защитников наваливается стена щитов, масса орущих тел, трупов, а то и свои же колья, которые ушлые враги сумели расшатать, вывернуть и обратить против создателей. Хруст костей и копий, звон металла о металл, крики, стоны, рычание. Упавшие душат, бьют друг друга кулаками, ножами, грызут зубами, выдавливают глаза пальцами, хотя, казалось бы, должны думать только о том, чтобы их не затоптали насмерть.

Минута, другая — и промежуток между палисадами оказывается завален погибшими, словно толстым ковром, а озверевшая стена людей упирается во вторую линию обороны…

Сзади изо всех сил пытаются помочь четыре баллисты: безбашенные химики вставляют свои пробирки в дырки в горшках, сходящие с ума баллистарии спускают рычаги, а потом торопливо натягивают торсионы обратно. Взлетающая «ложка» на полпути врезается в брус-ограничитель; раздаётся оглушающий грохот, и «подарок» летит через головы наступающих на позиции вражеских онагров, которые не могут огрызнуться на наши баллисты из-за меньшего радиуса поражения. По счастью, у противника на нашем направлении не имелось баллист — только три требушета; остается надеяться, что божегорское командование про это знало, и повело наступление с учётом данного факта, а иначе я и вовсе в нём разочаруюсь.

Зато по нашим баллистам лупили ледогорские ракетчики. Опять-таки, слава Пресветлому, их картонные ракеты имели отвратительную точность и падали туда, куда боги решали своими капризами. Однако, я видел, что расчёты баллист всё-таки какие-то потери несли: то один человек упадёт, то другой схватится за руку или ногу. Если ракетчикам не надоест лупить куда ни попадя, и у них не будет приказа прекратить тратить ценные боеприпасы, то постепенно они так всех и перебьют… если наши баллистарии не догадаются двинуться вперёд. Или не отступят.

Наёмники защищали баллисты и химиков и на палисады не кидались. Но им тоже стало несладко: дурные ракеты падали то тут, то там. Не мудрствуя лукаво, каждый десяток встал в кружок на колени и накрылся своими щитами, словно барышни зонтиками от дождика, только вместо водички по ним брызгало каплями «негасимого огня» и железяками.

Пехота моего легиона увязла наглухо, кавалерия тоже не смогла пробиться через вражескую в тыл врага. Началась война на истребление; я с нарастающим раздражением мысленно ждал сигнал атаки по центру или по левому флангу.

Но второй ход сделал противник.

Случилось самое наихудшее, что я предполагал: наших конников опрокинули вражеские. Причём, это был явно скрытый резерв, карауливший в засаде и выскочивший внезапно, как нечистая сила из покинутого дома. И не просто кавалерия, а тяжёлая панцирная конница, — кирасиры, лошадей которых покрывали толстые кожаные попоны с нашитыми металлическими пластинами, похожими на те, что использовали баллистарии для защиты своих тягловых коней, только более вычурные и броские. Стрелы наших джигитов против таких — что простые комары, да и шрапнель им особо не страшна, если только горшок не рванёт под брюхом лошади или поблизости.

Я с замиранием сердца наблюдал, как этот яркоцветный поток, словно играючись, снёс остатки нашей кавалерии — многих выбило из седла ударами пик, а у остальных лошади оказались сбиты с ног мчавшимся бронированным табуном. Разгорячённый поток вражеских всадников, словно красуясь, начал выписывать плавный полукруг, замыкая в кольцо наши несчастные тысячи и баллистариев. Наёмники вскочили, начали строить стенку, да только у них копий было маловато… Кирасиры, не тратя время на добивание, скрыли от нашего взора попавших в окружение солдат и помчались прямо на нас.

Конечно, можно сколь угодно долго рассуждать, что противник поступил опрометчиво: бросать в бой ТАКОЙ козырь, когда сражение, по сути, ещё не разгорелось как следует, было слишком преждевременно. Но, возможно, у командира панцирников молодецкая кровь вскипела, или он сам решил, что сделает решающий вклад в победу — как знать. Можно думать хоть так, хоть эдак, но, когда на тебя мчится гулкая лава «железной конницы», все мысли как-то сами собой улетучиваются, а жалость к своей любимой шкуре, наоборот, резко возрастает.

Гул земли под ногами всё сильнее и сильнее; кажется, сама земля, вздрагивая, словно подталкивает тебя сорваться и бежать подальше. Ага, не только у меня такие мысли: некоторые наёмники кинулись в сторону центра, надеясь прибиться к соседнему легиону.

— Стоять, придурки! — я выхватил меч и бросился от своего десятка к ним наперерез. — Куда?!

Ушедшие тысячи оставили эти механизмы, и они выстроились в ряд, как на параде, неплохо прикрывая нас по фронту. Но с правого фланга оставалось место для удара конницей, и требовалось подумать, как бы его закрыть.

— Давай за мной!!!

Яприказал остановленным дезертирам хватать за оглобли повозки и фургоны химиков и строить из них единую линию, закрывающую наш правый фланг, на который мчалась лихая вражеская кавалерия. На меня ругались, так как это мешало выгрузке горшков, — я лаялся в ответ.

Четвёртая тысяча поспешно выдвигалась вперёд, торопясь частично закрыть брешь правого фланга, чтобы прикрыть штаб. Ну, хотя бы что-то… Цепочка повозок выстраивалась позади наёмников и примыкала к левому флангу этой тысячи, но только расположилась позади всех солдат. Мои бойцы тоже включились в подмогу, разгоняя повозки почти что до скорости бегущего человека. Получилось не абы что: жидковатая преграда, в прорехи которой могут проскакивать по пять-шесть всадников, при этом не шибко прижимаясь друг к другу. Промежутки между повозками стали заполняться наёмниками, мой десяток тоже встал в один из них — самый последний, ближе всех к легионерам. Если кирасиры по нам ударят в полную силу, то мы, конечно, остановить их не сможем, но хотя бы задержим врага подольше.

Между тем становилось очевидно, что кирасиры не полезут по фронту в лоб под стреломёты, которые, помимо прочего, своими корпусами частично перегораживают проход. Удар в наш правый, не защищённый фланг — вот что напрашивалось само-собой. Орал лейтенант-командир баллистариев, и его подчинённые поспешно разворачивали онагры на четверть круга направо.

Быстро развернуть требушеты, увы, невозможно…

Кирасиры разглядели зазор между стреломётами и четвёртой тысячей и направили коней прямо на него, невольно сужая фронт своей атаки, но создавая страшный кулак, удар которого станет для сброда наёмников ужасен. Они всё ближе, ближе…

Зазвучали команды, и на конников полетели первые подарки.

Взрывы зазвучали неожиданно: я предполагал, что сначала горшки должны упасть наземь, и только тогда сработает зажигание от разбитых колбочек. Но они начали взрываться прямо в полёте, при этом порождая такие ослепительно-белые вспышки, что даже мы, стоящие относительно далеко, прищурились, а хлопки разрывов оказались столь оглушающими, что нас шибануло ужасом, как красных девиц, которым хулиганы внезапно подсунули под нос дохлых крыс, держа их за хвосты.

А кирасирам стало гораздо хуже…

Дело в том, что боевых коней натаскивают на то, чтобы не бояться вообще ничего. Их специально оглушают барабанным боем, резкими, внезапными ударами по железу, а сейчас, говорят, приучают даже к взрывам пороха. Животных каждый день мучают подобными тренировками, пока, наконец, они не становятся смирными, и только ушами дёргают на всяческие шумы. Но никто и никогда не научит никакую живую тварь не бояться огня, да и хлопки химики обеспечили очень резкие, незнакомые. Если даже мы жмурились от магниевых вспышек, то представьте себе, как на них реагировали кони и люди, у которых они происходили прямо над головой!

Результат оказался впечатляющим: перепуганные лошади рванули в разные стороны, столкнулись на большой скорости, стали падать, взбрыкивая ногами. Об упавших начали спотыкаться следующие, быстро создавая завал из тел ржущих лошадей и орущих кавалеристов. Отмороженные химики добавили праздничный салют — ну, я никак не могу назвать иначе обычный фейерверк, при котором из каждого горшка вырывается рой дымных следов, в котором каждый шлейф дыма завершает путь резким хлопком и ярко-красной вспышкой, похожей на вспыхнувшую звезду.

Куча-мала затормозила бешеный прилив кавалерии, создав затор, в котором скопилось множество людей и животных, упавших или толкающихся. Баллистарии в эту кучу начали забрасывать горшки с железяками и обычные камни, убивающие в такой толпе не хуже шрапнели, поскольку каменюке, недоступной для обхвата одной рукой человека, всё равно, какова толщина брони у бойца: её только стена остановит, а бревенчатая при этом ещё и треснет. Впрочем, баллистарии старались подобные глыбы не заряжать, а закладывали по 2–3 камня размером поменьше, — они убивали никак не хуже.

Всё-таки кирасиры — это воинская элита, и незначительной части удалось-таки прорваться вперёд, — кому-то по трупам, а кто-то догадался вовремя заложить объезд смертельной свалки по дуге. По счастью, четвёртая тысяча успела организовать линию арбалетчиков: ей, охранявшей тыл, подобное подразделение полагалось по статусу. Они встретили наступающих дружным залпом, тут же уступив место второй группе, давшей второй залп почти без задержки. Арбалетные болты поражают врагов не хуже пилумов, и для них воинская броня тоже не особая помеха. Возникла очередная свалка, состоящая из раненых и убитых людей и лошадей, тормозящая наступление.

Тяжёлая кавалерия растеряла мощь своего разбега и почти весь задор. Но на исходе своих сил всё-таки добралась до наёмников, вступив с ними в схватку и начиная теснить. Мой десяток в это время как раз закончил помогать перестраивать фургоны и начал выстраиваться между ними, а очень скоро промежутки между передвинутыми повозками начали заполняться бойцами, отступающими под напором кирасир.

Я стоял вплотную к последней повозке, едва не касаясь щекой её грязного полога, как вдруг он приоткрылся — мне по щеке мазнуло пахучим сквозняком, возникшим из-за откинутой ткани. Я дёрнулся, глянул — на меня в упор уставились глаза, на расстоянии локтя, — не более.

— Философ, мать твою!.. Я ж тебя убить мог!!! Ты откуда здесь взялся?

— Стреляют… — он уставился задумчивым взглядом на траектории взлетающих боеприпасов. — Всё, что можно, сделано… остаётся только ждать. Я пока в астрале сижу, давай ко мне.

— В каком, мать ети, астрале?! Ты в повозке своей сидишь!!!

— В нашем измерении — в повозке. А в разрезе нашей Вселенной — в астрале.

— Кстати, а что в соседнем фургоне? — я ухватил химика за воротник и перевёл его взгляд в нужном направлении.

— А, здесь… тут нет ничего. Немного пороха — и всё.

— ПОРОХА?!!

Я опрометью бросился к соседнему фургону, полоснул закрывающий его полог из высохших бараньих шкур выхваченным ножом, заглянул внутрь…

Несколько мешков. Я тут же разрезал ближайший ко мне — посыпалась знакомая серая пыль. Оставалось вернуться обратно к Философу:

— У тебя, знаю, есть горшок земляного масла. Давай сюда!

К чести этого обдолбанного укурка надо признать, что даже будучи в других измерениях, он все команды понимал чётко, как собака, а его руки двигались словно сами по себе. Я выхватил протянутый мне объёмный двухведерный горшок, бегом вернулся обратно и принялся делать струйкой земляного масла узкую дорожку от кучки сыпавшегося на землю пороха к ближайшему онагру, который, как я надеялся, спасёт меня от ударной волны.

— Шмель! Хватай лейтенанта и уводи людей к четвёртой тысяче!

Он, видевший мои торопливые манипуляции, согласно кивнул и опрометью бросился выполнять приказ, прекрасно понимая, что сейчас будет что-то ужасное. Расчет онагра продолжал работать — возможно, измученные баллистарии, облитые вонючим потом, уже ничего не соображали.

Итак, кирасиры дожимают последние ряды наёмников, втискиваясь между фургонами; я без труда различаю их яростные лица, возвышающиеся над остатками нашей толпы. Мои бойцы улепётывали во все лопатки, волоча под руки Философа.

Я отбросил щит и меч и, склонившись, чиркнул кресалом. Огонёк побежал к фургону, а я, наоборот, подальше от него, — под защиту станины метательной машины. Онагр располагался вовсе не так близко, как мог бы подумать читатель: я, вкладывая в бег все ресурсы своих сил, добежал к нему вовсе не за два удара сердца. У меня потемнело в глазах от напряжения, воздуха не хватало, а сердце, казалось, сейчас разорвёт грудь — вот так я бежал! Я услышал звук первого взрыва под телегой, и в это время как раз кинулся наземь, за станину, увлекая за собой баллистария, попавшегося, что называется, под руку, и надеясь, что остальные окажутся не лопухами. А потом грохнуло по настоящему…

Меня окатило тёплой волной воздуха, слегка прихватившей дыхание. Переждав немного, я поднял голову.

Вверх устремился уже знакомый мне клубящийся гриб мутно-серого дыма, смешанный с землёй, на ножке которого угадывалось зловещее кольцо, в целом создавая схожесть с бледной поганкой. Ножка «гриба» уже оторвалась от земли и спешила догнать «шляпку», чтобы вместе с ней превратиться в один клубок дыма и пыли. Обломки фургона раскидало на большое расстояние; некоторые из них ещё продолжали падать, и я боязливо покосился в небо над головой.

Взрыв напрочь отбил у всех желание сражаться, покрыв пространство, окружающее его центр, трупами людей и лошадей из обоих армий. Он настолько шокировал всех, что, казалось, даже раненые люди и животные старались ржать и орать потише; впрочем, это объяснялось, пожалуй, массовой контузией.

Я встал, отряхнулся, оправил шлем и доспех и, насвистывая фривольную песенку, подслушанную в «Сладких кошечках», в полный рост зашагал к центру взрыва. А что ещё я мог бы сделать, чтобы не сойти с ума от осознания, сколько жизней я загубил одним махом? — да у меня такого количества ни разу за двадцать с лишним лет не случалось!!! Я видел оторванные взрывом руки и головы, обезображенные тела — видел то, о чём раньше мне говорила жена, а я никак не мог поверить в то, что воздух может разрывать людей и животных на куски, слово тряпки.

Я нюхал стойкий, терпкий запах крови, смешанный с дымом дьявольской серы, пытаясь осознать чудовищность произошедшего. С повозки Философа сорвало покрывало, а её саму опрокинуло. Фургон слева устоял, хотя остался без покрытия, словно давний труп, выставивший напоказ обнажённые рёбра дуг. В нём угадывался груз горшков; готов поспорить, во многих ещё оставалось вино. От тех, что сражались справа и слева от места взрыва, не осталось ничего существенного…

На меня таращились во все глаза бойцы обеих армий; я поднял свои брошенные щит и меч. Не спеша прицепил ножны к поясу, надел щит на руку, встряхнул. Вынул меч, крутанул «восьмёрку», постучал им по щиту:

— Господа, предлагаю закончить на сегодня! Всем спасибо, все свободны!

Моё поразительное обаяние оказалось настолько велико, что тяжёлая кавалерия противника повернула прочь! Впрочем, возможно, некоторую лепту в её отступление внесли наши опомнившиеся арбалетчики, вновь выдвинувшиеся вперёд и давшие пару залпов, а также слаженное движение четвёртой тысячи, которая двинулась на сбившуюся в кучу конницу сплошной стеной щитов, выставив копья, за которой укрывались те же арбалетчики. К тому же, после моих слов все баллистарии, как по команде, возобновили обстрелы: они закладывали камни покрупнее, и те летели ближе, обеспечивая скучившимся врагам ещё более ужасные увечья.

Но, возможно, у противника просто не осталось в живых тех, кто своим задором мог бы вдохновить людей на новый приступ, — как знать?

Не знаю, послужил ли мой взрыв для нашего командования своеобразным толчком к новому ходу, или так случайно совпало, но центральный легион пошёл на врагов атакой в лоб. Между ним и нашим проскочила кавалерия, и не просто лихая конница, а с имперским штандартом! Ого! — Божегория на удар конной гвардии отвечала ударом своей!

Опять-таки не берусь судить: то ли командование дало гвардейцам конкретный приказ спасать наш легион, то ли командир наших панцирников решил, что направо — цель более лёгкая, но наша кавалерия кинулась вдогонку за отступающими конниками врага, оказавшимися в невыгодном положении: их лошадки изрядно выдохлись, и поэтому божегорцы быстро их настигали, а развернуться лицом навстречу моральных сил уже не хватало, да и вряд ли это помогло бы.

Началась бойня: одни кирасиры получали по затылку удары мечей от других кирасир. Наша конная гвардия без труда обошла палисады справа и зашла в тыл левого фланга ледогорской армии, что обернулось его полным разгромом и потерей всех находившихся там метательных машин.

Как оказалось впоследствии, из четырёх наших баллист уцелели две: остальные всё-таки удалось сжечь ракетами. В строю осталось баллистариев на полтора расчета для обслуги, примерно столько же уцелело и наёмников, ушедших на прикрытие пяти метательных машин (одну, как помните, враги уничтожили в дороге). Но противнику прикрывать свой левый фланг стало уже нечем: конница «закончилась», а их ракетчики банально расстреляли все боеприпасы, бросили свои станки и ушли по горам не торопясь. Смастерить замену брошенным приспособлениям никакого труда не составляет: нужны лишь гладко обточенные жерди да металлические скобы, их стягивающие — вот и оставили их без жалости. Это вам не баллисты строить, где требуются плотники-виртуозы и специально пропитанная дубовая древесина, и поэтому командиры, не колеблясь, готовы отдать полсотни жизней ради спасения одного ценного механизма.

Ледогорская пехота, видя разгром своего тыла, бросилась бежать вдоль линий палисадов, стараясь поскорее добраться до своего центра. Колья мешали её преследованию и нашей коннице, и пехоте, которая, воодушевившись, начала лихо ломать неохраняемые заграждения палисада.

Победа нашего фланга была полной. Правда, божегорская имперская конница была остановлена на подступах к центру вражеского войска, а иначе она и там бы все метательные машины захватила. Стало ясно, что наш славный 5-й легион нужно полностью перемещать на вражеский берег, ибо только дурак мог отказаться от мысли закрепить такой прорыв. Но 5-й легион оказался сильно ослаблен в ходе двух боёв, ему требовалось подкрепление, и легионеры из центра, связавшие ледогорцев и не давшие им возможность помочь своим войскам на их левом фланге, не отступили назад на свою сторону, а присоединились к нашим солдатам.