Княжна

1991. Глава 18

Сразу, как Пчёла усадил девушку в машину Белова, напоследок ухитрившись забрать у неё ещё один поцелуй, как у Саши сигарету одолжил и в подъезд ушёл, куря, Анне стало не по себе. Салон «мерседеса» показался клеткой — дорогой, обитой чёрной кожей и пахнущей табаком клеткой.

Только за Белым закрылась дверь автомобиля, который он завёл сразу и направил по Остоженке, тишина ударила по ушам так, что захотелось схватиться за голову.

Она с детства не любила Сашу молчаливым. У Белова, по всей видимости, с рождения такое… качество было — когда он ничего не говорил, то взгляд становился тяжелее самого тугоплавкого металла, и воздух едва не искрил. Анна сразу чувствовать себя виноватой начинала, когда двоюродный брат в «молчанку» играл, отчего возникало желание вернуть прежнего, веселого Сашку одним извинением.

В детстве она часто кидала это несчастное «прости». Хотя, будучи маленькой, и не понимала сути слова, которое должна была произносить, лишь когда действительно считала себя виноватой. А не просто так, лишь бы тишину чем-то заполнить.

Князева прикусила язык в последний момент, останавливая привычный ход механизма извинения. Просить прощения было не за что — она ничего плохого Белову не сказала, не обидела его никак, Ольгу ни коем образом не оскорбляла, так что… Не стоило оно того. По крайней мере, сейчас.

В голове мелькнула на секунду мысль, что, если и надо было кому извиняться, то только Саше — хотя бы за то, что так напугал её и, вероятно, некоторых соседей Витиных, тем, как ломился внутрь, что такой момент у неё и Пчёлы украл.

«И для чего? Чтобы ехать в молчании, меня этой тишиной наказывать?»

Анна метнула взгляд в зеркало заднего вида. Саша смотрел на дорогу, следя, чтоб к ним сзади никакая «Волга» не подтёрлась. Князевой будто не замечал; только на поверхности зеркала от взора, напоминающего в тот миг кусачие льды, изморозью показались рисунки, каких жарким июльским утром быть не должно было.

Аня снова подумала сказать что-то, чтобы совсем тихо не ехать, — от Остоженки до Скаковой было не меньше двадцати минут ехать, она это уже успела запомнить, — но снова затихла. Все слова, какими разговор могла начать, казались какими-то дурацкими.

Слишком глупыми — для любого человека, а для Ани Князевой и подавно.

Девушка отвернулась к окну, разглядывая достопримечательности, по стилю совсем не похожие на красоты Риги с её романской архитектурой и шедеврами в стиле барокко.

В боковом зеркале сверкнули купола храма Христа Спасителя, когда Сашин «мерс» завернул на Гоголевский бульвар. В «молчанке» выиграла Аня — Белов заговорил первее:

— Глупо вышло, — и усмехнулся так, что Анна на заднем сидении едва сдержалась, чтоб не встрепенуться в сильном возмущении. Саша положил запястье на руль, ведя машину небрежно, сказал, будто жаловался — только не ясно, кому и на кого:

— Сам набегался по Москве, так ещё и тётку на уши поставил, а ты… вон где была.

— Стоило, вероятно, сначала Вите позвонить, — едва ли не фыркнула Князева, не зная, стоило ей в недовольстве откинуться на спинку кресла или, напротив, подобраться ближе к сидению Белова. — А потом уже к маме ехать.

— Ну, ты, умница, сказала! — с идентичной интонацией фыркнул в ответ Белый. Он через плечо своё посмотрел, на Анну косясь так, что у Князевой лёгкие едва не сбились в комок под рёбрами.

— Стоило, вероятно, на звонки отвечать. Чтобы потом не злиться, что я к матери твоей поехал, не зная, где тебя черти носят!

И тогда Аня поняла. Осознание метнулось ощутимым не бумерангом, как следует огрев девушку по затылку. Она посмотрела на Сашу, обернувшегося к дороге, по которой ехал чуть быстрее положенного. Губы запекло от воспоминаний, как она с Витей на кухонном гарнитуре целовалась, забыв про завтрак, не реагируя на звонок трубы Пчёлы.

Как оказалось, очень зря.

Князева ругнулась в себя так грязно, как ещё не ругалась.

Ведь могли же отвлечься ненадолго, и всех проблем бы избежали!.. Мало того, что Саша теперь злой, как пёс, спущенный с цепи, что Пчёлу она до вечера не увидит, так и мама, теперь, вероятно, много чего интересного у Ани спросит. Берматова и без того имела какой-то нездорово сильный интерес к личной жизни дочери, чуть ли не при каждом созвоне спрашивала, «как там её кавалер».

Самое главное, чтобы теперь тётя Катя — женщина простая, привыкшая в лоб всё говорить — не стала напоминать дочери про средства контрацепции.

Князеву передёрнуло.

Она до сих пор помнила день, когда мама всё-таки узнала про отношения Княжны и Пчёлы. Анна одним июльским днём, после второго проваленного собеседования, которое ещё не так сильно ущемило чувство её достоинства, сняла трубку телефона, появившегося на Скаковой по инициативе Валеры Филатова. Мама просила помощи в генеральной уборке. Князева пообещала приехать. Уже обувалась, когда телефон зазвенел снова, и с другого конца провода раздался голос Пчёлкина.

Она точно помнила, что на стульчик присела, потому что Ане отчего-то особенно — до мелкой тряски в коленях — нравилось, когда Витя звонил и здоровался совершенно будничным «привет», называя иногда «Княжной», иногда «Анютой». Разницы не было; девушке оба варианта нравились одинаково сильно.

Они поговорили недолго о какой-то мелочи типа погоды и настроения, а потом девушка обмолвилась, что к маме едет. Пчёла предложил подбросить — он на Кутузовском проспекте был, через десять-пятнадцать минут бы подъехать успел, — но Аня отказалась. Быстро попрощалась, напоследок чмокнула воздух возле трубки, посылая Вите поцелуй по телефонным проводам.

Разговор ни о чём почти забылся, когда Князева вышла с «Беляево», поднялась в квартиру, стены которой помнили Анну совсем малышкой, и принялась с мамой драить чуть ли не каждый угол. Часовые стрелки наворачивали один круг за другим, в комнатах появился запах «чистоты». Солнце поднялось высоко, но ближе к четырём-пяти часам, когда Анна оттёрла на плите остатки пригоревшего риса, перестало палить совсем беспощадно.

Мама, убрав в «темнушку» тряпки, сказала, что не помешало бы ужин приготовить, и быстро собралась в магазин, совсем непрозрачно намекая дочери, что понадобиться её помощь.

Они вышли из подъезда в цветущий июль. Почти обогнули дом, чтоб выйти к магазину с торца. Девушка едва ли не выронила кошелёк, когда заметила прямо у узкого поребрика знакомую иномарку и её водителя, который с Князевой вечера проводил.

Пчёлкин положил недокуренную сигарету прямо на капот, а сам к Анне направился. Он поздоровался с мамой, которая совсем не сразу сложила два и два — хотя, это и удивительным казалось. Просто, малость грубо назвала его «Витьком», махнув рукой.

Только когда «Витёк» к Князевой подошёл, обнимая за шею и целуя сразу глубоко, с языком, мама так и застыла с раскрытым ртом.

Если бы Анна наблюдала за всё со стороны, то сгорела бы от испанского стыда. Но она была одним из главных действующих лиц — смущенным, красным, ошарашенным лицом. И тоже сгорала — но не от испанского стыда, а от обычного.

Дело нисколько не в ней, не в Вите… Дело в маме. А точнее — её умению давать такие комментарии, которые попадают не в бровь, а прямо в глаз.

Анна тогда хотела себя за голову обнять, чтобы ото всех спрятаться — всё, что угодно, только б на мать не оглядываться. Но она, к счастью девушки, быстро смоталась в сторону магазина в соседнем дворе, дочь за собой нисколько не торопя, — уже забыла про ужин, про помощь Князевой, ставшую ненужной.

Только следующим утром мама позвонила и столько всего спросила у дочери, что Витя, который у Анны ночевать остался, прижался ухом к объемной трубке и хохотал тихо с устроенного допроса с пристрастием.

Она потом Пчёлу побила подушкой в напускной злобе, веселящей и саму Аню, и Витю, растрепанного, покрасневшего от старательного сопротивления и смеха.

Щёки от воспоминаний краснели до сих пор. И теперь это действительно можно было назвать «испанским стыдом» — Аня, вспоминая, будто не о себе думала, а о ком-то другом. Мама так же излишне активно интересовалась «делами любовными», а сама Князева ощетинивалась так, что в сторону Анны было рискованно даже дышать.

Чаша терпения девушки заполнялась — медленно, по капле, но исправно всё выше подходила к краям.

Она ненавидела, когда чужие люди в личную её жизнь совали носы. Потому, что она была личной — чем-то таким, что касалось только самой Князевой.

Но никто, почему-то, этого не понимал; все вокруг только обиженными могли ходить, когда Анна отвечала. Вполне резко.

Саша, про которого девушка даже забыла за воспоминаниями, утянувшими сильнее зыбучих песков, обернулся на неё так, будто проверял, что Анна не уснула. Тогда она встрепенулась нутром — но виду сама не подала.

С лицом, напоминающим маску, Князева приняла нападение за лучшую защиту:

— Почему сразу к Пчёлкину не поехал тогда? Ты всё равно Витю в «Курс-Инвест» по итогу направил. Да и, если он не отвечал… может, и с ним что случиться могло? Или проще было от Скаковой до Введенского, а оттуда — на Остоженку кататься, при этом всех, кого не надо, поднимая на уши?

Белов даже притормозил перед голубой «семёркой», какая через десяток лет будет зваться «колымагой» — и то, в лучшем случае. Саша посмотрел на Князеву через зеркало заднего вида так, что только отступившая изморозь проявилась вновь. Обычно после такого взгляда Анна автоматически прикрывала рот ладонью и начинала сыпать извинениями, утверждая, что вспылила, наговорила лишнего.

В тот раз девушка только отвернулась к окну, в неприязни морща нос.

— Вот так предъявы, Анька! — хохотнул коротко Белый и, обгоняя ту самую колымагу, нажал на газ. Нагнать пытался метры, упущенные за секунды сброшенной скорости. У Князевой внутри неприятно что-то сжалось прямо под рёв мотора.

Саша цокнул языком, почти успев спросить у сестры, кто её учил зубки показывать, но понял быстро, что ответ знал. Он мог, конечно, подлить масла в огонь, чтоб совсем точно взорваться, взлететь на воздух, за собой утягивая и Аню.

Но не пожелал окончательно гадить себе и без того испорченное утренними «покатушками» настроение.

Так лучше будет.

Белов переключил передачу и, подумав совсем немного, кинул относительно пацифистское:

— Ладно, уроком будет. Для обоих.

Саша остановился на светофоре, пользуясь свободными секундами, потянулся за сигаретами. Анна коротко взглянула на брата и захотела вдруг Белому сказать, что урок стоило вынести только ему одному. Достаточно Саше было бы спокойнее быть и не носиться по столице, подобно угорелому, чтобы всей этой ситуации не произошло.

Князева решила ничего не говорить, чтобы заново не сцепиться — и без того в воздухе едва искры не летали. У Ани забилось что-то по рёбрам так, словно думало или на свободу вырваться, или грудину пробить, как молотком; она в молчании снова посмотрела на спуск в метро.

Мужчина чиркнул зажигалкой, бросил пачку на сидение соседнее, которое полагалось для Оли. Саша прикурил, поправил волосы, что открывали высокий лоб с одной единой морщинкой, появляющейся только, когда брат улыбался искренне, и сказал, смотря на светофор перед ними.

— Всё-таки, не просто так я тебя искал.

— И чем я могу быть полезна?

Красный свет на светофоре сменился на желтый. Саша взял крепче руль, готовый в следующий же миг вдавить педаль газа чуть ли не в пол.

— Своими познаниями в немецком.

Анна отвернулась от окна, закончив рассматривать спуск на Арбатскую станцию, и ровно тогда Белый поехал вперёд. Инерцией девушку чуть назад прижало, выдавливая из лёгких пару глотков воздуха.

Князева себе дала секунду, чтобы привыкнуть к мелкой давке, и подтянулась к водительскому сидению, на двоюродного брата взглянула. Нутром подобралась, готовясь к пояснениям, от обилия которых голова могла попросту расколоться. Грецким орехом.

Саша хмыкнул — зацепил, всё-таки:

— Есть местечко одно… Неподалёку от Петровского парка, тебе близко будет. Одна частная организация. Творческая. Ты, думаю, им подойдёшь.

Внутренние органы стали напоминать ком дешевой жевательной резинки — все смялись, слиплись воедино так, что не отсоединить, не расставить по местам. Очень уж подозрительно звучало из уст Саши что-то про «частную организацию»; он так и бандитскую группировку обозвать мог.

А самой Князевой влезать в эти разборки совершенно не хотелось. Ей хватало вскользь их касаться, спрашивая иногда у Пчёлы, как дела «на работе».

Она на Белова посмотрела прямо, точно думала глазами, и по цвету, и по проницательности напоминающие лазеры, его предложение на безопасность проверить. Девушка обняла спинку пустого пассажирского сидения и спросила, тайком смочив горло пенообразной слюной:

— И… что именно это за компания?

— Так, — махнул рукой Саша, не догадываясь, что у Анны от этого жеста кислород из крови пропал. — Частный театр. Там постановки устраивают. Но они, скажем так, не столько местным интересны, сколько иностранцам.

— Туда приглашают германцев?

— Ух ё, я думал, «немцев» только «немцами» зовут!.. — воскликнул с совсем неуместным удивлением Белый. А потом, почти кругом прокручивая руль «мерса», кивнул. — Их самых.

Она укусила внутреннюю сторону щеки так, что не удивилась бы, почувствовав на языке привкус металла. Аня откинулась на заднее сидение, скрестила руки на груди; почудилось, что на запястьях затягивались в неспешке, почти ласке веревки, дёргаемые хитрым кукловодом.

Дорожка, на которую Князеву толкал Саша, казалась ей откровенно скользкой. Покрытой коркой льда. Частный, негосударственный театр, где устраивают постановки исключительно для иностранцев, живущих у берегов Рейна и Майна… Кому он тут нужен? Вероятно, ещё и билеты недешевые — законы разваливающегося по кирпичикам, по отдельным республикам Союза все ещё запрещали оборот иностранной валюты. А рубль катился вниз — или вверх?.. — под силой тяжести гиперинфляции. И если покупать билеты — то за миллионы, которые завтра превратятся по ценности в тысячу рублей.

И то, если очень сильно повезёт.

Анна лицом не изменилась, но в душе нахмурилась так, что кожа на лбу пошла вертикальными складочками. Как-то нечисто получалось. И, что, действительно немцы приезжают только для того, чтобы посмотреть постановку какого-то там театра московского? Театра, какого у них в Берлине, Дрездене или Нюрнберге и так хватает?

Слабо верится. Что им делать в стране, близкой к дефолту?

Аня посмотрела на выезд к Садовому кольцу. Подумала, что под видом спектаклей, проводимых для… «укрепления международных связей», кто-то чем-то нелегальным занимался — попросту говоря, отмывал деньги.

В голове щёлкнуло, как мелким электрическим разрядом. У Князевой ноги похолодели мертвенно, чего при жаре быть физически не могло, и секундная догадка стала прочной, такой, что вообразить другую причину существования мнимого театра у Петровского, стало попросту глупым.

Театр — это лишь прикрытие. Самый сок — за занавесом сцены.

Она взглянула на Сашу, надеясь взор свой оставить таким же заинтересованным. Волнение вынудило Анну в предплечья впиться с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку.

Лицо Князевой сошлось в напряжении, которое Саша принял за сомнение. И заговорил, обещая:

— Работёнка у тебя не пыльной будет. Сценки там на русском играют, актёры-то наши, но немцам понимать надо, что на сцене происходит. Ты просто под запись будешь сценарий читать, а Гансы эти, Изольды-Мазольды постановки в наушниках смотреть будут.

— Откуда такая уверенность, что «работёнка» точно будет? — спросила настороженно Анна. Под каблуками босоножек чувствовался не пол дорогой машины, а грёбанное минное поле.

Белый усмехнулся. Затянулся, смотря на полосу дороги, что бежала под колесами его иномарки.

— Потому, что возьмут тебя. Хоть где-то такого смышленого носителя языка ценить должны.

У Князевой дрогнуло всё внутри. Эти удары, которые за эти семь минут разговора с Белым стали привычными, успели наставить девушке синяков, но изнутри. Она прибилась плечом к стеклу машины; за окном проносился Тверской, и девушке вдруг стало казаться, что Саша её вез на верную смерть.

Она посмотрела на брата, который курил, максимально довольный собой, и, кажется, ждал от сестры «спасибо» в сопровождении хлопков в ладоши и звонких поцелуев в гладко выбритые щеки.

Какая-либо благодарность застряла в горле Анны рыбьей костью.

Пчёла перешел КПП — как он его называл — без каких-либо проблем. Молодой паренёк, взятый Космосом на роль «секьюрити», даже привстал с места, когда увидел Виктора Павловича. Тот усмехнулся, засовывая меж челюстей «СаМца», и, уже поднимаясь на лестницу, кинул себе за спину:

— Вольно.

Пчёлкин со смехом от незадачливой своей остроты прикурил на первом же пролёте и порадовался, что Лапшин — тоже заядлый курильщик — не стал в офисе устанавливать датчики дыма. Витя затянулся глубоко, глотая дым с жадностью. Горечь закружилась на кончике языка приятной терпкостью, ставшей привычной ещё в старшей школе.

Мужчина задержался на секунд десять. Посмотрел на прогоревший табак на кончике сигареты и, оглянувшись, стряхнул его в цветочный горшок.

Витя поднялся ещё выше по лестнице в более, чем хорошем настроении — разве что не пел себе под нос песенку про «тили-тили, трали-вали». Со второго пролёта заприметил Людку, сидящую на своём посту. Девушка в зеркало смотрелась, поправляя волосы, собранные в высокий хвост, и явно на потом отложила свои обязанности из разряда «подай-принеси».

Витя зашёл в приёмную и намеренно громко сказал:

— Люда, кофе!

Та подскочила так, словно не на компьютерном кресле сидела, а на электрическом стуле. Девушка подняла глаза и, спрятав зеркало за какими-то бумагами, которые потом, вероятно, спутает, запричитала:

— В-Виктор Павлович, а я… Пока Космос Юрьевич ничего не сказал, и…

Он снова затянулся. Заприметил, как у секретарши забегали глаза из угла в угол при упоминании Коса, которое её сделало красной. Подобно варёному раку. Захотелось отпустить острую шутку, сказать девчонке к Холмогорову самой подняться, чтобы и себя, и его занять чем-нибудь интересным, и посмеяться с того, как Люда проглотила в шоке язык.

Она попыталась ещё что-то ляпнуть, как-то оправдать себя, но Витя быстро потерял к её стеснению интерес. Мужчина наклонился к пепельнице, привычно стоящей на кофейном столике возле кабинета Белова.

Пчёла указал тлеющим кончиком сигареты на дверь:

— Фил там?

— Да! — воскликнула Люда так, что сама смутилась. Она присела на стул, на мужчину посмотрела, затараторив вдруг: — Александр Николаевич сказал, чтобы вы обязательно с Валерием Константиновичем обсудили какие-то договора, оставшиеся ещё после Артура Вениаминовича. Очень настаивал. Так… вы будете кофе?

— Расслабься, не хочу, — кинул, похохатывая, Витя и зажал между челюстями сигарету. Он дверь открыл, заметил в кабинете Валеру, сидящего за местом Саши с тупым взглядом куда-то в пустоту.

Прежде, чем Пчёлкин оставил всё своё хорошее настроение за порогом, мужчина к секретарше обернулся и спросил в весёлой расслабленности, характерной только пьяным:

— Чего вы все сегодня дёрганные такие?

Люда приоткрыла рот, думая ответить что-то. Витя закрыл за собой дверь. Подошёл к Филатову, который на друга посмотрел с эмоцией, напоминающей отчаяние. Пчёла пробежался взором по документам. На первый взгляд — обычная бухгалтерия, пугающая лишь своим объёмом.

Друг привстал с места, с хлопком пожал руку Пчёлы.

— Здарова, Фил.

— Привет, — кинул ему Валера, опускаясь обратно. Витя сел на стул, за которым сидел, когда с Беловым за Анну договаривался. Он хмыкнул тихо, прикурил; казалось, год, не меньше, прошёл, с того момента, как Саня ему «добро» дал.

Прежде, чем окунуться с головой в какие-то документы Артурчика, Пчёла позволил себе Князеву вспомнить — ручки, глазки, смех…

Чем она сейчас занимается, интересно? Домой в сопровождении криминального авторитета Саши Белого едет? Или приехала уже, и в состоянии двояком, непонятном даже самой Анне, пересматривает свои резюме, ищет в нём недостатки?

«Лишь бы Саня её не прессанул сильно за наш сегодняшний прокол…»

Валера почесал темечко, затылок, потом на Пчёлкина посмотрел. Как-то отстранённо:

— Как ты?

— Отлично.

Витя почти не соврал. Если бы не утренний визит Белого, забравший Князеву у него раньше положенного, то Пчёлкин бы сказал это совсем искренне. Фил кивнул вежливо, будто догадался, почему друг с утра пораньше в таком хорошем расположении духа был, и усмехнулся мыслям без пошлости. Спросил:

— Аня как?

— В порядке.

— Взяли её?

— Куда? — нахмурился коротко Пчёла, не в правильном смысле поняв вопрос Валеры. Что, у него прямо на лбу, что ли, написано всё?..

Валера моргнул карими глазами, словно от этого мысли в его черепной коробке могли быстрее начать шевелиться, и пояснил:

— Ну… В издательство это её. Как оно там?..

— А. Нет, не взяли. Охренели совсем.

— Вот суки, — дёрнул щекой Валера. Сигарета истлела почти на половину; раньше, чем разговор их ушёл на обсуждение карьеры Анны, самой Князевой в принципе, Витя спросил:

— У Томки как дела?

— Как всегда. Дома сидит, иногда на фитнес свой ходит. На день, вон, уехала к себе, в Вологду, на похороны к бабушке.

Пчёла поджал нижнюю губу в сочувствии, но больше не сказал ничего. Немного тяжело стало в висках от тишины; Витя затянулся снова, оттряхнул штанины от невидимой пыли и поднялся на ноги.

— Так что вы тут нарыли?

Валера от упоминания работы стал ещё мрачнее, чем до прихода Пчёлы, и протянул другу какой-то документ, над которым сам Филатов сидел уже как минут двадцать.

— Полюбуйся.

Витя с каким-то сомнением покосился на Фила и под нос пробубнил что-то из серии: «Не пугай, брат». Валера усмехнулся криво, взглянул на сигарету меж пальцев Пчёлы и подумал, что сейчас было бы очень кстати покурить. Хотя бы для того, чтобы нервишки расслабить — чуточку, немного.

Но Филатов себе напомнил, что бросил. Хотя и хотелось безумно вспомнить чувство, когда дым вытеснял из лёгких воздух. Особенно сейчас.

— Нельзя, — тихо-тихо себе указал Валера, постучал пальцами по краю столешницы.

Сам Пчёлкин засунул сигарету в рот, чтобы та ему не мешалась, и пробежался взглядом по тексту, напечатанному с идеальной грамотностью. Всё читать не стал. Он только взглядом цеплялся за основные моменты, какие Валера по привычке обвёл карандашом:

— «Мсье Артур Лапшин», «…заинтересованы в сотрудничестве с вами…», «…но считаем цену необоснованно высокой…», «…готовы заплатить на тридцать тысяч евро меньше…», «…в случае проблем свяжитесь с моим секретарём, мсье Бюжо, по известному вам номеру…». «Мсье Амори Делаж».

Витя затих. Взглянул на Валеру, что от него ждал бурной реакции, и чуть призадумался, пытаясь отрывки соединить в единую картину. Только вот факты никак не хотели складываться; они кружили в голове Пчёлы, в стороны убегали, точно над ним издеваясь.

Он к Филу обернулся. Спросил с зажатой меж зубов сигаретой, не скрывая раздражения:

— Чего этот клоун опять учудил?

— В том-то и дело, что письмо в апреле получено, — дёрнул щекой Валера. Он качнулся в кресле Белова, в которым сидели хоть раз, но все бригадиры, а потом на ноги поднялся, подобно отскочившему воланчику. — Ещё до того, как мы «Курс-Инвест» взяли.

— Это Артур все ещё с этим несчастным металлом разбирался?

— Люда сказала, что да.

— Ну, знаешь, Людке тоже не во всём верить стоит, — шикнул Пчёла и сел на диван, снова вперив взгляд в бумагу письма. — Она, всё-таки, здесь при Лапшине появилась. Может, за него ещё играет.

— Даже если и так, — снова дёрнул щекой Валера, облокотился поясницей о подоконник, на котором, вероятно, можно было бы вскипятить чайник. — Я по датам по базе сверил. У «Курс-Инвеста» была поставка компьютеров в апреле, но они ушли в Нижний.

— А, херня, — махнул рукой Пчёлкин в небрежности, которая наверняка бы развеселила Космоса.

Ещё с девяностого года связи с другими городами Союза стали казаться какими-то не особо важными. Ссоры с криминальными структурами, расцветающими за пределами области, бригада могла за два-три звонка решить, так что они не пугали уже так, как в восемьдесят восьмом.

Фил, места себе не находя, оттолкнулся от подоконника. Прошёлся взад-вперёд, как сраный Шерлок:

— И я так подумал. Это значит, Артур кому-то металл толкнуть хотел.

Витя кивнул, снова пробежался взглядом по обведённым фразам, и вдруг вспомнил точно, что он с людьми из Уфы договаривался о замене вагонов с алюминием на пустые составы ближе к середине мая. Металл ехал, конечно, с Таджикистана, но груз шёл явно не месяц.

Да и, тем более, письмо апрельское…

Пчёла на Валеру посмотрел, сам не заметив, как брови дёрнулись к переносице.

— Так Фарик же говорил, что Артур бабки за металл ему ближе к июню обещал.

— Теперь понимаешь? — раскрыв в согласии глаза шире, кивнул Валера и к столу подошёл, ища какие-то там отчётности. — Он хотел на два стула усесться сразу!

— Это что, получается?.. Лапшин обещал кому-то алюминий, которого у него ещё не было?

— Именно. Этот болван как-то на международку вышел, прикинь только!.. Каких-то французов нашёл, которые согласились у него алюминий купить; по переписке, я понял, недолго торговались. Артурчик наш деньги вперёд взял. А когда пришло время отдавать металл, появились мы. Алюминий отжали.

Под лёгкими у Вити стало тесно. Так ощущалось желание закричать громко.

— Вот же ж блять!..

О рёбра клокотало так, что отдавало в горло и подвздошную вену. Пчёла почесал голову; захотелось безумно письмо порвать, будто оно во всём виновато было, и об обрывки потушить сигарету.

— Понимаешь теперь? — задал Валера явно риторический вопрос. — Лапша неизвестно какую сумму заломил, что этот французик ещё тридцатку сторговал!

— Я понять не могу, в Париже дефицит алюминия, или что? — раздраженно растрепал волосы Витя. Помолчал, вынуждая себя думать быстрее, активнее, словно уже через минуту к нему предок Наполеона явится с претензиями своими, и выдал:

— Не понимаю. Ну, никак! Нахрена они так в Артура вцепились, если он потребовал больше, чем вышло бы легально?

Он на Фила взглянул так, словно друг мог знать ответ. Валера затих, и взгляд его злой от вскрывшейся подставы, о какой, вероятно, даже сам Лапшин не догадывался, стал осознаннее. Пчёла же, распаляясь, продолжил:

— Ну, серьёзно. Зачем им у какого-то русского частника перепокупать металл, который они в глаза не видели, за несколько десятков тысяч, если можно примерно за ту же сумму купить по закону?

Филатов дёрнул щёкой в сомнении:

— Думаешь, подстава?

— Не берусь утверждать, но выглядит… просто тупо.

Валера чуть помолчал, руку вытянул, прося обратно письмо. По нему пробежался взглядом, про что-то думая, а у Пчёлы в голове снова мысли закружились. На этот раз ловились и складывались они воедино чуть более желанно.

Лапшин, сука такая, видимо, ещё много раз о себе напомнит своими «договорами». Всплывёт ещё, покажет себя. Прямо как дерьмо по весне.

Витя хмыкнул своему сравнению и злобно закусил внутреннюю сторону щеки.

Артурчик, значит, бабки получил, а алюминия не отдал — жучара эдакая. И хотя французы, если Витя правильно всё понял, и поступили максимально глупо, но их было жаль. По-партнёрски жаль — отвалили сумму дикую, и металла не получили. Конечно, неприятно.

Причём, для обоих сторон. Ведь дело даже не в том, что бригада Белова компанию у Лапшина отжала, лишая груза из Таджикистана, а в том, что Артур, «Курс-Инвест» им «передавая», о сделке промолчал.

Теперь придётся этот вопрос как-то решать самим.

— Ты чего про лягушатников-то вспомнил? — спросил Пчёла, выкуривая из сигареты последнюю затяжку. — Просто документы смотрел, или эти мсье объявились?

— По телефаксу связались, — ответил Валера, не оторвав взгляда от листа. — Говорят, если через две недели состав под Марсель не придёт — прилетят убивать.

— Удачи им, — хмыкнул Витя. — Что, Бородина не хватило?

Фил так же мрачно хохотнул, письмо отложил. На Пчёлу посмотрел, как на равного, и чуть на спинку кресла откинулся. Он постучал пальцами по столу, набил какую-то незамысловатую, но быструю — точно нервную — мелодию:

— Чего делать будем?

— Вероятно, будем драться, — пожал плечами Витя. Почти равнодушно, даже буднично.

— Может, всё-таки, стоит попытаться поговорить?

— Что, кулаки размять не хочешь? — усмехнулся Пчёла и поднялся на ноги, не осознав, когда колени успели так одеревенеть, стать практически парализованными. Он встряхнулся.

— Хочу. Только вдруг выгоднее будет с ними договориться?

— Не знаю, — признался Витя и, наконец, докурил. Он потушил о подошву сигарету и бросил окурок в ведро с чайными пакетиками и обрывками исписанной бумаги. — Надо это всем вместе решать. Кос где?

— Вроде, стрелять кого-то уехал.

Пчёла цокнул языком, потом подошёл к двери и остановился на пороге. Людка вскочила с места, когда Виктор Павлович её пальцами подозвал и приказал, едва не чеканя:

— Холмогорову позвони. Скажи, чтобы после дел своих сразу сюда ехал.

— Хорошо, — кивнула девушка и снова неестественно сильно и быстро покраснела от произнесенной вслух фамилии. Витя на это посмотрел уже не так заинтересованно.

Секретарша замялась на миг, набирая на служебном телефоне номер, какой, вероятно, знала назубок, и уточнила у Пчёлкина:

— А… Александра Николаевича стоит поторопить?

Пчёла на часы посмотрел; с момента расставания с Анной прошло полтора часа. Вряд ли Саша всё это время сестру песочил, читая нотации, в главную идею которых сам не особо верил.

У него сухо-горько стало в горле, когда Витя выхватил из пиджака личную трубку, посмотрел на маленький квадратный экранчик. Очень хотелось увидеть случайно пропущенный вызов — хотя, если подумать логично, и не мог не услышать трели телефона, всегда находящегося на максимальной громкости.

Князева на связь не выходила.

Пчёла подумал лишь секунду. Потом на Люду посмотрел и, оттянув ворот поглаженной Аней рубашки, сказал:

— Поторопи.

Комментарий к 1991. Глава 18.

Я крайне благодарна читателям, дающим мне обратную связь по произведению. Буду очень рада узнать ваше мнение о главе, выслушать впечатления и объективную критику; работа считается «Горячей», что позволит вам оценить главу при помощи стандартной формы.

Жду ваших комментариев! Дальше — больше ❣️