Книга нечестивых дел

Глава XX Книга Франчески

— Скучал по мне? — Марко неожиданно обрадовался моему появлению, хотя никогда бы в этом не признался. — Ну как там Рим?

— Загнивает.

— А дома все кажется тебе хорошим?

— В Риме хуже.

— Ни за что не поверю.

Мы сидели рядом с каналом на тихой улочке, ведущей к Риальто. Выполнив задания на кухне, я принес Марко кусочек своего сырного пирожного. Выслушал восторженную похвалу, но не признался, что это дело моих рук. Мне было стыдно, что мое положение улучшилось, а он так и прозябал в бедности. И не сказал, что меня повысили и сделали овощным поваром. Марко и без того мне завидовал.

— Слушай, дурья твоя башка. — Он говорил с набитым моим пирожным ртом. — Я перебросился словечком кое с какими людьми по поводу снадобий, хранящихся в шкафу твоего старшего повара. Помнишь тот злак, который будто бы нигде не растет? Так вот, он растет и его можно купить прямо в Венеции, если есть достаточно денег и знаешь, где искать.

— Ты имеешь в виду амарант, болваний лоб?

— Да. Можешь догадаться, для чего его употребляют?

— Добавляют в хлеб.

— Это он хочет, чтобы ты так думал. Амарант называют листом бессмертия. Здесь не обошлось без магии.

— Марко, это просто смешно, — возразил я и поежился, вспомнив, как переписчик посмеялся над тем, что лист бессмертия бесследно сгинул, в то время как в подвале старшего повара хранится целый мешок этого растения. Марко был прав, амарант можно достать. Я решил, что моего товарища необходимо чем-то отвлечь. — Знаешь, что есть у Борджа на кухне?

— Не увиливай, — презрительно посмотрел на меня Марко. — Я говорил со многими и могу тебе сказать, что древние греки знали, как с помощью амаранта продлить жизнь. — Он угостил меня подлым тычком в бок. — И твой старший повар наверняка в курсе.

— Господи, Марко, ты видел, чтобы кто-нибудь из бессмертных греков разгуливал по улицам?

— А как бы я их узнал? — наморщил он лоб. — Но это не все. Опиум не для супа. Он сильное болеутоляющее, и его можно приобрести в аптечных лавках. Но некоторые пользуются им для удовольствия и не могут остановиться, пока он их не убьет. Опиуму не место на кухне.

Черт! Я всегда восхищался находчивостью Марко, его умением раскапывать то, что ему требуется, соединять отдельные крупицы сведений воедино и использовать к своей выгоде. Но, вооруженный этим даром, он начал выведывать секреты старшего повара, и это меня пугало.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — буркнул я.

Марко, откинувшись назад, оперся на локти.

— Думай как угодно. Но у твоего старшего повара рыльце в пушку и я хочу понять, в чем дело.

— Марко…

— Открой глаза! Он что-то знает о книге и непременно попадется. «Черные плащи» рыскают повсюду. — Мой товарищ выразительно провел ладонью по горлу. — Но мы незаметны, Лучано. Мы никто. Если отыщем книгу, то сможем с ней скрыться. Окажем твоему старшему повару услугу. Если он покупает опиум, то не такой уж он невинный.

У меня похолодело в животе. Франческа решила, что опиумный суп — шутка. А синьор Ферреро так мне и не объяснил, каким образом пользуется этим ингредиентом. Если опиуму не место на кухне, зачем он его держит? Неужели у хранителей иные, более темные цели, чем те, о которых он мне рассказал? И он собирается втянуть меня в какое-то грязное дело? Но для чего бы ему ни требовался опиум, я не мог позволить, чтобы Марко заметил мое смущение, и сказал:

— «Черные плащи» не интересуются старшим поваром, и тебе нечего нос совать.

— Большая шишка? — покосился на меня товарищ. — Большая шишка знает все, чем интересуются «черные плащи». Слушай меня внимательно, синьор Большая Шишка. Я добуду эту книгу — с тобой или без тебя. — Он щелкнул себя по подбородку.

— Марко, я понятия не имею, что нужно «черным плащам», но это был не амарант. Я переписал слово «аманита» — обычный гриб. А опиум он держит от боли. У него случаются приступы мигрени.

— Я на это не куплюсь. Ты по-прежнему защищаешь своего старшего повара, раб.

— Раб? — Почему он обращается со мной подобным образом? — К твоему сведению, меня повысили и сделали овощным поваром. — Я тут же пожалел о своей болтливости, но было поздно.

Марко сковырнул болячку с руки.

— И когда же ты собирался мне об этом сообщить? А я считал, что мы с тобой партнеры.

— У нас для партнерства нет никакого повода. Старший повар ничего не знает об алхимии. А я тем более. Оставь меня в покое, ты стал невыносим.

Когда я уходил, он крикнул мне вслед:

— Это еще не конец. Ты мой должник, Лучано.

Меня разрывало желание сообщить Франческе о своем повышении, и я направился в ряд оливок. Овощной повар — это должно произвести впечатление. Я хотел посмотреть, как у нее удивленно поднимутся брови и на лице появится обворожительная улыбка, но вспомнил, что солгал, будто уже работаю овощным поваром.

Я застыл напротив ковровой лавки, стараясь придумать предлог, чтобы заговорить с ней. Внутри щелкал счетами хозяин, вычисляя стоимость покупки, а рядом стояла женщина и поглаживала рукой богато украшенную кайму. Этот купец каждый день разговаривал с женщинами, поскольку те хотели услышать о его коврах. А о чем хочет услышать Франческа?

О жизни.

Запертая в монастыре, она мечтает услышать о том, что творится в мире, и с интересом внимает слухам о книге — как дож стремится достичь бессмертия, а «черные плащи» хватают для Ландуччи людей. Я могу рассказать ей о своей поездке в Рим, где видел самого Борджа и леопарда на его кухне. Что-то подсочинить, чтобы произвести впечатление и удивить ее. Я понесся по ряду оливок, присматриваясь к людям перед каждым прилавком, но ее нигде не было. Может, она делает покупки в другом месте? Я проталкивался через прилавки торговцев рыбой, где в утренних лучах солнца сардины сияли словно серебряные монеты. Окунулся в толчею фруктового и овощного рядов, над которыми стоял аромат сада с привкусом соли. Здесь были все, кого можно встретить на Риальто: греки, германцы, турки, африканцы, арабы, люди с Востока — все, кроме Франчески. Вынырнув из сумрака улицы переписчиков, я вновь оказался в ряду оливок. Обманщица Венеция сыграла со мной свою шутку.

Понуро пройдя по шаткой деревянной набережной, я сел и стал рассматривать гондольера — его ярко-красную полосатую рубашку, — на фоне голубого неба ладью, плывущую по зеленой глади, прислушался к журчанию разрезаемой носом воды. Церковные колокола созывали верующих на позднюю утреннюю молитву. Поняв, сколько времени, я бросился на улицу пекарей и там увидел грузную мать-настоятельницу с незнакомой инокиней с одутловатым лицом и полной корзиной хлеба и булочек. Франческа, судя по всему, была все еще наказана за свое расположение ко мне.

Все поручения я выполнил, и мне захотелось узнать, где живет моя возлюбленная. Поэтому я решил последовать за монахинями.

Монастырь представлял собой средневековое здание с окнами в форме замочных скважин. Он стоял на тихом канале и прятался за грозной каменной стеной, увитой зарослями жасмина с темно-зеленой листвой и мелкими цветочками, белыми, как вуаль невесты. Здание скорее всего построили в качестве второго дома какого-нибудь турецкого торговца, и небольшие комнаты для женщин из его гарема легко превратили в кельи монахинь. А помещения побольше, некогда предназначавшиеся для развлечений, теперь служили общим залом и часовней.

Мать-настоятельница подошла к кованым воротам, и в тот момент, когда она поворачивала в замке массивный ключ, я заметил сквозь металлические завитки Франческу. Она стояла на коленях среди грядок и со скучающим лицом выдергивала сорняки. Услышав звук открывающихся ворот, Франческа подняла голову и, увидев меня, помахала рукой из-за спины настоятельницы. Пока створы не закрылись, я показал ей на маленькую боковую дверь, и мне почудилось, будто она ответила едва заметным кивком и вернулась к работе. Я вовсе не был уверен, что не ошибся, и тем не менее…

Нельзя упустить шанс повидаться с ней; поговорить наедине. Я сел на землю под нависающими ветками жасмина и привалился к древней стене. Представлял, как Франческа выскальзывает ко мне из боковой двери, и душу грело приятное ожидание. Опасаясь, что нас обнаружат, мы будем шептаться как заговорщики, пленительно склонившись друг к другу головами.

Время шло, мое волнение постепенно улеглось. Старший повар знал, что у меня на улице остались друзья, и давал мне немного свободы, если я справлялся с дневными обязанностями. В качестве повара я пользовался большей самостоятельностью, чем во времена ученичества.

Устроившись поудобнее, я вытянул ноги и принялся срывать белые цветы. От влажной жары, приглушенного журчания воды и насыщенного запаха жасмина меня потянуло в сон.

Я очнулся, когда монастырский колокол возвестил о наступлении полдня. Вокруг меня валялись белые цветы, а солнце стояло прямо над головой. Я ушел с кухни больше часа назад, и теперь, встревожившись, почувствовал, что больше ждать не могу, подошел к деревянной двери и заглянул в вырезанное на уровне глаз небольшое прямоугольное отверстие. Франчески нигде не было.

Ждать, рискуя вызвать гнев старшего повара, или уйти и потерять Франческу? Я был узником надежды и, вышагивая взад и вперед, сочинял, какие препятствия могли встретиться на пути выполнения моих заданий: длинные очереди на рынке, перекрывшая улицу церковная процессия, прежние друзья, решившие со мной поздороваться. Но через несколько минут маленькие воротца, слава Богу, открылись ровно настолько, чтобы стало видно ее лицо — прекрасное, как заря.

— У нас два часа сиесты, — прошептала Франческа. — Я не могу спать и в это время плету кружева. Но ненавижу тишину. — Она оглянулась. — Торопись, нельзя, чтобы меня поймали.

При виде ее я моментально поглупел.

— Ты рискуешь ради меня?

Франческа рассмеялась, и ее голос показался мне серебряным колокольчиком.

— Я решила, ты хочешь сказать мне что-то важное.

Ее холодное удивление могло бы послужить предупреждением здравому мужчине, однако…

— Да-да, конечно, — подхватил я. — Очень, очень важное.

— Что именно? — Франческа облизала губы игривым язычком.

Господи, как же разволновал меня ее язык!

— Все ищут книгу с формулой изготовления золота.

— Алхимия? Ерунда.

Оказалось не так просто, как я надеялся, произвести на нее впечатление.

— И не только это. Говорят, в ней есть рецепт вечной юности.

Лицо Франчески застыло, затем она снова рассмеялась:

— Что за чепуха!

— Ничего подобного. Я был в Риме. Понимаю, что к чему.

— В Риме? — Вот когда ей как будто стало интересно. — И что ты там узнал?

— Все хотят эту книгу. За нее назначена награда.

— Не слышала ни про какие награды, — недовольно скривилась Франческа. — Живешь здесь как в могиле.

— Дож, Совет десяти и даже Борджа — все они предложили вознаграждения: деньги, место в сенате и даже шапку кардинала.

— Немалые награды, — одарила она меня своим вниманием. — Что еще тебе известно?

Ее интерес заставил меня забыть об осторожности.

— Говорят, будто в книге рассказывается о тайнах алхимии и бессмертия, и я сам ищу ее. Уже нашел кое-какие ключи, — развернул я плечи. — Если обнаружу книгу, то смогу взять тебя из монастыря. Хочешь выйти отсюда?

— Да, но… Что тебе нужно от меня?

— Мечтаю сделать тебя счастливой. Желаешь быть богатой? И никогда не постареть? — Я испытывал смутную неловкость, зайдя так далеко. У нее слегка дрогнули губы.

— Вот теперь ты надо мной действительно насмехаешься. Это жестоко. Неужели тебе больше нечем заняться? — Она поправила на голове вуаль. — Зачем ты сочиняешь эти небылицы? — Голос звучал сердито, но в нем чувствовалась неуверенность, а в глазах мелькнула надежда. Она хотела мне поверить.

— Я ничего не сочиняю. Никто бы не стал предлагать такие награды, если бы в книге не было чего-то особенного. — Ее дыхание участилось (или это случилось со мной?) — Все говорят об алхимии и бессмертии. Разве не приятно помечтать, как распорядишься золотом, которого у тебя будет вдоволь? А если станешь бессмертной…

— То никогда не попадешь в ад! — Глаза Франчески блеснули.

— Не попадешь в ад? — Эта мысль не приходила мне в голову.

Она приоткрыла дверь шире и чуть-чуть придвинулась ко мне, так что я стал ощущать ее свежее, будто только что сорванное яблоко, дыхание и аромат вымытых мылом волос.

— Почему ты пришел ко мне со всем этим? — едва слышно прозвучал ее голос.

— Я выбрал тебя. Ты такая красивая. Хочу взять тебя в Новый Свет.

Ее лицо осветилось.

— В Новый Свет? Я слышала о нем. — На ее губах заиграла заговорщическая улыбка. — Это было бы здорово!

Затем она отступила и оглядела меня с ног до головы. Не так, как переписчик — не спеша, внимательно, присматриваясь к каждой детали, изучая каждый дюйм. Глаза задержались на родимом пятне, моих плечах, бедрах — оценивали, взвешивали, прикидывали, судили.

Это было мучительно. Наконец она медленно покачала головой:

— Нет. Я тебе не верю. — Снова оглянулась и добавила: — Мне пора.

Франческа хотела закрыть воротца, но я подставил йогу и торопливо произнес:

— Я ничего не сочинил. Ты могла бы уехать со мной. Подумай об этом.

Она озорно улыбнулась.

— Разговоры ничего не стоят. Покажи мне что-нибудь. — И, оттолкнув меня, затворила дверь.

Показать ей что-нибудь? Очарованный и окрыленный надеждой, я пошел прочь от монастыря. Вот если бы я мог достать любовный напиток, тогда бы кое-что показал ей. Опьяненный открывшимися возможностями, я летел по мостовой на кухню, наталкиваясь на прохожих. У двери меня встретил старший повар.

— Что-то ты долго.

— Задержался кое с кем повидаться. С товарищем.

Синьор Ферреро склонил голову набок и подозрительно на меня посмотрел.

— Твое лицо пылает. — Он снял с моего плеча цветок жасмина. — Ты был в монастыре. С той девушкой.

— Но… да. Мне надо было с ней встретиться. Очень надо.

Синьор Ферреро провел по лицу ладонью и на мгновение отвернулся.

— Я тоже когда-то был молод и любил, как ты любишь ее. Но, Лучано…

— Знаю, знаю. Больше не буду с ней встречаться в то время, когда мне положено работать.

— Ох, Лучано… Ну почему монахиня?

— Вот это я хочу изменить.

— Господи! Данте тебя ждет. Не сомневаюсь, он горит желанием рассказать тебе, что думает о тех, кто опаздывает на работу. Поспеши.

Опрокинув на меня ушат колкостей и объяснив, сколько времени он напрасно тратит на неумелых, не заслуживающих того мальчишек, Данте указал мне на гору лука и предупредил:

— Поторапливайся, но делай все как надо, а не то смотри.

Мы стали работать в едином ритме.

Резали, резали, резали — «покажи мне что-нибудь».

Va bene.[40] Резали, резали, резали — я ей кое-что покажу.

В воскресенье я отправился в церковь Святого Винченцо и, намереваясь произвести благоприятное впечатление, тщательно умылся и причесался. Не пожелав оставаться в толпе оборванцев и попрошаек у входа — теперь я не кто-нибудь, а повар, — я смело пошел по центральному проходу и, хотя у подножия римских колонн и готических арок почувствовал себя карликом, развернул плечи и высоко поднял голову. Я сел на центральную скамью на виду у старшего повара и его родных. Хорошо одетая матрона, уже занимавшее там место, покосилась на меня, презрительно скривила нос и пересела на другую скамью. Я проклял свое родимое пятно. Совершенно забыл, что без поварской куртки и колпака я так и остался беспризорником.

Встать, сесть, на колени, сесть, встать, на колени. Я ощутил себя марионеткой. Неужели Богу так важны мои позы? И почему священник произносит свои заклинания на языке, который никто не понимает? Но я сказал себе: так поступают уважаемые люди, — хотя весь срок своего заточения молился только об освобождении. Когда священник удалился, а верующие поднялись с колен, я метнулся в центральный проход, намереваясь перехватить семью старшего повара.

Синьор Ферреро помогал жене подняться со скамьи. Увидев меня, она бросила на мужа красноречивый взгляд, ясно говоривший: «Опять он».

— Дорогая, — сказал ей старший повар, — выводи девочек на улицу. Через минуту я к вам присоединюсь.

— Разумеется, — процедила она сквозь зубы.

Встала в проходе и дала знак дочерям. Когда девочки проходили мимо отца, он каждую гладил по личику в кружевной вуали. Синьора Ферреро долго колебалась, прежде чем повернуться в мою сторону, и обожгла взглядом. Ноя убедил себя, что со временем завоюю и ее расположение. Женюсь на Франческе, синьора Ферреро увидит, какой я хороший семьянин, и забудет, что когда-то был вором. Возможно, Новый Свет подождет и я поработаю на старшего повара. А если у нас с Франческой родится дочь, может, мы назовем ее Розой. И, как говорит мой наставник, в свое время все образуется. Но пока до этого далеко. В тот день синьора Ферреро взглянула на меня так, что могла бы опалить кожу, а затем быстрой, презрительной походкой повела дочерей к выходу.

Я сделал в сторону старшего повара два нерешительных шага и, как кающийся грешник, сложил на груди руки.

— Маэстро, я пришел вас нижайше просить о том счастье, которое вы сами испытываете в кругу своей семьи. Вы знаете, как безнадежно я влюблен во Франческу. Знаете, что она находится в монастыре. Мне требуется ваша помощь. Думаю, среди ваших тайных записей есть рецепт любовного зелья, и, во имя любви, прошу вас поделиться им со мной. Я умру, если потеряю ее.

Старший повар возвел глаза к нарисованным на церковном своде небесам.

— Боже! — Посмотрел на меня и продолжил: — После всего того, что я тебе рассказал, ты еще думаешь об этом! Это какая-то одержимость.

— Нет, маэстро! — Твердость в моем голосе удивила даже меня самого. — Это не одержимость. Это любовь. У вас есть ваши тайные бумаги, жена, дочери, положение в обществе. У меня только кот и мечта. Это несправедливо.

— Он захотел справедливости! Кто тебе сказал, что жизнь справедлива?

Я чуть не расплакался.

— Нет ничего дурного в том, чего я хочу.

— Знаю, — вздохнул синьор Ферреро. — Но не существует никакого зелья, которое бы принесло тебе то, что ты желаешь.

— А мне кажется, любовный напиток есть.

Старший повар провел пальцами по волосам.

— Ты, наверное, слышал разговоры об афродизиаке и решил, будто это любовный напиток. Да, афродизиак существует, но не заставит Франческу тебя полюбить.

Мне показалось, что он хочет запутать меня словами.

— Называйте как угодно.

Последние верующие покинули церковь, и мы остались одни под высокими сводами. Старший повар несколько мгновений смотрел на меня, затем сказал:

— Я понимаю твою одержимость. Слишком хорошо понимаю. Ты действительно не способен выбросить ее из головы?

— Нет, маэстро.

— Так. Но, Лучано, нет такого напитка, который заставил бы ее полюбить тебя.

— Тем более не будет никакого вреда, если вы мне его дадите.

— Ты будешь разочарован, не сомневаюсь. Впрочем, это произойдет, как бы я ни поступил.

— Пожалуйста, маэстро.

— Что ж, видимо, самый верный способ тебя убедить — дать возможность во всем разобраться самому. Мое сердце радостно забилось.

— Так вы мне его дадите?

— Только при условии, что ты запомнишь: никакое зелье никого не заставит тебя полюбить.

— Спасибо, маэстро. Спасибо!

— Хорошо. Завтра ночью.