Кодекс

22

Два часа спустя Эдвард сидел в кафе «Чили», в аэропорту Кеннеди, имея на себе свой лучший костюм от Хьюго Босса — черный, на четырех пуговицах — и лучшие туфли из черной кожи. В кармане ждал своего часа безукоризненный розовый галстук. Его багаж составляли ноутбук — в футляр он еще умудрился втиснуть зубную щетку, смену носков и белья — и сумка с кодексом. Зажав их коленями под столиком, он заказал себе огромную ледяную кружку светлого мексиканского пива, где плавал ломтик лайма. Перед отлетом хотелось выпить чего-то исконно американского.

Он поглядывал на свое отражение в зеркальной рекламе пива. Боль от разлуки с Маргарет оставалась при нем, но понемногу бледнела перед волнующим трепетом грядущих событий. Одно переплеталось с другим. Прошлый месяц представлялся ему сплошным мучительным сном, который наконец-то, слава Богу, кончился. Даже последние четыре года у «Эсслина и Харта» вспоминались как тюремный срок, отсиженный ни за что. Ладно — было, да прошло. Он смотрел вперед, готовясь начать все сызнова. Господи, как он устал. Точно астронавт на площадке подъемника. Скоро ракета, потеющая жидким азотом, стартует и перенесет его в другой мир.

Объявили посадку на его рейс. Стюардесса компании встретила Эдварда сразу за пропускным пунктом и лично сопроводила на место, мимо длинной колонны пассажиров, бредущих к самолету. Милый знак внимания. Эдварду не хотелось класть кодекс на полку для вещей — в идеале его полагалось бы приковать наручниками к собственному запястью, — но он решил оставить при себе ноутбук и потому неохотно расстался с кодексом. Из отдушины над головой шел сухой замороженный воздух. Соседнее место пустовало — возможно, герцогиня выкупила и его, чтобы Эдварду было удобнее путешествовать. Может, позвонить по мобильному «Эсслину и Харту» в Лондон — сказать, что он уже в пути? Но тут по радио попросили отключить все электронные приборы, и он убрал телефон. Стало пасмурно, и несколько дождевых капель легли штрихами на толстый пластик окна. Рабочие внизу разъезжали на багажных подъемниках, похожих на инопланетные тележки для гольфа.

Потом самолет тронулся, и Эдварда слегка вдавило в спинку сиденья. Нескончаемая прошлая ночь наконец сказалась. Он закрыл глаза, Его поднимали в никуда, все выше и выше, и казалось, что вот-вот он исчезнет, просто блаженно прекратит свое бытие; дадут занавес, и в зале зажжется свет. Рассказ окончен. Он был несовершенным, но совершенство встречается редко — разве что в книгах. Когда самолет поднялся над облаками, Эдвард уже спал.

Проснулся он на середине фильма, который показывали в салоне, и посмотрел немного, не потрудившись даже надеть наушники. Этот крупнобюджетный шедевр про боевые искусства мог свободно обойтись и без диалогов. Наставник прогонял молодого героя через серию пыточных упражнений. Парень играл на флейте, балансируя при этом на острие меча. В медленной съемке разбивал лбом гигантский рубин. Сшибал ногами тропические фрукты с голов слуг своего учителя, не задевая при этом их подстриженных кружком волос.

Затем ученику пришло время выступить на большом турнире, и он мало того что потерпел поражение — его еще публично унизил блестящий ученик старинного учительского соперника, зловещего усатого персонажа. Старый учитель печально поник головой. Вся выучка пошла насмарку. Но когда вся надежда казалась потерянной и красивая дочь учителя с трудом сдерживала слезы, герой снова вышел на ристалище. Только теперь цель обучения стала ясна ему, дремлющие способности пробудились, и он одержал победу. Воспитанник злого соперника побит, девушка счастлива. Понимающая улыбка наставника. Конец фильма.

В самолете было темно. Сквозь оконные заслонки просвечивал красный закат. Лампочки для чтения тоже не горели, кроме одной, далеко впереди. Воздух, сухой и стерильный, веял холодом, и все пассажиры завернулись в одеяла из серой овчины. Линия их путешествия на мониторах приближалась к арктическому кругу, гуд двигателей звучал монотонно и усыпляюще. Стюардессы сидели кучками в концах проходов, скинув туфли, и массировали уставшие ноги.

Но у Эдварда режим сна уже сбился. Он выудил из-под сиденья ноутбук, включил его и вставил диск, который с предусмотрительностью наркомана не забыл сунуть за лацкан. Жидкокристаллический экран наполнился прохладным молочным светом. «Момус» ждал его, как всегда, на том самом месте, где Артист оставил игру. Эдвард теперь знал, как нужно действовать, и время у него было — так почему бы не довести это до конца?

Он, как ни удивительно, прекрасно запомнил все, что ему говорил Артист: надо запустить метро, найти бриллианты, потом в аэропорт, потом во Флориду, потом выйти на орбиту. До Лондона оставалось четыре часа, и теперь, когда он выбрался из пасхального яйца, все выходило до смешного легко. С его плеч точно сняли громадную ношу. Он выигрывал каждый бой, находил все ключи, без труда избегал ловушек.

Не успев оглянуться, он вышел в космос. Голубовато-зеленая мраморная Земля крутилась у него под ногами. Летали снаряды, сверкали лазеры. Эдвард успел собрать первоклассную армию бойцов и инженеров, повиновавшихся ему беспрекословно. С помощью сверхмощного магнитного поля они заарканили встречный астероид — богатый, к счастью, железной рудой, — свели его с орбиты и запустили прямо в центр линзы, которой пришельцы загородили от землян солнце. По ней, как по розетке собора, побежали трещины, придав ей сходство с бриллиантом, имеющим ослепительно яркий изъян, или с глазом, чьи сосуды налились расплавленным золотом, — а потом она разбилась, открыв невыносимое сияние солнца.

Вот и конец. Все получилось как надо. Земля скована холодом, но инопланетяне ушли, и солнце вернулось. Жизнь возродится вновь. Он угадал правильно — а если не угадал, то по крайней мере выиграл. Эдвард зевнул и потянулся.

Все бы хорошо, вот только игра не желала заканчиваться. Она продолжалась. Эдвард нахмурился. Логика — по крайней мере логика Зефа — подсказывала, что не все еще доведено до конца. Что же он упустил из виду?

Он вдумался в ситуацию. На экране стояла ночь, последняя перед восходом старого, не закрытого фильтром солнца. Маленькая фигурка Эдварда, неутомимая как всегда, топала по легкой пороше. Он направил себя по замерзшей реке, ведущей на север из города, и прошел много миль, оставляя за собой цепочку миниатюрных следов.

Это тянулось долго. Он потерял счет минутам и часам среди освещенного луной пейзажа. Сугробы уходили вдаль, как волны или песчаные дюны, изредка прерываемые хвойной рощицей или разрушенным фермерским домом, — снег, укрывший развалины, напоминал смятое одеяло беспокойно спящего человека. Возможно, время и было главной проблемой. Он разбил космическую линзу и прогнал захватчиков-инопланетян, но с временем, которое они ускорили, так ничего и не сделал, правильно? И даже если ускорение прекратилось само по себе, можно ли исправить ущерб, который оно нанесло? Эдвард попытался стать на точку зрения фаната научной фантастики. Земля мертва, тут уж ничего не попишешь. Может, он действительно опоздал с помощью. В него стал закрадываться страх. Так выиграл он в конце концов или проиграл?

Последний изгиб реки — и он на месте. Развалины старого моста давно исчезли, но Эдвард узнал очертания утеса. Именно здесь начиналась игра. Жесткую густую траву на вершине покрывал иней, но она почему-то пережила похолодание. Настоящая Киммерия. Может, Артист и Часовню Роз где-то припас для него? Заря окрасила снежное поле в розовато-серый цвет. Иней постепенно таял, превращаясь в росу. Нагнувшись, Эдвард увидел в каждой капле — он давно уже перестал удивляться такой детальной разработке — отражение целого мира, дробящееся и повторяющееся до бесконечности.

Старый почтовый ящик, пустой, по-прежнему висел на столбе. Тонкие березы и осины, через которые он шел в начале игры, согнулись под тяжестью снега и образовали крытую ветвями аркаду. Большое дерево рядом с ними рухнуло и лежало с вывороченными корнями. Эдвард, устроившись поуютнее в удобном кресле бизнес-класса, закрыл глаза.

Но игра продолжалась, несмотря ни на что. Пригибаясь и обрушивая на себя снег с веток, он углублялся в рощу. Кажется, здесь он когда-то вошел в нее — может быть, здесь сумеет и выйти. Он довел этот мир до точки — самое время смыться с черного хода и начать все заново в новом. Авось в другой раз ему больше повезет. Он шел и шел, но конца этому лесу не было. Подбоченившись, он посмотрел вверх, на серый пустой купол неба. Знаете что? Надоело ему разгадывать чужие загадки, проскакивать сквозь чужие силки, копаться в чужих секретах. Да и свои секреты тоже ему надоели. Он глубоко вдохнул в себя свежий холодный воздух.

Стало совсем светло, и пошел снег, Он сыпал и сыпал — не теми крупными хлопьями, которые превращаются в слякоть, едва коснувшись земли, а мелкой крупой, из которой только и получаются хорошие, качественные заносы. Эдвард, смахнув снежок со знакомых белых перил, облокотился на них и стал смотреть на замерзшую реку. Знакомые, родные места — оно и понятно, ведь он здесь вырос. Время, видимо, убежало так далеко вперед, что сделало петлю и вернулось назад., потому что он опять в Мэне, и отец у него жив, и родители все еще вместе. «Может, я все-таки выиграл, — думал во сне Эдвард, — и это моя награда».

Для полного счастья ему требовалось только одно, и теперь это самое как раз и происходило. Он смотрел, как идет снег, и слушал ту особую тишину, которую приносит с собой снегопад. Дело верное. Завтра школу точно отменят.

Зазвенел звонок, Эдвард открыл глаза. На табло светилось «Пристегните ремни». Самолет шел на посадку над аэропортом Хитроу.

С Эдвардом творилось что-то невероятное. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, но ухмылка так и не исчезла. Он не мог вспомнить, когда с таким нетерпением ждал чего-то в последний раз. Жаль, что нельзя остановить время, продлить этот плавный, выворачивающий тебя наизнанку спуск, насладиться минутами предвкушения в полной мере. Он снял с полки сумку с кодексом и положил ее на колени, ощущая ее успокоительную тяжесть. Самолет закладывал вираж над лондонскими пригородами. Окно заполнили спящие серые крыши и белые проблески фар.

Пять минут спустя они совершили посадку. Самолет подкатил к воротам, пассажиры выстроились в очередь. Даже стоять в ней было приятно. Колени восхитительно побаливали. В Нью-Йорке сейчас только девять вечера, в Лондоне — два часа ночи. Впереди, за входом в аэропорт, все выглядело немного другим, европейским. Таксофоны красные с белым, вдоль стен — суперсовременные автоматы для продажи сигарет. Сразу за буфетом бар с алкогольными напитками. Полно бородатых, и у каждого при себе мобильник и пара темных очков.

Эдвард никуда не спешил. Он стоял у входа и ждал, пропуская всех прочих пассажиров. В Хитроу, как в любом аэропорту, было много стрелок, надписей, много проходов и развилок, по которым растекался безымянный людской поток. Люди проходили мимо, как будто он был таким же, как они, а не выполнял важнейшую, особо секретную миссию. Он хотел уже влиться в этот поток, но задержался. Куда торопиться? Он посмотрел новости, шедшие без звука на подвешенном к потолку телевизоре, и его внимание привлекла фигура на другом конце зала.

Высокая, гибкая молодая женщина с тяжелой сумкой решительно пробиралась через толпу. Длинный, с горбинкой нос, прямые темно-каштановые волосы покачиваются у подбородка. Лицо не выражает ничего особенного, но опущенные вниз уголки рта придают ей меланхолический вид.

На том конце зоны прибытия ее ожидал мужчина. Эдвард уже встречался с ним. Высокий пожилой красавец с ежиком белых волос. Очень худой, почти изможденный, как будто только что встал после серьезной болезни, но с безупречно прямой осанкой. Он взял у Маргарет сумку и одним движением без усилия вскинул ее на плечо. От его розовых щек просто веяло здоровьем. Раздался серебряный звон, и механический голос протарахтел что-то по динамику. Маргарет и герцог Бомри, перекинувшись парой слов, проследовали к выходу с надписью ТАМОЖЕННЫЙ КОНТРОЛЬ.

Эдвард посмотрел им вслед. Странно, но он не мог сдвинуться с места. Его, как от ожога невидимой медузы, поразил бесцветный, не имеющий вкуса, парализующий токсин. Он стоял и смотрел на них издали. Все это не совсем еще дошло до него, его сознание отказывалось придать смысл картине, которую он наблюдал.

Мужчина и женщина скрылись из глаз, и его паралич прошел, уступив место страху — страху перед происходящим, перед уже происшедшим. Ноги сами собой пришли в движение, а мозг подоспел с объективной оценкой ситуации. Мозг явно не желал сразиться с этой новой загадкой, придать ей какую-то приемлемую форму — он упорно жался в углу и даже норовил улизнуть с ринга. Все вокруг сделалось ярким и четким, как раскиданная стеклянная мозаика. Время вышло. Где оно, вдохновение, где гениальный тактический маневр, способный в корне изменить ситуацию — нет, не просто изменить, а отменить, одним махом сделать так, чтобы все снова стало хорошо? «Она, наверно, решила, что я лечу более поздним рейсом, — думал Эдвард. — Не могла она хотеть, чтобы я это видел». Он чувствовал себя как камера с открытой заслонкой — не в его власти закрыть объектив, отвернуться, прекратить съемку.

Он уже думал, что потерял их в толпе, но тут они появились опять в очереди у паспортного контроля. Он хотел перехватить взгляд Маргарет, однако ракурс был неудачный, к тому же она надела темные очки, в которых он видел ее впервые. Выглядели они на ней просто ужасно и делали ее похожей на слепую. Она что-то сказала герцогу. Тот порылся в карманах и подал ей чистый носовой платок. Эдварду было больно смотреть на нее, как на солнечный зайчик. Она ничего не понимает, думал он. Ее нужно предостеречь.

— Маргарет! — крикнул он. — Маргарет!

Десять тысяч человек оглянулось на его крик. Она тоже посмотрела в его сторону и сразу же отвернулась. К герцогу подошел служащий в форме и вывел их с Маргарет из очереди в какую-то боковую дверь. Эдвард проводил их глазами, вскинув руку жестом человека, останавливающего такси. У одного из окошек таможни возникло замешательство. Какой-то ребенок — нет, мужчина необычайно малого роста — попытался прорваться без очереди, но двое таможенников без труда задержали его и увели прочь.

Собственная кладь начала вдруг тяготить Эдварда. Он нашел скамейку и сел. Надобность в каких-то чрезвычайных мерах чувствовалась по-прежнему — его внутренняя сигнализация трезвонила все сильнее с каждой секундой, но он не знал, что надо делать и как ее отключить. С трудом верилось, что время идет, как и шло. После такой встряски ему полагалось остановиться со скрежетом и вонью горелой изоляции. Мозг автоматически регистрировал детали аэропортовского интерьера: рекламу «Лаки страйк» и «Кампари», узор на линолеуме. В носу свербело. Рабочие на летном поле при свете прожектора копались в моторе грузовика. Эдвард смотрел на них, пока на сетчатке у него не отпечатались голубые блики.

Бессмысленный фоновый шум из динамиков постепенно оформился в мужской голос.

Эдвард заставил себя вслушаться и услышал свою фамилию.

Грубые механизмы реальной жизни, как ни странно, продолжали работать в прежнем режиме. Посредством стрелок-указателей, вежливых чиновников и ускоренных процедур он быстро прошел через все формальности. У распределителя багажа его ждал шофер с написанной от руки табличкой. Это был его старый приятель без подбородка, одетый в шикарную кожаную куртку, плохо сочетавшуюся со свитером крупной вязки. Еще один субъект, весельчак, до смешного похожий на Кларка Гейбла, взял у Эдварда поклажу. Не разговаривая ни с ним, ни друг с другом, они провели его в подземный гараж, где одуряюще пахло бензином. Там стоял темно-синий лимузин «даймлер-бенц», хищно присевший на сверкающих спицах. Эдварда водворили на заднее сиденье, те двое сели впереди, и автомобиль, деликатно кашлянув, снялся с места.

Его везли куда-то на север через пригороды с полузнакомыми именами — Виндзор, Уорфорд, Хэмпстед, Льютон. Заднюю часть покалывало, как будто он уже несколько суток провел в сидячем положении. Думать ни о чем не хотелось — ни одно направление мысли не вызывало у него даже отдаленного интереса. Хотя любопытно, что герцог сказал Маргарет про кодекс — наплел, поди, что это национальная ценность и что он позволит ей написать о нем. Как можно быть такой умной и такой наивной одновременно? Герцог изорвет его на куски, как и обещал Фабриканту.

Они ехали уже пару часов. Звезды здесь, вдали от города, светили поразительно ярко, но он не испытывал охоты любоваться ими. Он не вышел из машины, когда они остановились заправиться. Божественный запах кожи и сладкого табака на заднем сиденье оставлял его равнодушным. Он либо смотрел прямо перед собой, либо закрывал глаза и пытался вздремнуть. В помявшемся черном костюме и расстегнутой у ворота белой рубашке он походил на гостя, который возвращается домой после долгой, просто убийственной пирушки.

Мысли, несмотря на все его усилия, все время возвращались к скорому приезду в Уэймарш и неизбежным практическим трудностям. Впустят ли его в дом без книги? Он пытался вообразить себе, как все будет. Дворецкий доложит о нем, и герцогиня, сидя с поджатыми ногами на большом диване, бросит на него раздраженный взгляд. Как он осмелился показаться в Уэймарше? Хотя, может, все не так уж и плохо, думал он, покачиваясь в «даймлер-бенце». Он сейчас на стороне проигравших, но и герцогиня тоже. Они заодно. Ее деньги остались при ней, а это что-нибудь да значит, ведь так? И пока герцог в Лондоне, номинальной хозяйкой Уэймарша остается она. Он потерпел поражение, но это еще не катастрофа, означающая разрыв сделки. Для герцогини настало время отойти в окопы, переформироваться, пересмотреть свои планы, и в этом он готов ей помочь. Сейчас она как никогда нуждается в сочувствии, в чьем-то свежем взгляде. Он заставил себя глубоко вздохнуть, и стеснение в груди немного ослабло. Может, все еще и будет хорошо.

Он еще раз проиграл сцену своего приезда, но на этот раз она открыла ему дверь сама (слуги давно уже отправились спать). В вечернем платье, с коктейлями в обеих руках — бокалы мерцают от падающего сзади света. Кодекс был лишь мимолетным капризом, признается она, аристократической причудой, только и всего. Она ужасается, видя, как он расстроен. Забудьте об этом, с мелодичным смехом просит она, игриво целуя его в щеку. Не поминайте больше о нем. Выпейте и развеселитесь.

Мимо пронеслась встречная «скорая помощь» с непривычной, режущей слух европейской сиреной. Ему стало не по себе и вдруг почудилось, что они движутся назад, что эти картонные холмы, фанерные домики и одинаковые изгороди повторяются снова и снова.

Целую вечность спустя они подъехали к каким-то воротам. Под шинами захрустел белый гравий. Час был предрассветный — луна зашла, небо начинало синеть. Инстинкт самосохранения заговорил в полный голос, спрашивая Эдварда, во что он собирается вляпаться. Нет, он не готов еще встретиться с ней. Слишком скоро. Не успели они проехать в ворота, он распахнул дверцу и выпрыгнул.

Пробежав пару шагов, он остановился. Воздух, неожиданно холодный и резкий, немного привел его в себя. Он впервые оказался на свежем воздухе с тех пор, как двенадцать часов назад сел на самолет в Нью-Йорке, и само дыхание уже действовало успокаивающе. Машина позади него тут же остановилась.

Эдвард выпрямился и почти спокойно сориентировался на местности. Усадьбу окружала высокая, плотная живая изгородь — через такую, пожалуй, и немецкий танк не прошел бы. Поверх нее проглядывали искрошенные кирпичные зубцы. Может, на помощь позвать? Или повернуться и просто уйти? Двое сопровождающих совещались шепотом на переднем сиденье. Шофер, наполовину опустив окно, вежливо осведомился:

— Мне подождать, сэр?

Другой, Кларк Гейбл, вылез — пиджак у него, вот обида, ни капельки не помялся во время езды — и с легким беспокойством посмотрел на Эдварда поверх сверкающей крыши.

— Подбросить вас к дому, сэр? Идти-то ведь будь здоров. Полчаса будет, не меньше.

Эдвард опять огляделся. Да, парень прав. До ближайшего дома миль десять в обратную сторону. Раньше или позже, этого все равно не миновать. Хуже, чем теперь, все равно не бывает. Или бывает? Лучше не задумываться. Он снова сел в машину и захлопнул дверь.

Кларк Гейбл не соврал: дорога и на машине заняла у них с полчаса, хотя шофер преодолевал ее извивы, как на автобане. Было около пяти утра, рассвет приближался, и Эдвард уже различал по сторонам кое-какие картинки в манере Эдварда Гори[69]: обширный фруктовый сад, луг с аккуратными стогами, запущенные фигурные деревья. Он сидел теперь прямо, расправив плечи. Не хватало еще, чтобы они засекли, как он глазеет по сторонам. Что бы ни случилось, он должен встретить это со всем достоинством, на которое только способен.

Машина вдруг затормозила так резко, что он чуть не стукнулся лбом о переднюю спинку. Посреди дороги, точно поджидая их, стоял олень. Свет фар отражался от его гордой, мохнатой белой груди. Этот огромный зверь действовал Эдварду на нервы — он, видимо, забрел сюда из знаменитого оленьего парка Уэнтов, но с тем же успехом мог сойти прямо со страниц «Странствия». Шофер погудел, и олень неторопливо сошел с дороги, нисколько не боясь механического соперника. Он запрокинул голову, словно принимая рогами какие-то эфирные волны, и уставился на машину в упор. Эдварду казалось, что эти глаза смотрят на него одного с презрительным выражением английского лорда.

Вскоре дорога раздвоилась и превратилась в круглую подъездную аллею, обрамленную с двух сторон открытыми колоннадами. В центре круга располагался скромный фонтан, где нимфы и сатиры разыгрывали неведомую мифологическую аллегорию, возглавляемую суровым, подчеркнуто мужественным водяным богом. За фонтаном стоял дом. Эдвард на этот раз сидел смирно и ждал, когда дверцу откроет сопровождающий.

Уэймарш оказался мало похож на то затертое любительское фото, которое он таскал у себя в голове. Он даже немного разочаровывал. Серая громадина, впечатляющая больше своей массой, чем изяществом. Глаз отмечал много колонн, много окон, урны, орнаменты — дом в какой-то момент его истории снабдили неоклассическим фасадом — и широкие, пологие каменные ступени, ведущие к двойным парадным дверям. Скорее университетская библиотека, чем жилая усадьба. Эдвард ожидал каких-то аналогий с «Момусом», но Артист, как выяснилось, так далеко не забирался и Уэймарша ни разу не видел. Эдвард ступал по неизведанной территории.

Он думал, что герцогиня появится в дверях большого центрального входа — сам он поставил бы эту сцену именно так, — но она вышла из двери сбоку, имевшей, вероятно, какое-то специальное название. Она либо ждала его, либо поднялась очень рано. Теплый свет из дома красиво обрисовывал ее фигуру. Он воображал ее в вечернем, чуть ли не бальном платье, она же вышла одетая практично, для улицы: длинная темная юбка, перчатки, легкое пальто. В ушах будничные серьги-пуговицы.

Дорожный костюм, подумал он.

— Эдвард? — Уголки ее рта приподнялись в пародии на улыбку. — Ну и ну. Вас я ожидала увидеть здесь меньше всего.

Сначала он принял это за шутку, но тут же понял, что она говорит чистую правду. Его приезд ее действительно удивил. Ростом она была меньше, чем ему запомнилось, с более узкими плечами, но это компенсировалось тем, что она стояла на лестнице выше его. И лет ей больше, трезво отметил он, но поспешно добавил, что на ее красоту это никак не влияет.

— Разве Лора вам не сказала? — спросил он. — Она мне дала билет от вашего имени. Мой рейс прибыл часа три назад, и мы сразу же выехали сюда.

— Лора! — Она махнула рукой, отправляя Лору за пределы вселенной. — Я слышала о том, что случилось в аэропорту, и не думала, что вы явитесь сюда после такого фиаско. Я говорю серьезно. Дурная стратегия, дурная тактика. — Она грустно покачала головой. — Дурной вкус.

Ступив вперед, она покачнулась и оперлась рукой в перчатке на грудь Эдварда, чтобы сохранить равновесие. На него повеяло ее дыханием, и он уяснил себе, что она не на шутку пьяна.

— Ну, раз уж я здесь, — сказал он с напускной веселостью, — может быть, вы мне покажете дом?

Он предложил ей руку. От холода перехватывало голос.

— Не думаю, что на это есть время. Деннис? — Бесподбородочный шофер обернулся на ее зов. — У нас все готово?

— Все на мази, ваша светлость, — бодренько откликнулся тот.

Герцогиня с запозданием оперлась на руку Эдварда, думая явно о другом и глядя, как слуги выносят на крыльцо ее многочисленный зеленый багаж. В предрассветной тишине чирикнула какая-то птица. Дом стоял на естественном возвышении, что позволяло Эдварду обозревать все поместье — они любовались им вдвоем, стоя бок о бок, словно хозяева этих угодий. Небо налилось чистейшей, никогда еще им не виданной синевой, и лужайку с аллеей и фонтаном точно обмакнули в прозрачные индиговые чернила.

— По правде сказать, Эдвард, я как раз собралась уезжать. Придется бросить вас здесь без всяких яких, как выражаются у вас в Америке.

Это последнее выражение она рискнула произнести с техасским акцентом.

— Куда же вы уезжаете?

— Далеко, Эдвард. — Она перевела взгляд на шофера с охранником. — Очень далеко. Мне давно уже пора устроить себе каникулы. Видит Бог, как мне нужно побыть подальше отсюда.

Она оглядела Уэймарш с гримасой отвращения на лице.

— Вы действительно едете? — Эдвард пытался перехватить ее взгляд. — А как же кодекс? Что будем делать с герцогом?

В ответ он получил увесистую, отнюдь не символическую пощечину. Герцогиня хорошо развернулась правой, и у него зазвенело в ухе.

— Как вы могли приехать сюда? Как? — Ее лицо теперь придвинулось совсем близко. От нее пахло джином, дорогими сигаретами и презрением. — Да он же убьет меня, понимаете? И Лору тоже, если сможет нас поймать. Вы погубили нас обеих!

Она выпрямилась, раздув побелевшие ноздри. Ее всю трясло, но голос оставался ровным.

— Все кончено, вы разве не видите? Это, возможно, не в американском стиле, но мы здесь умеем уйти прилично. Нет ничего хуже проигравшего, который не желает сознаться, что он проиграл.

Гроза прошла столь же быстро, как и налетела. Настроение герцогини переменилось, как обычно, с быстротой ртути, и она состроила ему глазки.

Именно так — состроила глазки.

— В чем же дело? Вам просто хотелось приехать, да?

— Знаете, с меня, кажется, хватит.

Она, похоже, вознамерилась поцеловать его в щеку, но он отстранил ее локтем.

Нет уж. До него, может быть, и медленно доходит, но кое-что до него определенно дошло.

— Ну, как хотите, — снова выпрямилась она. — В то место, куда я еду, вас, пожалуй, все равно не пустили бы.

Она резко повернулась и почти буквально скатилась с лестницы к ждущему ее лимузину. Шофер открыл ей дверцу. На секунду она задержалась и приложила руку — ведь не приснилось же это Эдварду? — к небритой щеке водителя, прежде чем рухнуть в темный салон.

Эдвард отбежал немного в сторону, чтобы фонтан не мешал ему видеть, как удаляются рубиновые задние огни «даймлер-бенца» — удаляются по дороге с двумя белыми колеями и зеленой полоской посередине, безупречно ухоженной, прямой как стрела, той самой, по которой только что ехал он. Сунув руку в карман пиджака, он нащупал свой парадный шелковый галстук. Жаль, что он забыл повязать его перед встречей, а теперь уже поздно. Герцогиня спасается бегством, и неизвестно, будет ли этому бегству конец. Этого он, наверно, никогда уже не узнает. Последний сет этого матча сыграют уже без него.

Он сел на холодную каменную ступеньку, положив на колени сумку с футляром от кодекса. Точно ли футляр пуст? В траве храбро заверещали сверчки. Может, Маргарет все-таки нашла экземпляр Лидгата, о котором она говорила? Утешительный приз, так сказать. Эдвард открыл защелку и снова увидел черный покоробившийся переплет.

Футляр был полон доверху, но лежал там не кодекс и не Лидгат, вообще не книга. Его наполняли сотенные долларовые купюры, в каждой пачке — как прикинул он наметанным глазом — по сто штук. Всего пачек было пятьдесят. Пятьсот тысяч долларов — вот, значит, сколько запросила Маргарет. Что ж, торговаться она умеет. Цена хорошая. Она сказала, что дело не в деньгах, и, видимо, не кривила душой, говоря это. Сейчас был бы уместен какой-то широкий жест — порвать их, скажем, или разметать по лужайке, как листья, или сжечь на ступенях Уэймарша, — но Эдвард всего лишь аккуратно закрыл футляр. Им понемногу овладевало новое, прагматическое настроение.

Он смотрел на небо и на верхушки деревьев, чувствуя, что пробуждается ото сна. Пахло осенью, и небо стало жемчужно-розовым, как морская раковина изнутри. Он обхватил себя руками. Холодно — но когда солнце взойдет, возможно, станет теплее. Пора взять за правило носить при себе фляжку со скотчем для таких вот случаев. Внутри у него, как ни удивительно, установилось почти приятное оцепенение. Он оглянулся через плечо. Чьи-то руки закрыли дверь, через которую прошла герцогиня, и фасад Уэймарша сделался темен и мертв, как изваяние с острова Пасхи. Голова Эдварда была чиста, как форзац в конце длинной-предлинной книги. Любопытно, лениво подумал он, случится ли с ним впоследствии хоть что-нибудь интересное.

На небе еще оставалось несколько звезд. Он чувствовал, как затаились где-то за горизонтом холодные зимние созвездия. Забавно думать, что завтра утром его по-прежнему будут ждать в офисе. Рано, еще до открытия бирж. Он стянул на груди лацканы пиджака, но утренний холод проникал сквозь тонкую ткань. И еще забавнее, что он, возможно, в самом деле туда явится.