Когда был Ленин мумией

Глава 8. Пласти, господи!

Некоторые личности казались странными до чрезвычайности. «Гадость какая», — брезгливо подумал Ильич, разглядывая фигуру, распиленную надвое и напрочь лишенную кожи. Бугрясь клубками красных мышц и лупоглазо таращась на присутствующих глазными яблоками, обе ее половинки бродили по залу, то разъединяясь, то снова соединяясь и даже пытаясь идти в ногу. Разъединившись, они принимались игриво скакать по залу от одной группы шушукающихся мумий к другой, к явному неудовольствию присутствующих.

— Это кто же такие будут? — поинтересовался у Пирогова Ильич. И шарахнулся, потому что за спиной раздалось оглушительное ржанье и его едва не растоптал ободранный конь, на котором гордо восседал оскалившийся и такой же ободранный всадник. Неужто Буденный? — Ленин с надеждой всмотрелся в оскаленное красное лицо. Всадник ему подмигнул. Нет, все таки обознался. Не похож. Хотя может просто без усов не узнал?

— Пластиноиды, — ответил Пирогов.

— Пласти… что?

— Пластиноиды, — терпеливо повторил Пирогов. — Противно?

— Есть немного — признался Ильич.

— Можно понять, — успокоительно сказал хирург. — Сколько я за годы работы в действующей армии в Болгарии и на Кавказе навидался истерзанной плоти, но и то, признаюсь, немного коробит.

— Это их в ЧК так отделали?

— Где?

— Ну, на допросах…

— Пытошных дел мастера, вы имеете в виду? — догадался Пирогов. — Что вы, что вы! Мы с вами имеем удовольствие лицезреть экспонаты выставки «Миры тела». Автор — профессор Гейдельбергского университета Гюнтер фон Хагенс. Гений препарирования, что и говорить… Разработал, шельмец, новый метод бальзамирования. И какой! — Пирогов прищелкнул языком. — 50 000 лет сохранности гарантировано. Плюс совершенная идентичность цвета, формы и даже морфологической структуры тела. И ведь как просто! Замещаешь жидкость и жир в организмах умерших искусственным веществом — и все, готова куколка. Никакой вони, полная стерильность.

— Ужас! — вырвалось у Ильича.

— Отчасти согласен, сударь. И как православный человек не могу не ужаснуться вместе с вами. Тем более что Хагенс творит сие, руководствуясь не благими а сугубо меркантильными интересами. Но, — Пирогов назидательно поднял палец, — как медик не могу не оценить гениальность способа. Ничего не попишешь. О таких наглядных пособиях я и мои коллеги могли лишь мечтать. Мы ведь дальше распила замороженного тела не пошли, техника-с не позволила. А тут вы только посмотрите — он указал на гордо вышагивающего ободрыша, мышцы которого алыми пучками развивались вокруг обнаженных костей. — Все видно преотлично. Вот сокращается rectus femoris.

— Что? — переспросил Ильич.

— Прямая мышца бедра — охотно пояснил врач. — Вот вступила в действие quadriceps femoris — передняя поверхность. А вот, смотрите, смотрите, заиграла semi membranosus. Ну а про то, как хорош у него tibialis anterior, я вообще молчу!

Ильич восторгов доктора не разделял, но предпочел смолчать. Возможно, зря, потому что Пирогов тут же повел Ленина к фигуре со спиленной черепной коробкой, открывавшей взгляду извилины мозга (к счастью, фигура сидела, задумавшись над шахматной доской, и от знакомства с Ильичем невежливо отмахнулась), затем остановился у другого пластиноида и с возгласом «Ах, мне бы сейчас ланцет!» полез в его внутренности. Пластиноид при этом тепло смотрел на Ленина и делал приглашающие жесты руками. Ильича затошнило, он отошел в сторону и прижался спиной к колонне, стараясь дышать глубже. Уж на что Дзержинский был мясник, но чтоб такое!

И только ему полегчало, как мимо, развязно вихляя бедрами, прошествовало разрезанное тело беременной женщины, внутри которой калачиком свернулся младенец. Громко икнув, Ленин скрючился и его стошнило прямо на ноги какому-то чучелу с полуистлевшим черепом, прикрученным к плохо сохранившемуся телу, набитому травой. Чучело выругалось на непонятном языке, плюнуло на Ильича и пошло дальше, оставляя по дороге изрядные пучки сена, которые с довольным ржанием подмела с пола языком ободранная лошадь. «Этот трупный реализм надо категорически запретить!» — возмущенно подумал Ленин.

— Вам дурно? — озабоченно сунулся к нему Пирогов. — Извините старого дурака, увлекся. Ну пойдемте, с другими познакомлю. Не все же на пластиноидов смотреть. — И, взяв Ильича под руку, он повел его куда-то влево.

— А много их? — Ленин все еще был под впечатлением.

— Ну что вы. Это же штучная работа. Десятка два, не более. Вот этих, например, куда больше. Узнаете?

До Ильича донеслась любимая им втайне от Крупской «Аве Мария», которую высокими голосами негромко выводила шеренга монахов в полуистлевших рясах. Количество их поражало — шеренга начиналась у исписанного непонятными знаками столба и уходила в темноту, периодически выхватываемую чадящими всполохами факелов.

— Прямохонько из катакомб Палермо, — сообщил Пирогов. — Их там погребали аж с 16 века. И что любопытно — никого не бальзамировали, составами не пропитывали. В катакомбах Палермо царит особый микроклимат, который и сделал плоть погребенных нетленной.

— Выходит, никакой мистики — сущий материализм, — резюмировал Ильич.

— В этом случае — да, — признал хирург. Но, с другой стороны, мне довелось повидать при жизни и мощи святых старцев, сохранность которых наука не в силах объяснить. Выглядят поразительно естественно, мягкая кожа не теряет цвета и даже источает цветочный аромат. Подлинное чудо!

— А разрешите полюбопытствовать, Николай Иванович, как вы здесь оказались? — не удержался Ленин. — Тоже — из святых? Или вас, извините за выражение, мать-природа так преобразила?

Пирогов грустно покачал головой.

— Я, сударь, как и вы, деяние рук человеческих. На бальзамирование моего тела дал высочайшее разрешение Святейший Синод Санкт-Петербурга. Случай в истории христианства уникальный, — не без гордости добавил врач, извлекая из внутреннего кармана сюртука изрядно потрепанный номер «Русского Вестника» за 1881 год.

«Церковь, учтя заслуги Пирогова как примерного христианина и всемирно известного ученого, разрешила не предавать тело земле и оставить его нетленным, дабы ученики и продолжатели благородных и богоугодных дел раба божьего Н.И.Пирогова могли лицезреть его светлый облик» — прочел Ленин отчеркнутые карандашом строки.

— С тех пор и покоюсь без разложения в склепе в родной усадьбе Вишня под Винницей. Так пожелала жена Сашенька, а я был только рад. Рассчитывал, что наши души после смерти соединятся. Не вышло… — Пирогов поспешно отворотил голову, но Ильич успел разглядеть блеснувшую в глазах хирурга предательскую слезу.

— Ну что же вы расклеились, батенька — быстро заговорил он. — Обещали быть моим Хароном, а сами страдаете, словно прикованный к скале Прометей. Идемте же дальше!

Извиняюще тряхнув седой бородой, окаймляющей его лицо от уха до уха, Пирогов повел Ильича вдоль палермской шеренги, представляя на ходу: «полковник Эне ди Джулиано», «господин Веласкес, прославленный живописец», «писатель Джузеппе Томммази ди Лампедуза, автор жемчужины сицилианской литературы — романа „Леопард“. Не читали?» Ильич промычал что-то неопределенное. Как он понял, в катакомбах Палермо хоронили всех подряд: рясы сменялись мундиры, мундиры — цивильной одеждой.

Художник Веласкес, взглянув на Ильича, пришел в жуткое возбуждение и разразился длинной тирадой.

— Его поразили ваши монгольские скулы, — любезно перевел Пирогов. — Он хотел бы писать ваш портрет в виде Чингизхана или Атиллы, потому что узрел на вашем лице следы великих свершений, способных потрясти вселенную.

— Переведите ему, товарищ Пирогов, непременно буду позировать. Непременно. — И Ленин нетерпеливо потащил было спутника дальше, но врезался в полутьме в здоровенную дубовую бочку: изрядно подгнившую, однако чертовски твердую. Какой дурак ее здесь поставил?! Потирая лоб, Ильич с досадой стукнул по бочке ногой. Неожиданно оттуда раздался недовольный гулкий голос. Говорили на древнегреческом, точней — бранились, причем весьма вульгарным образом. Ильич учил язык эллинов еще в гимназии, и, как оказалось, помнил все преотлично.

— Кто там? — опешив, спросил он Пирогова.

— Александр Великий! — невозмутимо проронил тот. — Завоеватель Вселенной. Был отравлен своей супругой и после смерти забальзамирован в бочке с медом, препятствующим разложению тела. Хотя лично я сомневаюсь, что мед способен сдержать разложение на столь длительный строк. Не зря великий полководец из бочки никогда не вылезает.

За бочкой стоял азиат противного вида во френче, с надменным видом ковырявший пальцем в носу. Ильич удивленно отметил, что на груди его красуется до боли знакомая пятиконечная красная звезда. Но что интересно — азиат при виде Ленина изумился еще сильней: глаза его округлились, рот ошеломленно распахнулся, демонстрируя неожиданно зеленые, как лягушка по весне, зубы.

— Кажется, китаец, — бросил Пирогов, не замечая этого замешательства и увлекая Ильича дальше, — Хотя не уверен. Новичок, как и вы. Общается только с парой таких же монголоидов.

И впрямь, в тот же момент к азиату придвинулись еще две узкоглазые мумии — в таких же потертых пыльно-зеленого цвета полувоенных костюмах и резиновых тапочках. Беспрестанно озираясь на Ленина с Пироговым, они возбужденно о чем-то заспорили, и было непонятно, обрадовала их эта встреча или наоборот огорчила.

— Неудобно такое говорить, но у китайца запах изо рта — отхожее место так не пахнет, — добавил Пирогов, ускоряя шаг. — Даже чинчорро шарахаются.

Ильич хотел было спросить, кто такие чинчорро, однако в этот момент сверху внезапно грянул звук гонга — настолько пронзительный, что он инстинктивно схватился за уши.