Кодекс

7

Эдвард промокнул лоб. В кафе было жарко, хотя Маргарет этого, кажется, не замечала. Нисколько не разгоряченная и совершенно спокойная, она продолжала своим профессиональным лекторским голосом:

— Ни слов, ни изображений, сплошная чернота. Необычный прием, очень литературный, даже новаторский. О нем довольно часто писали. Стерн позаимствовал его и вставил черные страницы в своего «Тристрама Шенди», хотя никто, по-моему, не доказал с полной определенностью, что он читал «Странствие». Неизвестно, что означает этот символ и означает ли он что-нибудь вообще. Ключей для расшифровки недостаточно — на этом кончается первый фрагмент.

Второй, очень короткий, начинается с того, как наш лорд вернулся домой. Мы не знаем, что стряслось с ним на черной странице и что случилось потом, — ясно лишь, что прошло какое-то время. Его спутников скорее всего нет в живых, и поиски Часовни Роз, видимо, ни к чему не привели. Что до Священного Грааля, рыцарь забыл о нем напрочь. Он лишь тень себя прежнего, скелет, болтающийся в просторных доспехах.

Но это еще не самое худшее. Родной замок за время его отсутствия сровняли с землей. Кто-то из его врагов воспользовался случаем и предпринял осаду. Рыцарь видит перед собой груды битого камня и опаленную землю. Жена и ребенок погибли. Захватчик хотел учинить насилие над женой лорда, но ангел явился и умертвил ее.

— Как это? — Эдвард чуть не поперхнулся вином. — Зачем?

— Чтобы уберечь ее от греха.

— Что за дурь. Нет бы захватчиков убить — логичнее было бы.

— Действия средневекового Бога загадочны.

— Мягко говоря, — хмыкнул Эдвард. — А дальше что было?

— Лорд бурно предается своему горю. В детали можно не вдаваться, потому что здесь кончается вторая часть.

Часть третья затрагивает тему божественного промысла. Это наиболее академический, теоретический фрагмент из всех пяти и самый длинный, длиннее всех четырех, вместе взятых. В чем-то он сходен с дантовым «Раем» — не столько повествование, сколько попытка очертить Weltanschauung[20] автора. Третья часть начинается со скитаний лорда, одинокого и снедаемого раскаянием. Он думает, что Бог проклял его. Он живет под открытым небом, спит на опавшей хвое и купается в холодных реках. К нему присоединяется рыцарь-олень — да, именно он, — все еще хромающий после нанесенной ему рыцарем раны. Теперь они ведут себя как старые друзья. Как два солдата вражеских армий после окончания войны, по-настоящему понимающие друг друга.

Вместе они удаляются в хижину отшельника на вершине горы, где ведут квазисократовский диалог. Длинный пассаж о толковании снов почти целиком взят из Макробия, из «Комментария на „Сон Сципиона“»[21], — средневековые авторы не знали предрассудков относительно плагиата. За разговором рыцарь-олень произвольно меняет свой облик, делаясь то человеком с головой животного, то животным с головой человека, под настроение. Они обсуждают множество тем: космологию, теологию, герметику и особенно эсхатологию, то есть теории, относящиеся к концу света. Если свету настанет конец, как мы узнаем, что конец уже настал? Возможно, это уже случилось, и мы продолжаем жить после этого? Возможно, это и есть ад? Или, хуже того, рай? Первое слово здесь принадлежит рыцарю-оленю как существу мистическому, но и лорд добавляет немало ценного. Однажды он с горечью замечает — тут читателю явственно подмигивает восемнадцатый век, — что, будь он персонажем романа, его не волновало бы, чем закончится его история, ибо никакая награда, даже царство небесное, не могла бы возместить ему потерю жены и ребенка.

Эдвард начинал получать удовольствие от ее рассказа. Все это так отличалось от того, к чему он привык. Есть же люди, которые все свое время посвящают только чтению и пересказу прочитанного. С одной стороны, такие занятия кажутся смешными, с другой — куда более важными, чем его работа. Вернее, прежняя работа.

— Четвертая часть — самая проблематичная, и писали о ней больше всего, хотя не думаю, что комментарии помогли хоть немного ее прояснить. Ее стиль отличен от всего остального «Странствия». Это похоже на сон, или галлюцинацию, или один из гротесков Босха. Трудно поверить, что четвертая часть принадлежит тому же автору: повторы и склонность к насилию отражают скорее детское сознание, а если это писал взрослый, то он близок к психическому расстройству.

Лорд возобновляет свои приключения, хотя больше не ставит перед собой никакой цели. Он просто блуждает…

Маргарет, не зная, видимо, как построить рассказ дальше, вздохнула и по-девчоночьи, совсем нехарактерно для себя, дунула на свою челку.

— Текст начинает повторяться почти навязчиво. Лорд убивает одно чудище за другим: великанов, демонов, драконов, все снова и снова. Иногда он убивает одно и то же чудовище дважды или трижды. Время описывает двойные и тройные круги. Порой повествование переходит в простой перечень противников, убитых или спасенных, не имеющий никакой связи с сюжетом.

В один прекрасный момент нам сообщают, что лорд женился вторично, отстроил свой замок, и у него снова родился сын. Он стареет, довольный жизнью, а рассказ продолжают приключения его сына, предпринявшего собственный поход. Но вот сын мужает и превращается в своего отца, который встречает рыцаря-оленя и начинает охотиться на него, — в общем, сюжет тоже движется по кругу. Время заглатывает собственный хвост. Однако на этот раз рыцарь добивается успеха, находит Часовню Роз, и его тут же принимают в рай.

Но блаженство недолговечно. Рыцаря выкидывают с небес из-за какой-то мелкой теологической погрешности, насколько я это понимаю. На земле он ожесточается и мстит: возобновляет охоту на рыцаря-оленя, убивает его и съедает его мясо. — Эдвард скривился. — С этого места текст точно с ума сходит. Люди умирают и возвращаются к жизни без всякого резона. Сам лорд совершает самоубийство, вспоров себе живот мизерикордией — это такой тонкий кинжал, — но некий злобный, саркастический ангел насильственно воскрешает его. Рыцарь-олень тоже оживает — он немного обижен на то, что его убили, и заявляет лорду, что жизнь — только сон, рай — единственная реальность, и не надо воспринимать все слишком всерьез. Громадные рати бьются непонятно из-за чего, но описано это в мельчайших подробностях. Автор, точно маленький мальчик, расставляет и сшибает игрушечных солдатиков раз за разом. Мы улавливаем мимолетные картины края, опустошенного войной и чумой.

В конце концов фабула снова закладывает петлю, и мы возвращаемся к роковой охоте на рыцаря-оленя — в буквальном смысле. Целые пассажи из первой части повторяются дословно, и поэма становится слепком с себя самой. Рыцаря-оленя, как и прежде, загоняют в глухое ущелье, откуда он в панике выбегает. Герой, по-видимому, сознает, что все это уже было, но бессилен изменить ход событий. Рыцари снова входят в ущелье, и опять мы не знаем, что они там находят, ибо на этом заканчивается четвертая часть.

— Тьфу ты, опять облом. — Эдвард посмотрел на часы — скоро шесть. Если это затянется, мимолетно подумал он, она сдерет с меня как за полный час. — Перейдем к пятой.

Маргарет продолжила с той же невозмутимостью:

— В ее начале лорд пересекает океан на лодке без весел, паруса и руля. При этом он верит, что Бог благополучно приведет его к берегу. Проходит время. Он заплывает далеко на север, и вокруг высятся ледяные горы. В море плещутся арктические киты — белухи, нарвалы и кашалоты. Кольридж позаимствовал отсюда несколько строк для своего «Старого моряка»: «Меж снежных трещин иногда //Угрюмый снег блеснет; //Ни человека, ни зверей, — //Повсюду только лед»[22].

Средневековые писатели часто вставляли в свои произведения эпизоды из классиков, и наш рассказчик пользуется случаем, чтобы привести пару историй из «Одиссеи», о сиренах и вкушающих лотос, не знаю уж для чего. Пересказывает он также историю Паоло и Франчески — о женщине, которая стала любовницей своего деверя, читая с ним вместе книгу. Муж является и убивает обоих. Этот сюжет был достаточно популярен — и Данте, и Боккаччо представляют нам свои версии, — но Гервасий своевольно приделывает к своей хороший конец: любовники спасаются бегством и живут долго и счастливо.

Наконец рыцарь пристает к берегу пустынной земли. Все, что он видит там, — это уходящие вдаль песчаные гряды, занесенные снегом. Песок окрашен в чугунный цвет. «Ни града, ни дома, ни древа, //Ни куста, ни травы, ни доброй земли». Рыцарь идет в глубь суши. Гервасий посвящает целый раздел странным свойствам тамошнего освещения — свет, слабый, бледный, будто бы неземной, тревожит рыцаря. Наконец он находит место, где обитают люди, и те называют себя киммерийцами — помните название книги?

В Киммерии, говорят они, царят вечные сумерки — не день и не ночь. Это суровый, холодный, малонаселенный край. Рыцарь путешествует по нему, и мы видим эту страну его глазами. Жители выкапывают в пищу коренья и разводят лохматых овец. Здесь струятся ледяные ручьи, и рыцарь натыкается в ложбине на застывший труп женщины. Находит он также разрушенный город с далеко раскиданными камнями. Приходит на поле с заснеженными бороздами и сравнивает его с чередованием строк и пробелов на рукописной странице.

Этим и заканчивается пятая часть, по сути, очень скудная. Она, как и все остальные, насыщена тоской и меланхолией, но видимой причины для этих чувств нет. Местами она определенно содержит аллюзии на дантов «Ад». Это, кстати, еще один повод сомневаться, что книга написана Гервасием Лэнгфордским, — в Англии, насколько я знаю, Данте тогда прочел один только Чосер.

Маргарет опустила глаза на недопитый стакан с кофе, Эдвард крошил остатки пирожного. По узкой улице ехал, пыхтя, тяжелый грузовик, на время загородивший солнце.

— Ну и какой, по-вашему, во всем этом смысл? — спросил он.

— Какой смысл? Не знаю. Если брать «Странствие» как продукт средневекового мышления, то это, возможно, религиозная аллегория. Путь души от греха к благодати. Может быть также политический подтекст — узурпация, бедственное положение крестьян. Кроме того, эпидемия чумы должна была глубоко затронуть психику Гервасия. Вероятно, он жил, мучимый чувством вины и стыда за то, что уцелел среди стольких смертей, — и боялся, что чума еще вернется и заберет его.

— А киммерийцы? Они кто такие?

— Да никто. Существовало вообще-то кочевое племя с таким названием. В Малой Азии, около 1200 года до нашей эры.

— Значит, они все-таки жили на, свете.

— Разумеется. — Она улыбнулась уголком губ. — Современное название «Крым» происходит от Киммерии. Но историческая реальность далеко не так интересна, как литературная. По классической традиции киммерийцы считались легендарным народом, обитавшим в стране вечных сумерек.

Овидий упоминает о них в своих «Метаморфозах», и Улисс в «Одиссее» тоже посещает эту страну. В космологии классических мифов мир омывает река Океан. Киммерийцы живут на другом ее берегу, и дальше Киммерии находится только Гадес, царство мертвых. Плиний помещал Киммерию в Италии, где будто бы находился вход в подземный мир, но автор «Странствия» комбинирует или объединяет Киммерию с Ультима Туле, легендарной северной оконечностью мира.

У дверей завязался спор между метрдотелем и посетителем, желавшим войти в кафе с собакой. Маргарет пристально смотрела на Эдварда — возможно, просто ждала, когда он ее отпустит.

— Как может выглядеть эта книга? Если допустить, что она существует на самом деле?

— Если говорить о формате, — рассудила она, сложив пальцы домиком, — то это кодекс. Написанный скорее всего на пергаменте, не на бумаге. Переплет деревянный, обтянутый кожей. Манускрипт, разумеется — книгопечатание изобрели только лет через сто, — выполненный готическим шрифтом. Очень трудный для прочтения, если речь о неспециалисте. В остальном «Странствие» ничем не должно отличаться от других книг того времени. Книга тогда создавалась как теперь кино: для этого требовалось много времени, много денег и много людей с различными навыками. Надо было запастись пергаментом, перьями и чернилами. Нужен был писец, чтобы переписать текст, затем иллюстратор, затем переплетчик и так далее.

Официант, проходя мимо, деликатно оставил на столике счет.

— А Гервасий мог себе это позволить?

— Возможно, — пожала плечами она. — Выходец из верхнего слоя среднего класса, служивший в знатном доме… да, возможно. Но что касается самого текста… не знаю, как вас убедить, да вы и не хотите, чтобы вас убедили, но он написан не человеком средневековья.

Эдвард, поджав губы, кивнул. Она верит в то, что говорит, и, вероятно, права. Зачем бы она стала вводить его в заблуждение? Если на то пошло, ей выгодно продолжать встречи с ним. Он испытывал разочарование. В какой-то момент он, сам не зная почему, стал хотеть, чтобы книга оказалась настоящей. Эдвард достал бумажник.

— Как вы думаете, что все-таки случилось с рыцарями? В том ущелье, в конце первой части?

— Много чернил пролилось над этой черной страницей — извините за каламбур. — Маргарет поболтала осадок в стакане, не препятствуя Эдварду оплатить счет. — О ней целая книга написана. Кэпшо, «Зримая тьма». Фрейдисты считают ее материнским чревом, или анусом, или могилой, или всем сразу. Марксисты говорят о развитии капитализма в Англии и приближении литературы к массам. Особенно эта тема популярна у деконструкционистов. Чем только эту черную страницу не называли. Типографской ошибкой, картой Африки, протестом против Прагматической Санкции 1713 года[23].

— А вы сами какого мнения?

— Никакого. — К Маргарет вернулось прежнее безразличие. — Это не моя область.

— Ладно. — Эта девица начинала его утомлять. Хотелось остаться одному и подумать, а еще лучше — не думать ни о чем. Молодая пара за соседним столиком, на вид юристы, спорила яростным шепотом. — Может, закончим на сегодня? Вы сейчас домой, в Бруклин? — Она потрясла головой. — Все равно возьмите такси и попросите квитанцию. В следующий раз я поведу вас смотреть коллекцию, если Уэнты согласятся, конечно. Вы как?

— Хорошо, — сказала Маргарет, не проявив ни нежелания, ни энтузиазма. Она встала, и он следом за ней вышел на улицу. Было около половины седьмого, но солнце еще светило вовсю.

— Может быть, я… — А нужно ли? Он неопределенно махнул в сторону Ист-Сайда, одновременно высматривая такси.

— Мне в Колумбийский. — Она повернулась и пошла к метро, покачивая сумкой на ремешке.

— Минутку, — окликнул ее Эдвард. — Вы назвали эту книгу кодексом. Что это означает?

— Кодекс… — Она остановилась вполоборота к нему. Необходимость дать определение столь очевидной вещи не вывела ее из равновесия. — Кодекс есть кодекс. В отличие от свитка, восковой таблички или камня с выбитыми на нем словами. Собрание печатных или рукописных страниц, сшитых и переплетенных. Книга в вашем понимании.