Клёст - птица горная

На новой службе

Новая служба показалась мне сущим праздником. Летунов охранял целый ЛЕГИОН, — правда, без кавалерии и метательных машин, но имевший те же стреломёты. Аэроплану требовалась полоса ровной земли для разбега перед взлётом — в горных условиях сапёрам приходилось снимать очень много каменистого грунта, — и это там, где удавалось найти боле-мене подходящий участок.

Мастерская, штаб, стоянка — всё обнесено проволокой в два ряда, на которую подвешивались гремучие жестянки для ночной сигнализации. И это — помимо обязательного ограждения из частокола! Я, прикидывая так и эдак, никак не смогсообразить, как можно было бы организовать внезапную атаку: есть смотровые вышки, есть «музыкальная проволока», есть постоянные патрули.

И всё это, прошу заметить, ради защиты ОДНОГО аэроплана — последнего из трёх уцелевших.

Десяток, что мне поручили, состоял исключительно и только из солдат, проверенных боями и соблюдавших воинскую дисциплину. Шпынять таких — только портить.

Собственно, не успел я как следует освоиться на новом месте, как поступил приказ сворачиваться и возвращаться домой: Ледогория капитулировала. Я, узнавший множество секретных новинок и побывавший в брюхе «дракона», стал уверен в том, что полученных знаний за глаза хватило бы для восстановления в правах, всерьёз начал планировать побег со службы, но только в конечно успехе был не уверен. Вернее, был уверен в неуспехе: если в горных лесах я ещё надеялся выжить на подножном корму, то в Божегории шла полоса «лысых» гор, где тебя любой джигит видит издалека, как орёл суслика, и как обойти такую проблему пешком — никак не представлял.

А тут вопрос решился сам собою…

Обратная дорого прошла не в пример легче: и «черные» на нас не нападали, и снабжение оказалось хорошо продуманным. Только пришли мы не в окрестности Славгорода, а в научный городок Божегории, запрятанный в горах. И не в тот, знакомый мне, где колдовали огненные химики, а в другой, где занимались авиацией. Мы к нему шли вообще по другой дороге, а не по той, по которой шёл на войну 5-й легион. Спасший жизнь королевского авиатора, к слову. И за это начисливший мне разовую премию в размере двух окладов. Жмоты.

Моя должность выглядела скромной: всего лишь один из многих десятников охраны. Но порядок есть порядок: каждый новый командир в обязательном порядке обязан ознакомиться со всем учёным и обслуживающим персоналом. Вот и меня тоже повели на смотрины…

Знакомство началось с женской обслуги: горничными и прачками, обязанными убираться в комнатах учёных и стирать их бельё — даже у женатых. Дородная тётка с могучим голосом завела меня в комнату, где девицы в возрасте от 18 до 40 лет кое-как выстроились в линию и кое-как пытались держать серьёзный вид. Всех одели в единую форму, словно легионеров: чёрные платья и белоснежные накрахмаленные фартучки. Только вели они себя по разному, не по военному: одни опускали глазки, другие — стреляли глазками, а третьи и вовсе дрожали от еле-еле сдерживаемого хихиканья. Если кто-то не сдерживался и позволял себе прыснуть в кулачок, то гарде-маман за моей спиной показывала такой профурсетке свой кулак размером в половину моей головы.

В нашем научном городке я знакомился иначе: новых сотрудников подводилико мне по одному. Никогда ранее мне не приходилось попадать на подобный показ с большим изобилием женских фигур, и поэтому я растерялся, словно новобранец, угодивший в комнату, где находился десяток генералов, и плохо запоминал имена, что называла мне маман. Зато мои глаза помимо моей воли обшаривали контуры тел моих охраняемых: я, мама дорогая, два с лишним месяца женщин как следует не видел, а, если кого и замечал, то только старух по деревням; если и примечал молодуху, то лишь издалека и бегущую прятаться от солдатни. А тут стоит столько красавиц, и они не прячутся!!! Вот мой взгляд сам собой и опускался ниже уровня их плеч…

Вдруг одна из девиц сорвалась с места и с визгом повисла на моей шее, заболтав в воздухе ногами от избытка переполнявших её чувств. Я совсем обалдел и растерялся; гарде-маман, похоже, и вовсе потеряла дар речи.

Кое-как сосредоточившись, я рассмотрел ту, что прижалась ко мне всеми своими мягкими прелестями…

— Синичка?!! Откуда?..

Окаянная засранка вовсю щебетала направо-налево о том, что я — её давний хороший знакомый, — большой герой, спасавший разные страны, и её заодно уж. Всеобщее смущение оказалось разрушено, и дальнейшее знакомство прошло легче.

Синичка, не обращая внимания на злобные жесты гарде-маман, ухватила меня за руку и потащила в свою комнату, устроив мне там форменный допрос о том, как я воевал, а заодно рассказав о своей жизни.

Выяснилось, что наше посольство разыскало её родственников, но те, понятное дело, не жаждали принимать обратно в семью заблудшую душу — даже те, кого Синичка помнила достаточно хорошо. Однако, они занимали в обществе достаточно высокое положение и не желали дворянского скандала, поверх которого наложился бы и международный. Поэтому удалось найти приемлемый для всех вариант: девушку устроили горничной в научный городок. С одной стороны, она оказалась далеко от высшего света, но можно было всем отвечать: «Ах, наша родственница работает среди учёных! Она такая занятая!», не уточняя именно, на какой должности. С другой стороны, оказалась довольна и Синичка: от неё не требовали заниматься с мужчинами чёрт те чем, при этом дали нетяжёлую, невредную работу и платили гораздо больше, чем в столице. Надеюсь, мои уважаемые читатели понимают, что в ТАКОЕ место работников не нанимают по объявлению на заборе, а берут только среди своих, причём проверенных?

— Ты, это, нашла себе тут кого-нибудь? — спросил я, ни в малейшей мере не рассчитывая на её ласки, ибо совесть меня пока ещё не покинула.

Девица засмущалась и покраснела (! — бывшая работница «Сладких кошечек»!):

— Есть тут один парень… учёный человек! Да разве он будет с такой, как я? Ему же из благородных надо…

— Ты, извини меня, и сама — дворянка! В отличие от меня, кстати.

— Эх, дворянка… ты и сам всё знаешь! У него жена должна быть приличной девушкой, с богатым приданым, и чтобы по театрам с ним ходить…

— Ну, не знаю, не знаю… А ты сама-то у него спрашивала, что ему самому надо? — я вспомнил урок от Деляги: сначала спроси, а не занимайся фантазиями.

— Ну-у-у-у-у… как я, горничная, вот так подойду к ТАКОМУ учёному и спрошу?

— Давай так: ты мне сначала его покажи, а я что-нибудь придумаю. Обещаю. Договорились?

Она снова взвизгнула и кинулась мне на шею, едва не задушив:

— Да, да, да! Помоги, пожалуйста! Я знаю: ты ВСЁ-ВСЁ можешь!

«Вот, блин, только сводничеством я ещё не занимался!»

Но моя натура говорила мне: помогай своим где можешь, как можешь и чем можешь. Ладно, как-нибудь сложится…

Механикуса я теперь видел почти каждый день. Иной раз он крутился возле мастерской, перепачканный вонючими мазями с ног до головы. Бывало, ходил чистенький в компании с учёными, отвечая на их вопросы. А официально меня с ним «знакомили» всоставе, конечно же, авиаторов: он стоял, одетый, как все они, в чёрный облегающий костюм, только немного в стороне. Ну, дело ясное: он-то повыше их рангом будет, и не ему тянуться передо мной по струнке, а, пожалуй что, — мне перед ним.

Летать Механикус любил, это да. Когда приходил его черёд садиться за штурвал «дракона», то он весь прямо-таки сиял, что твой золотой. А, когда начинал хандрить, то подходил ко мне и предлагал напиться.

— Нет, каково, а? — жаловался он мне. — До сих пор мне по мозгам долбят, что мой химик мог попасть в плен, мог остаться в живых, был вывезен из того города, и сейчас, возможно, даёт показания безопасникам Ледогории!

— Бред, — я, соглашаясь, отхлёбывал вино.

— Мол, тело не нашли, а, значит, надо предполагать самое худшее!

— Кто бы его нашёл? — я пожимал плечами. — После боя пленных заставляют быстро-быстро хоронить всех убитых без разбору, тысячами. Если случайно рядом окажется тот, кто знает покойника, то это — невероятное счастье. А так всех подряд пишут пропавшими без вести.

— И ещё пытаются обвинить в потере двух аэропланов…

— О, вот это — серьёзно! Сразу говорю: посылай всех подальше! Ты кто? — ну, начальник авиаторов. Ты же не стратег, блин! Пускай среди генералов виноватых ищут! Ты пойми: если ИХ не посылать, то они сразу начинают думать, что ты вину за собой чувствуешь, и бросаются долбить тебя ещё больше!

— Спасибо, — поблагодарил Механикус.

Моя проверка прошла на удивление легче. Меня насильно выдернули из действующей армии, куда я устроился наёмником. Я ведь не лез к вам в ваш научный городок, не так ли? — вы сами меня сюда потащили. Почему меня понесло в наёмники? — а куда мне было идти, если Его Величество сделал мне поражение в правах? В свою родную армию? — а я обиженный! Мне подвернулась работёнка — сопроводить девицу в Божегорию, а у вас тут в наёмники всех подряд берут — вот и я пошел. И, кстати, я в вашей армии несколько заслуг имею, и за это получил две премии — можете уточнить. Могли бы и больше дать, да жаба командиров там душила: я и эти-то две еле-еле вырвал, словно грошик уголодного!

— Хорошо треплешься! — восхитился тогда один из «этих самых». — В каких войсках в вашей армии держат таких болтунов?

— Да идите вы все уже! — закричал я, зверея. — Сто раз уже всем повторял: в обозных, в обозных, в обозных!!!

В тот раз Механикус накушался на удивление преизрядно, и я тащил его к нему домой. Он жил в апартаментах в доме гостиничного типа, где мне выделили всего лишь одну комнатку, как и другим простым десятникам. На подходе к его двери я столкнулся с Синичкой, — похоже, в тот день ей назначили дежурство.

Она, увидев двух хорошо набравшихся мужиков, сначала остолбенела, а потом сделала мне такие страшные глаза, что я мигом протрезвел:

— Это ОН, что ли?!!

— !!!

— Ты ж говорила — он у тебя учёный?

— А это кто по твоему, идиот?!! Это же господин ПРОФЕССОР!

Я внёс тело в номер, уложил на кровать и вышел в коридор:

— Ничего не понимаю… профессор — и сам летает?

— Он говорил кому-то, что, когда сам летишь, то лучше понимаешь недостатки и неточности.

— Слишком он молод для профессора…

— А это ничего, что это ОН изобрёл этих ваших дурацких «драконов»?!!

— … А я с ним бухал…

Она принялась яростно колотить меня кулачками по броньке, словно в бубен:

— Ты, ты, негодяй! Не вздумай его поить! Он же знаешь, какой слабый! Если он сопьётся, то мне тогда что, вешаться?!! Или под сотника вашего ложится — он предлагал, кстати!

Я, вспомнив щербатую рожу этого красномордого ублюдка, невольно дёрнулся:

— Лучше сразу утопиться! Я бы с ним точно не стал…

Мать моя дорогая… если я смогу сделать так, что человек, который мне доверяет, как отцу родному, попадёт в наше посольство, а оттуда — на мою родину, то мне простят ВСЁ. Когда меня отпустили в увольнение на два дня, я втихаря посетил наше посольство и поговорил с тем человеком, которому когда-то передал Синичку. Я рассказал всё, что видел во время войны: и про «дождик», и про адское пламя, и про ручные бомбы, и про самолёты с аэропланами, но не впечатлил его:

— Да, да, знаем уже и без Вас… докладывали. Ручные бомбы — это интересно, но этого не хватит для Вашей полной реабилитации. Вас угораздило опять служить в иностранной армии, а Его Величество очень болезненно такие вещи воспринимает. Вот и получается: то на это — и ноль в итоге. Для нас сейчас ценность: КОНКРЕТНАЯ информация — чертежи и формулы, а не солдатские байки…

А я могу им притащить не только формулы, но и самого изобретателя целиком!

Но!..

Но это получится не по совести. Это означает предать человека, который тебя считает другом. И ещё Синичка эта…

Кто мне эти двое? — нет никто. Иностранцы они. За мои проблемы они болеть не будут. Наверное. Но в душе моей нет покоя: что-то гаденькое там шевелится. Выкрасть Механикуса означает сделать подлость, а Родина скажет — это подвиг! Мда…

Вообще-то, я объяснял отлучку в Славоград вовсе не походом в родное посольство. Я сказал, что мне нужно посетить вдову погибшего друга. Жене Кашевара я подробно рассказал, как нас отправили на убой для расчистки пути остальной армии, и как героический погиб её муж, которым должны гордиться все: и она, и дети. Нужно взять свидетельство о церковном освящении брака и предъявить его казначею второго полка славного 5-го легиона божегорской армии, дабы забрать те деньги, что он не взял из кассы.

Сухощавая грымза промокнула белым платочком уголки глаз и затрещала:

— Ах, я же говорила, я говорила ему: бросай своё кобелячество, не будет тебе от него добра! Но разве вас, мужчин, остановишь… куда там! И сам погиб, и детей сиротами оставил… Ах, говорила мне моя мама: дочка, подумай, опомнись! — иди лучше замуж за юриста: юристы — они такие солидные… Теперь мне нужно чёрное платье покупать, а сейчас всё дорого, всё очень дорого!..

Это всё, что осталось от Кашевара. Надеюсь, в чертогах Пресветлого он будет счастлив и никогда не встретит свою супругу.

Через неделю на Механикуса опять напал нервный срыв. Но на этот раз я, дав ему хлебнуть всего пару стаканов в моей комнате, решительно повернул разговор в нужное мне русло:

— Знаешь, есть тут у вас одна горничная, Синичка. Я подумал с ней покрутить немного. Ты, случаем, не в курсе: есть у неё кто или как?

Он вдруг стал серьёзным и строго посмотрел на меня:

— Клёст, не трогай её, а? Она — приличная девушка из хорошей семьи, жизнь и так её побила.

— Какая такая — приличная? Попробуй-ка сам мне объяснить, человеку тёмному.

— Ну, она такая… чистая, непорочная…

Я поперхнулся и был вынужден прокашляться. Пришлось даже хлебнуть вина без тоста.

— Она — хорошая, Клёст. Что ещё можно сказать? Хорошая — и всё. Я для неё что угодно готов сделать. Она мне очень нравится…

Ага, есть! Рыбка клюнула. Теперь подсекаем:

— Давай я тоже буду честным, Механикус. Или как там тебя по благородному? Ты — мужчина, и не должен вот так запросто разбрасываться такими словами типа «что угодно!», «да завтра же!». Ты — дворянин, и каждое твоё слово должно иметь вес. «Что угодно» — это как? Ты возьмёшь её в жёны, например?

— Хоть сейчас!

Я хмыкнул, прищурился.

— Слово дворянина!

— Так иди и бери, мама дорогая! Чего медлишь-то? Ждёшь, когда она постареет, что ли? Она мне сама говорила, что с тобой — куда угодно!

— Да?!!!

— Я — не дворянин, но треплом никогда не был. Ох, блин, до чего ж вы, учёные, недогадливые люди…

Он дёрнулся, воспламенился, но тут же охладел, замялся:

— Понимаешь, тут какое дело… Я почему сегодня бухаю? — моим проектам заморозили финансирование. Чем это закончится — одному Нечистому известно. Я даже не исключаю, что меня выгонят из научного городка. Если не посадят. Если сейчас я сделаю ей предложение, то ей потом из-за меня могут сделать плохо. ОЧЕНЬ ПЛОХО, Клёст. Ты понимаешь меня?

— Да ещё как! Сам попадался к «этим самым».

— И что тогда делать?

— Конечно же, бежать! Садитесь в свой дурацкий аэроплан и летите в мою страну! Синичка там долго жила — поможет и тебе освоиться. Если твоя страна не даёт тебе работать — работай в другой! У тебя мозги — во! — ты нигде с голоду не умрёшь.

Он окончательно протрезвел:

— Об этом даже просто так подумать — уже измена Родине!

— Ну… — я развёл руками. — Ты из нас двоих дворянин — тебе и решать. Вот и выбирай: без работы, без любимой девушки, возможно — в тюрьме. Или с работой, с любимой женой, но — в другой стране. Которая, между прочим, с вашей пока не воюет. И давно.

— Да, надо подумать… — он помотал головой.

— Вот и подумай. Но, сразу скажу: если надумаете улетать — берите и меня с собой. Иначе мне голову точно оторвут. Как самому крайнему. И поделом: нечего мне, старому дураку, влезать в ваши молодые дела.

И я выпроводил его прочь.

Я знал, что человека нельзя оставлять со своими мыслями более, чем на два дня. Лейтенант один меня этому научил… давно уже. Я велел Синичке в этот день сидеть в своей комнате, пообещав, что сегодня с её любовью всё окончательно порешается, а сам разыскал Механикуса и под предлогом важного сообщения почти насильно затащил его к ней, бесцеремонно втолкнув в её комнату с порога, ибо он что-то замешкался и растерялся, словно войти в обитель девицы — невероятно церемонное событие:

— Девочка моя, вот этот молодой человек хочет сказать тебе, что он тебя любит. Но у него есть небольшие проблемы… Давай, профессор, озвучивай своё горе, — и я похлопал его по плечу, подтолкнув к изумлённой девушке.

Потрясённый учёный постоял, помялся, но видя наши непреклонные, требовательные лица, вздохнул и сдался, встав на одно колено и протянув ей ладошку:

— Синичка… извини, я не знаю твоего настоящего имени. Ты согласна уехать жить со мной в страну, где ты жила недавно?

Она беспомощно обернулась на меня — что, мол, это значит?

— Да или нет? — твёрдо сказал я, глядя ей прямо в глаза.

— Да! Да! Да! — и она жадно схватила его руку своими руками, хотя ей полагалось просто жеманно положить свою ладошку поверх ладони жениха.

— И да благословит вас Бог! — подвёл я итог. — Профессор, это было самое идиотское признание в любви, какое я только слышал. Синичка, есть один момент… мы поедем назад вовсе не в дилижансе… и без комфорта.

Всё-таки Деляга тоже сумел меня кое-чему научить. Не иначе, сам Пресветлый подвёл его ко мне для вразумления — Синичке на счастье.

Собственно, организовать сам побег было до смешного просто, словно вокруг ходили малые неразумные дети. Синичка зашла в ангар под видом уборщицы, одетая в самое невероятное тряпьё, — такое, что все старались смотреть на неё как можно меньше. Механикус открыл боковую дверцу аэроплана, незаметно впустил её вовнутрь, и она растянулась там на полу, прикрывшись холстиной, давно валявшейся внутри.

Я несколько раз выходил посмотреть, как взлетает Механикус, и, зная нашу дружбу, мне никогда не препятствовали. И в этот раз все промолчали.

Работники ангара выкатили машину на поле, а напарник, залезший в аэроплан, начал запускать его двигатель. Вставил стеклянную колбочку в отверстие, потом взял стержень с резьбой, напоминавший винный штопор, и начал вкручивать его в эту дыру, пока тот не расплющил колбу. После этого взял «заводилку» в виде буквы «Z», где оба угла были прямые, а одна из перекладин имела треугольное сечение. Вот её-то он и вставил в вал двигателя, и начал вращать его «заводилкой» за другую перекладину — раз, другой, третий… ещё, ещё, ещё, пока пары топлива не начали взрываться, начав вращать вал уже без помощи человека.

Механикус проехал немного, но затем остановил машину, продолжая «газовать». Провожающие застыли в недоумении, а я, изображая испуг, побежал «на выручку» и принялсяотчаянно барабанить в боковую дверцу.

Как могла сработать психология того, кто запустил двигатель? — вполне предсказуемо: машина стоит, а кто-то пытается выяснить, в чём дело. Конечно же, химик открыл изнутри дверцу, распахнул её — я ухватил его за воротник и выбросил наружу. Потом залез внутрь сам, захлопнул дверь, заорал:

— Ямщик! ПОЕХАЛИ!!!!

Бывали в моей жизни задачки и посложнее…

И вот мы в небесных чертогах, любуемся на гудящий двигатель. Нужно будет посоветовать Профессору сделать в салоне окошки, чтобы сидящему тут можно было обозревать земные и небесные красоты. Ну, или вражеские аэропланы, чтобы по ним шарахнуть чем-нибудь.

Однако, Синичка не испытывала ни капли желания посмотреть на открывавшиеся виды за стенкой аэроплана. Всю дорогу она истово молилась, осеняя себя знаками Пресветлого, а когда шаловливый ветерок подталкивал нашу небесную повозку, и двигатель начинал захлёбываться и кашлять, — и вовсе впадала в религиозный экстаз. Никогда бы не подумал, что девица может так искренне и горячо благодарить Вседержителя нашего за удачно подобранного ей мужа.