Князь Федор. Русь и Орда

Глава 10

Конец листопада 1381 года от Рождества Христова. Елецкий кром.

Проезжая «Московская» вежа вздрогнула от первого, самого сильного удара тарана: поганые, разбежавшись перед самыми воротами, сумели донести действительно существенный толчок. Да такой, что Харитон Одоев почувствовал отзыв его на соседних с Московской вежей пряслах! Впрочем, вряд ли татары смогут набегаться с сосновым стволом на руках — наверняка их хватило на один рывок к башне…

И точно — новый удар вышел куда легче прежнего. В общем-то, бить тараном снизу-вверх, с косогора, да по дубовым створкам всяко несподручно. Поганым пришлось бы ломать их едва ли не до полудня, даже если бы сверху на них не летели стрелы и сулицы дружинных, защитников вежи!

Ну пусть не до полудня, это Харитон, конечно, загнул… Но всяко долго. А уж под градом дротиков, да льющимся сквозь варницы кипятков! Нет, тут татарам уж точно быстро не отделаться!

В любом случае, мытарства поганых с воротами — то не печаль простого северянина, бортничающего по окрестным лесам, да счастливо поселившегося рядом со стольным градом. Вот и уводить женку да двух сыновей от ордынцев оказалось недалече и недолго…

Вся забота бортника, ставшего теперь воем-ополченцем — срезнями татарскими, с боя взятыми, часто и точно бить в ворога сквозь узкую стрельницу. И всю прошлую зиму учившийся владеть дорогущим, составным степным луком бортник очень старается — все по науке дружинных! Развернуться к стрельнице левым боком, расставив ноги на ширину плеч, да довернуть носок левой вперед… Поднять лук — на пару вершков ниже левого плеча — да наложив срезень на тетиву, с усилием ее натянуть. Так, чтобы оперенный кончик стрелы едва ли не коснулся правого уха! Уже привычно, заученно провести глазами линию по древку до груди ближнего к стрельнице лучника — прикрывающего поганых, следующих с лестницами и вязанками хвороста… И сдвинув наконечник чуть влево (упреждение на ветер!), тотчас разжать пальцы!

Запела тетива, посылая срезень в ордынца, выбранного Харитоном целью… И в тоже мгновение какой-то неясный, но накативший вдруг на ополченца ужас, обдавший смертным холодком по спине, заставил отклониться в сторону… Вовремя! Резко свистнул уже вражеский срезень, влетевший вдруг точно в стрельницу, да щекотнувший левую щеку бортника потоком рассекаемого воздуха! В тоже мгновения вражья стрела с глухим стуком впилась в бревна противоположной стенки облама, глубоко в ней засев… А стоящий у соседней бойницы Степан Малыхин только округлил глаза — да чуть запинаясь от волнения, произнес:

— В-во-т это д-да! П-почитай, второй раз родился!

Ошарашенный Харитон истово перекрестился:

— Истинная правда… Господи, слава Тебе!!! Спаси и сохрани меня и впредь!

Тут же бортник с теплом вспомнил и о своей любушке, сейчас истово молящейся за супруга (наверняка она мужа сейчас и вымолила) — после чего, недолго думая, выхватил из колчана очередной срезень. Пара мгновений — наложить его на тетиву да прицелиться — и новая стрела улетела в поганых!

А Харитон Одоев, успевший разглядеть, что сразил его срезень очередного ордынца, с воодушевлением, во всю мощь легких заорал:

— Север!!!

И тут же прочие ополченцы, столь же азартно бьющие ворога стрелами, дружно, хоть и не слитно — но яростно и громко проревели боевой клич предков:

— СЕ-ВЕ-Е-ЕР!!!

— СЕ-ВЕ-Е-ЕР!!!

На стенах Елецкой крепости что-то громко завопили урусы — а царевич Ак-Хозя, следящий за приступом с высоты Каменной горы, до боли закусил губу. На его глазах в штурмовую колонну, только-только обогнувшую кром с полуночной стороны, обрушился настоящий град сулиц! Защитники Ельца с яростью метают их с высоты тына, буквально выкашивая первые ряды штурмующих…

Мокша и татары Тагая потеряли ход, толпясь под обстрелом с городен. Но вскоре сотники-джагуны вновь погнали нукеров вперед неистовым криком — а где и ударами хлыстов! Да и сулиц, летящих со стен вниз, стало вроде бы поменьше…

На самом деле не меньше. Каждое новое прясло, к коему подходят татары, поначалу огрызается смертельным ливнем дротиков, хлестко разящих татар в спины и головы, поражая грудь, рассекая жилы и мясо на руках! Не каждый щит способен выдержать удар сулицы, набравшей силу в коротком, практически отвесном полете вниз. И уж точно не плетенные из ивовых прутьев калканы… Да еще и толпиться приходится на узком пространстве между бровкой рва и границей глухой чащи — где все целиком простреливается со стен! Разве что вязанки сушняка и спасают — тех нукеров-мокшу, у кого они есть…

И все же тын урусов штурмовать проще, чем неприступные городни. Стрелы булгарских лучников, а также татар, пришедшие на север с Тагаем, куда чаще находят своих жертв за обструганными кольями частокола, прикрывающих урусов лишь до груди! И уже вскоре защитники града, сбросив сулицы вниз, заметно поутихли, стали хорониться за заборолом, лишь изредка посылая стрелы вниз…

Воодушевившиеся нукеры куда веселее пошли на штурм. Быстро закидав ров вязанками с сушняком, образовав «мостки» под дюжину лестниц разом, татары приставили их к стенам — и рьяно ринулись наверх! В то время как меткие булгарские лучники прижали стрелами тех горячих голов, кто еще пытался кидать вниз камни или деревянные чурбаны…

И, наконец, в полуночные ворота Елецкого крома тяжело ударил таран!

…- А-а-а-а!!!

Рухнул на полати стрелец Микитка, пораженный срезнем в плечо… Рухнул с громким вскриком, да после лишь глухо застонал — неотрывно следя за тем, как скоро покидает его жизнь с каждой каплей весело бегущей крови.

Его, Микитки, крови…

Замер и Андрей, с невольным ужасом наблюдая, как умирает товарищ по десятку — как вкопанный замер, прижавшись спиной к кольям тына! И куда делся недавний лихой задор, когда ротник метал в поганых свои сулицы? С силой ведь метал, ловко и точно… Да пропал, отступил задор, сменился невыносимым страхом смерти, как только густо ударили снизу татарские срезни, раня и убивая воев на стене.

Да теперь уже карабкаются наверх ордынцы, скоро и за тын проникнут…

— Ну-ка быстро помогите раненому! Микита — близко ли поганые⁈

Емельян, десятник ротников, чуть ли не пинками погнал к увечному стрельцу простых мужиков — они ведь как раз и должны раненым помогать… С охоткой, с видимой охоткой сразу двое их поползли к Микитке, поняв, что вместе с ним смогут покинуть тын! А стрелец, между тем, едва слышно прохрипел не слушающимися губами:

— Да уж рядом…

— Не боись, вой! Рана широкая, да неглубокая — прижгут ее, затворят огнем, вскорости и заживет!

Приободрив стрельца, десятский голова уже громче закричал, обращаясь к десятку:

— Что хвосты прижали, словно псы побитые⁈ Или в полон вновь хотите, загоны Азака позабыв⁈ Я нет! Уж лучше смерть, чем полон, второй раз не возьмут!!!

Десятский пружинисто распрямился, рванув к ближней лестнице… А Андрей — Андрей весь задрожал; начала бить молодого парня крупная дрожь. Ох и силен, могуч страх смерти! Емельян-то настоящий ратник, в сече не раз бывал, а в полон угодил по пьяному делу на реке Пьяне…

Осиротевший же парубком Андрей всего лишь простой пахарь. Его прямо с поля угнали татары вместе с сестрой, принесшей поснедать старшему брату… Нет, тогда поганые ходили не в большой поход — так, озорничали по окраинам ватагой не больше десятка… А для таких и двое полоняников — уже добыча!

Вот только обоих до Азака татары не довели — не стерпели, снасильничали гуртом сестренку, а Андрей и помочь ей ничем не мог! Померла после этого Яра, не выдержала позора, боли, унижения… Ох как тогда ненавидел селянин поганых, ох как хотел вражинам отомстить!

Да как ведь отомстишь-то со связанными руками и петлей на шее…

А потом были и рабские колодки, и вонючая яма-зиндан, да вылитые на голову нечистоты… И хлысты надсмотрщиков, рвущие кожу на спине, и крики русских девок по ночам — девок, глянувшихся татарам и прочим выродкам, заплатившим ордынцам за сладость… Когда освободил их князь Федор из Азака, тогда в сече побывать не довелось — но как же страстно хотел Андрей драться с погаными, воздать им за сестру и собственное унижение!

И вот, ныне довелось с татарами схлестнуться, одной сулицей в ордынца точно попал. И что же это, все⁈ Так только за себя и поквитался, не за сестру…

Велик страх смерти! Но пробудившийся в душе Андрея праведный гнев сильнее — и бьет его дрожь больше от ярости, нежели от страха! Так что глубоко вдохнул, ротник вскочил вслед за десятником, ринувшись ко второй лестнице, приставленной недалече…

Вовремя!

По последним ступенькам уж карабкается чернявый татарин с раскосыми глазами, уже показался он над кольями тына! А заметив налетающего слева русича, закрылся легким щитом-калканом, готовя ответный удар…

Да куда там! Закинув собственный щит за спину и перехватив секиру обеими руками, Андрей рубанул с жуткой силой — вложив в удар всю свою ненависть, страх и боль! Наточенный до бритвенный остроты боек с легкостью прорубил кожаное покрытие щита вместе с плетеной из ивы основой… И до кости распластал плоть на левой руке татарина, завопившего от дикой боли! Не смог поганый толком ударить в ответ — потерял равновесие от болевого шока, да неловкой попытки отмахнуться от уруса саблей, полетел вниз…

— За Яру!!!

Выкрикнув имя сестры, Андрей спрятался от стрел за заборолом — обструганной, верхней частью кольев тына, возвышающихся над полатями, с вырубленными в них узкими щелями-стрельницами. Расчетливо выждал ротник пару-тройку ударов сердца — выждал, когда очередной ордынец поднимется вверх! И резко распрямившись, уже на развороте, разогнав удар, обрушил топор на голову поганого, только-только показавшегося над тыном… Боек буквально расколол череп поганого, беззвучно рухнувшего вниз — да сбившего очередного ордынца, карабкающегося вверх по лестнице!

— За Яру!!!

Вновь спрятался за заборолом Андрей — но тотчас поплыл над крепостью гулкий звук княжьего рога, поплыл из Набатной вежи… А потом еще раз, и еще — и тотчас загремел громом Елецкий кром, окутались дымом две проезжие и три глухие башни!

Мгновением спустя по ушам ударил дикий, совершенно животный, жуткий рев боли — особенно громок он у ближних ворот в полуночной стене… Но прежде, чем ротник выпрямился бы, чтобы посмотреть вниз, он услышал клич сотского головы Никиты Рябого:

— Пришло время! Кидай кувшины с маслом — только сперва запалите их!

Простые глиняные кувшины с льняным маслом, чьи узкие горлышки забиты плотными пробками из пакли и грубой ткани — вот то немногое оружие, что есть у мужиков, не записавшихся в ротники, но все равно поднявшихся на стену. И теперь они принялись спешно подпаливать их по приказу десятника — кто кресалом, а кто и от пламени, разведенного под чанами с кипятком…

— Дай!

Андрей, порвавший свой страх в клочья с первым ударом секиры, требовательно протянул руку к ближнему мужику; запал в кувшине последнего уже весело загорелся… Не посмев отказать ротнику с бешено сверкающими глазами и брызгами чужой крови на лице, мужик отдал масло — и тогда Андрей, наконец-то распрямившись, с отчаянной, какой-то лихой радостью швырнул кувшин вниз.

В мостик из сушняка, служащий опорой для штурмовой лестницы поганых…

Ярко полыхнуло масло на татарском щите — кувшин разбился об калкан поганого, угодив в него скорее случайно. Но все же большая часть горючей смеси пролилась под ноги ордынца, мгновенно воспламенив сушняк! Татарин завопил от страха и неожиданности, оступился, рухнул вниз… И заорал куда громче, насадившись на колья, усеявшие дно рва!

А вязанки хвороста меж тем, запаленные еще парой разбившихся на «мостке» кувшинов, занялись уже вовсю, заставив татар спешно бежать… Кто был ближе к бровке рва — тот еще успел спастись. Но остальным, отчаянно верещащим от страха, обратный путь отрезало ревущее пламя! Пламя, вспыхнувшее сразу в нескольких местах и стремительно следующее навстречу друг другу, замкнув с десяток ордынцев в смертельной ловушке… Пламя, что уже облизывает нижние перекладины лестницы, в мгновение ока перекинувшись на одежду поганого, пытавшегося спешно вскарабкаться наверх…

Визг горящего заживо татарина на мгновение заглушил прочие звуки боя — и отвлек внимание ордынца, карабкавшегося по лестнице. Он сильно промедлил, испуганный грохотом тюфенгов и черным дымом, затянувшим мост… Когда же дым развеялся, жуткий вид кровавого месива у ворот там, где ранее стояли нукеры с тараном, буквально парализовал степняка! Да еще несколько мгновений он потерял, заворожено следя за тем, как ширится внизу пламя, отрезая путь назад… И лишь подгоняемый соратниками, уде понявшими, что выход теперь только один, наверх, он все же полез по лестнице. Потеряв, впрочем, всякую лихость и задор… Но стоило ордынцу лишь на мгновение отвлечься на крик горящего нукера, как слева на лицо его обрушился тяжелый удар секиры!

И последним, что услышал степняк в своей жизни, летя на колья, стал яростный крик уруса:

— За Яру!!!

Ак-Хозя не поверил своим ушам, услышав грохот тюфенгов! Но когда клубы черного дыма поднялись у каждой из стен Ельца, ему пришлось поверить… Особенно сильным грохот был у полуденной стены крома — как раз там, где урусы не успели достроить городни, и куда царевич отправил своих лучших нукеров.

Потомок свободных эмиров Волжского Булгара еще по-детски верил и как-то глупо надеялся, что штурм удастся продолжить. Но все надежды его обратило в прах пламя в крепостном рву, вскорости сожравшее и мостки из вязанок хвороста, и приставленные к стенам лестницы… А последний гвоздь в гроб его чаяний забил повторный рев тюфенгов! И тогда, видя сумятицу в рядах штурмующих, оставшихся без лестниц и таранов, Ак-Хозя поспешно воскликнул:

— Играйте отступление!!!

Громко грянули барабаны, призывая нукеров отходить — и те принялись спешно откатываться от стен крома, в одночасье потеряв порядок и присутствие духа! А вскоре началась паника и давка — свою лепту в усиливающуюся неразбериху внесли и стрелы, и арбалетные болты, летящие со стен града. Но хуже всего стало, когда тюфенги извергли пламя в третий раз…

Ударив каменным да железным крошевом в самую гущу татар!

Царевич, впрочем, не мог знать, что противник использует картечь — во время обороны Булгара тюфяки били лишь каменными ядрами… Но Ак-Хозя итак смог убедиться, что урусы стреляют чем-то более эффективным, нежели простое каменное ядро!

Огромная, смешавшаяся толпа ордынских нукеров неудержимой волной покатилась вниз, по косогору, безжалостно давя упавших по дороге несчастных… Теперь царевичу стало казаться, что урусы сохранили мост через малую речку вполне сознательно. И более того, он понял, что под бегущими в панике ордынцами бревенчатый настил его наверняка развалится!

— Да если урусы прямо сейчас пойдут на вылазку, они истребят все мое войско!

Царевич озвучил страшную догадку испуганным криком, также потеряв самообладание… Но положение спас Мамлек-бей. Мурза, видя бегущее воинство, повел своих всадников вперед — и прежде, чем замедлившиеся нукеры достигли моста, отборные всадники Синей Орды преградили им путь.

… Что кричал кюган нукерам, Ак-Хозя знать не мог. Возможно, грозил устроить общую казнь по старым монгольским традициям — когда из побежавшего десятка рубят голову одному нукеру, десятку из сотни, сотне из тысячи… Собственно, приказав сыграть барабанщикам отход, царевич как раз и хотел защитить своих людей от подобной участи! Вот только урусы всерьез напугали мокшу и нукеров Тагая неизвестным им оружием… Последние вообще могли предположить, что враг обрушил на них гром и молнию, или какое темное колдовство! Да и не все булгары были знакомы с тюфенгами…

И уж точно никто не знал об их жуткой мощи!

Когда же мурза взлетел на Каменную гору верхом на резвом скакуне, царевич весь аж сжался, предчувствуя самый настоящий разнос! После провала штурма он не мог уже и помыслить о том, что сможет навязать свою волю Мамлек-бею, спасшему полутьму! Нет, теперь он был словно нашкодивший мальчишка перед грозным отцом — и ожидал от того самой настоящей трепки… Какого же было удивление Ак-Хози, когда кюган, спрыгнув с коня и двинувшись к царевичу, не начал на него кричать, а весьма сдержанно заметил:

— Никто не мог знать, что в этом мелком городишке урусов есть тюфенги. Это все меняет!

Царевич осторожно вопросил:

— Будем штурмовать острог у скал?

Но мурза отрицательно покачал головой:

— К острогу очень неудобный, хорошо простреливаемый сверху подход. Кроме того, с башен урусы дотянутся огнем тюфенгов до наших нукеров на подъеме, ударят им в спину… Наконец, в крепости есть и самострелы — они также могут добить до подъема на скалы. Нет, нужны пороки, коими мы разобьем стены крома и уже тогда пойдем на штурм… Но пороков нет, нет и мастеров, способных их изготовить — так что придется возвращаться в Казань, не взяв Ельца до морозов.

Представив гневное кривящееся лицо хана Тохтамыша, Ак-Хозя вздрогнул:

— Неужели невозможно ничего поделать⁈

Мамлек-бей криво усмехнулся:

— Я бы не рассчитывал, что каган-Феодор клюнет на уловку и поддастся хитрости… Но все же я предлагаю позвать его на переговоры. Мы ведь пришли покарать его от имени хана единой Золотой Орды? А я уверен, что налетев на Азак, урус не знал, что город больше не принадлежит Мамаю… Хотя и времени прошло предостаточно… Но все возможно.

Ак-Хозя согласно кивнул — в то время как непривычно серьезный мурза продолжил:

— Можно попытаться выманить кагана на переговоры, объявить от имени хана, что мы готовы простить урусов, если те передадут нам ценности, захваченные в Азаке… Хотя бы часть ценностей, принадлежавших татарам. И тогда мы уйдем из под стен крома… Если же откажется — то мы пригрозим разорить все его княжество и полонить всех урусов, кого застанем. Пригрозим, что сожжем все веси, оставив селян без крова перед грядущей зимой!

Царевич вновь согласно кивнул, но после робко уточнил:

— Думаешь, если каган Феодор принесет повинную и отдаст часть ценностей, хан простит мне неудавшийся поход?

Кюган хищно осклабился:

— Если Феодор все же столь глуп, чтобы выйти за стены града с дарами, мы нападем на кагана и его свиту, убьем всех — да на плечах бегущих ворвемся в кром! А, захватив тюфенги, с легкостью возьмем и острог на скалах…

Глаза булгарина восторженно округлились:

— Да ты настоящий мудрец, мурза! Я сейчас же велю распорядиться отправить гонца к кагану…

Но Мамлек-бей отрицательно мотнул головой:

— Не горячись, царевич. Нукерам нужно отдохнуть, изготовиться к новому бою, успокоится… Завтра. Все случится завтра!

От хищного, какого-то даже потустороннего блеска в глазах мурзы Ак-Хозе стало не по себе — но все же он повторил вслед за ним:

— Все случится завтра…