Когда был Ленин мумией

Глава 13. Красное и черное

— Где вы были? — встретил его встревоженный Пирогов. — Я уже просто потерялся в догадках.

— Так, прогулялся, — уклончиво отвечал Ленин. Не то чтобы он не доверял хирургу, но и открывать все свои намерения тоже не хотел. Интеллигенция — девка продажная, сегодня с вами, завтра против вас.

— Пойдемте, а то все лучшие камеры займут.

— Какие камеры?

— Обыкновенные, погребальные. Мы же с вами не чинчорро, чтобы на полу ночь коротать. Вздремнем как культурные люди, в саркофагах.

И Пирогов повел Ленина вглубь зала, привычно лавируя между каменными вазами и статуями полулюдей-полузверей, установленными бог весть в каком порядке.

— Да что ж это за чинчорро такие, — спросил в спину хирурга Ильич, — что вы их через слово поминаете?

— Самые здесь старожилы. На несколько тысяч лет постарше египетских мумий будут, — на ходу громко отвечал Пирогов. И вдруг, резко притормозив, дернул Ильича за рукав и свистящим шепотом скомандовал, — Не вздумайте здороваться! Быстро идем мимо. Делаем вид, что не замечаем.

Заинтригованный Ленин внял его совету и с каменным лицом прошел мимо учтиво поклонившейся мумии в германском камзоле образца семнадцатого века. «Гутен таг! — произносила при этом фигура. — Эс ист вундершонес веттер, одер?»

«Доннерветер!» — шептал Пирогов, ускоряя шаг. «Геен зи нихт! Коммен зи цурюк»… — взывал позади немец, но Пирогов неудержимо влек Ильича вперед и вперед. Еще минут десять они семенили мелким шагом, прежде чем остановились.

— Уф! — выдохнул Пирогов. — Кажется, отвязался, мокрица.

— Но кто это?

— Прусский помещик Кристиан Фридрих фон Кульбуц. Негодяй и мерзавец. Убийца, насильник и растлитель.

— И кого он растлил? — живо заинтересовался Ильич, любивший со времен революционной молодости истории с клубничкой.

— Имя несчастной я, к сожалению, запамятовал. Но суть дела сие не меняет. Эта тварь в 1690 году заколола одного пастуха за то, что тот не выдал ей свою невесту, чьим цветком невинности Кальбуц мечтал насладиться по праву первой ночи. На суде он поклялся, что не убивал, и если он убийца, то не познать его плоти тления. С тех пор и лежит больше трехсот лет в церквушке Кампель в Бранденбурге. И, оказавшись здесь, всякий раз пытается завести разговор, выдавая себя за порядочного человека.

— Значит плоть и впрямь не истлела? — с удовлетворением констатировал Ильич, которому в революционной буре приходилось давать ложные клятвы и похлеще.

Пирогов только плечами пожал да рукой махнул.

— А вот и чинчорро, которые вас так заинтересовали, — он обратил внимание Ильича вправо. Там на полу табором расположились нищенствующие личности, похожие на выросших беспризорников. — На первый взгляд, примитивный народец. Заря цивилизации. Дикари-с! Только с дерева слезли, друг дружку ели, головы дубинами пробивали — однако уже верили в идею спасения. В жизнь вечную. Понимали, стало быть, что без веры никак нельзя.

— С чего вы так решили? — спросил Ильич.

— Ну как же. Если бы не верили, к чему тогда останки соплеменников консервировать. Пусть даже самым примитивным способом. Хотите — подойдем! Да вы не бойтесь, они только с виду страшные, а так добрые и доверчивые, словно дети.

Ильич двинулся в сторону чинчорро, про себя ужасаясь, до чего же безобразны: из спутанных волос, перевязанных пучками и присыпанных золой, торчат перья, иссохшие, обмазанные глиной тела, густо выкрашены охрой. Одно из ближайших страшил с бусинами вместо глаз и постоянно разинутым круглым ртом полезло в потрепанную сумку, сшитую из растительных волокон, и протянуло Ильичу охапку сухих листьев.

— Что это? Зачем? — отбивался Ильич. — Я не корова!

— Возьмите, возьмите, — принялся увещевать Пирогов. — Не надо обижать. Это он вам в знак уважения предлагает священное растение коку. Не отказывайтесь, лучше выбросите потом потихоньку.

Ленин принял листья и сунул в карман. Чудище растянуло рот в гнилозубой улыбке и залопотало:

— Сидеть с нами. Говорить о мертвых.

— Спасибо, спасибо… В следующий раз — непременно…. А сейчас, извините, товарищ, время поджимает, — и Ильич поспешно отступил к Пирогову.

— Я ошибся, это не чинчорро, а чапочоя, или чирибайя из Перу. Право, их легко спутать, — склонив голову к плечу, раздумчиво проговорил врач. — А чинчорро — они из Чили. Видимо, куда-то отлучились. Но сделаны по тому же принципу. Видите, насколько примитивная работа? В голове дырку пробили и сено затолкали. Нижняя челюсть тростниковой веревкой прикручена. К позвоночнику — палка, кости ног тоже палками пришпандорены. Им половые органы из глины лепили и красили в красный цвет.

— В красный — это хорошо, — одобрил Ильич. — Только никаких органов не вижу.

— Так отвалились, сударь мой! Им же страшно подумать — больше пяти тысяч лет. За такое время даже стальной уд ржой в пыль изойдет.

— Я так понимаю, это беднейшие слои среди присутствующих? И, очевидно, самые угнетенные? — уточнил Ленин.

Пожав плечами, Пирогов повел его дальше, говоря на ходу:

— Беднейшие — возможно, хотя все мы тут обитаем по принципу «оmnia meum mecum porto»: все свое ношу с собой. А вот насчет угнетенных, не скажите. Вообразите — и у чинчорро, и у чирибайя был свой первобытный социализм. Тот самый, что упомянут в известных сочинениях господ Фурье и Оуэна. В каждое захоронение клали равное количество утвари. Без богачей жили, да-с.

Ильич жадно впитывал каждое слово.

— Впрочем, все это уже философия, — спохватился Пирогов. — Давайте все-таки сделаем маленький крюк, я вам настоящее чудо покажу.

И он затащил Ленина в левый угол зала, где на каменной плите, вытянувшись во весь рост, лежало завернутое в тяжелый саван тело и сладко дрыхло. Рядом, сложив ноги витиеватым кренделем, торчала маленькая, размером с русскую борзую, серебряная статуя. Спящий в саване умудрился удобно притулить голову на ее острую светящуюся коленку.

— Извольте взглянуть на прелюбопытный феномен: Пандита Хамбо-лама Даши-Доржо Интигилов 12-й. Бурятский хамбо-лама, — возвестил Пирогов. — Заснул однажды и просыпаться не пожелал. Однако разлагаться вот уже полвека тоже не спешит, хотя бальзамированию тело подвергнуто не было. Впрочем, это частое явление среди буддистов. Видите рядом серебряную статую? И не статуя это вовсе, а настоятель вьетнамского монастыря Ву Кхак Минь. Как и его коллега, однажды погрузился в молитву — и вот уже триста лет так сидит. Во Вьетнаме стопроцентная влажность, казалось бы, тело должно набухнуть и сгнить. А оно вопреки всем законам природы наоборот усохло. Мумия весит 7 кило: я сам проверял.

— Неужели это не статуя? — не поверил Ильич. — А почему тогда такой странный цвет?

— Ученики покрасили серебряной краской — чтоб мухи не беспокоили.

Нетленные буддисты Ильичу активно не понравились. Аморфная равнодушная, удовлетворенная своим растительным существованием, масса. Таких не спросишь: с кем вы, товарищи? Им, должно быть, совершенно все равно, чья власть нынче на дворе.

И он шагнул было прочь, но тут же подскочил на месте, как ошпаренный. Из ниши, скребя по каменному полу когтями, выползло что-то черное, изможденное, с длиннющими, проступившими сквозь кожу, зубами. Тело существа напоминало панцирь черного омара, густо покрытый лаком.

— Испугались? — усмехнулся Пирогов. — Я тоже в первый раз шарахнулся, как лошадь перед запаленным фитилем. А сейчас ничего, привык. Это фанатики религиозные.

— Из Африки, очевидно? — спросил Ильич, с опаской подбирая ноги.

— Нет, нет, из Азии — японцы, школа сингон. Монах Кукай основал. У них, представьте, такая навязчивая идея — сделать из себя мумию еще при жизни, своими же руками. Для этого монахи сингон едят крайне мало и только пищу, исключающую крахмал, а пьют исключительно сок смолистого дерева. Изможденному организму ничего не остается, как перейти на потребление собственных тканей. Уже полумумиями они берутся медитировать — и незаметно переходят в мир иной.

— Отчего ж так черны?

— Смола-с. И еще лак, которым их покрывали после смерти для пущей сохранности.

«А вот такие индивидуумы нам нужны! — с облегчением подумал Ильич. — Бесценное подспорье. Если хорошенько прочистить им мозги, можно опереться на них так же спокойно, как на латышских стрелков. Надо только повернуть их фанатизм от бога в сторону революции, а уж жертвовать собой ради идеи они и так умеют».

— А с самим Кукаем нельзя познакомиться поближе? — спросил он вслух, понимая, что если что — лучшей кандидатуры для начальника загробного ЧК и не придумать.

В замешательстве покачав головой, Пирогов сказал, что с монахами сингон никогда не общался. И вообще им надо торопиться — мест в камерах, возможно, уже не осталось. Повинуясь его указаниям, Ильич прошел еще немного вперед, до проема в стене и пригнул голову, чтобы пролезть в чрезвычайно узкий коридор.

— Отсчитываете ровно 23 шага, — предупредил хирург, — после чего сразу поворачиваете вправо. Умоляю, будьте предельно точны. Впереди — смертельная ловушка.