Книга нечестивых дел

Глава XXVI Книга бессмертия

На следующий день я ломал голову, как рассказать старшему повару о своем визите к Н'бали. Моя тревога была понятна. Синьор Ферреро то и дело бросал свое любимое замечание: «Будьте внимательны!» Я же в то утро был настолько рассеян, что ему приходилось хлестать меня этой фразой словно кнутом. Когда наступило время перерыва, я вздохнул с облегчением, взял хлеб и прошутто, вышел во двор и сел перекусить, привалившись спиной к водяному насосу. Но как только кончил слизывать с пальцев крошки и соль, подошел старший повар и встал передо мной.

— Что с тобой? Дело в той девушке?

— Нет, маэстро. — Я вытер рот тыльной стороной ладони и пробормотал: — Случилось кое-что новое. Боюсь, нас ждут неприятности.

— Неприятности уже происходят. — Синьор Ферреро наклонился, опершись руками о колени. — Но опыт мне подсказывает: они открывают новые возможности.

— Венеция набита солдатами, подозревают всех и каждого. Извините, но я не вижу, какие в такой ситуации могут открыться новые возможности.

— Например, мы попробуем составить меню по индийскому методу.

— Меню? — Черт! Я решил, что мой наставник просто бредит своей работой.

Старший повар присел на корточки подле меня.

— Индийский учитель по имени Девиирасад разделил всю еду на три категории: корнеплоды, вызывающие инерцию, мясо и перцы, дающие возбуждение, и свежие фрукты и овощи, обладающие неземными свойствами. Каждое блюдо должно представлять собой баланс целого. Преобладание одного типа может вывести еду из равновесия.

Я всплеснул руками.

— Разве это имеет хоть какое-нибудь отношение к нашей жизни?

— В сомнительные времена человек должен быть таким же уравновешенным, как сбалансированная еда: нельзя проявлять излишнюю апатию, чересчур волноваться и терять внимание. Девиирасад наставлял учеников на терпение и бдительность.

— Но…

— Ты слышишь, что я говорю? Быть терпеливым и бдительным — это значит проявлять внимание.

Терпение и бдительность — это прекрасно, но он не знал о Н'бали.

— Маэстро! — Я решил, что лучше всего говорить напрямик. — Я ходил с моим другом Марко к абиссинке.

Старший повар потер глаза.

— Зачем?

— В ночь с субботы на воскресенье Марко проник на кухню. Я его поймал, но он уже успел кое-что стащить из вашего шкафа. Вас в воскресенье здесь не было, а он решил — со мной или без меня — показать свою добычу Н'бали. Я знаю Марко, и поэтому понадеялся как-то его обуздать. Я хотел защитить вас.

— Что ты такое говоришь?

— Абиссинка ему сказала, что книга у вас. Откуда она об этом узнала?

Синьор Ферреро пожал плечами.

— Эта женщина из посвященных.

— Еще она сказала, что кто-то должен умереть.

— Эка невидаль. Заявить подобное — все равно что предсказать восход солнца.

Старший повар словно не хотел меня услышать и понять, насколько серьезна ситуация.

— Меня тревожит то, что может предпринять Марко.

— Марко? — изумленно прищурился он. — Помимо Марко существуют гораздо более серьезные угрозы.

— Но…

— Послушай, я благодарен, что ты пытался меня защитить, но у тебя нет возможностей контролировать каждую ситуацию. — Наставник положил мне руку на плечо. — Тебе надо учиться оставаться спокойным в опасные моменты. Жди меня сегодня вечером на кухне. Попозже, когда все лягут спать.

Ночью я прокрался на кухню босиком. На лестнице было темно, и на середине пути я остановился — без всякого повода, если не считать пугающее меня тайное и грозное, что могло таиться во мраке. Старший повар сидел за своим столом в круге желтого света, словно в лужице растопленного масла, склонив голову к поваренной книге.

— Я пришел, — сообщил я.

Он поднял голову.

— Вижу. — Поманил меня и сделал знак, чтобы я сел к нему лицом. — Лучано, тебе известно, что я владею тайными рукописями.

— Да, маэстро. Книгой.

— И не одной. А вот передо мной сборник рецептов, который является инструментом учителей. Эти рецепты — ключ к знаниям, попавшим к нам из множества мест и эпох.

— Понимаю, маэстро.

— Есть один рецепт, который может вызвать недоумение, но сокрытый в нем смысл очень важен.

— Понимаю, маэстро.

Синьор Ферреро усмехнулся.

— Это суфле из амаранта. Некоторые полагают, что амарант исчез, но это, как ты мог заметить в подвале, не так. Его только трудно достать и он дорог. Амарант придает суфле приятный пряный вкус, однако его репутация раздута и этот рецепт порождает толки о бессмертии.

— Но нет никакого бессмертия. — Я был явно смущен. — Или есть?

— Только не в том смысле, в каком его обычно представляют.

— Как это понимать?

— Все люди смертны, но каждый человек что-то оставляет после себя. — Старший повар подался вперед, и наши лица оказались совсем рядом. Я заметил у него новые морщинки и мешки под глазами. Но он был доволен собой и продолжил: — Суфле демонстрирует тщетность погони за бессмертием. Жизнь есть смерть. Мгновение возникает и угасает. Нет ничего, кроме настоящего, но ты не способен его удержать, можешь только в нем находиться. Суфле обостряет сознание момента. Учит ценить полновластное, но мимолетное теперь.

Я почесал затылок.

— Суфле?

Синьор Ферреро откинулся на спинку стула.

— Взгляни сюда. — Он положил на стол растрепанную поваренную книгу. Ее переплет был из плохо выделанной кожи — потертый и в пятнах от неаккуратного обращения. Листы выдраны и засунуты куда придется. Пока старший повар переворачивал страницы, я заметил, что их писали разные люди. Буквы были самых разнообразных начертаний, а некоторые напоминали вырезанные на дверях в еврейском квартале. Дойдя примерно до середины, синьор Ферреро повернул книгу ко мне и указал на красиво оформленную страницу: бумага от времени потемнела, края позолочены, контуры шрифта мягкие. Углы страницы украшали изображения маленьких изящных цветов на вьющихся ветвях.

— Вот, это и есть суфле из амаранта.

— На этой странице?

— Да. — Старший повар взглянул на лист, и его взгляд затуманился. — Господи! От мысли о бессмертии мне становится скучно, — тяжело вздохнул он. — В одной из тайных рукописей духовное пробуждение называют эликсиром бессмертия. Может быть, отсюда и пошли разговоры об эликсире.

— Подождите, так это именно та книга?

— Почему ты спрашиваешь? Ты же знал, что она у меня.

— Она такая потрепанная. Стоит на кухне, на книжной полке, у всех на виду.

— Да. Скрыта под невзрачной оболочкой. Так надежнее всего. Вот преимущество моей профессии: поваренные книги не интересуют никого, кроме меня. Все ищут необычный, богато оформленный том, в переплете из дубленой кожи, с иллюстрациями, тщательно оберегаемый и спрятанный где-нибудь в монастыре. Это бросалось бы в глаза. Нет, мы, хранители, зашифровываем добытые знания в рецепты и передаем другим. В этом томе — знания учителей.

— Так вот она, значит, какая — книга.

Синьор Ферреро поднялся.

— Пойдем, Лучано. Сейчас тебе предстоит кое-что узнать.

Старший повар подошел к столу напротив кирпичной печи Энрико и выбрал сбивалку.

— Постарайся уяснить, что когда готовишь суфле, почти все зависит от техники.

— При чем тут суфле? Нам надо думать о тайных Евангелиях, Борджа, Ландуччи, Марко и Н'бали.

— Хранители всегда жили под угрозой провала. Поэтому тебе следует учиться терпению и проявлять бдительность. А для этого всегда быть предельно внимательным. Ну вот, мы начинаем делать суфле.

Я снова почесал затылок.

— Не отвлекайся. Суфле — волшебное блюдо. Оно вырастает на сковороде словно золотое облако, и его основное свойство — мимолетность.

— Что это значит?

— Что оно недолговечно, как жизнь. И в этом его ценность.

Старший повар взял несоленое масло, сливки, амарант, муку, сыр, яйца, коричневого цвета приправу, немного соли и белый перец.

— Амарант, — продолжал он, — придает блюду приятный привкус. Но древняя символика сбивает с толку. Забудь о ней — это просто редкий злак с восхитительным ароматом. А теперь разведи огонь. Несильный и ровный.

Он разделил белки и желтки, слил в разные миски и отставил в сторону. Дал мне ступку и пестик и велел растереть соль и перец. Пока я превращал их в пудру, он учил:

— Как можно мельче, чтобы не осталось ни одного комка. Успех зависит от внимания к мельчайшим деталям.

Я натер сыр, а он смешал на сковороде растопленное масло, амарант и муку, взбил до однородной массы и поставил на самую верхнюю решетку над огнем. Одной рукой добавлял сливки, а другой не переставал помешивать. От жара его лицо раскраснелось, на лбу выступили капельки пота, но темп оставался неизменным. Сняв сковороду с огня, он влил в нее половину желтков, посыпал солью и перцем и потянулся за коричневой приправой.

— Всегда должна присутствовать какая-то специя. — Он размешал натертый сыр и на время отставил густую массу. Добавил немного соли к белкам, зажал медную чашку в сгибе локтя и принялся сбивать мерными, быстрыми движениями. Он это делал и раньше, и мне всегда нравилось наблюдать, как поднимается белок и превращается в пушистое облако. Белок он смешал с сырной пастой и все вместе вылил в прямоугольное блюдо, которое поставил на верхнюю решетку печи. — Как можно нежнее. Нежность никогда не лишняя. — Он вытер руки о передник. — Теперь будем ждать.

Я про себя огорчился, представив, сколько времени нам предстоит провести у печи, но старший повар назидательно поднял палец.

— Большая часть жизни — это ожидание. Тебе будет легче, если ты не станешь роптать.

— Понятно, маэстро. — Я сложил руки на столе вместо подушки и опустил на них голову. Мерцание огня, тишина, тепло, терпкий аромат и шелест переворачиваемых страниц убаюкали меня, и я задремал. На приготовление суфле уходит около часа, но мне показалось, что прошло всего несколько секунд, когда наставник меня разбудил.

— Готово!

Суфле выглядело точно так, как он предрекал: поднимающееся из блюда волшебное облако. Синьор Ферреро взял блюдо двумя полотенцами и осторожно снял с огня. Не наклоняя, перенес на стол, поставил и отошел на шаг.

— Вот полюбуйся — суфле! — Он был похож на гордого отца.

Мы восхищались хрустящей корочкой, вдыхали вкусные запахи и удивлялись куполообразным формам. Затем в середине суфле появилась ямочка. Она углублялась и превратилась в кратер, от которого во все стороны поползли морщинки.

— Маэстро, оно съеживается.

— Разумеется, съеживается. Вдумайся, Лучано, суфле больше никогда не поднимется — ты это видишь своими глазами. Стоило отвлечься, и ты бы вовсе не оценил его красоты, — покачал головой синьор Ферреро. — Самое глупое поверье, которое мне приходилось слышать, это то, что амарант не позволяет суфле опасть. Разве оно от этого станет лучше? — Он широким жестом показал на съеживающуюся массу. — Мимолетность. Вот в чем его прелесть.

Я всеми силами пытался понять его слова, но постижение их смысла могло бы занять целую жизнь.

Старший повар протянул мне ложку, но прежде чем я погрузил ее в суфле, сказал:

— Здесь и сейчас только мы и суфле. Время — это всегда теперь. Наша задача — наполнить собой мгновение. Ты в состоянии это сделать?

— Думаю, да.

— Хорошо. Тогда приступим к еде. — Он прорвал тонкую корочку и разложил суфле. Пододвинул мне тарелку и улыбнулся. — Ощути лаконичную простоту момента, Лучано.

Суфле было воздушным и сочным. Первая порция взорвалась во рту, и я отдался ощущению мягкого аромата и шелковистой массы на языке. Амарант действительно придал блюду пряный ореховый вкус. Обволакивая мой язык, он доставил мне наслаждение, и тревоги отступили. Старший повар был прав: если полностью погрузиться в переживаемый момент, ничто не способно помешать. Суфле захватило меня целиком.

Проглотив последний кусок, синьор Ферреро улыбнулся.

— Знаешь, Лучано, иногда мне приходит в голову, что разговоры об алхимии тоже породило это суфле.

— Из-за его золотистого цвета?

— Нет. Научившись жить настоящим, ты становишься богат, как только может быть богат человек. Надо пользоваться каждым мгновением.

— Даже плохим?

— В первую очередь. Они-то и демонстрируют нам, кто мы такие.

Пока я размышлял над полученным уроком, старший повар подошел к столу и внимательно посмотрел на свою книгу. Корешок был переломлен, некоторые страницы затерты до прозрачности, другие рассыпались, когда их переворачивали. Многие были выдраны, помяты, запятнаны, разорваны… Книгой явно постоянно пользовались — открывали, перелистывали, дополняли. Мне пришло в голову, что она сильно увеличилась в объеме, пройдя за столетия через руки бесчисленных хранителей.

Помыв посуду, я присоединился к наставнику за столом.

— Что содержалось в первоначальной книге?

Он откинулся на стуле.

— Первоначально никакой книги не было — только отдельные свитки. Некоторые считают, будто пещеры в пустыне таят пока еще не найденные записи. — Он немного подумал. — Это не исключено. В жарких, сухих пустынях вещи хорошо сохраняются. Я читал, что в Египте есть царские усыпальницы, где до сих нор лежат древние правители вместе с грудами золота и даже со своими рабами.

— Вот это да!

— Наша традиция началась с крупицы знаний, которую одни хотели уничтожить, другие — сохранить. Сообразительный ученый поместил важный манускрипт в глиняный кувшин и спрятал в пещере. У него появились последователи, и с тех пор обычай креп, а знания множились как закваска. Шло время, ученые объединили усилия и договорились зашифровывать мысли в виде кулинарных рецептов. Мы сохраняем то, что нам достается, а узнав о новой идее, добавляем ее в книгу. Люди делают изобретения, как ты придумал сырное пирожное. Мы поместим и твой рецепт в книгу, и я не удивлюсь, если он займет одну из первых страниц.

Разумеется, некоторые рецепты являются более важными, чем другие. Я мог бы выделить самые главные — апокрифические Евангелия и письма Роджера Бэкона, — но поступить так все равно что очистить артишок до самой сердцевины. Согласись, досадно было бы потерять сочные листья.

— Поразительно, — удивился я. — Рукописи пережили столетия войн и политических потрясений.

Синьор Ферреро улыбнулся.

— В периоды кризисов у людей хватает смекалки сохранять то, что для них важно. Но для нас самое главное — беречь традицию и защищать хранителей.

Я представил за спиной своего наставника призрачную вереницу старших поваров — их белые колпаки скрывались в древних временах, принимали форму капюшонов, тюрбанов, библейских головных уборов. Вот такая тайная шеренга подвижников, каждый из которых был больше, чем кулинар: сохранил то, что ему передали, и умножил накопленные знания. Я оробел от оказанного доверия познакомиться с этой извечной ратью.

— Как это возможно, маэстро? Одна книга прошла через столько рук…

— Одна книга? Разумеется, невозможно. И глупо. У каждого хранителя своя книга. И ни одна не похожа на другую, поскольку все они меняются и растут. Как сама жизнь. Каждый хранитель отвечает за свою книгу до того времени, когда можно будет безбоязненно обнародовать знания. Когда это произойдет, не важно: зерну не суждено увидеть, как распускается цветок.

В моей груди росло волнение, в голове роились вопросы.

— Хранители знают друг друга? В Венеции есть еще такие же, как вы? Сколько их? Они все живут в Европе? Откуда вы берете знания? У вас происходят тайные собрания?

— Не спеши, — рассмеялся синьор Ферреро. — Не забывай, что наш пароль — терпение и внимательность.

— Но вы знаете других хранителей?

— Каждый хранитель знает имена еще двух из других стран. Если возникает угроза, что книгу обнаружат, ее следует уничтожить. — Он схватился за сердце. — Господи, что за мысли лезут в голову! Но, как ни печально, однажды такое случилось. Сицилийский повар получил в свое распоряжение чертежи строительства великой пирамиды в Гизе. Он трудился, зашифровывая это великое инженерное творение в рецепт — я слышал, в ход пошло огромное количество марципана, — но его каким-то образом раскрыли. Считалось, что пирамиды прославляют языческих богов, и повара арестовали, обвинив в ереси. Чертежи уничтожили, но он умер достойно, не предав хранителей.

— Вам надо спрятать книгу, маэстро.

— Чепуха. Это самое безопасное для нее место. У Ландуччи и Борджа нет причин интересоваться потертой поваренной книгой. И они считают себя слишком умными, чтобы советоваться с адептами вроде таких отшельников, как Н'бали. Отдают подобных людей на откуп суеверным крестьянам. Что же до твоего юного приятеля, ему никто не поверит. Думаю, в данный момент хранители в безопасности. В любом случае самые важные вещи, такие как гностические Евангелия, записаны во многих местах. Угрозы возникают и исчезают, а мы незаметно существуем и ждем своего часа. — Старший повар закрыл книгу и любовно положил ладони на ее промасленную обложку. — Теперь скажи, что ты усвоил?

— Что надо жить настоящим.

— Хорошо. — Он внимательно на меня посмотрел. — Пора тебе взрослеть, Лучано. Больше никаких игр с Марко. Когда дож умрет и слухи улягутся, тебе надо всерьез и надолго взяться за обучение.

— Я готов. — Благодаря книге я буду достоин и наставника, и Франчески.

Старший повар поставил книгу на полку и сказал:

— Прежде всего тебе следует научиться читать и писать — на многих языках. Затем заняться историей, точными науками и философией. — Синьор Ферреро улыбнулся. — Но при этом все должны думать, что ты овладеваешь только кулинарным искусством.

— Уж очень много предметов.

— Справишься. Ты лучше, чем тебе кажется. Давай приступим к первому уроку. — Он вынул из стола лист бумаги и написал слово. — Видишь? Это значит «хранители». Ты способен запомнить буквы и их расположение, чтобы в следующий раз узнать слово?

Я рассмотрел каждую букву в отдельности, а затем образованный ими рисунок. Провел под словом пальцем. От неожиданного озарения у меня пробежал по спине озноб.

— Х-р-а-н-и-т-е-л-и. Вот это да! Я умею читать!

Старший повар смял лист в шарик.

— Не обольщайся. Тебе еще предстоит пройти долгий путь. — Он бросил шарик в огонь. Бумага почернела и с шипением исчезла. Но слово «хранители» стояло перед глазами — слово, которое меня спасет.