Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Прошлой ночью, готовясь ко встрече со Стэнли, я скачала около десяти гигабайтов порнографии. Я уже знала биологию секса, а вот технику, различные позиции и хитрости — нет.

В больших дозах жесткое порно очень быстро становится скучным. Если промотать диалог и отключить музыку, все сводится к просмотру того, как два потных незнакомца бесконечно качаются, вталкивают и сосут. Есть в этом нечто механическое.

Во время просмотра я поняла, что с большим количеством смазки почти все что угодно можно засунуть куда угодно, а некоторым женщинам, судя по всему, нравится, когда их шлепают мужчины в униформе. Но в итоге я осталась с ощущением, что не так уж много узнала.

На обоях в комнате мотеля синие гвоздики сгруппированы по две и по три. Два-три. В Древнем Китае считалось, что у некоторых чисел есть сексуальное значение. Простые числа считались мужскими, а число двадцать три считалось особенно сильнодействующим, потому что образовано суммой трех простых чисел, следующих друг за другом. Мой возраст, семнадцать, — тоже простое число, а также сумма первых четырех простых чисел.

— Элви?

Мой взгляд перепрыгивает на Стэнли. Он сидит на краю кровати, вертя свой костыль. Он откашливается.

— Хм, слушай… Я не уверен, что смогу заняться этим не касаясь тебя. В смысле, я постараюсь не касаться. Буду держать руки на кровати, но…

— Если это случится нечаянно, то я переживу. — Я верю, что он не будет касаться меня специально, хотя обычно я никому так не доверяю. — Просто будь осторожней.

— Хорошо, — голос его звучит тише. — Обещаю. — Он все еще полностью одет. Может, он ждет, что я начну.

Я начинаю расстегивать рубашку.

— Подожди, — говорит он. Я останавливаюсь.

Его щеки заливает румянец.

— Обычно люди целуются, прежде чем снимать одежду.

Я наклоняю голову.

— Ты хочешь меня поцеловать.

Он краснеет еще больше.

— Я, ну… это вопрос?

— Да.

— Извини, я не всегда понимаю, когда ты задаешь вопросы. — Он замолкает. — А ты хочешь?

На мгновение я задумываюсь. Когда я смотрю по телевизору, как люди целуются, мне всегда кажется, что они пытаются съесть друг другу лицо, и при этом издают звуки, напоминающие, как вантузом прочищаешь засор в туалете.

— Думаю, достаточно просто раздеться.

Он вздрагивает.

— Слушай, может, включим отопление? Тут как-то хол…

Я снимаю рубашку. Стэнли вцепляется в край кровати, словно сейчас упадет.

Руки у меня немного трясутся, пока расстегиваю застежку лифчика, затем лифчик падает на пол. Зрачки у Стэнли расширяются, а кадык ходит вверх и вниз, когда он сглатывает.

— Ух, — голос его звучит тихо и почти бездыханно. Не понимаю, чему тут изумляться. Просто грудь. У любой девушки она есть.

— Они маленькие, — отмечаю я.

Он моргает.

— Что?

— Мои сиськи.

— Совсем нет. Не маленькие, в смысле.

Я смотрю вниз.

— Ну это факт.

— Они идеальные. Просто… — он издает короткий нервный смешок. — Несколько странно слышать от тебя слово «сиськи». Это как если бы мистер Спок сказал «ублюдок» или что-то такое.

Я пожимаю плечами.

— Они прекрасные, — ласково говорит он. — Ты — красивая.

Эти слова смущают меня, заставляют чувствовать себя голой гораздо больше, чем просто без лифчика. Он не должен говорить такие вещи.

Воздух в номере мотеля холоднее моей кожи. На руках и груди появляется гусиная кожа, грудную клетку распирает, я изо всех сил пытаюсь вернуть дыхание под контроль. Не знаю, возбуждение ли это, но я очень явственно ощущаю свое тело, больше обычного. Сквозь чулки я чувствую шершавость ковролина под стопами, вес собственных костей, шепот крови, бегущей сквозь мозг и сердце. Дыхание учащается, и грудную клетку сдавливает.

Руки все еще трясутся. Мне что, страшно?

Я не беспокоюсь за техническую сторону дела, она довольно простая. Прошлой ночью я попробовала сделать это пальцами, и, несмотря на небольшое жжение, было не больнее, чем когда случайно натыкаешься на стул в темноте по дороге в туалет. Нет, я боюсь, что сделаю или скажу что-то, что все испортит, и он в отвращении отвернется от меня. Или что я запаникую.

Но решения своего я не изменю. Не сейчас.

Я стою голая по пояс и говорю:

— Раздевайся.

Он возится с первой пуговицей на рубашке. Затем начинает искать провод от лампы, чтобы выключить свет.

— Не надо, — говорю я.

Он замирает.

— Мне нужно видеть, что я делаю.

Мышцы на его шее напрягаются, он сглатывает:

— Окей.

Меня охватывает сомнение, сеть проводков и струн с силой растягивается по всему телу, и я снова начинаю гадать, хочет ли он всего этого. Может, он передумал. Может, он разочарован видом моей по-мальчишески плоской груди и костлявых ключиц. Я никогда особо не задумывалась о своем теле и его привлекательности, но если взглянуть объективно, похвастаться мне особо нечем.

Затем я опускаю взгляд на его ширинку и замечаю, как она оттопырилась.

Несколько секунд я просто неподвижно смотрю. По телу пробегает дрожь. Но не от страха — от возбуждения.

Вот доказательство. Он делает это не потому, что я попросила, не из жалости ко мне. Он этого хочет. Он хочет меня.

Мое дыхание внезапно становится очень громким и нетерпеливым.

Я замечаю, что он уставился на мою грудь. Он замечает, что я заметила, и отводит глаза.

— Хочешь потрогать их, — говорю я.

— Да, — голос у него низкий и хриплый, словно горло болит.

В голове звенит, внезапно мне становится тепло.

— Давай.

— Ты уверена?

Я киваю.

Он сглатывает, поднимает руки. Опускает их. Набирает побольше воздуха в легкие и снова поднимает.

Первое прикосновение словно прыжок в ледяной бассейн жарким летним днем. Первые несколько секунд кажутся невыносимыми, но затем шок рассеивается, и я плыву. Затаив дыхание, я смотрю, как его пальцы гуляют по моей груди. Он большим пальцем проскальзывает по моему соску, затем проводит медленным движением вокруг, и где-то внутри мое тело приятно подрагивает.

Я теряю равновесие, голова начинает кружиться. Моя нервная система уже начинает перегружаться. Мне нужно остановиться.

Я хватаю его за запястья и опускаю его руки. Он вцепляется в покрывало. Я закрываю глаза и медленно вдыхаю, нащупывая свой центр контроля. Мир вокруг меня перестает плыть, я открываю глаза.

— Ложись, — говорю я, — на спину.

Он вытягивается на кровати и лежит напряженно, руки вдоль тела, ноги вместе. Я кладу руку ему на пах.

Его бедра вздрагивают, рот приоткрывается, а глаза смягчаются и увлажняются.

— Твою ж мать, — выпаливает он. — Извини.

Я отстраняюсь.

— Тебе больно.

— Нет, просто неожиданно. Было… Было приятно.

Я тянусь к первой пуговице его рубашки. Он мгновенно напрягается. Он начинает поднимать руки.

— Руки на кровать, — приказываю я едва слышно. Он снова сжимает кулаки на покрывале. Я расстегиваю еще одну пуговицу.

— Погоди, — резко вмешивается он. — У меня нет презервативов.

— Я принесла один. — Я роюсь в кармане толстовки, висящей на стуле, и извлекаю маленький серебристый пакетик, который заранее купила в мини-маркете.

— У тебя же нет аллергии на латекс.

Он качает головой.

— Хорошо. — Я кладу пакетик на покрывало и принимаюсь за следующую пуговицу.

— П-подожди. Давай не будем так торопиться.

Я замираю, почти не касаясь его.

— Что случилось, — спрашиваю я.

Мышцы на его лице напрягаются.

— Ничего.

Я не двигаюсь. Я что, делаю что-то не так? Едва-едва заметно я касаюсь его бедра. Веду палец к маленькому металлическому язычку ширинки и расстегиваю ее на пару сантиметров. Он лежит в полной неподвижности. Я расстегиваю молнию еще чуть-чуть, он закрывает глаза. Пот поблескивает у него на лбу.

Начало положено, но я не знаю, что будет дальше. Я не знаю, как это должно случиться.

Когда я начинаю говорить, голос немного дрожит, несмотря на все попытки держаться уверенно.

— Я никогда не занималась этим раньше, поэтому скажи мне, если я делаю что-то не так.

Его глаза разом открываются.

— Что?

Я сразу понимаю, что сделала ошибку, и прикусываю язык.

— Что ты только что сказала?

— Ничего. — Я начинаю расстегивать его ширинку, но он хватает меня за запястье. Я отдергиваюсь.

Он отпускает меня, моментально садится и смотрит в упор.

— Ты девственница?

— Это не имеет значения.

— Пожалуйста, просто ответь мне.

Не знаю, что произойдет, если скажу ему правду, но врать я не умею. У меня никогда не получалось хорошо врать. Поэтому я просто молчу.

Он закрывает лицо руками.

— Боже мой, — шепчет он.

Я жду несколько секунд, но он больше ничего не произносит. Грудную клетку неприятно сдавливает.

— Ты хочешь продолжить, — спрашиваю я.

Он медленно опускает руки.

— Прости, я не могу. Я думал… в смысле, в парке, когда ты спросила меня, хочу ли я… Я подумал, что ты уже занималась этим.

В груди больше нет напряжения, она пустая, онемевшая.

Мне как будто стало легче. Этот мир мне хорошо знаком и понятен, мир, в котором двери человеческих связей для меня закрыты. По какой причине — не имеет значения. Самое главное — все кончено, я отворачиваюсь.

Он произносит мое имя, но я не смотрю на него. Я поднимаю лифчик и надеваю.

Он встает и зовет меня:

— Подожди, ты что делае?..

Я отхожу.

— Все в порядке. Я пойду.

Я поднимаю свою рубашку. Все тело внезапно кажется жестким, и двигаться больно, но я все равно надеваю рубашку. В голове странно звенит. Нужно выбраться из номера. Нужно добраться домой, забраться в ванну и завернуться в одеяло.

Он снова произносит мое имя, громче, но его голос кажется приглушенным, словно доносится сквозь метры воды.

Я направляюсь к двери. Он преграждает мне путь. Его расстегнутые брюки начинают спадать с узких бедер, он наспех застегивает молнию.

— Послушай меня, пожалуйста! Если бы я только знал, что это твой первый раз…

— Я не понимаю, какое это имеет значение.

— Большое! Что я за человек, ты думаешь?! Ты что, думаешь, я действительно стал бы… — Он замолкает и краснеет. — Может, мне стоило тебе сказать.

— Что сказать.

Он сжимает челюсти. Краска еще больше заливает его лицо.

— Я тоже никогда раньше этого не делал.

Я смотрю на него в упор. Отчего-то мне никогда не приходило в голову, что он может оказаться таким же неопытным, как я. Прежде всего, он старше меня. И даже если он интроверт, точно не аутист, речь его звучит очень просто, очень складно. И тут я не знаю, что мне думать или делать. Я даже на секунду не задумывалась, что для него может значить этот опыт. Или лучше сказать, я думала, что он воспользуется этой возможностью, предполагая, что я не кажусь ему чересчур отталкивающей.

— Ты девственник, — произношу я, хотя это и так уже ясно.

Он отводит взгляд.

— Знаю, это нелепо.

Я всматриваюсь в его выражение лица, надеясь что-то понять.

— Почему.

— Почему у меня не было секса или?..

— Нет, почему тебе кажется это нелепым. Тебе всего девятнадцать.

Он вздыхает.

— Ну, знаешь, как это бывает. Парни не могут быть девственниками. Мы должны лишиться девственности, едва достигнув пубертата, а если этого не произошло, с нами что-то не так.

— Это же абсурд, — говорю я. — С тобой же очевидно все так. Ты нормальный.

Он смеется. Но смех звучит странно — пусто и монотонно.

— Нормальный, говоришь? — низким голосом произносит он, словно бы обращаясь к самому себе.

— Ну да, разве не так.

Он не отвечает на вопрос и пытается положить руку мне на плечо. Я вздрагиваю, и он отводит руку. Я скрещиваю руки на груди и начинаю изучать узор на ковре. Какое-то время мы оба не двигаемся.

— Посиди со мной, — просит он. — Пожалуйста?

Я тяну косичку.

— Только осторожнее — я про прикосновения.

— Хорошо.

Мы сидим рядом на краю кровати. Мои руки плотно прижаты к коленям, так что кожа вокруг ногтей белая от давления. Я не знаю, что делать дальше. Все пошло наперекосяк, а запасного плана у меня не было, кроме того, чтобы отправиться домой. Это территория неизвестности.

— Можешь сделать мне одолжение? — тихо спрашивает он.

Я пытаюсь проглотить слюну, рот совсем пересох.

— Какое?

— Знаю, что звучит странно, но посмотри на меня внимательно. Что ты видишь?

Я смотрю. Волосы у него немного всклокочены, и воротник рубашки перекошен, но в остальном он выглядит ровно так же, как и вечером. Мы сидим очень близко, так близко, что я могу рассмотреть крохотные рябоватые узоры на его радужных оболочках, похожие на мраморные прожилки.

Зрительный контакт очень интимный, кажется, словно мы руками залезли друг другу в нутро, нащупывая нежные, кровавые места, но я заставляю себя не отводить взгляд.

— Я вижу тебя, — говорю я. — Я вижу Стэнли Финкела.

Он отводит глаза. Я чувствую, что это не тот ответ, которого он ждал, но не знаю, что еще сказать.

Когда мы уезжаем из мотеля, на часах почти полночь. Я подвожу его обратно на стоянку, где припаркована его машина, и останавливаюсь рядом с ней. Мотор на холостом ходу. Бледно-зеленый свет от приборной панели омывает его лицо.

— Я хочу увидеть тебя еще раз, — говорит он.

Я понимаю, что он говорит не о чате в интернете. Мои руки крепко сжимают руль.

— Я не могу.

— Никогда?

Я закрываю глаза.

— Поверь, лучше будет, если мы просто продолжим общаться в Сети.

— Я не понимаю. Если я что-то не так сказал или сделал…

— Это не из-за тебя.

— Ну тогда почему? — шепчет он.

Я понимаю, что он не отстанет. Даже если мы будем общаться в чате, это не будет как раньше. Все это было ошибкой.

— Слушай, — продолжает он, — я понимаю, что ты смущаешься того, что ты — другая. Знаю, что поэтому ты сначала не хотела встречаться. Но меня это не смущает.

Мое дыхание снова сжимается, словно ограничиваясь крошечной полостью в груди. Внутри все горит и напрягается. В черепной коробке улавливаю странный скрежет, словно камни крошатся, я стискиваю зубы и с силой процеживаю сквозь них:

— Ты не имеешь ни малейшего представления, насколько я отличаюсь.

Мелкая морось барабанит по крыше машины, больше ничего не слышно. Капли стекают по лобовому стеклу, отбрасывая на его лицо тени, струящиеся вниз.

— Завтра я снова приду в парк, — говорит он. — В то же время.

Я не отвечаю. Жду, когда он выйдет из машины и сядет в свою. Затем уезжаю. Глухой рев доносится из Хранилища, и я вздрагиваю. Не хочу даже заглядывать внутрь.

Там ужасно, темно и ревет вода.