Глава 1

Липень (июль) 1381 года от Рождества Христова. Нижний Дон.


…- Фе-о-дор… Фе-о-дор, проснись…

— М-м-м… Не хочу, не хочу… Еще поспать…

— Феодор, проснись!

Я широко открыл глаза — и в изумлении уставился на поднятую над головой мачту и холщовый парус, чуть хлопающий из-за порывистого ветра. К нему впрочем, уже потянулись помощники кормчего — а с кормы струга раздался знакомый голос Степана Никитича, буквально рявкнувшего на своих «матросов»:

— Подтянуть!

Ну, все правильно — раз парус слишком отпустили на ветер и он начал заполаскивать, первым делом его требуется подтянуть, что чаще всего и решает проблему. Насмотрелся уже за несколько месяцев кажущегося бесконечным плавания…

Вот только о том, что я нахожусь на борту струга, следующего на север, в родной Елец, в полузабытье затянувшихся сновидений я совершенно позабыл. Почему-то казалось, что я дома, еще до катастрофы — и что мне просто-напросто нужно идти в школу…

Стоп. А что за голос звал меня из этих сладких сновидений о времени, когда моей самой большой проблемой была двойка по алгебре?

— Феодор! Как я рада, что ты проснулся! Тебе, слава Богу, стало лучше… А ведь вчера еще был сильный жар!

Вот это… Нехило так я отключился, раз позабыл обо всем и про всех! Лишь только вновь услышав голос Дахэжан, я вспомнил и о княжне-черкешенке, и осознал, что мягкая подушка под моей головой — это вовсе не подушка, а мягкие девичьи ножки, на которых я так сладко улегся… Да и с тактильными ощущениями не все ладно — мягкие прикосновения тонких пальчиков суженой-ряженой до моей головы, практические невесомые, но такие приятные, я почувствовал далеко не сразу…

Наконец, услышав голос горянки, я повернул голову к ней — и, увидев счастливую улыбку девушки, дозвавшейся меня из сладкого морока, широко улыбнулся в ответ:

— В первом же казачьем городке — женюсь! Чего ждать возвращения в Елец, если здесь должны быть священники и хоть небольшие церквушки⁈

Дахэжан чуть прищурилась — и словно недоверчиво склонила голову вбок:

— Еще не передумал?

— Я от своих слов не отказываюсь!

Девушка ничего не ответила — но вот улыбка ее стала шире. Я же вдруг поймал себя на мысли, что счастлив — что совершенно счастлив от осознания, что именно черкешенка станет моей спутницей жизни в этом мире. Что-то в ней такое есть… Что заставляет сердце биться сильнее и чаще — и словно какая-то сладкая истома разливается в груди. Быть может, всему причиной взгляд карих и лучистых глаз горянки, что согревает меня каждым теплым взглядом?

Какое-то наваждение…

Никогда ничего подобного не испытывал. Это ведь явно не рядовая симпатия к приятной девушке или просто вожделение. Нет, это явно нечто большее…

— Но ты сама-то, Дахэжан, хочешь пойти за меня? Я не просто так спрашиваю, я неволить тебя не желаю, и не стану брать тебя против воли. И если это именно так, и ты против — я обещаю тебе полную защиту и…

Я даже немного приподнял голову от волнения при мысли о том, что несу всякий бред, что может обидеть княжну — и одновременно страшась, что горянка решится воспользоваться моим предложением! Но во взгляде черкешенки лишь на короткое мгновение промелькнула холодная такая сталь — и тотчас маленькая ладошка ее мягко, но твердо легла мне на лоб, вновь прижимая мою голову к своим коленям.

Причем тело мое только теперь отозвалось острой болью во всех прижженных порезах, оставленных клинком Уса…

— Не говори этих слов больше, Феодор, если не хочешь меня обидеть. Я сказала, что согласна пойти за тебя замуж еще на пристанях Азака — и не изменю этого решения.

Я примирительно кивнул — но после не удержался, попытался объясниться:

— Просто я боялся, что принуждаю тебя, что ты приняла решение под давлениям обстоятельств. Испугалась, что обесчещу, коли не согласишься…

Дахэжан понятливо склонила голову, ответив с некоторой грустью в голосе:

— Нет. Теперь бесчестье падет на меня, лишь если я, бежав по согласию, так и не стану твоей женой…

Последние слова меня немного насторожили — но, чуть поразмыслив, я не стал задавать в лоб про «так все дело в бесчестье?», а спросил самое сокровенное:

— Просто… Просто мы были знакомы всего день. Один день — и две случайных встречи… Один разговор. У нас… У нас, если заключат браки не по уговору родителей, а по согласию молодых, этого все же так мало… Мало, чтобы понять, что люди чувствуют друг к другу.

Несмотря на мои опасения, девушка лишь мягко улыбнулась — а ее пальчики глубоко зарылись в мои волосы и коснулись головы, заставив меня едва ли не замурчать от внезапного удовольствия!

— У нас девушек редко спрашивают о том, за кого они хотят пойти замуж, решения принимают отцы дочерей. Конечно, могут и умыкнуть — и если по взаимному согласию, то бывают и чувства… Но даже так у влюбленных есть лишь несколько коротких свиданий, за время которых они вряд ли успевают друг друга узнать. Нет, они успевают лишь почувствовать друг друга…

Дахэжан замолчала — замолчала так, словно сознательно выжидает необходимую паузу, так подходящую для очередного моего вопроса!

— Ну а ты — ты успела что-то почувствовать… Ко мне?

И вновь пальцы девушки мягко сжались на моей голове…

— Я почувствовала, что сердце мое бьется иначе, словно замирает в груди в тот самый миг, когда впервые увидела тебя в чайхане, когда ты посмотрел на меня… Я с трудом смогла отвести от тебя взгляд, ведь девушке адыгэ не пристало так смотреть на мужчин! Но подобное я испытала впервые в жизни…

Как же приятно было услышать это признание! Совершенно искреннее, если судить по собственным ощущениям — а заодно и по голосу девушки, и ее ласковому, влюбленному взгляду. И вдвойне приятно, что я испытываю совершенно те же чувства — и даже описанные Дахэжан ощущения совпадают с моими…

Мягкие прикосновения пальцев черкешенки к моим волосам, тепло ее тела — и мягкий, сладко-пряный, волнующий запах женщины вкупе с ее признанием словно окунули меня в неповторимую негу нежности и беззаботности… От которой меня вновь заклонило в сон. Но все же я попытался немного посопротивляться, побороться с мороком:

— Скажи — а твое имя, Дахэжан… У него есть какой-то перевод, значение?

Горянка чуть смущенно прикрыла глаза.

— Да, есть… Красавица-душа, если дословно.

Собрав последние силы, я чуть приобнял девушку левой руку, счастливо прошептав на грани яви и сна:

— Как же точно… Выходит, теперь ты моя душа, Евдокия…

И вновь счастливая улыбка озарила уста черкешенки! Немного помолчав, лишь поглаживая мои волосы, словно баюкая, она, наконец, ответила:

— А ты, суженный мой, теперь стал моей душой… Отдыхай, тебе нужны силы…

И я послушно провалился в очередное сновидение — уже краем гаснущего сознания поймав себя на мысли, что так и не позвал к себе никого из дружины, из ближников, не узнал о настроениях ушкуйников. Не осведомился даже, чем закончился дуван добычи после поединка! Нет, мне было необходимо лишь увидеть ее, лишь услышать ее, чтобы почувствовать себя совершенно счастливым…

А все остальное может и подождать.

Вроде как…


…Мои опасения оказались напрасны. Результатом «Божьего суда» оказались в большей или меньшей степени удовлетворены все повольники. Потому как большинство ушкуйников, изначально поддержавших Уса, поспешили принять мои условия, и получить равную со всеми долю добычи. Конечно, была вероятность, что они потребуют серебро и шелка, предварительно разделив награбленное в Тане! Но настолько «хитрый» маневр привел бы к большой крови — беспредельщиков, тем более во время похода, повольники наказывают быстро. А помимо Уса остались еще авторитетные атаманы, способные объединить ратников вокруг себя!

И слава Богу, эти атаманы с самого начала держали именно мою сторону… Кроме того, для многих весьма показательной стала и гибель Ивана на Божьем суде.

Впрочем, непосредственно его дружина под мою руку не пошла. Но непосредственно его дружина — это всего лишь полторы сотни повольников. Даже меньше, с учетом потерь! Ну, так «старшие» атаманы поступили довольно хитро — вначале приняв под мою руку всех желающих остаться в Ельце и участвовать в весеннем походе. А уже после объявив, что всю добычу соберут воедино, и поровну ее же и разделят, с учетом доли покойного Уса…

Доли, отныне принадлежащей мне!

Таким образом, раскола среди повольников и каких-то отчаянных действий дружины павшего атамана удалось избежать — ведь вроде как никого и не обидели. Потому как ратники, изначально поддержавшие именно меня, в накладе не остались — все-таки в Тане награбили много интересного, золотого и серебряного в том числе. Сам-то я решился дробить добычу только для того, чтобы спровоцировать Уса на поединок и решить проблему с несдержанным и бесконтрольным атаманом…

Но и прочие вои, получив увесистый куш на дуване, также не сорвались в драку или иной какой раздор. А то бы еще ушли вперед нас обделенные ушкуйники Ивана, напав на несколько казачьих городков по пути! И даже не для того, чтобы пограбить — а чтобы настроить казаков против нас, следующих немного позади…

Ну, ровно как переодетые в советскую форму диверсанты из Бранденбург-800 в июне 41-го, расстреливающие мирняк в западных областях — тем самым разжигая ненависть селян к отступающим бойцам РККА. Даже читал одну книжку на эту тему — вроде бы «Выбор чести» называется… Впрочем, в ходе первой космовойны подобных историй также хватало.

Но — Бог миловал, как говорится…

Еще одну большую проблему повольники также решили без меня, по крайней мере, частично — это я о проблеме обеспечения нас продовольствием. Как позже выяснилось, еще на пути к Азаку ушкуйники не раз нападали на степняков, коим не повезло вывести отары скота к водопою именно в тот момент, когда флотилия моих пиратов проходила мимо! Конечно, при виде следующих к берегу пиратских судов более или менее расторопные скотоводы успевали отогнать от водопоя большую часть овечьих отар или конских табунов. Но часть животных удавалось подстрелить еще с реки — а на берегу повольникам оставалось лишь подобрать законную добычу…

Вот такой вот разбойный промысел добычи продовольствия повольники практиковали и на обратной дороге в дни моей отключки и постепенного восстановления — причем с организованностью у моих пиратов также все в порядке. Это я о том, что привычные к длительным переходам ушкуйники не зажимают мясо внутри добывших его команд — а стараются сварить наваристую «чорбу», этакий аналог шурпы, на как можно большее число едоков. Причем варят ее всю ночь, поддерживая огонь и доливая воду — даже речную, с учетом кипячения сойдет. Хотя ведь стараются использовать родниковую…

Кроме того, под вечер имеющиеся сети-неводы, плетенные из нитей конопли, растягивают промеж судов также, как это делали и мы на своих стругах. Причем стараются равномерно распределить неводы по всей колонне так, чтобы удалось выловить как можно больше рыбы…

Накормить ей всех желающих, конечно, невозможно — в печеном на костре виде. Но вот если по несколько тушек на котел, да хорошенько выварить их так, чтобы рыба разварилась до костей — то после, дав получившемуся бульону остыть, а костям осесть на дно котелка, варево уже можно аккуратно черпать. Словно в насмешку, рыбную похлебку именуют щербой в противовес мясной чорбе — и кормят ей по большей части освобожденных невольников. Но все одно ведь горячая еда! Получается, в день два приема пищи — концентрированный рыбный или мясной бульон на «заутрок», и захваченный нами в Тане сухпай на «вечерю», то есть вечернюю трапезу. Конечно, с учетом кратного увеличения числа едоков, в дороге все равно было голодновато… Но как-то протянули несколько дней пути, за время которых большая часть имеющихся легкораненых уверенно пошли на поправку (собственно, как и я, хотя приставка «легко» в моем случае не совсем справедлива). Ну, а немногие тяжелые в большинстве своем мирно отошли ко Господу…

А после — после я приказал причалить у ближайшего по пути казачьего городка.

Загрузка...