Князь Барбашев

Глава 18

Солнце ещё не вставало, только розовела над дальним лесом тонкая полоска неба, а вытянувшаяся за зиму Василиса уже подскочила с полатей, где спала вместе с мамой, помолилась на икону в красном углу стоявшую и, повязав платком голову да накинув старый, не раз штопанный, с аккуратными аппликациями на местах заплат летник, принялась хлопотать по хозяйству, стараясь не разбудить сильно сдавшую в последнее время мать да брата.

В хлев, примыкавший к избе, она предпочитала заходить со двора, по пути успевая надышаться свежим, полным разнообразных запахов воздухом, лишь в самые морозы используя прорубленную в сенях дверь. Вот и сегодня трава, пробившаяся у порожка, привычно обдала босые ноги холодной росой, плечи в первый миг дрогнули от предутренней прохлады и остатки сна окончательно улетучились куда-то.

Хлев встретил привычным запахом сена и навоза. Открыв дверцу, выпустила заквохтавших кур во двор, не забыв стегануть петуха, что распустив крылья, попытался было накинуться на неё. Он вообще был очень дерзок этот петушок, даже на брата наскакивал бывало. Так что тот пообещал пустить драчуна в суп, как только подрастёт его сменщик, да вот незадача, в прошлом годе не уследили и молодого петушка с несколькими курами задрали хищные птицы. Ну да ныне не отвертится, быть ему в куриной лапше, что так вкусно готовила мама.

Постаревшая Зорька спокойно стояла в углу, лениво жуя свою жвачку и ожидая утренней дойки. Постареть-то она постарела, но молоко давать не перестала. Вот и сейчас вымя раздулось от скопившегося за ночь. Ловко оттягивая упругие сосцы, девушка надоила почти полный подойник. Не удержалась и отхлебнула тёплого парного молока, а потом погладила кормилицу по морде и, подхватив ведёрко, выскочила во двор. Постояла немного, глядя, как густеет розовая полоска восхода и пошла в дом.

Мать к тому времени тоже уже проснулась и сейчас возилась с поднявшимся за ночь тестом, готовя хлебы для печения.

- Уже отдоилась, доченька? Совсем хозяюшкой у меня становишься, - Млада с теплотой оглядела Василису. Выросла дочка, вытянулась, вон и грудь уже проявилась. Скоро и о замужестве подумывать придётся, приданное собирать. Ну да она об том уже позаботилась, отложила кой чего из того, что сынок из похода привёз. А ведь всю зиму богу молилась, чтобы вернулся её соколик живой, не сгинул в ратном походе. Вернулся, да с прибытком. Хоть и понимала, что прибыток тот у таких же крестьян взят, ну так не выбрасывать же. Подношение в церковь снесли, грехи вольные и невольные сынок отмолил, зато с частью долгов рассчитались и как будто даже легче жить стало.

- Буди соню, - сказала мать дочери, увидав, как та набирает в руки приготовленную с вечера щепу.

Яким всё это время спал на лавке закутавшись в овчину и просыпаться явно не хотел. Однако настойчивости сестре было не занимать, да и как с братом бороться, она давно знала. Впрочем, Яким тоже знал, что сестра своего всё равно добьётся, а потому, пробурчав что-то нечленораздельное спросонья, откинул овчину и сел, опустив босые ноги на пол.

Хмыкнув и пригрозив сестрёнке кулаком (на что та привычно показала ему язык), он поднялся с лежанки и, подойдя к печи, умылся из рукомоя подвешенного над лоханью, глядя на то, как сестра споро разжигает огонь.

Дрова в печи понемногу разгорелись, и вскоре густой едкий дым пополз по избе к открытым волоковым окошкам. Оставив женщин заниматься готовкой, Яким выскочил во двор, в очередной раз подумав о том, что печь надо бы сложить по новому. А то получается, что князевы холопы живут лучше, чем он, вольный человек. Впрочем, совершив длинный вояж по многим землям, Яким давно убедился, что так-то лишь у них в деревне и было. В иных местах если и заботился волоститель о крестьянине, то всё равно по другому. А так-то везде было как у него: избы у крестьян стояли черные, курные, без труб; дым выходил в маленькое волоковое окно. Иной раз избы были поделены на комнаты, но большинство всё же состояло всего из одной, не делённой перегородками и в этом пространстве и жил крестьянин со всем своим семейством. Вдоль всех стен, не занятых печью, тянулись широкие лавки, тёсаные из самых крупных деревьев. От печи поверху под потолок приделывались полати, на которых спали. Зимой тут же под полатями часто держали живность.

А вот у княжича к земледельцу было какое-то особое отношение, понять которого Яким сколь ни старался, а так и не смог. Вроде вот как все, чтоб ряд с вольными землепашцами не рядить, похолопил людишек, да посадил на землю, а через то безмерно свои поля увеличил, да подати поднял, порушив старинный уклад. А только окромя Якима да дяди и слова ему никто сказать не мог, потому как холопы, а вот их то, порядников своих, князь как раз и не тронул, с ними всё согласно ряда оставил. А всё же чувствуется отличие. Вот и избы холопям своим сам поставил, да не курные избёнки, а по белому топящиеся. А чтоб за соломенную крышу не переживать, дома те тёсом покрыли. Оно и понятно, солома и от малого уголька полыхнуть может, а тёсу с того ничто не приключиться. Хотя, в соседних Дежёвках вон изба есть, где печь то белая, да крыша из соломы и ничто. Коль всё правильно делать, да посматривать и с соломой прожить можно. Но это сколь же серебра князь на людишек подневольных потратил? Да ещё избы те хитрым образом на комнаты разбиты. Это ж где такое видано-то? А это его четырёхполье. Дядя рассказывал, что и на три-то поля только при отцах перешли, а так всё больше перелогами жили, а тут на тебе, аж четыре и всё это словом хитрым - "севооборот" - обозвал. Где только и прознал про такое?

Ох и полон их князь загадок!

Али ещё вот придумку привнёс. Он, правда, как услыхал про то, даже не поверил поначалу. Нет, ну зачем, скажите, поля сорной травой засаживать? Да того клевера аль донника в округе и без того полно. Коли надо, сходи да накоси. Ан нет, обозвал их князь какими-то "сидератами" и велел ими пар засеивать. Одно радует, такое непотребство токмо на своих да на холопьих полях творит, вольных то людишек не трогает. Вот мы и посмотрим, кто нонеча при хлебах-то будет. Хотя, ежели и вправду будет урожай лучше, как об том княжич говорит, так отчего и самому потом не попробовать. А пока и по старине отработаем.

Пока думал да рядил, успел задать корма коню, с которым предстояло выезжать в поле, да обойти двор, привычно отыскивая недостатки. Но дел не было, ничего не покосилось, не подгнило, ведь как с похода возвернулся, всё, что мог, во дворе починил да поправил. А потом и иным занялся: ладил соху, оттягивал в кузне сошники, починил телегу, заодно загодя и косы приготовил. Потом-то и не досуг может быть. Словом, подготовился.

С тем и завтракать отправился.

Наскоро поснедав каши заваренной на молоке, вышел запрягать коня. С соседних дворов уже выходили мужики, торопясь к чернеющим вдали делянкам. Впереди предстояло много работы...

Андрей, вернувшийся из столицы, тоже в эти страдные дни не сидел дома. Всё больше по полям носился. Ещё бы, шутка ли, попытаться внедрить в жизнь на заре шестнадцатого столетия агротехнические приёмы будущих веков. Особенно если сам про них больше только читал да слышал (за что отдельное спасибо деду, вразумлял внука как мог). Нет, точно, образование агронома ему бы сейчас было аккурат как кстати. Сам понимал, что из всей той науки он только вершков и нахватался, но иного и не было. Правда, навечно он с землёй и в прошлой жизни не порывал. Со временем заимел себе небольшую дачу, где растил не только помидоры и картошку, но и умудрялся содержать кур и кроликов. И, разумеется, много лазил по специальным сайтам, типа того-же "фермер.ру" или "садовод", изучая чужой опыт, отчего в голове у него была просто огромная куча информации, которую предстояло вспомнить, разложить по полочкам и выдать на гора. Ведь некоторые его вершки для нынешних-то времён чуть-ли не вершиной науки будут, но, про косность крестьянина уже вроде как выше поминалось. А ведь, кроме того, ему ещё и с поверьями воевать приходилось.

Это там, в будущем, для большинства людей слово "эрготизм" ничего не скажет, а то и вовсе наведёт на не совсем приличные мысли. Ещё бы, последний-то раз такое на Руси перед коллективизацией и было (и это была, кстати, последняя массовая эпидемия эрготизма в мире). Потом-то крестьян безбожники большевики бороться с нею научили, но вот в эти времена было всё совсем по-другому.

Да-да, ядовитую спорынью, что поражает рожь и пшеницу на полях, нынешний народ считал не сорняком или ядом, а синонимом и олицетворением счастья и удачи. "Будь в моем амбаре клад да лад да во всем спорынья", "от порядку и догляду спорынья в хозяйстве живёт", - не счесть таких поговорок осталось в памяти народной. Крестьяне честно считали, что крупные рожки спорыньи - прибавка к хлебу, оттого и прозвали их спорым хлебом. А капельки сладкой жидкости, выделявшиеся из поражённых цветков, называли медвяной росой.

Деревенские хозяюшки любили муку, которая смолота была вместе с рогатою рожью, за то, что от них хорошо подымалась квашня, хорошо хлеб спорился (отсюда и название пришлось). А дети так и вообще, часто просто лакомились сладковатыми наростами. Со временем дошло до того, что народ поверил, будто без "спорыньи в квашне" даже душа спастись не могла (вот куда, спрашивается, церковь смотрела?).

И это при том, что спорынья для человека - яд. Ну не ведал крестьянин, что употребление муки, заражённой спорыньёй, может вызвать тяжёлое заболевание эрготизм (да он и слова-то такого не знал, а болезнь ту ведал более привычным прозванием как "антонов огонь"), которое сопровождается судорогами, гангреной, психическими расстройствами. Что от спорыньи у рожениц пропадает молоко, и их новорождённые младенцы просто умирают от голода, если только семья не успевала найти взамен кормилицу. Так мало того, алкалоиды спорыньи спокойно передаются прямо через молоко кормящей матери к ребёнку, и скопившись в нужном количестве убивают дитя. Так что не только от антисанитарии так велика была на Руси детская смертность.

А низкий уровень серотонина (умное слово и не вспомнилось, лишь следствие его в голове засело), вызванный перманентным потреблением спорыньи, чреват не только повышенной агрессивностью (вспомним любимую русскую забаву стенка на стенку), но и склонностью к алкоголизму.

И уж совсем не стоит упоминания, что спорынья, если в малых количествах принимать, - лёгкий галлюциноген.

Может оттого-то и множились на Руси разные кликуши, да сектанты. Ведь белый хлеб был редким угощением, зато все, от крестьянина до царя, с удовольствием ели ржаные караваи. И посмеивались над заезжими "немцами", когда те не могли переварить тяжёлого кислого русского хлеба.

И даже священники не брезговали ржаным кусом. Хотя в православии, например, специально было оговорено в Церковном Уставе, что на изготовление церковных просфор идёт мука исключительно пшеничная, а нарушающий этот порядок священник "зело тяжко согрешает и извержению попадёт" (видать догадывались о чём-то святоши, недаром монахи были единственным сословием не подверженным эпидемии эрготизма за все века).

Зато понятно стало, с точки зрения атеиста, конечно, как святым отцам виденья приходили! А чего, полопал свежего хлебушка с природным галлюциногенчиком и всё, успевай только записывать. Понятно, что истово верующие на такую хулу изобидятся, но он-то помнил, какой приход ловили курнувшие тайком дури товарищи, и какие сказки после него рассказывали. Стивен Кинг с его бурной фантазией отдыхает и нервно курит в сторонке.

Единственные, кто на Руси использовал спорынью по назначению, были ведуньи. Вот они точно знали, что лучший материал для аборта получается именно из неё. И собирали чёрные рожки на полях, чтобы потом вытравливать плоды греховной любви у гульнувших на стороне хозяюшек да девиц.

А ведь в той же Европе уже стали потихоньку догадываться, что спорынья вредна. И уже в конце шестнадцатого века Шекспир напишет, как само собой разумеющееся: "Будто спорынья на ржи, Сгубил он брата". Увы, но Руси для подобного понадобиться ещё четыреста лет.

Сам Андрей про вред спорыньи ведал ещё из той жизни, сказывалось-таки колхозное детство и дедушкины рассказы. Оттого-то, попав в это время и увидав на колосьях знакомые наросты, от чёрного хлеба он постарался отказаться, а то мало ли что. Но как это сделать в стране, которая только чёрным хлебом и питалась? Нет, первые года спасало житьё в монастыре, где хлеб пекли хоть и квасной, но всё же пшеничный (Устав он на то и Устав). А на пшенице спорынья всё же хуже, чем на ржи процветает. Но вот получив в свои руки вотчину, задумался. В его прошлом/будущем со спорыньёй боролись агротехническими методами, но что это были за методы, парень помнил плохо. Да, вечерами дед часто рассказывал о хитростях работы на земле, когда ещё надеялся, что внук станет агрономом, но Андрей тогда слушал в пол уха, а мыслями витал совсем в других далях. Да и когда это было-то? Однако ничего другого, кроме как вспоминать ему не оставалось. Ведь родиться заново и умереть от того, что обожрался хлеба со спорыньёй, было и глупо и обидно.

Вот он два года жизни в монастыре и вспоминал, восстанавливая по крупицам те азы, что слышал или читал. Набралось достаточно, исписал несколько листов, но всё же полной уверенности, что вспомнил всё до конца, у него не было. Однако и то что вспомнилось было по нынешним временам прорывом.

Впрочем, для себя любимого решение было найдено давно и было оно простым и незатейливым, подсказанным когда-то знатоками из любимой с детства передачи "Что? Где? Когда?". В одной из программ им был задан вопрос о том, почему монахи не подвергались эпидемиям эрготизма. По какой-то причине и вопрос, и ответ на него отложился в памяти у Андрея, и вот теперь всплыл, облегчая ему жизнь. Оказывается, ядовитые свойства алкалоидов со временем постоянно снижаются и полностью исчезают через 2-3 года. Вот оттого-то монахи и не болели, что в монастырях, как правило, были огромные запасы хлеба, лежавшие годами, и за это время спорынья теряла свою ядовитость.

Так что просторные амбары и длительное хранение позволяли княжичу выйти из щекотливого вопроса с честью. Но решение это было половинчатым. Для крестьян нужно было придумать что-то иное, такое, чтобы спорынья исчезла с их полей, а они не горевали по этому поводу. Потому как перебороть поверья он даже и не надеялся. Этого весь церковный аппарат за тысячелетия сделать не смог.

Зато вовремя вспомнил про такую нужную вещь, как протравливание семян. Конечно, в его прошлом\будущем для этого использовали самые разные химические соединения (сам, помниться, в марганцовке семена выдерживал), но в нынешней ситуации под рукой был только простейший солевой раствор. Ну да на безрыбье и рак, как говориться, щука, а солевой раствор и в будущем давал неплохой результат, а уж теперь, когда сравнивать некому и несчем, и подавно мог стать сверхэффективным средством.

Но не только сельское хозяйство требовало хозяйского догляда. Были в вотчине и другие не менее важные дела.

К примеру, кирпичное производство.

Ну да, глина-то в округе водилась, и было её много, но была она, увы, не гончарной. Поначалу Андрей этим известием сильно огорчился, но потом подумал и решил, что кирпич и черепица тоже неплохое подспорье. И слава богу, что хоть с этим на Руси проблем не было. Ещё Иван III Васильевич, недовольный тем, что каменные строения, возводимые его мастерами, рушатся едва поставлены, завёз умельцев из солнечной Италии. Они-то и привезли с собой технологию изготовления надёжного кирпича, из которого отныне и стали строить на Руси и храмы, и дома, и крепости. Конечно, найм мастера обошёлся ему отнюдь не дёшево, но имея под ногами огромные залежи пригодного сырья глупо не постараться взять с этого хоть какую-то выгоду.

К тому же, ещё в той, прошлой жизни у себя на даче Андрей столкнулся с проблемой, что выходить на улицу и "минировать" окрестности не самый лучший вариант, особенно по зиме. Тогда, обложившись журналами, облазив кучу различных форумов и поднабравшись новых знаний, он соорудил себе простейшую канализацию, когда от унитаза в доме прокладывались трубы до самой выгребной ямы, из которой всё скопленное потом вывозилось ассенизатором.

Правда, использовались там нормальные, полипропиленовые трубы, купленные в магазине сантехники, но сама-то технология укладки в памяти осталась. Там вся хитрость заключалась в том, чтобы избежать сильного перепада. Согласно выкладкам, самым оптимальным был уклон 2 сантиметра на каждый метр длины трубы. Уменьшение его вело к застаиванию воды в трубе, а увеличение, вопреки мнению, что всё быстрее и лучше будет убегать, приводило к тому, что жидкая фракция опережала твёрдую, и последняя при этом оставалась в трубе и не смывалась, что, как следствие, приводило к засору.

Тогда у него всё неплохо получилось (хоть и не с первого раза), и теперь он решил перенести знакомую технологию сюда. А что, не сильно-то всё и отличается. Такая же глухая деревенька, водоснабжение тоже как там - вёдрами из колодца или реки. Глубина промерзания - трудно сказать, где-то метра полтора наверное будет. Ну значить придётся просто покопать поглубже. Вот если чего и вправду не хватало, так это точных приборов для измерения. Но тут уж ничего не попишешь, придётся обходиться местным эквивалентом или по старинке на глазок мерить. Ну и великий метод "научного тыка", куда ж без него. Но зато какой будет эффект, когда всё заработает! Да и самому приятнее будет нужду справлять.

Потому ещё мастер и был так дорог, что он кроме кирпича умел и глиняные трубы делать (ну да специально такого искал, что уж там). Из наиболее многодетных семей ему в помощь и обучение были отобрана пара парней посмышлёнее (с прицелом, так сказать на будущее, хоть мастер, поначалу, об учениках и слушать не хотел) и процесс, как говаривал не к ночи будь помянутый генсек, пошёл.

А ведь кроме всего, ещё и место под запруду нужно было отыскать. Ну не просто же так они корячились, вывозя тяжеленые лесопильные железяки из пределов Литвы. И для этого вновь были надобны деньги, чтоб плотницкую ватажку нанять. Слава богу, запрудных дел мастера на Руси тоже водились, да вот деньги, словно мёд в мультике про Винни-Пуха, имели плохое свойство быстро заканчиваться, напоминая, что пора бы уже князю и на войну собираться. Ибо заёмное серебро лучше всего отдавать экспроприированными деньгами.

Как там, в песне у Льдинки было:

Но пока собирались лишь рати, что шли на оборону берега. И Андрей, словно ужаленный в одно место, носился по вотчине, ругался, торопил, приказывал (пару раз и плетью кой кого оходил, самому потом муторно было, но сделанного не вернёшь, а князь пред холопом не виниться). И всюду таскал за собой нового старосту, которого бережичцы сами выбрали на сходе, так как Нездин, памятуя о статье Судебника от предложения князя отказался. Что ж, вольному воля. Впрочем, сход порешил мудро, избрав новым старостой немногословного, степенного мужика ныне ставшего уже дедом, и который на проверку оказался человеком дельным и въедливым. Ныне Фрол - так звали старосту - трусил следом верхом на кобыле, запоминая, где, что и когда нужно сделать. Масштаб строек в пределах имения поразил даже Андрея, когда он свёл все свои хочу и надо воедино. Почесав в затылке, он теперь принялся срочно урезать осетра, понимая, что всё и сразу не потянет ни финансово, ни физически. В конце концов Фролу был выдан новый план, по которому за время летнего похода мужики должны были закончить хозяйственные постройки вотчинного двора и окончательно расчистить место под постройки стеклозавода. И, разумеется, поставить запруду на Грязне где-то в тех же местах. Тем более отыскалась там пара мест, где при минимуме копательных работ можно было поставить даже верхнебойное колесо.

На большее рассчитывать пока не приходилось.

Вот так в трудах и заботах и пролетела весна. В срок вспахали поля. В срок посеяли яровое. Пока мужики потели на полях, бабы горбатились на огородах, выставляя зады выше головы, сажали зелень, овощи да горох. Жизнь текла своим чередом.