Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Близится моя встреча с судьей, я зачеркиваю дни в календаре, и красных крестиков становится все больше.

В среду доктор Бернхардт приходит в обычное время, его редеющие волосы аккуратно зачесаны.

— Ну что ж, — говорит он. — Вот и все. Наша последняя встреча, — он садится и складывает пальцы рук в замок. — Как ты себя чувствуешь?

— Чувствую себя… — я начинаю произносить «нормально», но останавливаюсь. — Не знаю.

— Есть что-то, о чем ты хочешь поговорить?

Я ерзаю на стуле. Наша последняя встреча. Даже подумать странно. Тревожно.

— Думаю, что не готова, — вырывается у меня.

— Еще не поздно передумать.

Я не могу отступить теперь, когда я уже так близко.

— Я не передумала, мне просто…

— Страшно?

Я не отвечаю. Это очевидно. Конечно, мне страшно. Я медленно втягиваю воздух через ноздри.

— Я справлюсь. Я сделаю все, что нужно. Я хочу быть независимой.

Выражение его лица становится напряженным. Несколько мгновений спустя он снимает очки и протирает их рукавом. Без линз, увеличивающих его глаза, они кажутся маленькими, водянистыми и беззащитными.

— Неужели тебе настолько неприятны наши встречи?

Вопрос застает меня врасплох. Я меняю положение на стуле.

— Дело не в том.

— А в чем тогда? Почему тебе так отчаянно хочется независимости? Ты и так очень самостоятельная. Разница только в том, что я больше не буду тебя навещать. И ты потеряешь правовую защиту.

Я дважды резко дергаю левую косичку. Отчасти я боюсь, что меня отправят обратно в пансион. Но есть что-то еще. Я не знаю, как объяснить, чтобы он понял.

— Когда я была младше, некоторые врачи говорили, что я никогда не смогу жить самостоятельно. Что у меня не будет нормальной жизни. Я хочу доказать, что они ошибались.

— Вести нормальную жизнь не значит никогда не нуждаться в помощи. К тому же… ты очень молода. Ты семнадцатилетняя девочка, и уже работаешь на полную ставку, и сама платишь за квартиру. Это не уникальный случай, но и не типичный. Большинство детей в твоем возрасте получают поддержку в той или иной форме. Это никак не связано с твоим состоянием.

Это напрямую связано с моим состоянием. Если бы не оно, я бы не оказалась в такой ситуации.

— Я решила получить независимость. И получу. Вот и все.

Он улыбается и опускает взгляд.

— Я был уверен, что услышу именно это. Ну что же… раз независимость так много для тебя значит, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе достичь желаемого.

Мои плечи расслабляются. Я киваю.

Он бросает взгляд на гвоздику, которая все еще стоит на кофейном столике. Она уже засохла, превратившись в хрупкую скульптуру, лепестки стали жесткими и ломкими.

— Кажется, я первый раз вижу цветок в твоей квартире.

Мне стоило ее выбросить. Но отчего-то я не могу заставить себя это сделать. Я касаюсь скотча, обмотанного вокруг сломанного стебля. Не задумываясь, я говорю правду:

— Это от Стэнли.

Он вскидывает брови.

— Что же, — улыбка появляется на его губах, — это прекрасно!

Я не ожидала, что он обрадуется.

— Знаешь, — говорит он, — ты до сих пор мне ничего толком не рассказывала про этого мальчика.

Я дергаю косичку.

— Вы внесете это в ваш отчет.

— Нет, мне просто интересно.

С чего тут начать? Я собрала столько разрозненных деталей из разговоров со Стэнли, что выбрать трудно.

— Он любит кошек. У него аллергия на них, поэтому он не может завести кошку. У него есть хомяк по имени Матильда. Запах свеженарезанных огурцов — его любимый.

— Похоже, вы сближаетесь.

— Да, но… — Горло дрожит, словно бы под напором слов, стремящихся вырваться наружу. Я непривычно сжимаю губы… Но отчего-то держать все внутри кажется бессмысленным. Мне нужно с кем-то поговорить, чтобы справиться с неразберихой своих чувств. Сегодня доктор Бернхард пришел в последний раз. Возможно, это подходящий момент.

— Я не знаю… — запинаюсь я, вцепившись в свои колени. Горло напрягается, я сглатываю несколько раз, пока оно не смягчается, чтобы я смогла начать говорить: — Я не знаю, как это делать. Не знаю, как быть кому-то другом. Кажется, что я делаю кучу ошибок. И есть что-то… чего… он не знает. Что-то о моем… прошлом.

Доктор Бернхард молча разглядывает меня какое-то время.

— Что ты ему рассказала? — спрашивает он тихо.

— Почти ничего.

Он медленно втягивает воздух через нос, затем выдыхает.

— Я не хочу лезть не в свои дела. И не знаю, насколько это у вас серьезно. Но даже если вы просто друзья, если ты хочешь, чтобы этот мальчик стал частью твоей жизни, рано или поздно тебе придется ему рассказать.

— А если не расскажу. Что тогда.

— Правда всегда, рано или поздно, выходит на поверхность. Лучшее, что ты можешь сделать, — выбрать место и время. Я говорю это не как твой социальный работник. Это совет одного взрослого человека другому. Секреты от самых близких людей не приносят ничего, кроме боли.

Я открываю рот, чтобы ответить, но ничего не произношу. Меня трясет.

— Ты не должна рассказывать все сразу, — говорит он. — Начни с простого, а потом… — Он оставляет предложение незаконченным.

Он прав. Стэнли столько всего рассказал о себе, а я — почти ничего. Я не могу все время прятаться.

Я знаю, что нужно делать.

— Куда мы едем? — спрашивает Стэнли.

Перед нами до горизонта размывается двухполосное шоссе. Грязные зимние поля проплывают по сторонам.

— Это сюрприз, — говорю я.

— Это новое кафе?

— Нет.

— Тайный вход в параллельную вселенную?

— Теплее.

Он смеется.

Мы едем почти два часа. Мы уехали далеко за город. На бескрайних полях темнеют домики и силосные башни. Бледные облака затянули небо так прочно и плотно, что, кажется, можно по ним пройтись. Вдоль дороги стоит обветшалый забор, на котором в ряд уселись вороны. Их головы провожают нас, когда мы проезжаем мимо.

Когда я сворачиваю на Оак-лейн, мое сердце начинает биться чаще.

Я собираюсь открыть Стэнли что-то, о чем долгое время никому не рассказывала. Это не то, что я держу в Хранилище, — упаси бог. Но даже это не так легко.

— Должен признаться, — говорит он, — что я абсолютно озадачен. Мы в какой-то глуши. Что здесь вообще можно показать?

Я сворачиваю на дорожку из гравия.

— Вот это.

Сад зарос травой и диким кустарником. Дом расположен в глубине, далеко от дороги, погружен в тень. Машины на подъездной дорожке нет. Окна темные, а на двери висит какой-то желтый знак, — скорее всего, уведомление о лишении права собственности. Кто знает, сколько он уже там висит.

Я открываю дверцу машины и выхожу.

Стэнли хмурит брови:

— Чей это дом?

— Мой, — отвечаю я. — Вернее, был раньше.

Я провожу его на задний двор, где стоят пара старых, ржавых качелей и деревянная лошадка на пружине. Я сажусь на качели.

Стэнли осторожно присаживается на вторые. Каркас поскрипывает под нашим весом, но выдерживает обоих.

Мыски моих черных кроссовок испачкались в грязи. Я пинаю влажную землю.

— Я жила здесь с мамой до одиннадцати лет. После я побывала в нескольких приютах, но из этого ничего не вышло. Я была сложным ребенком. В конце концов меня перевели в пансион для подростков с эмоциональными и поведенческими проблемами. Но и там я не прижилась. Я плохо сходилась с другими девочками. Некоторые из них привыкли всеми командовать и гнуть свою линию. Я отказывалась им подчиняться, поэтому они делали все возможное, чтобы меня достать. Они подкладывали мне в обувь кнопки, а мертвых насекомых в постель. Однажды даже дохлую мышь подложили. И разумеется, когда они узнали, что я боюсь воды… — Мой голос обрывается, я не могу закончить предложение, но воспоминание заполняет все мысли: две смеющиеся старшие девчонки затаскивают меня в душ и включают на полную мощность ледяную воду; они держат меня, я кричу. — Было очень плохо, — продолжаю я. Голос мой остается ровным и нейтральным, но руки начинают едва заметно дрожать. — Я все время сбегала, у меня были проблемы с законом, пока наконец доктор Бернхардт не помог мне получить собственное жилье.

— Кто?

Я вдруг понимаю, что никогда не упоминала доктора Бернхардта в разговорах со Стэнли.

— Мой социальный работник. Если бы не он, я бы уже умерла или сидела в тюрьме.

Размышляя об этом сейчас, я думаю, что стоило бы выражать доктору Бернхардту больше благодарности. Скоро, если все пройдет хорошо, он перестанет меня навещать. Я никогда больше не услышу, как он ворчит, что я ем мало фруктов. Мои чувства на этот счет менее однозначны, чем я ожидала.

Я достаю из кармана кубик Рубика и начинаю его вертеть, глядя на свой дом, на знакомую веранду на заднем дворе, отделанную сосной. Даже скворечник висит на прежнем месте, хотя теперь он треснул и опустел.

Я не была здесь с того самого момента, как все случилось. Я была уверена, что запаникую, но отчего-то спокойна. Может, потому что Стэнли со мной.

Несколько крошечных капель дождя вонзаются в лицо, словно ледяные иголки. Черные тучи скучиваются в небе, капель становится больше.

— В детстве, — говорю я, — если мне что-то не нравилось, я приходила сюда и раскачивалась так сильно, как только могла. Я представляла, что, если раскачаюсь очень далеко и высоко, меня выбросит прямо в небо и я улечу.

— От чего улетишь?

— От всего.

Ветер свистит сквозь деревья, и они скрипят, как старый корабль.

— Я увезла тебя так далеко, чтобы просто посмотреть на заброшенный дом, — говорю я. — Ты, наверное, не такого сюрприза ожидал.

— Не такого, — тихо признается он. — Но я рад, что ты меня сюда привезла.

Мышцы на спине немного расслабляются. Я чуть-чуть раскачиваюсь вперед-назад. Покачивающее движение успокаивает. Но тупая боль растеклась внутри груди. Перед глазами мелькает воспоминание: я очень маленькая, года три-четыре, и мама качает меня на качелях. Я закрываю глаза. В памяти мир кажется чистым, ярким и новым. Зеленая лужайка переливается солнечными бликами. Когда я открываю глаза, мир снова становится пустым и серым.

— «Сердце мое стало одним из Тысячи, — шепчу я, — ибо мой друг перестал сегодня бегать».

— Это откуда?

— Это из «Обитателей холмов».

— Ах, точно… Кролики так говорят, когда один из них погибает?

Я киваю.

Он сводит брови.

— А что, кто-то…

— Уже давно.

Эти слова всегда казались мне наиболее точным выражением скорби из всех, которые когда-либо встречались. Когда ты кого-то теряешь, само твое сердце становится одним из тысячи врагов — разрушительной силой, изнутри разрывающей тебя на части, словно комок блестящей колючей проволоки. Иногда единственный способ выжить — убить собственное сердце. Или запереть его на замок.

Гремит гром.

— Хочешь, поедем обратно? — спрашивает Стэнли.

Наверное, ему кажется, что я не люблю дождь и гром. Это логичное предположение, учитывая, как на меня действует звук воды. Но я качаю головой. Странно. Я не выношу звуки фейерверков и взрывов. Или когда клацают столовые приборы и позвякивают бокалы. Иногда даже тикающие часы выводят меня из себя. Но гром меня не смущает, а даже успокаивает.

Порыв ветра раскачивает деревянную лошадку, пружина под ней скрипит.

— Элви… — он закусывает нижнюю губу, я знаю, что он хочет о чем-то спросить.

Я жду.

— Что случилось с твоей мамой?

Я опускаю глаза на кубик Рубика и крепче сжимаю гладкий пластик. Я знала, что этот момент настанет. Стэнли в курсе, что я никогда не видела своего отца, но я ничего не рассказывала про маму. И он, естественно, хочет спросить. Я предвидела, когда везла его сюда, что у него появятся вопросы о моем прошлом. Мысленно я подготовилась к этому, но руки все равно начинают трястись.

— Она… — Мой голос обрывается, словно натыкаясь на невидимую стену. Я заставляю себя закончить предложение. — Она умерла.

— Как?

Я смотрю на него, мой рот открывается, и какое-то мгновение слова кипят в горле. Затем они отступают, и я издаю тихий захлебывающийся звук. Я опускаю голову.

— Все в порядке, — говорит Стэнли очень нежно. — Ты не должна отвечать.

Больше я ничего не произношу. Не осмеливаюсь. Я закрываю глаза и дышу: вдох, выдох. Напряжение в груди уходит.

Дождь учащается, капли жалят кожу, но это приятно, это успокаивает. Я убираю кубик Рубика в карман.

— Что случится, если твой гипс намокнет, — спрашиваю я.

— Он пластиковый, поэтому не страшно. Я в нем даже плавать могу, если захочу. Не то чтобы я когда-то плаваю.

Я хочу спросить почему, но потом понимаю: конечно, из-за шрамов.

Я наблюдаю, как дождь ручейками стекает с качелей и капает с деревянной лошадки.

— Много лет назад, — говорю я, — если начиналась гроза, я выбегала из дома, ложилась на спину среди деревьев, открываясь дождю, и слушала гром. И забывала обо всем.

Стэнли смотрит на меня. В сумерках голубые глаза светятся почти электрическим светом.

Он встает с качелей и растягивается на траве. Несколько мгновений я просто смотрю на него в удивлении… а затем ложусь рядом. Он берет меня за руку. Мы переплетаем пальцы и наблюдаем, как темнеет грозовое небо. Я дрожу от холода, зубы стучат, дождь промочил пальто, приклеив кофту к телу. Рука Стэнли кажется теплой.

Небо прорезает молния, освещая деревья бледным голубым светом. По коже бегут мурашки, трепет пронизывает тело, обжигая нутро, словно языки пламени.

Мы лежим на спине, крепко взявшись за руки, а вокруг бушует гроза, раскачивая деревья, в вышине резко завывает ветер. Я знаю, что так лежать опасно, в нас может ударить молния, мы можем переохладиться, вымокнув в ледяной воде. Но, наверное, оттого это так захватывает. Наверное, на льду Стэнли испытывал то же. Иногда нужно рисковать, чтобы напомнить себе, что мы живы.

Наконец ветер затихает, и ливень переходит в морось. Я сажусь, вода и грязь приклеивают одежду к телу.

— Ты в порядке.

Несколько секунд он молчит. Он все еще лежит на спине, улыбаясь в небо.

— Это было… — беззвучно смеется он. — Вау.

Он садится, проводит рукой по мокрым волосам и улыбается таинственной, красивой улыбкой. Он тяжело дышит, его лицо горит, а одежда промокла насквозь.

— Я нормально, а ты?

Я сверяюсь со своим внутренним состоянием. Я чувствую себя… отчего-то спокойнее и легче, словно груз, который я носила в себе, исчез.

— Мне хорошо, — говорю я.

Я помогаю ему встать на ноги. У него стучат зубы.

— Нужно вернуться к машине, — говорю я.

Промокшие и дрожащие, мы выбираемся из-под деревьев и идем через грязное поле. В машине я включаю печку на полную мощность. Дождь стучит по лобовому стеклу.

По дороге домой мы не разговариваем, но это приятное молчание.

Когда я паркуюсь у дома Стэнли, уже очень поздно. Он откашливается.

— Хочешь зайти? Я могу приготовить кофе, и мы переоденемся, — он окидывает взглядом свою пропитанную грязью одежду.

Я киваю.

Дома он ставит вариться кофе, и мы переодеваемся в сухое. Он дает мне свою футболку и тренировочные штаны, которые мне приходится закатать под свой размер. Мы сидим рядом на диване и пьем кофе, его тепло растворяет остатки озноба от дождя. Мои ноздри щекочут нотки фундука, цикория и еще чего-то — приятный книжный запах, который наполняет дом Стэнли, словно смешиваясь с его собственным. В комнате светло и тепло, это контрастирует с темнотой за окном.

— Спасибо, — говорит он.

— За что.

— За сегодня. Я знаю, как нелегко было отважиться на такое.

— Я ничего не сделала.

— Элви? Перестань себя недооценивать.

Наши глаза встречаются. Во мне поднимаются странные чувства, так неожиданно и сильно, что через мгновение приходится отвести глаза. В голове тихо начинает звенеть тревога, сигнализируя о том, что я приближаюсь к опасной точке и мои эмоции выходят из-под контроля.

Мне нужно отстраниться и переосмыслить все, что сегодня произошло. Я ставлю чашку с кофе на стол и говорю:

— Мне пора.

— Подожди, — он тоже ставит чашку и облизывает губы.

Ветка стучит по стеклу, как палец скелета. Вспышка молнии разом озаряет все небо, и тень от ветки растягивается по стене длинной черной полосой. Я вцепляюсь в диван.

— Я много думал, — произносит Стэнли.

Сигнал тревоги звучит сильнее. Уходи.

— О чем.

— О нас.

На этих словах меня передергивает, я крепче сжимаю обивку.

Воздух поплыл. Хотя мои глаза открыты, я вижу перед собой ворота Хранилища. Они унылого серого цвета с ржавыми вкраплениями, такие реалистичные и такие близкие, что я могла бы их коснуться. Я быстро моргаю.

— Мы можем поговорить об этом в другой раз.

— Мне очень нужно этим поделиться, — он проводит рукой по волосам и трет шею. Затем берет со стола чашку и отпивает кофе, словно собираясь с мыслями. Руки у него трясутся. Когда он ставит чашку обратно, она гремит.

— Я уже давно хочу это сказать, но я ждал. Потому что то, что есть между нами сейчас, очень для меня важно и я не хочу это потерять.

Внизу стены, над самым полом, есть маленькая трещина, мое сознание ухватывается за нее.

— Я не хотел торопиться. Но чувствую, что мне важно понимать, что между нами происходит. Кто мы друг для друга. И я…

— Стэнли, — вырывается у меня.

Он замолкает.

Мне сложно дышать. Трещина в стене рваная и темная; кажется, что она разрастается, разверзая пустоту.

— Мне нужно идти, — я начинаю вставать.

— Элви, пожалуйста!

Эти слова останавливают меня. Я сажусь назад и еще глубже проваливаюсь в себя.

Мое тело немеет. Я парю где-то снаружи, над ним.

— Просто дай мне сказать, и потом уйдешь, если захочешь. Я…

— Стэнли, — мой голос звучит слабо и хрипло.

— Я люблю тебя.

Слова повисают между нами, и в течение одного цикла дыхания ничего не происходит. Никакой реакции, никакого движения, словно мы упали со скалы и зависли в воздухе, весь мир замер на мгновение, прежде чем рухнуть.

— Элви?

— Ты не можешь, — шепотом говорю я.

Он меняется в лице и сводит брови.

— Но я люблю. Я… я понимаю, что ты, возможно, не чувствуешь того же, но…

— Прекрати. — Руки сжимаются у меня на груди, пальцы вцепляются в футболку, пытаясь закрыть режущую боль под ней.

— Просто перестань, перестань говорить.

Стэнли тянется ко мне, и я отпрыгиваю.

Шум наполняет голову и становится все громче. Нет, даже не шум. Это вода ревет и вздувается, сжимает меня со всех сторон, затягивая в ледяную черноту. Зрение расплывается, комната накреняется. Я вскакиваю и пячусь к стене.

— Элви, что творится? Поговори со мной.

Я трясу головой, косички разлетаются.

— Нет, — слово вылетает на выдохе, слабое и паническое, — нет, нет!

Колени подкашиваются, и я опадаю на пол, прижимая руки к вискам. Стэнли продолжает лихорадочно выкрикивать мое имя. Я слышу его расплывчато, его голос словно приглушен и искажен, а когда я поднимаю глаза, то вижу нечеткую тень, приближающуюся ко мне. Он протягивает руку.

Я ударяю его. Это происходит помимо моей воли, случается само собой. Я наблюдаю, как мой кулак летит к нему, соединяясь с его челюстью.

Он вскрикивает и отшатывается назад, едва не падая. В последний момент он хватается за подлокотник дивана, удерживая себя, и смотрит на меня ошарашенными глазами.

На его лице красный след. Он медленно поднимает руку, чтобы коснуться лица. Мы смотрим друг на друга через комнату.

Я чувствую, что начинаю падать, будто пол вдруг исчез.

Мне нужно отсюда выбираться. Прямо сейчас.

Задыхаясь, я выбегаю в ночь и сажусь в машину. Трясущимися руками завожу двигатель и уезжаю без оглядки, дворники разрезают дождь на лобовом стекле. Сквозь мысли до меня доносится громкий раскатистый звук, и я не понимаю, это гром или звук выходит из меня самой.

Я снова и снова прокручиваю в голове, как Стэнли падает на пол. Вряд ли я ему что-то сломала. Но удар я почувствовала всей рукой.

Ему небезопасно находиться рядом со мной. Мне нужно бежать как можно дальше.

Я еду бесконечно долго. Когда я останавливаюсь, вижу перед собой черный простор воды. Озеро. То самое озеро. То, на которое я ездила с мамой так много раз.

Я как лунатик вылезаю из машины. Холодный дождь бьет по голове и спине, футболка промокает насквозь. Небо черное. Вода пенится и плещется, волны отражают вспышки молний; кажется, что больше нет границы между водой и небом и весь мир, за исключением тонкой линии берега под ногами, — сплошная черная бурлящая масса. Ноги толкают меня вперед. Озеро затягивает в себя, словно зацепившись крючком за мой пупок и увлекая меня в холодные глубины. Небо надвое разрезает молния, ослепляя меня на несколько секунд.

Оно зовет меня. Озеро зовет меня. Я люблю тебя, Элви.

Нет, нет. Хватаясь за голову, я бегу обратно к машине.

Добравшись домой, я падаю на матрас. Я все еще в вещах Стэнли. Они пахнут, как он: этот мягкий теплый запах корицы и старых книг. Я снимаю их с себя, сворачиваю в комок и запихиваю в дальний угол шкафа. Голая, я растягиваюсь на кровати и дышу, но этого недостаточно. Мне продолжает казаться, что я задыхаюсь. Обогреватель гремит, он старый и работает наполовину, воздух ледяной, но я лежу в поту. Если бы я могла снять кожу, как мокрую одежду, я бы сняла.

Трясущимися руками я беру телефон и включаю. От Стэнли один пропущенный звонок, он оставил голосовое сообщение. Дрожащим пальцем я нажимаю на кнопку, подношу телефон к уху и слушаю сообщение:

«Элви, я… когда ты получишь сообщение, перезвони. Мы можем поговорить об этом. Что бы ни происходило, как бы я тебя ни ранил…»

Я нажимаю на кнопку, удаляя сообщение.

Я не могу вернуться. Если я останусь со Стэнли, я могу серьезно его покалечить. Любая глупая мелочь выводит меня из равновесия и может вызвать срыв, он в два счета попадет из-за меня в больницу. Но даже тогда он сквозь боль будет улыбаться и прощать, потому что он не понимает, что я чудовище. Он будет кормить, оберегать и любить чудовище, пока оно не сожрет его по кусочку.

Как мама.

Я закрываю глаза и медленно вдыхаю. Странное, холодное спокойствие снисходит на меня, и в нем я знаю, что мне нужно делать. Я должна его отпустить. Для его же блага. Если я уйду от него сейчас, его это ранит, но он переживет. Если останусь…

В голове вспыхивает яркое и ясное воспоминание — холодная рука, выскальзывающая из моей.

В глубине души я всегда знала, что у нас со Стэнли ничего не получится. Я просто фантазировала и была слишком эгоистичной и наивной, чтобы это признать. Мне хотелось испытать, пусть даже на один миг, каково это — быть нормальной. Это был сон, и теперь он закончился, Стэнли мучается из-за моей глупости. Я не могу изменить то, что натворила, но могу сделать так, чтобы не было хуже. Быстро и навсегда перерезать пуповину.

Я отправляю ему сообщение: «Лучше нам больше не видеться».