Кодекс

6

Во вторник Эдвард просыпался медленно. Он понемногу привыкал к поздним вставаниям. Лежа на спине, он жмурился, как человек, выброшенный после кораблекрушения на мягкий белый песок. Он уже проснулся, но продолжал смотреть сон — как только он закрывал глаза, сон автоматически возобновлялся с самого начала и прокручивался точно в том же порядке, как склеенная кольцом кинопленка.

Эдвард видел себя на рыболовном траулере, который качало темное, с белыми барашками море. Отец, сильно поседевший и раздражительный, тоже был там и выглядел как пират из мультика — в шляпе, с деревянной ногой, в синем мундире — или это униформа швейцара Уэнтов? Тучи, казалось, нависали всего в нескольких ярдах над гребнями волн. Свет едва брезжил.

Они поймали на леску рыбу, но она оказалась такой большой и сильной, что потащила их судно за собой. Иногда она всплывала, и они ее видели — огромную, футов десять-пятнадцать в длину, тонкую и мускулистую, как угорь.

Со временем рыба притомилась, и они лебедкой вытащили ее на палубу. В команде теперь появились жена Зефа Кэролайн и секретарша Эдварда Хелен. Рыба была оливково-зеленая, с черепашьей мордой и ярко-желтыми глазами и даже без воды не желала умирать. Наоборот: пока траулер держал путь домой по бурному морю, она набиралась сил, трепыхалась, клацала на них зубами и топорщила кроваво-красные жабры. Никто на борту не знал, что это за рыба. Они даже не были уверены, что она съедобна. Волны становились все выше, а количество людей на судне росло, угрожая перегрузить его. «Что ты как ребенок», — сказала экономка Уэнтов, воздев глаза к небу. Эдвард уже видел берег, низкие зеленые холмы над белыми гребешками, но в то же время чувствовал, что катастрофа неизбежна. Никогда им не добраться до суши. Где-то вдали непрерывно звонил сигнальный буек…

Нет, это телефон. Эдвард открыл глаза. Включился автоответчик, и голос Зефа сказал:

— Здорово, партнер. Перезвони мне, как только сможешь.

Эдвард полежал еще, глядя на тумбочку с телефоном. Простыня скрутилась в жгут и каким-то образом обмотала ему руки и ноги. Он сделал усилие и сел, чтобы взглянуть на часы. Уже почти час дня.

— Бог ты мой, — пробормотал он, окончательно проснувшись. — Опять то же самое.

Моргая, он обвел взглядом комнату. Как он умудрился проспать тринадцать часов подряд? В ванной он долго плескал в лицо холодной водой. Что-то, наверно, происходит в его подсознании, какая-то смена декораций, перестановка, требующая больших промежутков простоя. Какое-то теневое приложение работает на заднем плане, совершая неизвестные операции, и поглощает огромные доли его психического ОЗУ[14].

Скрученная простыня оставила на нем рубец, бегущий от паха до самой ключицы — как после некой чудовищной насильственной операции. Он вышел на кухню мокрый, вытираясь полотенцем и ощущая прохладу своего лица в жарком воздухе. Кинул полотенце на пол и достал из комода чистые трусы.

На плохое самочувствие он, во всяком случае, не мог пожаловаться. После вчерашней неудачи ему полагалось бы впасть в депрессию, однако он чувствовал себя молодым, обновленным и полным сил. Мир выглядел свежим и умытым, как будто реальность за ночь подправили и обработали в цифровом режиме для его удовольствия. Эдвард полностью стряхнул с себя вчерашнее сознание поражения. Он твердо вознамерился насладиться своей новой двойной жизнью — днем инвестиционный банкир, ночью охотник за книгами — и не собирался сдаваться так сразу. К Уэнтам он сегодня решил не ходить. Прежде чем сказать клиентам, что искомая книга утрачена навсегда или вообще никогда не существовала, он представит им полное досье по теме с картами, таблицами и приложениями, на хорошей бумаге и в кожаном переплете. И он точно знает, откуда начать.

Он включил компьютер и поискал Маргарет Напье в «Гугле»[15]. В Манхэттене такая не проживала, но в Бруклине нашлась некая М. Напье. Вряд ли она — из Бруклина в Колумбийский ездить далековато, — но он все-таки записал телефон, царапая себя ручкой сквозь бумагу по голой коленке.

На звонок отозвался автоответчик. Она не назвалась, но ее низкий, лишенный эмоций голос Эдвард узнал безошибочно. Он хотел оставить сообщение, но тут кто-то снял трубку на том конце.

— Алло.

Автоответчик выключился с характерным звуком.

— Попросите, пожалуйста, Маргарет Напье.

— Нэпьер, — поправила она, отвергнув рифму с «крупье». — Я слушаю.

— Маргарет, это Эдвард Возный. Мы встречались с вами вчера в Ченоветской библиотеке. — Молчание. — Я еще спрашивал вас о Гервасии Лэнгфордском. — Его кольнуло смущение — ведь она ему своего имени не называла. — Я хотел бы обсудить с вами пару вопросов, если у вас найдется минутка.

Последовала долгая пауза.

— Извините, меня это не интересует, — сказала она. — До свидания.

— Я хочу предложить вам работу, — поспешно сымпровизировал он. Снова пауза. Под окном бухала басами автомобильная стереосистема.

— Я не совсем понимаю.

— Позвольте мне объяснить. Я пытаюсь найти ту книгу Гервасия Лэнгфордского, а время у меня ограничено. Вот я и хочу уговорить вас выступить в качестве консультанта. — Он плохо себе представлял, как отнесутся к этому Уэнты, однако продолжал: — Я знаю, у вас есть сомнения относительно подлинности книги, но для дела это только выгодно. Нам нужен человек, способный предвидеть все сложности экспертизы до того, как они возникнут.

Молчание. Прижатая к его уху телефонная трубка стала скользкой от пота.

— Кому это «нам»? — спросила она.

— Простите?

— Кого вы имеете в виду, говоря «нам»?

— В основном себя. И еще Лору Краулик — она представляет семью Уэнтов, владельцев коллекции.

— Сколько вы собираетесь мне платить?

Об этом он не подумал, но то немногое, что он знал о студентах, позволяло установить масштаб. Он произвел в уме быстрые вычисления.

— Ну, скажем, тридцать долларов в час.

— И как много моего времени вы думаете занять?

— А как много вы можете посвятить нам?

— Десять часов в неделю, — тут же сказала она.

— Меня устраивает.

— Отлично.

— Ну что ж. — Он слегка растерялся — все раскручивалось быстрее, чем он ожидал. — Когда сможете начать?

— В любое время.

— Даже сегодня? — Он не отказался бы поймать ее на слове.

— Смотря во сколько.

— В четыре. Мы могли бы встретиться в «Кафе Лила», на Восемьдесят второй.

— Хорошо, договорились.

— Договорились.

Переговоры завершились с опережением графика — больше сказать вроде бы было нечего. Он попрощался и повесил трубку.

Она была уже на месте, когда он пришел, и сидела в дальнем углу, скрестив длинные ноги под крошечным мраморным столиком. Ярко освещенный уютный зал тянулся вглубь за большими, поделенными на квадратики витринами. Кафе наполняли разнокалиберные белые столики и стулья, поставленные парами и тройками под причудливыми углами. Белые потолочные вентиляторы медленно крутились над головой, создавая атмосферу бара в тропическом отеле, где любят собираться изгнанники.

Маргарет Нэпьер приступила к делу сразу, без околичностей, что вполне устроило Эдварда. За разговором он понял, что неверно судил о ней. Ее холодность и недостаток эмоций он принял за высокомерие, зазнайство круглой отличницы — и ошибся. Это скорее объяснялось полнейшей незаинтересованностью. Он не встречал еще человека, до такой степени поглощенного своей работой. Она почти не смотрела в глаза и говорила тем же тихим, почти механическим тоном, который запомнился ему с первой встречи, как будто не желала тратить на модуляции ни капли лишней энергии. При этом она изъяснялась четко, длинными правильными фразами, которые всегда заканчивала, подбирая концы и округляя вводные предложения. Из-за этого создавалось впечатление, что она читает текст с экрана-шпаргалки — текст, составленный кем-то, против кого она затаила давнюю и горькую обиду. Эдвард предполагал, что она может страдать клинической формой депрессии.

— Джервис Хинтон, позднее Гервасий Лэнгфордский, — рассказывала она, — родился в Лондоне в конце 30-х годов XIV века. Это еще средневековье, но позднее. Только что началась Столетняя война с Францией. Эдуард III стал полноправным королем Англии, казнив любовника своей матери Мортимера, который в свое время убил его отца Эдуарда II, вогнав ему в задний проход раскаленную кочергу.

Важно понимать, насколько жизнь в четырнадцатом веке отличалась от нашей. Лондон, крупнейший в Англии город, имел около сорока тысяч населения, и на эти сорок тысяч приходилось сто церквей. Англичане считали Лондон Новой Троей, основанной потомками Энея после Троянской войны. Средний мужской рост насчитывал пять футов три дюйма. На пирах подавали каплунов и молочных поросят. Все поголовно верили в эльфов и гоблинов. Мужчины носили чулки разного цвета. Общество состояло из дворян, рыцарей, купцов, слуг и крестьян — в таком вот порядке. И все они придерживались христианского принципа о медленном, но неуклонном угасании этого мира, которое в конце концов завершится Судным днем.

— Ну да, — вставил Эдвард. — Король Артур и все такое.

— Нет. Король Артур, если он вообще существовал, жил в седьмом веке, за семьсот лет до Гервасия Лэнгфордского. Он так же далек от Гервасия, как Гервасий от нас. В четырнадцатом веке король Артур уже входил в легендарную, сентиментализированную версию английской истории. Вспомните лучше «Кентерберийские рассказы». Гервасий, можно сказать, современник Чосера[16].

Официант принес два бокала с белым вином. Маргарет отказалась от своего и попросила кофе со льдом.

— Какие-либо выдающиеся события из его детства нам неизвестны. Гервасий происходил из семьи красильщиков, которая, видимо, не бедствовала. Его отец и дядя были выдающимися мастерами красильной гильдии, имевшими собственность в Лондоне и Глостере.

В возрасте около десяти лет Гервасий стал свидетелем первой вспышки чумы, которая у нас известна как Черная Смерть, а в то время называлась просто Смертью. Чума убила больше трети населения Европы и создала беспрецедентную разруху. Целые деревни стали пустыми. Корабли-призраки с мертвыми командами дрейфовали в открытом море. В городах осталось так мало жителей, что волки приходили из лесов и нападали на тех, кто выжил. По обеим сторонам папского трона в Авиньоне горели костры для избавления от дурных миазмов.

Гервасию повезло. Он вместе со своим дядей Томасом пережил Смерть, и когда чума в 1349-м пошла на убыль, они унаследовали после умерших довольно много денег и недвижимости. Томас стал одним из самых видных купцов в Лондоне.

Почти все, что мы знаем о Гервасии, взято из официальных бумаг, уцелевших по чистой случайности. Различные семейные записи тогда использовались в переплетном деле, и их иногда обнаруживают внутри старых книг. В псалтыре из Лэнгфорда при реставрации нашли счет, выставленный графу Лэнгфордскому за пару панталон и сапог для Герваса Хинтоуна, из чего можно заключить, что дядя отправил юного Гервасия на север служить пажом. Предполагается также, что Гервасий участвовал в парижской осаде 1360 года, поскольку граф Лэнгфордский присутствовал там со своей свитой. После этого наступает пробел до 1362 года, когда Гервасий появляется в лондонском Иннс-Корте в качестве студента-правоведа.

Все это совершенно нормально для честолюбивого сына преуспевающего купца, а вот последующее — нет. Предполагалось, что молодой человек в положении Гервасия станет эсквайром или валлетусом[17] на королевской службе, а впоследствии займет какой-нибудь важный пост, как это произошло с Чосером. Но Чосер был делец, человек компанейский, который знал правила и умел вести игру. Гервасий — человек несколько иного плана. Он оставил место при дворе и вернулся на север, к графу Лэнгфордскому, где стал кем-то вроде домашнего мудреца. Он помогал управлять имением, выполнял поручения графа, а в свободное время писал свои книги. Лэнгфорды не входили в число выдающихся семей, и Гервасий, вероятно, горько разочаровал своего дядюшку.

Тут Маргарет умолкла, словно упустив нить, устремила задумчивый взгляд за окно. За большой стол недалеко от них усаживалась шумная студенческая компания.

— И все? — не выдержал Эдвард. — Но почему он вернулся в Лэнгфорд, если мог добиться большего в Лондоне?

— Этого никто не знает. Я лично думаю, что в Лондоне над ним собиралась гроза, ему грозила какая-то немилость, но из-за чего — неизвестно. Дело было явно нешуточное, раз ему пришлось бежать в провинцию. Посмотрите на Чосера — его судили за изнасилование, но это не помешало ему возглавить лондонскую таможню. То, что случилось с Гервасием, было намного хуже и поставило крест на всей его карьере.

Однажды он сопровождал в Венецию дипломатическую миссию. Высказывались предположения, что она была связана со шпионажем и скромное положение Гервасия служило ему прикрытием, но это опять-таки ничем не подтверждается. Может быть, Гервасий, отказываясь от карьеры, хотел оставить себе побольше времени для сочинительства, но граф, похоже, заставлял его вкалывать день и ночь. Бесполезно ломать себе голову — мы никогда не узнаем, что произошло в действительности.

— Бедняга. — Эдвард выпил вина, глядя на овальное, до странности бледное лицо Маргарет. Ее темные прямые волосы блестели на солнце. Она ответила ему своим характерным непроницаемым взглядом. — Ну, с биографией все ясно. А что насчет его книг?

— По нашим стандартам он написал не так уж много. — Эдвард догадывался, что Маргарет скучно, но речь ее оставалась гладкой и связной, как заранее подготовленная лекция. — Ему приписывают с дюжину написанных на случай стихотворений — неясно, он их сочинил или нет. Достоверно известно, что он написал книгу басен о животных, «Les contes merveilleux», местами остроумных, но в остальном очень традиционных. Его шедевром считается «Chronicum Anglicanum», новая по тем временам история одиннадцатого и двенадцатого веков. Он завершил ее в 1362 году. У современников его интерес к недавнему прошлому скорее всего не нашел отклика — исторический жанр вышел из моды вместе с Бедой Достопочтенным[18].

Эдвард заказал себе шоколадный торт-суфле и отковырнул вилкой кусочек.

— Вы это читали? — спросил он.

— Да.

— И как? Такая же занудь, как следует из названия?

Маргарет не клюнула на этот крючок.

— Это очень важный документ. Научное исследование, предпринятое в период, когда наука была не в моде. Вас интересуют детали?

— Нет. Извините. Продолжайте, пожалуйста. Итак, он остался в Лэнгфорде до конца своих дней?

Она кивнула.

— История, как правило, сохраняет только несчастливые события. По дороге из Лэнгфорда в Халл его ограбили, и утраченного он так и не восстановил. Он женился на девушке, очень молодой даже по тем временам. Видимо, это был брак по расчету — Элизабет служила горничной у графини. Два года спустя она умерла, не оставив мужу детей. Гервасий получал от своих знатных господ обычные мелкие вознаграждения и пособия, но обеспеченным человеком это его не сделало. Около 1370 года он серьезно пострадал на землях поместья — возможно, упал с большой высоты. Кое-кто рассматривает это как попытку самоубийства. После этого он уже не вставал с постели.

Умер он в 1374-м, не дожив до сорока лет. Ничего необычного в этом нет — человеческая жизнь тогда была непродолжительной. Это был чумной год — возможно, чума его и добила, хотя это тоже догадки. В первый-то раз он ее пережил.

Пока что полезного мало. Официант, бренча, убирал посуду с соседнего столика. Маргарет наконец попробовала свой кофе.

— Обидно как-то, — сказал он.

— Что обидно?

— Что он прожил такую жизнь.

— Какую?

— Ну, не знаю. Серую, без ярких событий.

Маргарет несогласно пожала плечами.

— Многим тогда приходилось гораздо хуже. Многие питались горохом и репой, добытыми на поле лорда после сбора урожая. Гервасий по всем разумным меркам занимал привилегированное положение.

— Не думаю, что это когда-либо могло сделать человека счастливым.

Она снова повела худым плечиком — эта тема ее явно не занимала.

Желтый, льющийся из витрин свет затопил кафе, отражаясь от мраморных столиков и чайных ложек. В одном углу стояло широколистое, наполовину засохшее тропическое растение.

— Стало быть, Гервасий написал две книжки, немного стихов и всю жизнь ишачил на какого-то мелкого дворянина. Почему же он считается такой важной фигурой?

Она вопросительно выгнула тонкие темные брови.

— Кто вам сказал, что считается?

— Просто я так подумал… А что, нет?

В ее глазах мелькнул какой-то проблеск.

— Гервасий — значительная фигура второго плана, — не теряя спокойствия, сказала она и отпила еще глоток кофе.

Ладно, к этому мы еще вернемся, подумал Эдвард и показал официанту пустой бокал, делая знак повторить.

— А та книга, которую я ищу? Что вы скажете про это самое «Странствие»?

— «Странствие» — совершенно другое дело. Если мы предположим, что это произведение подлинное — а это, думаю, входит в условия нашего с вами контракта, — то оно имело бы величайшее значение. В Англии времен позднего средневековья существовало всего три выдающихся автора: Чосер, Лэнгленд и Жемчужный Поэт[19]. Они вместе стоят у истоков английской литературы. Художественное произведение большого объема, написанное в тот период по-английски, а не по-латыни или по-французски, да еще ученым масштаба Гервасия, было бы просто бесценным. И сама книга, — трезво добавила она, — тоже имела бы определенную денежную стоимость.

— Какую, например?

— Сотни тысяч, а возможно, и миллионы.

— Ух ты, — невольно поразился Эдвард.

— Так вот. — Она, по всей видимости, напомнила себе, что ей за это платят. — «Странствие» выдавалось за сохранившиеся отрывки рыцарского романа в пяти частях. Начинается он с легенды о Граале. Поисками Священного Грааля занимались сотни рыцарей, не только Ланселот, Галахад и прочие, о которых вы слышали, и каждый на своем пути переживал какие-то приключения. Одним посчастливилось больше, другим меньше. Но «Странствие», начинаясь как рассказ о ранее неизвестном рыцаре, ищущем Грааль, быстро отклоняется от первоначального замысла.

Рыцарь этот — дворянин, лорд, чье имя ни разу не называется. Он уезжает из дома в разгар зимы, оставив жену и ребенка. После недолгих скитаний он останавливается в замке своего друга, который принимает его радушно, и немало историй, полных бахвальства, рассказывается перед жарким огнем под скрежет обледенелых ветвей за стенами замка. Однажды ночью к ним приходит из тьмы странный рыцарь. Тело у него как у человека могучего сложения, но голова оленья, с развесистыми серебряными рогами. На рога насажан труп стражника, который нес караул у входа, и кровь его струится по лицу рыцаря.

Все, как вы сами догадываетесь, замолкают. Пришелец, склонив рогатую голову, бесцеремонно стряхивает тело на ковер, а затем извлекает длинный и тонкий меч. Обращаясь к присутствующим, он рассказывает о часовне со стенами из цветного стекла, где, по его словам, проливала свои чудотворные слезы святая Мавра из Труа. Он называет ее Часовней Роз. Путь к ней сопряжен с большими опасностями, говорит он, но это святое место наделено великой силой. Коротко говоря, он вызывает их отправиться на ее поиски либо распрощаться со своей рыцарской честью. Рыцарь-олень говорит тонким шепелявым голосом — видимо, из-за звериной головы.

Закончив свой рассказ, он подвергается метаморфозе: вместо рыцаря с головой оленя он превращается в оленя с головой бородатого человека. Он подмигивает собравшимся, испражняется на красный ковер лорда, бьет копытом и снова убегает в зимнюю ночь.

Той ночью в замке никто не спит. Все как один забывают о Граале и клянутся принять вызов рыцаря-оленя — одних обязывает к этому честь, другие желают отомстить за стражника, который оказывается чьим-то племянником. Поднятым с постели слугам велят укладывать припасы, чистить латы, ковать лошадей, рыцари же тем временем молятся, прося указаний свыше. Следует чисто техническое обсуждение достоинств и недостатков различных частей доспехов, а также обзор охотничьей техники — рогатин, стрекал и прочего. В общем, наутро они выезжают в лес — лай гончих, заиндевелая сталь, кровавое солнце за пологом белых ветвей, пар, валящий из лошадиных ноздрей. По-своему это кульминация повествования и уж точно самый счастливый его момент.

Они быстро нападают на след оленьего рыцаря, но он, оказавшись непревзойденным мастером игрищ такого рода, ведет их за собой по горам и долам, через ручьи и реки, запутывая следы. Каждый раз, когда охотники думают, что поймали его, он таинственно исчезает, а когда они теряют надежду, показывается снова на каком-нибудь отдаленном холме, и погоня возобновляется.

Поначалу охотники веселятся, распевают у костров, а попутно убивают великанов и исправляют обнаруженное на местах зло. Но со временем они падают духом. Охота длится уже несколько месяцев, и напряжение начинает сказываться. Хуже всего им приходится по ночам. Спящих в шелковых шатрах рыцарей мучают сны. Сияющие женщины выходят из леса и соблазняют их нарушить свои рыцарские обеты. Сварливые отшельники в зловонных власяницах требуют милостыни, предлагают рыцарям каверзные теологические вопросы и предрекают, что все они отправятся в ад. А затем происходит нечто поистине ужасное.

— Что же это? — спросил Эдвард, заслушавшийся с открытым ртом.

— Однажды ранним утром они снова берут след оленьего рыцаря. — Маргарет пригубила кофе. — Он свеж, и теперь у них, похоже, действительно есть шанс схватить добычу. Они решают загнать оленя в глухое ущелье у подножия некого горного хребта. Они видят, как он вбегает в это ущелье. Рыцари становятся у входа и ждут. Солнце поднимается высоко и начинает припекать их доспехи. Ветер утихает. Насекомые перестают стрекотать. Вход в ущелье, несмотря на яркое солнце, остается темным — нет, черным как ночь. На миг в лесу воцаряется полная тишина.

Затем слышится треск ветвей, и из ущелья выскакивает олень. Глаза на его человеческом лице дико вращаются в орбитах. «Отступитесь! — кричит он, оглядываясь через плечо. — Бога ради, покиньте это место, если вам жизнь дорога!» В ущелье есть нечто такое, что ужасает даже его. Он бежит прямо на вооруженных рыцарей, и главный герой наносит ему удар клинком по плечу, но олень прорывается и пропадает в лесу.

Ситуация в самый раз для рыцарей. В типично короткий срок они забывают и волшебного оленя, и Часовню Роз и клянутся покорить глухое ущелье. Спешившись, они плечом к плечу вступают во мрак.

Следующая страница книги замазана черными чернилами.