Князь Федор. Русь и Орда

Глава 17 Битва под Казанью, часть первая

Снежень (февраль) 1382 года от Рождества Христова. Стоянка Рязанского войска у Казани.

Ефим Михалыч, голова «пушкарского наряда» (так заковыристо назвал обслугу тюфяков князь Федор) с тоской обернулся на стоящий чуть поодаль войлочный татарский шатер, для тепла укрытый шкурами. Впрочем, пока внутри юрты (так ее именуют сами степняки) горит обложенный камнем очаг… Тепла его вполне хватает, чтобы согреться и сладко уснуть, грезя о жарких объятьях жены.

Бывший десятник лишь зябко поежился — вроде и плотно укутался в подбитый мехом тулуп, а все одно ночной мороз пробирается за шиворот, леденя спину! Пушкарскому голове-то еще хорошо: он может пройтись от одного дозорного поста до другого, проверяя, не уснул ли кто из воев, стерегущих ворота Казани? Ратникам же остается лишь на месте приплясывать, чтобы хоть как-то согреться! А ежели кто обопрется о сани, да позволит озябшему телу занеметь, вроде как и привыкнув к холоду… Тут уже можно и замерзнуть.

Насмерть…

Вот и ходит Ефим Михалыч от одного дозора к другому, проверяя воев, чтобы не померзли за треть ночи: именно столько дежурить каждому сменному посту — и собственно голове. Хорошо хоть, безоблачно — и движение месяцу по небосводу легко отследить, просто запрокинув голову! Заодно сверившись, сколько еще осталось дежурить…

Впрочем, смена пушкарского головы началась не столь и давно, а пересменок дозора состоится уже на рассвете. Но все одно хочется устремить свой взгляд ввысь, отмеряя пройденным тонким еще, совсем молодым месяцем путь — а заодно любуясь яркими, такими манящими и такими загадочными звездами…

Но в очередной раз задуматься о природе происхождения звёзд голова уже не успел. Ибо на реке вдруг послышался какой-то вопль, донесший до слуха отвлеченного лицезрением небосвода Ефима лишь отдаленное «та-ры!». Однако же старшой пушкарей тотчас встрепенулся, напрягся, вслушиваясь в потревоженную внезапным криком ночную тишь… И тотчас почуял, как сердце его пропустило очередной удар: створки ближних к лагерю, полуденных ворот крепости внезапно раскрылись — и за стену Казани бодрой рысью, практически галопом устремились сотни всадников в размашистых, лисьих малахаях!

— Вылазка… Татары! Татары идут!!!

До Ефима окончательно дошел смысл отзвука «та-ры» с реки — а мгновением спустя голова вспомнил и о витом турьем роге, висящем у него на груди. Спохватившись, он прижал к губам его костяное острие — чтобы тотчас протяжно, гулко затрубить, пробуждая лагерь русичей ото сна!

Тревожно закричали дозорные — в шатрах же послышались испуганные вопли только-только проснувшихся воев, не совсем понимающих, что и происходит… А между тем, летящие из распахнутых ворот крепости татары успели проследовать уже добрую четверть пути, разделяющего их с лагерем русичей — и поток всадников, рассыпной лавой летящих к невысокой стене из саней, лишь ширится с каждым мгновением!

— Что-то многовато поганых-то…

Вылазка застала пушкарского голову в стороне от дозоров, на полпути от двух постов ушкуйников, ныне спешно натягивающих тетивы на свои самострелы. И Ефим со всех ног бросился назад, к дозору, в десяти шагах от которого стоит укрытый войлоком тюфяк! Ведь неизвестно, кто быстрее до него доберется — всполошенный тревожной побудкой расчет, или бывший десятник дружинных⁈

Но как бы споро не бежал Ефим Михалыч к трофейному тюфяку (князь иногда кличет его бомбардой), конные татары скачут все одно быстрее: уже и треть пути они миновали от ворот до границы стоянки русичей! Вдруг впереди неожиданно громко бахнул тюфяк, стоящий прямо напротив ворот. Бахнул мелким железным и каменным крошевом, мудрено именуемым князем Федором «картечью»! Но выстрелил дозорный расчет слишком рано: каменное ядро уже достало бы до ворога, а вот картечь пока нет… Лишь бы теперь успели перезарядить бомбарду, балбесы!

…Последние шаги до тюфяка Ефим Михалыч буквально пролетел, вскинув над головой легкий степняцкий калкан, по обыкновению запасливого гридя прихваченного в дозор. Ведь сверху на русичей, спешащих встать у стены сцепленных саней, уже посыпались срезни и прочие татарские стрелы! И некоторые находят свои цели среди воев Рязанской земли… В ответ, правда, дружно хлопнули тетивы самострелов: дозор решил подпустить ворога поближе и бить наверняка, прицельно. Так что с десяток легких татарских скакунов тотчас полетели на снег вместо со всадниками, смертельно раненые тяжелыми арбалетными болтами! Но остановить накат остервенело летящих к стоянке русичей степняков этот жиденький залп, конечно, не смог…

Впрочем, вдогонку ему уже запели тетивы рязанских и пронских лучников, успевших встать у «стены». Захлопали самострелы также подоспевших на помощь своим повольников — хорошо трофейное оружие фрязей, да только перезаряжать его долго! И стрельцов русичей все одно куда меньше, чем у ворога, в разы меньше — а обстрел поганых становится гуще и плотнее с каждым ударом сердца… Грозно гудящими шмелями шелестит оперенье падающих с неба стрел, совершенно невидимых в ночи! И трижды дернуло калкан Ефима прежде, чем тот поравнялся с тюфяком, до которого не успел покуда добраться пушкарский расчет…

— Ну, твари! Сейчас накормлю вас картечью!!!

Действия головы отточены до совершенства или «автоматизма» — как иногда, забывшись, скажет князь… Под плотным войлоком был укрыт не только тюфяк, но и «картузы» (мерные заряды огненного зелья), и отдельный пороховой рог, и прибойник с пальником. И Ефим спешно забил первый картуз в ствол бомбарды, утрамбовал прибойником — после чего проткнул его иглой-протравником сквозь запальное отверстие. Затем голова спешно сыпанул сверху из рога немного черной смеси огненного зелья — а после попытался схватить добрую горсть картечи из стоящей подле кадки… И злобно выругался от боли и удивления: нерадивые пушкари допустили, что в кадку попал снег — и каменное крошево смерзлось! А может, оно смерзлось само по себе… Так или иначе, голова лишь порезался о сломанный пополам гвоздь-ухналь, торчащий из кучи щебня — после чего растерянно оглянулся по сторонам в поисках каменных ядер… И также не обнаружил их в темноте — чувствуя при этом, как все чаще, все сильнее бьется в груди встревоженное сердце!

— Стрелы! Сюда дай свой колчан, бегом!!!

Начальственный рык стремительно звереющего головы произвел впечатление на рязанского лучника, неосторожно приблизившегося к тюфяку — и после недолгих колебаний он протянул Ефиму свой колчан. А голова пушкарского наряда, вовремя вспомнивший ночной бой на пристани Азака, тотчас забил в ствол бомбарды добрую половину стрел из колчана стрельца! При этом тревожно посматривая на их широкие наконечники, оставшиеся торчать из жерла тюфяка, лишь холодно поблескивая наточенной сталью… Князь в свое время использовал болты самострелов, те были-то короче… Но прочь сомнения! Наведя ствол пушки на татарских всадников, приблизившихся уже на полсотни шагов (!), голова чуть приподнял его так, как если бы целился в ворога, паля картечью… После чего высек огнивом целый сноп искр прямо на огненное зелье — осознав, что запалить фитиль на протравнике просто не успевает!

Пламя вспыхнуло мгновенно, больно ударив по привыкшим к темноте глазам ошеломляюще яркой вспышкой — а тюфяк тотчас оглушительно грохнул знакомым, давно уже полюбившимся Ефиму выстрелом… Рязанец (а может, и пронский лучник) аж рухнул на снег, зажав уши! Но и в татар, также испуганных громовым раскатом бомбарды, с ошеломляющей скоростью устремился рой из целой дюжины стрел! Пронзивших ночную тьму огненным следом пламенных светлячков, жадно пожирающих гусиное оперенье.

Неожиданно завораживающее зрелище.

И столь же грозное: врезавшись в гущу булгарских всадников, веером разлетевшиеся стрелы выбили из седел не менее десятка нукеров, пронзив их тела насквозь! С легкостью прошивая не только калканы и стеганные халаты степняков, но даже и кольчужную броню — столь высока сила удара стрелы, выпущенной из бомбарды!

Впрочем, временно ослепленный вспышкой огненного зелья, Ефим не мог видеть результатов своего выстрела. Зато голова успел предупредить подбежавший к тюфяку наряд громким окриком, услышанным и парой стоящих вблизи расчетов:

— Если картечь смерзлась, бейте стрелами! Слышите, пушкари⁈ Если картечь смерзлась, бейте стрелами!!!

И словно в ответ на его крик, уже второй раз грохнул тюфяк дозорного наряда. Правда, не сумев воспользоваться смерзшейся от ночного мороза картечью (хорошо хоть, ствол пушки не разворотило первым выстрелом!), вои зарядили ядро… Опрокинувшее на снег единственную лошадь — удар каменного снаряда разворотил грудь бедного животного.

Но лиха беда начало! Поднятые Ефимом стрельцы и пушкари встретили накатывающих на них татар нестройным, но убийственным залпом арбалетных болтов — и все усиливающимся ливнем стрел, выкашивающим первые ряды всадников. А громогласные выстрелы тюфенгов вселили страх в сердца пошедших на вылазку булгар… Брошенных в бой злой волей ханских нукеров, пришедших с Тохтамышем из степей Кок-Орды!

И накат на лагерь русичей захлебнулся — булгарские всадники стали заворачивать коней, как только поняли, что внезапно прорваться за кольцо саней им не удастся…

Джумуш глубоко вдохнул свежий, морозный воздух, колющий ноздри изнутри — и одновременно с тем с силой ударил пятками по заметно опавшим бокам Вороного, посылая его вперед. Колонна булгарских всадников, опасно сжатая на льду Булака, наконец-то поравнялась со стоянкой урусой, не прикрытой сцепленными санями с тыла — и направилась именно к ней, вырвавшись с реки на утоптанный снег!

Все это время Джумуш — молодой булгарский нукер из Казани, еще ни разу в жизни не бывший в настоящей сече — отчаянно трусил, представляя, что лед в протоке треснет именно под копытами Вороного. И тогда верный конь, еще жеребенком доставшийся Джмумушу, в один миг окажется в ледяной воде вместе с наездником… В ледяной воде, от одного прикосновения к которой сердце опасно сжимается в груди!

Ежели человек провалится зимой под лед, у него есть считанные мгновения, чтобы выбраться — это если сердце выдержит резкий перепад температуры, если несчастный не потеряет сознание, если не сведет руки и ноги… Как много этих «если»! Так вот, если он еще может побороться за свою жизнь, у него есть считанные мгновения, чтобы вынырнуть в пробитой им же полынье, зацепиться за крошащиеся ледяные края, обрезая руки… Иначе поток воды просто унесет несчастного под лед — и еще очень повезет, если тело утопленника вынырнет в другой полынье, чтобы родные смогли его достойно похоронить!

Подобные мысли постоянного посещали Джумуша, потерявшего в детстве старшего брата, Азата — без всплеска и вскрика провалившего под лед Булака на глазах младшего, совсем еще маленького братика… Тела Азата так и не нашли. А сам Джумуш ныне мечтал лишь об одном: выбраться с коварно речного льда на земную твердь, скрестив саблю с клинком уруса в честном поединке!

И как кажется, ныне все к этому и идет…

Кюган Ильзат-бей, поставленный ханом Тохтамышем во главе Казанской полутьмы, подготовил ночную вылазку с учетом поста урусов, выставленного напротив полуночных ворот. И прежде, чем они были бы открыты, а на лед Казанки хлынули бы многочисленные булгарские всадники, отряд отборных ловчих покинул город через узкую дверь в створках ворот, бесшумно растворившись в ночи… Охотники сумели скрытно подобраться к урусам — но чужаков почуяли вражьи кони; дозор всполошился, но не успел поднять тревоги! Стрелы ловчих оказались быстрее… Впрочем, пара всадников бросились наутек, вырвавшись из западни, но за ними последовала погоня нукеров на самых быстроногих лошадях! А следом крепость покинули полторы тысячи булгарских всадников и еще пять сотен нукеров кюгана… Они проследовали по льду Казанки, а затем и Булака, заходя с тыла стойбища урусов — открытого для лихого удара батыров! Одновременно с тем сквозь полуденные врата Казани на вылазку последовали еще две тысячи булгарских и татарских нукеров… И еще одна тысяча отборных всадников Ильзат-бея осталась в городе, в качестве резервного отряда.

Ох, и умен кюган, ох, и хитер! Хан знал, кого оставить во главе полутьмы…

А еще Ильзат-бей безмерно жесток: когда среди горожан стал распространяться слух о призыве царевича Ак-Хозя перейти под его руку и заключить союз с урусами, кюган приказал казнить десяток уличенных им в «предательстве» булгар степной казнью. Несчастных, наугад вытащенных из числа прочих нукеров, разорвали лошадьми — а Ильзат-бей обратился к защитникам Казани, доступно объяснив, что поступит так с каждым, кто рискнет переметнуться на сторону урусов! А заодно и с семьями предателей — ведь урусы за городской стеной, в то время как верные нукеры хана Тохтамыша уже внутри…

Джумуш наверняка знал, что многим горожанам не понравилось самоуправство кюгана. Что показательная жестокость хоть и вселила ужас в сердца многих булгар, но также щедро подлила масла в пока еще слабый огонек сомнений, зажженный царевичем Ак-Хозей… Но в тоже время Ильзат-бей совершенно прав: его нукеры уже внутри Казани! Подчиненные своим сотникам и десяткам, спаянные личной преданностью хану — они умелые и ловкие нукеры. Кроме того, среди них хватает и закованных в прочные куяки батыров!

В то время как городская молодежь (всех опытных Казанских нукеров, облаченных в броню, Тохтамыш забрал с собой), а также спешно собранные со всех окрестностей булгары неорганизованны, несобранны и не знают друг друга. К тому же их мелкие степные ватаги не спаяны воедино под рукой единого для всех военачальника из числа местных… Выходит, что булгар вроде и больше, чем татар Кок-Орды — да только они разрозненны, неспособны выступить против ханских нукеров единой силой…

К тому же далеко не едины булгары в своем отношении к словам царевича. Одни, быть может, и перешли бы под руку Ак-Хози. Но иные же люто ненавидят урусов за княжеский поход шестилетней давности, за набеги ушкуникой! У самого Джумуша средний брат сгинул в схватке с речными разбойниками — так что молодому нукеру из Казани есть, за что мстить урусам! Вот и подгоняет он Вороного частыми ударами пятками по бокам, уже потащив дедовскую саблю из ножен… Настал сладкий час мести — а все сомнения прочь!

Вот уже и берег… Облегченно выдохнул Джумуш, до последнего мгновения ожидавший, как предательски затрещит лед под копытами Вороного! Пусть теперь и не столь тяжелого, как летом, но все же весящего куда больше любого нукера… А ведь лед над протокой может разойтись даже под ногами ребенка!

Конечно, верный конь поисхудал за зиму, потерял прежнюю силу — но все же вполне уверенно несет своего наездника на врага, пусть и не в первых рядах… Вперед-то вырвались нукеры на лучших конях!

Но вот уже и стоянка урусов, пока лишь бестолково мечущихся промеж шатров… Да, проревел рев дозора, заприметившего вылазку из крепости, одиноко бахнул тюфенг противника — как видно, единственный! Но покуда часть полутьмы наносит лишь отвлекающий удар, вторая ее половина вскоре лихо ворвется на стойбище врага, круша не успевших облачиться в броню урусов, опасных лишь копейным тараном! Но как же его нанести, если даже кони не оседланы⁈

Джумуш свирепо оскалился, мысленно представив, как дедовский клинок рассекает голову бестолкового дружинника, забывшего надеть шелом. И как молодой булгарин вернется к телу поверженного ворога после боя — взять с него законную добычу!

Но тут безумный, дикий рев коней — и неожиданно громкие, отчаянные крики нукеров, раздавшиеся впереди, привлекли внимание разом похолодевшего Джумуша… На его глазах рванувшие внутрь стоянки урусов всадники вдруг полетели наземь вместе с лошадьми, закричав от дикой боли после падения! Иные же животные спешно рванули в сторону от свободного, казалось бы, прохода, совершенно не слушаясь наездников… И булгары, оставив на окровавленном снегу ворочающиеся тела десятков коней и нукеров, замедлились, осадив скакунов будто у незримой стены… Одновременно с тем по рядам всадников покатилось угрюмое, встревоженное:

— Шипы… Шипы в снегу… Урусы нас ждали!

Словно бы в подтверждение этих слов с полуночной стороны стойбища урусов вновь грохнул тюфенг — и тут же следом еще один. Значит, их действительно несколько⁈

— Что замерли, трусливые собаки⁈ Спешивайтесь, разбирайте эти сани, готовьте новые проходы! Никто не даст вам отсидеться!!!

Сзади послышались презрительные, гневные крики ханских нукеров, гонящих булгар впереди себя. И многие воины послушно спешились, побежали к саням — рубить связывающих их, заледеневшие веревки… Впрочем, Джумуш остался в седле, встревоженный происходящим — и воочию наблюдающий за тем, как урусы неожиданно быстро облачаются в броню, как спешно седлают своих жеребцов! Еще чуть-чуть, и всякое преимущество внезапного удара булгар будет потеряно…

И одновременно с тем сердце его вновь захватило раздражение, пока еще глухая неприязнь к нукерам Ильзат-бея. Раз вы такие храбрые и умелые, почему гоните легких булгарских всадников перед собой? Почему бы бронированным батырам хана самим не показать свою удаль в сече с дружинными урусов, выступив вперед⁈