Книга нечестивых дел

Глава XXVII Книга настоящего момента

Старший повар устало провел рукой полипу.

— На сегодняшний вечер довольно. Думай о том, что ты узнал. Мы продолжим наш разговор после его ухода, — показал он глазами на потолок, где на верхних этажах обитал дож. — Помни, Лучано, бывают времена, когда надо собраться и не терять бдительности. Повторяй урок суфле — оставайся в настоящем, а не где-нибудь еще.

Но сказать легче, чем сделать, — для всех нас наступили тяжелые дни. Я жил во дворце почти шесть месяцев, а безумие дожа становилось только сильнее по мере развития его болезни. Он искал книгу с невероятной неистовостью. Но наконец сифилис сто сломал, и в некоторых кварталах разговоры о книге отошли на второй план — теперь люди обсуждали, как долго еще протянет старик.

— Дож напоминает камбалу на разделочном столе, — как-то заметил синьор Ферреро. — Бессмысленно бьется, цепляясь за жизнь.

И в самом деле, головорезы правителя без толку носились по городу, в то время как «черные плащи» спокойно наблюдали и производили аресты. Все шпионили друг за другом.

Марко и Франческа тоже видели толпы солдат, и у них неизбежно появлялись вопросы. Поэтому я старался держаться ближе ко дворцу и не попадаться им на глаза. Прежде чем оставить куль с едой для Марко, выглядывал из задней двери, чтобы убедиться, нет ли его поблизости. Я по нему больше не скучал (особенно с тех пор, как он потерял былое чувство юмора), но Франческа — ох, это другое дело. У меня уже накопилось двадцать монет; еще несколько недель, и будет достаточно, чтобы вызволить ее из монастыря.

К счастью, дела постоянно держали меня во дворце. Здоровье дожа продолжало ухудшаться. Я слышал, как Тереза шепотом сообщала Энрико, что происходит в покоях правителя. Дож мочился по углам и скулил на полу. Тереза стала приходить на кухню гораздо чаще, и они с Энрико, уединившись у печи, о чем-то шушукались. Как-то раз я остановил ее у дверей для слуг и спросил, сколько, по ее мнению, проживет дож.

— Как знать, — оживилась Тереза. — Бродит по комнатам голый и невменяемый. А пятна на постели такие, что тошнит. — Ее лицо скривилось от отвращения. — Теперь уже недолго. По крайней мере, мы так надеемся. — Она подмигнула и побежала собирать последние новости.

А кухня обеспечивала питанием приезжих докторов. Первым прибыл врач из медицинской школы в Падуе и трижды в день поил дожа настойкой из аралии, но улучшения не наступило и он, извинившись, уехал с семьей в Милан. Следующим появился священник из Рима. Он был личным врачом папы, передал от его святейшества привет и предложил начать последние приготовления. Его отправили обратно в Рим, не удосужившись поблагодарить.

Затем стали прибывать целители из самых разных мест: травник из Парижа; профессор медицины из Франкфурта; английский врач, который привез с собой ртуть, и от нее язвы дожа сделались синими; одетый в красный атлас седовласый старец из Персии с фимиамом и пиявками.

Ходили слухи, что дож заразился сифилисом от куртизанки, которую много лет назад ему прислал в подарок глава магистрата Генуи.

— Я ее помню, — хихикнула Тереза. — Потаскуха с огроменной грудью! — Она потянула себя за веко, давая понять, что заразную женщину подослали к дожу, либо желая так оригинально подшутить, либо из мести за какие-то прошлые политические делишки.

Разговоры о мести напомнили мне о Джузеппе, который, как ни странно, нисколько не интересовался циркулирующими во дворце слухами. Его всецело поглощала ненависть ко мне, и с тех пор как я получил повышение, он ни о чем другом не помышлял. Чем больше я приобретал опыта на месте овощного повара, тем больше он меня ненавидел. Я чувствовал его недоброжелательный взгляд, измельчая лук, соля баклажан и советуясь с Данте, как потушить капусту. Когда я вешал горшок над огнем, он подскакивал и, что-то злобно бормоча себе под нос, толкал под руку. Постоянно враждебно косился, а иногда специально махал метлой поблизости от меня, мерзко кривился и стукал пальцем по носу. Он походил на готовый перевернуться кипящий на краю очага горшок.

Между тем дож перестал появляться на людях. Раньше он любил наслаждаться едой, но теперь его меню стало скудным, а пища легкой: бульон и жидкая овсянка, и ел он только в своих покоях. Я часто видел, как он, сгорбленный, с невидящим взглядом, шатался но залам дворца, уже больше похожий на привидение, чем на человека, в висящем на исхудавшем теле подбитом горностаевым мехом камзоле, из-под которого виднелось нижнее белье. Полы камзола тащились за ним — пародия на былое изящество вельможи.

Когда во дворец прибыл китайский врач, старший повар распорядился приготовить овощное рагу — все тщательно измельчить и быстро поджарить на сильном огне в чашеобразном горшке. Ингредиенты и способ приготовления были мне незнакомы: кунжутное масло, мягкие черные грибы, квадратики твердого сыра, бледно-зеленые листья и хрустящие прозрачные корешки, которые следовало бросать в горшок в самый последний момент. Старший повар добавил эту мешанину вместе с копченой рыбой и рисовой лапшой в нежирный бульон. Врач сдобрил собственной приправой — жидкостью темного цвета — и съел при помощи палочек из слоновой кости вместо столовых приборов. А затем шокировал слуг, взяв в руки чашу и допив бульон прямо из нее.

Каждый день загадочный врач лечил дожа за закрытыми дверями. Маленький человечек в длинном халате из парчи и с черной косичкой на бритой голове вызвал множество пересудов среди служанок. Они рассказывали, будто слышали, как китаец пел высоким голосом на мелодичном языке и произносил молитвы смеющемуся идолу. Все это породило разнообразные толки. По ночам слухи носились на служебной половине, а днем держали всех в волнении и ожидании.

Никто не представлял, чем занимается китайский врач, но все хотели выяснить. Слуги знали, что дворец пронизан потайными ходами и за стенами некоторых комнат устроены наблюдательные пункты. Входы в тоннели и шпионские щели были тщательно замаскированы, а многие забыты. Я узнал только про Безобразную герцогиню, но кое-кто из слуг помнил и другие тайники. Особенное любопытство к методам китайского доктора проявляла Тереза. Как-то раз она появилась на пороге кухни и махала передником до тех пор, пока не привлекла мое внимание, а затем выразительно показала пальцем на задний двор. А когда я вышел, сказала:

— Не могу терпеть. Я должна узнать, что там делает этот дикарь.

— Но, Тереза…

— Там есть дверь.

— Какая дверь?

— В Рыцарском зале. Помнишь нишу в стене, где стоят огромные, ужасные доспехи? Те, что впору настоящему гиганту? — Служанка поежилась, изображая испуг.

— Так что насчет двери?

Тереза пригладила волнистые седые волосы, и ее лицо осветилось от сознания, что ей известна неведомая другим тайна.

— Дверь за гигантскими доспехами ведет к наблюдательному пункту за стеной у кровати дожа. Маленькое отверстие замаскировано на фреске с изображением цветов и плодов. Ты же знаешь эти трюки с картинами. Как, например, с Безобразной герцогиней.

— Знаю.

— Дож так и не заметил, что там есть глазок — очень хорошо, — а теперь настолько ослаб, что ему и подавно не увидеть.

— И ты собираешься…

— О нет, только не я. Мне туда не пролезть, — рассмеялась Тереза. — Пойдешь ты, Лучано, ты маленький и ловкий. Как только дикарь войдет в спальню дожа, я покараулю, чтобы тебя не застукали, а ты проскользнешь в проход и посмотришь в глазок. — От предвкушения она улыбнулась во весь рот.

Проникнуть в проход и посмотреть в глазок. Заманчиво.

На следующий день, как только китаец вошел в спальню правителя, весть по цепочке служанок долетела до Терезы. Минутой позже она, потрепав меня но щеке в Рыцарском зале, напутствовала:

— С Богом!

Я протиснулся за доспехами и принялся нащупывать дверь в каменной стене. Когда пальцы ощутили легкое дуновение из нескрепленной раствором щели, я навалился на это место плечом. Дверь подалась со скрежетом камня о камень, и в лицо мне потянуло плесенью. Я нырнул в проход и с облегчением увидел, что с обратной стороны к двери приделана массивная железная ручка. С ее помощью я по крайней мере сумею выбраться наружу. С этой мыслью я закрыл дверь.

И тут же ослеп.

Меня окутала столь непроглядная тьма, что я не видел собственной ладони, хотя махал ею прямо перед носом. Пошарил вокруг: грубо вытесанные каменные стены оказались с обеих сторон на расстоянии вытянутой руки.

Попался! Заперт в темноте!

Под мышками и на лбу выступил пот, сердце подкатило к горлу. Я не мог дышать. Обезумев от страха, нащупал дверную ручку и приоткрыл створ. И только оказавшись в узком лучике света, сумел втянуть воздух. Когда сердце успокоилось, я глубоко вдохнул и вытер с лица пот. Под мышками было мокро, руки дрожали. Я подумал: «Черт! Все китайские врачи, вместе взятые, не заставят меня больше приблизиться к этой двери!» А затем посмотрел на широкоскулое лицо Терезы и представил, как постыдно бегу из тоннеля и признаюсь, что боюсь темноты. Я застыл, не в силах шагнуть ни назад, ни вперед. Идиотское положение.

Подумал, не попросить ли свечу, но в тоннелях вроде этого гуляют сквозняки и неминуемо задуют пламя, а я снова останусь во мраке. Я обернулся через плечо, надеясь увидеть на стене фонарь, который только и ждал, чтобы его зажгли. Но никакого фонаря не оказалось. Зато я понял, что света из полуоткрытой двери вполне достаточно, чтобы различать пол, стены и даже тени. Этот свет был надежнее пламени свечи, а щель в дверном проеме давала уверенность, что отступление возможно. Вглядевшись в царивший в тоннеле полумрак, я почувствовал себя ребенком, который зажег лампу в темной комнате и понял, что никаких чудовищ там нет. Вспомнив, как глубокое дыхание спасло меня в овощном подвале, я решил повторить опыт. Сделал шаг, другой, и все пришло в норму. Я безбоязненно двинулся вперед.

Но свет, почти незаметно, начал меркнуть, и мое дыхание вновь участилось. Я остановился, зажмурился и напомнил себе, что в любой момент могу повернуть назад. Не существовало никакой опасности, только страх перед ней. Здесь и сейчас мне ничто не грозило. Я открыл глаза и обнаружил, что в тоннеле не так уж непроглядно темно. Продолжал идти, а когда свет еще больше померк, прикрыл веки, чтобы восстановить зрение. Но, в очередной раз открыв глаза, понял, что тени исчезли и чернота нисколько не рассеялась. Я вытянул руки, и мне показалось, будто стены приблизились. Не хватало воздуха. В груди вновь вспыхнул беспричинный страх.

— Дыши! — вслух приказал я себе, но это не помогло. Изо рта рвался стон, и я поперхнулся.

Повернулся, чтобы бежать обратно к двери, но в панике упал и ударился головой о шероховатую стену. А когда поднялся, почувствовал, что по лицу течет кровь. Запутался в направлениях и не знал, где выход. Побежал наугад, падал, поднимался и не мог отдышаться. И хотя тоннель уходил под уклон, я не догадался повернуть в другую сторону. Я почувствовал собственный запах — мускусный дух животной паники.

Но вот впереди забрезжил свет. Я крепко сжал веки, выжимая слезы из глаз. Да, яркая точка с булавочную головку. Я побежал — кружочек стал больше. Отверстие для подглядывания размером с виноградину, изнанка еще одной замечательной картины-тромплей.[47] Оказавшись у глазка, я прильнул разгоряченным лбом к стене, чтобы скудный свет падал мне на лицо. Не представляю, сколько я так стоял, дрожа и пытаясь восстановить дыхание, но в какой-то момент до меня долетело бормотание дожа. Я заглянул в отверстие, и передо мной открылась спальня правителя. Всего в шаге от того места, где я стоял, находилась золоченая кровать с балдахином. От того, что я увидел, у меня вновь перехватило дыхание.

Китайский врач склонился над дожем, а тот лежал на спине, голый, как ощипанный цыпленок. Доктор орудовал длинной иглой — такие же торчали у правителя из ног, груди и даже гениталий. Вид был странный и омерзительный. Не понимая, что происходит, я ужаснулся и зажмурился, когда врач воткнул иглу правителю в промежность. Но дож даже не дрогнул, хотя, казалось бы, операция должна причинять ему сильную боль. Лежал на кровати и бормотал, словно погруженный в мысли о собственном поражении. Китаец взял новую иглу из лотка у кровати и прицелился ему в мошонку.

Я больше не мог на это смотреть и, присев под отверстием, попытался разобраться в увиденном, но, вспомнив, что мне предстоит обратная дорога по темному тоннелю, пришел в ужас. Однако в памяти всплыло то, чему учил меня в овощном подвале старший повар: страх темноты — это страх неизвестного, беспричинная боязнь неведомой угрозы, которая будто бы способна материализоваться прямо из воздуха. Чепуха. Меня страшит не тоннель, а собственное воображение, и все подстерегающие демоны — лишь плод моей разгоряченной мысли.

Я уже проделал этот путь — знаю, что там ничто не таится и стены не сходятся, чтобы меня раздавить. Все воображаемые ловушки — мои выдумки. Я окинул взглядом безмолвный мрак и пробормотал:

— Это только тоннель… — Чтобы обуздать страх, следовало всего лишь не забывать об этом, держать себя в руках и не позволять разыгрываться фантазии. Не давать мысли бежать впереди ног. — Всего лишь пустой тоннель! — Оставаться в настоящем и не воображать, будто будущее грозит бедствиями и катастрофами.

Хорошо бы старший повар оказался рядом и спросил меня, чему я научился. Я бы ответил, что научился быть здесь, а не где-нибудь еще.

Я глубоко вздохнул и повторил:

— Это только пустой тоннель. — Звук собственного голоса подбодрил меня. Я снова глубоко вздохнул и сделал первый шаг. — Это только пустой тоннель.

Я твердил это снова и снова. Мой голос окреп, а ноги двигались в такт словам. Тоннеля больше не существовало — остался лишь мой голос и движение ног. Дыхание учащалось, лишь когда мысли отрывались от беспрестанно повторяемой фразы. Я так и не понял, длинный это был тоннель или короткий, прямой или извилистый. Шел словно во сне, но не позволял сознанию отрываться от настоящего момента, который переживал в непроглядной, но безобидной тьме.

Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот в неверном свете стали видны стены. Я обрадовался, что выход близко, и поздравил себя, ибо сумел пересилить страх. Но, завидев полуоткрытую дверь, забыл о своей мантре, без оглядки бросился вперед и разбил в кровь нос о торец створа. Липкими от пота руками распахнул дверь настежь и окунулся в поток воздуха и света. Ноги подкосились, и я рухнул возле железного рыцаря.

Тереза вскрикнула и кинулась вытаскивать меня из ниши в стене. Остановила передником сочащуюся из носа кровь, вытерла слезы с лица и разохалась, увидев шишку на лбу. Придя в себя и почувствовав, что ко мне вернулся дар речи, я начал сбивчиво рассказывать.

— Иглы… длинные, тонкие иглы в теле дожа. Во всем. Даже в причинном месте.

Тереза слушала с округлившимися от удивления глазами. А когда я дошел до гениталий, позабыла о моих ранах и всплеснула руками, словно взмывшая из гнезда птица. Затем приложила ладони к щекам и переспросила:

— Иглы? Даже там? — И выбежала из зала через двойные двери, спеша поделиться с товарками непристойными подробностями болезни правителя.

Не приходилось сомневаться, что мой рассказ она, как обычно, расцветит новыми подробностями, и теперь, передаваясь из уст в уста, он будет становиться все пикантнее и красочнее. И в самом деле, через несколько дней Венеция говорила, каким варварским процедурам подвергается правитель. Иглы в гениталиях — это еще пустяки, но те же иглы загоняли в глаза, под ногти и в прямую кишку. Все соглашались: раз человек согласился на такие отчаянные методы лечения — значит, конец близок.

Дож лежал на кровати, ходил под себя, проклинал безнадежность своего положения и оглашал дворец воплями отчаяния. Но, собрав остатки сил, предпринял предсмертную попытку спастись — приказал своим солдатам обыскать каждый уголок Венеции и Венето и принести ему все до единой старые книги, которые удастся найти. Солдаты с радостью воспользовались возможностью пощипать ученых зазнаек — мол, знай наших. И дож в своей огромной кровати оказался погребенным под грудой пыльных томов.

А сограждане решили, что все его попытки сохранить жизнь не более чем смертельная агония свихнувшегося старика, а отбирающие книги парни с толстенными шеями — всего лишь временное неудобство. Но с нетерпением ждали конца. Однажды, отправившись за покупками для старшего повара, я увидел, как головорезы правителя перевернули прилавок продавца овощей.

— Господи! — Торговец раскачивался над своим раскиданным товаром и, молитвенно подняв руки, причитал: — Избавь нашего дожа от страданий. Только, если можно, быстрее.

Когда подошел зеленщик помочь товарищу разложить на прилавке овощи, они стали обсуждать не вандалов, а кого Совет десяти выберет следующим дожем.

— Все кандидаты, как всегда, старики и нечисты на руку, — буркнул пострадавший торговец.

— А ты чего хотел? — согласился зеленщик. — Бандеро натыкается на стены, у Клеменци кровь на руках. А ты слышал что-нибудь про Фичино?

— Фичино из Флоренции? Ты не ошибся?

— Не волнуйся. Его кандидатура только для вида.

Марсилио Фичино был ученым, которому покровительствовал Джованни Медичи. Он обучал идеям Платона и теории, которую называл вселенской любовью, как он утверждал, управляющей миропорядком.

— Фичино — выдающийся человек, — покачал головой торговец овощами. — Жаль, что ему не стать дожем.

Совет назвал Фичино только из уважения к семейству Медичи (и не исключено, планируя присоединиться к их поискам книги). Но все, включая самого Фичино и его покровителя, понимали, что его никогда не изберут. Хотя он был стар и страдал многими болезнями, однако недостаточно глуп и безнравствен.

Однажды, заправляя пасту сложным томатным соусом, старший повар небрежно заметил:

— Было бы забавно помешать в мутной воде чистой ложкой. — Поправил на голове колпак, улыбнулся своей странной улыбкой и продолжал взбивать сливки. Черт! Я понял, что он снова что-то затеял. Хотя дож еще не перешел в мир иной, Совет десяти решил, что он уже достаточно мертв, чтобы приступить к процедуре выборов. В день голосования синьор Ферреро составил для членов совета изысканное меню и лично участвовал в приготовлении каждого блюда. Весь день носился по кухне — то с серьезным лицом, то со своей странной улыбкой, и, помешав ложкой в одном месте, сняв пробу в другом, отдавал приказания, то и дело поправляя на голове свой колпак. Всю ночь в пряном маринаде вымачивалось неизвестное мясо, а с утра синьор Ферреро наколол его на вертел. Поливая кушанье темным соленым соусом, он бормотал себе под нос как алхимик. Наблюдая за ним, я пришел к печальному выводу, что мой наставник витает где-то очень далеко от данного места и настоящего момента.