Клёст - птица горная

Дуракам контракт не писан

Военный лагерь меня впечатлил. Огромный правильный прямоугольник был окружён заострёнными брёвнами, вкопанными под углом, — остриём наружу. Деловая суета поневоле настраивала всех въезжающих на серьёзный лад.

В нос ударил знакомый запах конского пота и навоза, немытых мужских тел и нестиранного белья; в нескольких местах работали походные наковальни. Я оглядел территорию: развевались вымпелы 5-го и 7-го божегорских легионов, отдельных кавалерийских центурий. Армия была усилена пятью требушетами, парой десятков баллист и более малых онагров; скорпионов-стреломётов казалось несть числа — похоже, каждая сотня имела свой собственный.

Я попытался определить, имеется ли тут пороховое вооружение, но не сумел: всё-таки его приняли на вооружение тогда, когда я в армии уже не служил. Любой онагр или даже требушет мог оказаться метателем «адских горшков» — я поневоле почувствовал себя штатским «валенком».

По счастью, сам набор наёмников, казалось, сохранился в своей древней изначальной сути: под открытым небом стоял стол, сколоченный из грубых сосновых досок и безнадёжно заляпанный чернилами и жиром, за которым восседал ушлый вербовщик с пальцами, ещё более безнадёжно испачканными чернотой. Был он броваст, усат и волосат, а его ухмылка обнажала щербатый рот с гнилыми зубами. Рядом кучковались немногословные десятники с бандитскими рожами с недружелюбными взглядами. Всё, как всегда и везде.

На столе лежала кипа готовых заготовок для контрактов, прижатая камнем, чтобы листки не разметало ветром. За своё волосатое ухо вербовщик заткнул гусиное перо, измочаленное до полного позора.

— О-о-о-о, кто к нам пришёл! — писака лицемерно изобразил дружелюбное гостеприимство и кивнул на грязный, расшатанный табурет. — Божегория всегда рада славному солдату! А Вам что угодно, дедушка?

Не буду спорить: моя полуседая голова и полукоричневая кожа выдавали во мне юношу в довольно зрелых годах, но всё-таки мне казалось, что для внуков я ещё довольно молод. Однако, издевательское ржание десятников зародило в душе сомнение: неужели мне могут ОТКАЗАТЬ?! Меня что, и правда считают стариком?! Я что, сгорбленный или хромой?! А, если откажут, то мне тогда, стало быть, придётся убираться домой несолоно хлебавши, поскольку созданная тут система тотального контроля не оставит иного выхода: раз тебя в армию не взяли, а иной цели прибытия не указано, то, стало быть, пожалуйте на выход… в голове заметались панические мысли типа того: а, если и тут устроиться вышибалой, то это станет оправданием моего проживания в Славограде?

Рой подобных мыслей сбил меня с толку, и я не поспешил сесть на предложенный табурет.

— Ты чо пришёл, дед? — грубо окрикнул меня в спину один из десятников, как будто кулаком ткнул. — Забыл, что ли? Память отшибло на старости лет?

Остальные поддержали товарища тупым гоготом. Вербовщик криво ухмыльнулся с ехидцей, проявляя, однако, живейший интерес. Или ему тут с развлечениями туго? — ладно, сделаем ему развлечение…

Тот, кто окрикнул меня в спину, подошёл справа и хлопнул меня по левому плечу. Я, оценив расстояние, ударил его, не глядя, локтем в нос. Десятники — люди крепкие, их обычным переломом носа не смутить и не свалить — я повернулся и сделал ему вдогонку «удар кобры» под дых и ещё в одну точку, чтобы он гарантированно не мешал бы ещё минут пятнадцать; шутник согнулся и молча рухнул на спину.

Враждебно зашуршала сталь: все стоявшие схватились за мечи. Я не спеша взялся за стул — на меня замахнулись сверкнувшими клинками, но я просто передвинул его и уселся.

— Что же вы на сидящего старика оружием замахиваетесь? — спросил я. — Страшно, что ли?

— А ты шутник, дедушка, — осклабился вербовщик.

— От шутника слышу, — парировал я.

Десятники опустили мечи, но убирать их в ножны не спешили.

— А ты меч-то сможешь в руках удержать, дед? — спросил меня писака.

— А ты проверь, — предложил я.

Вербовщик только подмигнул — и мне тут же сунули в руку деревянный клинок. По весу он не отличался от боевого, но размер и баланс — не те… ладно, поиграем.

Я встал и размял плечи, сняв пояс со своим оружием. Против меня сразу вышел крепкий воин с яростным взглядом, одетый в полный защитный доспех и сжимая в руке боевое оружие. Хм, а у них тут очень интересные правила игры… судя по лицам присутствующих, никакой несправедливости они не увидели.

— Хра-а-а-а! — выдохнул мой противник, крутанув меч в мою сторону, разминая кисть руки.

Деревянный меч — это, по большому счёту, просто палка, а, раз так, то я принялся быстро лупцевать моего противника как палкой, — крест-накрест, не опасаясь, что убью его. Воин мне попался умелый, отбил все мои удары и даже отмахнулся — мне пришлось пригнуться, пропуская свистнувшее лезвие над головой.

Получилась малая передышка; мой противник на этот раз начал первым и рубанул меня сверху вниз, как топором, как будто я ему полено. Я отставил правую ногу, отвернул левое плечо, не принимая удара, — рука напавшего поневоле рухнула вниз. Но воин был не прост: видя, что его противник уходит влево, он быстро повернул удар за мной вослед, пытаясь достать меня хотя бы по ногам. Я, в свою очередь, хлопнул своей палкой сверху по его мечу, и тот, начав двигаться вниз, шаркнул по земле, теряя инерцию и выворачивая руку своему владельцу. Остриё на миг увязло в грунте, и я, воспользовавшись этим, ударил ступнёй сверху вниз по застрявшему лезвию. Мой противник не смог удержать меч, и тот оказался прижат к земле моей ногой. Такая досада на миг выбила соперника из колеи, и он сразу получил моей палкой по левой щеке. Удар по голове — это всегда штука неприятная: мой противник сразу вышел из боя, зажав ладонью щёку, а потом, потеряв устойчивость, тоже упал наземь.

— Вы даже со стариками воевать не умеете, — пожурил я «приёмную комиссию».

Забава удалась: вербовщик был в восторге. Десятники тоже лыбились уважительно и по одному вложили мечи в ножны.

— Слушай, дед, а давай возьмём тебя десятником, — предложил вербовщик. — Обычно мы десятника утверждаем после того, как присмотримся к людям, а ты себя сам показал. Жалование тебе будет побольше, а работать будешь поменьше. Как раз для тебя должность…

Я согласился: по большому счёту мне было всё равно, так как мне нужны были не деньги и не должность, а бумага, контракт, — для прикрытия проживания. Писака вытащил бумагу из-под камня, потребовал мою подорожную и переписал из неё моё настоящее имя и кличку.

— Клёст, клёст, — он задумчиво пожевал кончик размочаленного гусиного пера. — Уверен, тебя тут будут называть «дедом». Подписывай…

Я черканул там, где было указано, засунул свой экземпляр контракта за пазуху и повернулся уходить.

— Стой, ты куда?! — окликнул меня вербовщик.

— Поживу пока в городе, — я пожал плечами. — Придёт война — позовёте.

— Слушай, ты подписал контракт! — разгорячённый писака даже привстал из-за стола. — Всё, сейчас твоя жизнь целиком и полностью — собственность Его Величества короля Божегории, — да продлит Пресветлый годы его жизни и правления!

— Я и не спорю. Сказал же: будет война — приду.

— Ребята, держите его: он не понимает! — взвизгнул вербовщик, вскакивая и опрокидывая свой стул.

Передо мной сомкнулась стена хмурых десятников; один из них даже упёрся ладонью в мою грудь, кто-то схватил за рукав. Пришлось оглянуться.

— Слушай, десятник, я не знаю, где ты там раньше служил! — завопил писака. — А у нас порядок такой: поставил подпись — иди в свою палатку и не выделывайся!

— Ребята, вы что? — я ударил на жалость. — У меня же все вещи в городе остались, доспехи и даже оружие кое-какое. Дайте хотя бы забрать!

— Какие там у тебя вещи? — не унимался гнилозубый. — Брильянты, што ли? Мешок золота? Доспехи и оружие мы тебе и сами дадим — не нищеброды мы, а армия Его Величества! Пойдёшь и выберешь, что нужно. Давай, топай в свою сотню! Грач, проводи!

— А лошадь?

— А лошадь твоя теперь есть собственность королевской армии! — он потряс поднятым вверх указательным пальцем. — Ты это сам в контракте подписал. Будет сегодня кому-то суп из свежей конины, — на другое твоя кляча всё равно не пригодна.

Опять послышался дружный гогот; смеялись все, — даже оба подшибленных мною солдата, вставшие на ноги.

— Давай, пошли со мной, — Грач хлопнул меня по плечу так, что моя рука повисла плетью, парализованная болью.

«Ничего, ночью убегу.»

— Кстати, даже не думай убегать! — крикнул вослед вербовщик. — Иначе я объявлю тебя в розыск, а ваше посольство получит уведомление не оказывать тебе помощь!

На вторую угрозу я чихать хотел, а вот первая была куда как серьёзной. Я остался без подорожного листа и с явным иностранным акцентом. При таких активах мне один выход — попытаться тайно вернуться в свою страну. Задачка не самая сложная: меня, бывало, окружали в лесах и загоняли, как зайца, а я всё-таки шкуру свою спас. Положим, домой я вернусь, а что дальше? Опять работать вышибалой, без перспектив? Получить другое прикрытие и вернуться в Божегорию, где объявлен в розыск? — меня, скорее всего, повяжут прямо на таможенном посту.

Жить у Аптекаря, подвергая его смертельному риску, пока он сделает мне другие документы? — Лебедю это очень не понравится. Скорее всего, он прикажет этому дядьке просто отравить меня втихаря — и все дела.

Попал…

Грач привел меня в одну из холщовых палаток, коих имелось неисчислимое множество. Они все располагались правильными рядами, выровненные по нитке, как солдаты в строю. Жилище типового размера, рассчитанное строго на 10 человек, возле которого на треноге стоял закопчённый котёл, тоже на 10 порций.

— Десяток, становись! — заорал горбоносый Грач.

Из палатки заполошно выскочило 6 человек, седьмой бросил котёл и тоже встал в строй. Команда застала всех врасплох: трое светили голым торсом, все отдыхавшие в палатке оказались босыми. Пара наёмников — явно желторотые первоходки, а голопузые очень похожи на отъявленных висельников. «Кашевар» браво отсвечивал огромным фиолетовым фонарём под левым глазом, на его ногах красовались лапти, сплетённые из кожаных ремешков. Какая обувь у остальных бойцов, я в тот миг предпочёл не думать.

— Слушай сюда, быдло! — продолжил Грач. — Вот это — отныне ваш новый командир, отец ваш родной и сам Господь бог-Вседержитель Пресветлый в одном лице. Слушайте его, как священника на проповеди, если хотите сохранить вашу трижды никому не нужную жизнь. Если, конечно, вы, придурки, знаете, кто такой священник, и чем он занимается. Понятно?

— У, да, да, га, — отозвалось быдло, не особо возражая и расслабленно улыбаясь.

— А ты сам куда, Грач? — спросил один из уголовников, почесав волосатое татуированное брюхо.

— А у меня и без вас полный десяток, вы мне нафиг больше не усрались, — ответил тот радостно и любезно, потом повернулся ко мне. — Будь здрав, Клёст! Не скучай! Моя палатка рядом, если что.

Он снова хлопнул меня по плечу и потопал к себе, мурлыча под нос фривольную песенку.

— Здравствуйте, бойцы! — громко крикнул я, подтянувшись.

— Здрав, здрав, здрав… — вразнобой ответили мне, изображая разную степень подчительности.

«Господи, да за что мне всё это?!!»

— Разойдись! — в сердцах бросил я и пошёл устраиваться в палатку.

Как я помнил, место командира — строго напротив входа, наособицу ото всех, спящих от входа направо-налево. Такое расположение очень удобно: ты лично сам видишь всех входящих-выходящих, а они при этом тебя ногами не задевают. Кроме того, во время сна тебя никто спросонья не бьёт руками или ногами.

Каково же было моё раздражение, когда я увидел, что это место кем-то уже занято. Не вдаваясь в рассуждения, я, раздражённый неудачным днём, просто ногой отшвырнул чужую лежанку в сторону и бросил на освобождённую территорию свой отстёгнутый пояс. Почувствовав спиной молчаливое напряжение, я повернулся лицом ко входу.

— Командир, ты не прав, — заявил мне сухощавый шкет, стоявший впереди вошедших. — Не по понятиям это, не по совести. Мы тебя впервые видим, а все места давно поделены.

За его спиной торчал молчаливый авторитет с разрисованным татуировками животом, лицо которого выражало искреннюю скорбь из-за того, что этот жалкий мир так несовершенен, и некоторые безмозглые особи не понимают своего истинного места в нём. По его левую руку располагался третий, безо всякой высокой дипломатии выставивший вперёд нож.

Я выдержал паузу; как я и предполагал, тщедушный заводила сделал шаг вперёд. Осталось нанести ему удар ногой в грудь, отбрасывая на пахана, а потом перехватить руку с ножом от третьего и сделать ей перелом.

Пахан вскочил и сам кинулся на меня, но я отбросил ему под ноги покалеченного. Авторитет запнулся и снова рухнул, а я безо всякого политеса ударил упавшего ногой в лицо, перевернув его на спину. Он сжимал в кулаке стилет — я быстро наступил ему на руку, вырвал оружие и изо всех сил ударил его остриём в запястье — гранёное лезвие легко проткнуло плоть и вонзилось в землю, пришпилив руку напавшего как бабочку на картонку.

Заводила кое-как встал, но, видя общую картину, на которой один из подельников баюкает сломанную руку, а великий пахан скулит, потихонечку вытаскивая стилет, пригвоздивший его руку к земле, почёл за выгоду помолчать, благо никаких приказаний от подельников более не поступало. Он повертел головой вправо-влево — да, в бой никто не рвётся…

— Слушай мою команду! — заорал я. — Ты, самый шустрый, — бегом к полковому лекарю!

Я ткнул пальцем в грудь подстрекателю.

Он ещё мялся.

— Тебе что, два раза повторять?! Грач вам что сказал, а?! — я ваш отец и Бог!

Для слабого душой, не получившего поддержки от товарищей, такой аргумент показался достаточным, и он опрометью бросился вон — только палаточный полог взметнулся. Он, конечно, потом перед подельниками станет оправдываться, что хотел как лучше, — хотел, чтобы им поскорее оказали докторскую помощь…

— Сука! — прошипел пахан, вырвав, наконец, свой стилет. — Ну, не жить тебе!

Второй покалеченный только промычал, но глянул не менее яростно.

Я подобрал выроненный нож, показательно сломал руками фуфловое лезвие, швырнул обломки наземь. Потом отобрал у пахана окровавленный стилет, благо тот не мог достойно сопротивляться, и швырнул его к изголовью своего отвоёванного ложа:

— Мы тут все в одной лодке. Разница только в том, что меня назначили рулевым по КОНТРАКТУ, а вас — нет. Вы поняли, да? — если со мной что-то случится в мирное время, то первый спрос будет с вас, придурков. Вы сюда зачем пришли? — заработать бабла или убежать от петли? Так вот: за убийство десятника вас, идиотов, вздёрнут так же, как обычных карманных воров. И если я в мирное время совершенно случайно умру хотя бы даже своей смертью — первый спрос будет с вас. И допрашивать вас будет не городской суд, а военный трибунал, который сам себе не простит, если кого-то не отправит на каторгу, — хотя бы. Вы что, не знали?

— А если в бою погибнешь? Дело обычное… — злобно прошипел второй, прижимая правую руку к груди.

— А если я погибну в бою, — ответил я им весело, — то и вы, идиоты, потом долго жить не будете. Вы хотя бы представляете, что такое — настоящий бой? Бывали хоть в одном? — вижу, что нет. Вот и молитесь, чтобы вас из армии списали по причине слабого здоровья…

Забегая вперёд, скажу, что пришедший с «шестёркой» медик не стал раздувать ситуацию до полкового уровня. Он наложил лубок «второму», сделал плотную повязку пахану и отбыл восвояси. Таким образом, из моего неполного десятка двое сразу выбыли из строя, поскольку их правые руки висели на перевязи. У пахана началось гнойное воспаление, и ему в итоге кисть руки просто оттяпали, а самого списали из армии подчистую. У «второго» перелом худо-бедно сросся, и он кое-как мог махать мечом — его оставили в строю. Под мою ответсвенность.

Свою первую ночь в палатке я не спал: сказывалось возбуждение драки, несправедливость судьбы и размышления, как я дошёл до такого печального положения. Я отправился в другую страну, чтобы получить королевское прощение, а оказался втянут на службу в иностранную армию, чем ухудшил своё и так незавидное положение. Как так получилось? — я пытался мысленно дать объяснение и Лебедю, и Его Величеству. Каждый раз получалось что-то жалкое и бледное.