Кодекс

12

Ящиков было двенадцать, — сказала Маргарет.

Она сидела на широком подоконнике в кабинете Лоры Краулик. По бокам и на полу, под ногами в одних чулках, громоздились картонные коробки с бумагами. Забывшись, она постоянно опиралась спиной на жалюзи, производя страшный треск, и выпрямлялась опять. Было уже очень поздно, больше часа ночи. Быстрый и не оставляющий следов обыск, задуманный ими по пути к лифту, вылился в изнурительную и чреватую последствиями инспекцию каждой бумажки.

— Одиннадцать. Я считал. — После двухчасового сидения на полу с подвернутыми ногами седалище Эдварда жгло огнем, а позвоночник напоминал раскаленную, выгнутую буквой S проволоку.

— Судя по этому вот реестру, двенадцать. Он подписан Краттенденом.

— Вы нашли сопроводительную накладную?

Она продолжала изучать документ молча, и он, кое-как встав, подошел к ней. Бумага, увенчанная пышным гербом с гиппогрифами и шапкой «ТРАНСАТЛАНТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ МАКМИЛЛАНА», действительно оповещала о двенадцати ящиках одинакового размера и веса, содержимое коих обозначалось просто «СУХОЙ ГРУЗ». Внизу стояла дата — 7 августа 1939 года. Ящики прибыли в Америку на корабле «Мьюр».

— Да, похоже, это она, — сказал Эдвард. — Но почему «реестр»? Обычно говорят «накладная».

— Термин, принятый в Средней Англии. Архаизм.

В комнате горела только Лорина настольная лампа — Эдвард боялся, что кто-нибудь снаружи заметит свет. Кондиционер не работал, поэтому здесь было душно. Эдвард отирал лоб, у Маргарет растрепались волосы.

— Стало быть, одного не хватает, — вздохнул он, снова усевшись на пол. — Есть идеи насчет того, куда он делся?

— А вы не могли бы спросить у нее? Ну, у Лоры, чей кабинет мы потрошим в данный момент.

— Нет. Нельзя, чтобы она знала, что нас по-прежнему интересует коллекция. И что мы видели эту накладную, само собой. Хотя… — Эдвард прикусил губу. — Вообще-то это секрет… ну ладно. Прошлой ночью мне звонила герцогиня. Может быть, Лора в курсе.

— Герцогиня Бомри звонила вам?

— Угу, — промычал он, давая понять, что регулярно беседует не только с Бланш, но и с другими английскими пэрами.

— И?

— Что «и»?

— Может она помочь нам?

— Не знаю, — сказал он, покраснев без всякой причины. — Об этом речи не было. Я не настолько хорошо с ней знаком.

Если Маргарет и любопытствовала относительно содержания их разговора, свое любопытство она оставила при себе.

Порядок в кабинете Лоры и раньше оставлял желать лучшего, теперь же здесь разразилась настоящая катастрофа. Повсюду выросли горы всего, что могло хотя бы теоретически служить вместилищем для бумаг: плотные конверты, скоросшиватели, потертые альбомы, обувные и шляпные коробки, деревянные лотки, кожаные портфолио с бархатными завязками. Большинство документов относилось к самой квартире — налоговые и страховые квитанции, счета за ремонт и обслуживание. Эдвард проверил Лорин почтовый лоток. Ничего интересного — затяжная переписка с авиакомпанией по поводу затерявшегося зеленого чемодана.

В воздухе стояла потревоженная ими пыль, и он вышел в коридор прочихаться. Вернувшись, он протер саднящие глаза и зевнул.

— Кто выше — каунт или эрл?

— Что-что?

— Чей титул выше?

— Ни тот, ни другой. «Эрл» у англичан соответствует «каунту», то есть графу, а «граф» на континенте то же самое, что «эрл». Английские титулы возрастают в таком порядке: барон, виконт, граф, маркиз, герцог, король.

Эдвард потянулся.

— Все, я пошел. Надо поспать.

— Хорошо. — Маргарет снова взялась за чтение.

— А вы что ж, остаетесь?

— Побуду еще немного.

— Ладно, пока.

Он задержался у двери. Глаза у него закрывались сами собой, но он чувствовал себя виноватым из-за того, что бросает ее. Да и не настолько он доверял ей, чтобы оставлять одну в квартире Уэнтов.

— Вы здесь пробыли восемнадцать часов подряд. Вы разве не преподаете студентам? Или что-нибудь в этом роде?

— Летом — нет. — Она тоже потянулась. Узкие плечи напряглись под свитером, и взгляд Эдварда невольно соскользнул на ее скромный бюст. Она, не замечая этого, повернула длинную шею влево и вправо, до хруста. — А в этом году я получаю стипендию для работы над диссертацией и осенью тоже не буду преподавать.

— И как у вас продвигается?

— Что, диссертация? — Она вернулась к работе. — В академических кругах об этом не принято спрашивать.

— Понятно. — Он прислонился к косяку в беззаботной, как ему хотелось думать, позе и скрестил руки. — А как вы там оказались? То есть почему решили заняться наукой?

Она вздохнула, не переставая разбирать и просматривать бумаги. По-видимому, она умела общаться на светском уровне, не отрываясь от текущих задач.

— Я училась дома. Отец работал в Бюро патентов и торговых марок, а мама почти все время посвящала моему образованию. Они очень религиозные люди, и я их единственный ребенок. В детстве я только и делала, что читала. Когда мне было четырнадцать, отец умер, а мама вплотную занялась… моей нравственностью. Я начала посещать местный общественный колледж. Ничего особенного, но этим я, думаю, выражала свой протест. Давали там самые азы, и через год преподаватель английского предложил мне перейти в Пенсильванский университет. Я окончила его и поступила как дипломница в Колумбийский.

Эдвард представил себе ее мать: версия Маргарет с резкими чертами и волосами стального цвета, с железным распятием в бледной руке.

Он собирался уйти, но вместо этого снова уселся на край стола и стал рассеянно перелистывать пухлую картонную папку с надписью «Корреспонденция». В ней были подшиты сделанные под копирку экземпляры каждодневных деловых и благодарственных писем. Какой все-таки хлам, и как примитивны эти чернильные каракули на прессованной древесной пульпе. Взять бы волшебную клавиатуру и провести в этой кипе поиск, как в компьютере. А еще лучше — подойти к окну, поднять жалюзи, напечатать «НАЙТИ СПРЯТАННУЮ КНИГУ» и обыскать весь город. Реальность выглядела безнадежно устаревшей по сравнению с цифровыми технологиями.

Одно письмо, впрочем, чем-то зацепило его, и он перечитал еще раз.

— Посмотрите-ка, — сказал он Маргарет.

— Что там? — не поднимая глаз, спросила она.

— Письмо от герцога — старого герцога. Отца нынешнего, должно быть. Адресовано Ченовету.

— Дайте-ка взглянуть.

Он подошел к ней с папкой, и они прочитали вместе:

Письмо, датированное 1953 годом, было подписано герцогом Бомри.

— В прозе он не Гервасий Лэнгфордский, — сказал Эдвард.

— И даже не Лидгат. — Маргарет отложила папку в сторону. — Ладно. Предположим, что так и есть. Предположим, что двенадцатый ящик Уэнты передали в дар Ченовету.

— Что ж, давайте предположим. — Эдвард сел на неудобный деревянный стул в углу, и тут значение письма дошло до него в полной мере, а оставшаяся энергия покинула его окончательно. Он подавил зевок и сполз вниз, опершись поясницей на краешек стула. — Значит, старый герцог отдал двенадцатый ящик Ченовету.

Маргарет пристально следила за ним.

— Ну да.

— Новая обманка. — Он запустил руки в волосы. — Если бы кодекс был там, он бы прославился, и все бы про него знали. Вы бы по крайней мере должны были знать. Но вы не знаете, следовательно, его там нет, тут и сказочке конец. Правильно?

Она задумчиво кивнула в ответ. Автомобильные сигналы где-то внизу, смягченные расстоянием, звучали почти музыкально. Эдвард вспотел и проголодался. Он не ел с середины вчерашнего дня.

— Да, возможно, — произнесла Маргарет. — Но в Ченовете нет зала Уэнтов.

— Простите?

— В Ченовете нет зала Уэнтов. Из письма герцога следует, что он, делая свой дар, поставил условием строительство специального помещения для подаренной коллекции. И если я не ошибаюсь, его так и не построили.

— И что из этого? — раздраженно спросил Эдвард. — Может, я чего-то не догоняю?

— Вы не понимаете принципа работы библиотек. Ченовету постоянно дарят книги и документы в огромных количествах — некоторые коллекции стоят целое состояние, но большинство имеет сомнительную ценность или вообще никакой.

Маргарет встала и принялась приводить кабинет в подобие прежнего состояния.

— Оценка и обработка даримого — очень трудоемкое дело. Явно ценная и чистая с точки зрения закона книга может отправиться сразу на полку, но чаще на это уходят месяцы или даже годы. Какие-то хвосты всегда остаются. В случаях вроде уэнтовских, когда дарение сопровождается дополнительными условиями, дело может затянуться на десятки лет. Фактически у Ченовета есть масса причин не вносить эти материалы в каталог, поэтому их хоронят в каком-нибудь склепе с надеждой, что ситуация переменится. Ну, скажем, даритель умрет, а его наследники пойдут на смягчение условий или вообще забудут о сделанном даре. Библиотеки живут долго, а книги от времени только дорожают.

— И вы думаете, что двенадцатый ящик все еще где-то пылится? После пятидесяти-то лет?

— Теперешняя администрация, возможно, даже не знает о его существовании — или намеренно забыла о нем.

Маргарет, мастер бумажных дел, за разговором выравнивала пыльные кипы, расставляла папки в алфавитном порядке и тасовала отдельные листки, как шулер колоду.

— Вы представления не имеете, что хранится в ченоветских подвалах. Сундуки, чемоданы, картонные коробки с любовными письмами и записками, нацарапанными на оберточной бумаге. Все это, как правило, связано с затянувшимися судебными процессами и никогда не проходило официальную инвентаризацию. Книги составляют ничтожную часть этого хлама. Все до потолка забито холстами, бобровыми шкурами, старым огнестрельным оружием, локонами чьих-то волос, и никто не знает, как за этим ухаживать. Однажды мой коллега откопал в углу ветхое кресло и забрал к себе на квартиру. Оно простояло у него полгода, прежде чем он заметил ярлык на спинке: оказывается, оно служило для работы Роберту Льюису Стивенсону. А пару лет назад в одной флорентийской библиотеке нашли прах Данте, который семьдесят лет пребывал на верхней полке в хранилище.

— Отлично. — Эдвард встал. — Просто великолепно. И что же нам делать? Можем мы как-то попасть в Ченовет и порыться там?

Маргарет не ответила, и он только теперь осознал, как она, должно быть, устала. Она стояла с закрытыми глазами, ухватившись за спинку стула, и волосы упали ей на лицо.

— Если книги у них, — механически проговорила она, — то они скорей всего в филиале, в Олд-Фордже. Все лишнее сплавляют туда. — Стул скрипнул под ее весом. — Я поеду туда и найду способ пробраться в подвал.

— Это как же?

— Не знаю.

— Я могу вам помочь, — с полной искренностью сказал Эдвард. Он не хотел, чтобы она занималась этим одна, — ему хотелось участвовать, быть рядом, держать все под контролем, хотя бы под наблюдением, и он боялся, что она поймет, как мало нуждается в его помощи. — У меня время есть, а у вас много своих дел — диссертация там и прочее.

— Кому она нужна, моя диссертация, — отрезала Маргарет.

— А вам разве нет?

Она молча пожала плечами, глядя на закрытые жалюзи.

— На какую она тему? — рискнул спросить он.

— Вы все равно не поймете.

— Попытайтесь все-таки.

Она вздохнула. Эдварда на самом деле не очень-то интересовала тема ее диссертации, но он хотел знать, из-за чего она так рассердилась.

— Ладно. Она называется… — Маргарет откашлялась, пародируя выступающую с докладом школьницу: — «Ученый и джентльмен: Гервасий Лэнгфордский на фоне проблематики истории и историографии средних веков». Рассматривается роль Гервасия в возрождении схоластики на почве Англии второй половины четырнадцатого века, что отмечает переход от позднего средневековья к Возрождению. Гервасий во многих отношениях является аномальной фигурой, дилетантом, занимающимся историей в то время, как…

Здесь Маргарет, к облегчению Эдварда, прервалась.

— Да, это скучно, я знаю. — Вид у нее, к его удивлению, был в самом деле грустный и даже озлобленный. — Даже для моих коллег, а уж они, поверьте, собаку съели на усыпляющих монографиях. Пятьсот листов фундаментальной науки.

— Вы правда написали пятьсот листов? — Эдвард проникся к ней почтением. Сам он в свое время писал только курсовые объемом в двадцать страниц.

Она, кивнув, заправила волосы за уши.

— Полтора года назад. С тех пор я ничего не писала. Заклинило. — Она сердито, как надоедливую муху, смахнула слезу. — Не думала, что такое может случиться. У меня никогда не было проблем с изложением своих мыслей. Никогда.

— Уверен, вы что-нибудь придумаете, — в нежданном порыве сочувствия сказал Эдвард.

Она нетерпеливо потрясла головой.

— Дело не во мне, а в нем. В Гервасии. У меня никогда не было проблем с писанием, — повторила она. — Это с ним что-то не то. Чего-то недостает. Все как будто имеет смысл, но не говорит ни о чем. Чего-то я не схватываю — я просто уверена в этом. — Ее бледные пальцы бессознательно сжались в кулаки. — Только я не виновата. Он сам не хочет мне чего-то сказать. Все, что он говорит или делает, имеет свое объяснение, но в цельную картину не складывается. Но что же, что я могла упустить? — Вопрос был риторический — она сейчас обращалась к другим литературоведам, если не к самому Гервасию. — Оно скрывается где-то там, между словами, между буквами. Почему он умер так рано? Почему сидел в Бомри, не пытаясь вернуться ко двору? Почему он вообще уехал из Лондона? Почему в «Странствии», если его действительно написал он, столько боли и гнева?

— Может, он был самый обычный человек. — Эдвард хотел утешить ее, но почему-то получалось так, будто он дразнит ее, пинает ногами лежачую. Он понимал это, но остановиться не мог. — Никакой не гений. Такой же, как все. Ну, не повезло мужику. Вы сами говорили, что он фигура не первого плана. И жизнь у него была несчастливая.

Она уставилась на него некрасивыми, покрасневшими глазами, мрачно сжав губы.

— Я помню, о чем говорила.