Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мне девять лет. Джессамин Кутье, девочка из моего класса, празднует день рождения дома, и я приглашена с ночевкой.

Не знаю, как так вышло. Джессамин мне не подруга. Более того, я слышала в школе, как она говорит про меня гадости. Приглашение попахивает ловушкой, и я не хочу идти, но мама умоляет меня.

— Тебе это пойдет на пользу, — говорит она. — Может, ты заведешь друзей. Пожалуйста, просто попробуй.

И я иду.

Бóльшую часть праздника девочки не обращают на меня никакого внимания. Когда же настает время ложиться спать, они раскладывают спальники на полу в комнате Джессамин, но спать не ложатся — они болтают и смеются, пока я считаю полоски на обоях. Приторный запах клубничных и жвачных шампуней и гигиенических помад, раздражая, заполняет мои ноздри. Это девчачий запах, запах популярных.

— Ну ладно, — тихо хихикает Джессамин, обращаясь ко всем, кроме меня, — теперь каждая должна сказать, какого мальчика она бы поцеловала.

Снова смех, переходящий на визг.

Я замечаю плюшевого лягушонка на кровати Джессамин.

— Знаешь, — произношу я громко. — Некоторые амфибии сбрасывают кожу, а потом съедают ее.

Девочки затихают.

— Они это делают, чтобы сохранить белок.

Никто не произносит ни слова.

— Я пойду в ванную.

Я поднимаюсь.

Когда возвращаюсь назад по коридору к полуоткрытой двери в спальню, я различаю доносящийся оттуда шепот. Я останавливаюсь, затаив дыхание.

— Ребята, нельзя над ней издеваться. Она наполовину отсталая. Мне Кристен сказала.

— А как можно быть наполовину отсталой?

— Ну она как бы жутко умная. Она знает все эти вещи, которые ни один нормальный человек не знает. Она просто чудила.

— Знаете, а ее мамаша тоже с приветом. У нее даже папы нету.

— Моя мама говорит, что ее мама пила, когда была беременна ею, поэтому она и вышла такой.

— Что пила? Алкоголь?

— Блин, ну а что еще? Молоко, что ли?

Они смеются.

— Ш-ш-ш! Кажется, она вернулась.

— Ой, черт!

Я вхожу в комнату, упираю руки в бока и говорю:

— Мама не пьет. Она ни в чем не виновата. Это я просто такая.

Они ерзают на месте, уставившись в пол. На этот раз не я, а они боятся посмотреть мне в глаза.

Моя голова горит. Внезапно сложно дышать. Я хочу забыть всю эту дурацкую ночевку и уйти домой, но если я уйду, они снова начнут меня обсуждать. Поэтому я выключаю свет, залезаю в спальный мешок и объявляю:

— Я ложусь спать.

На несколько минут воцаряется безмолвие. Затем они начинают шептаться. Я затыкаю уши, но все равно их слышу. Запах фруктовой жвачки спальни Джессамин заполняет ноздри и спускается в горло, меня начинает тошнить.

Ненавижу их запах.

Когда терпеть становится невмочь, я уползаю в ванную, и меня рвет пиццей и тортом, съеденными раньше. Они выходят пенными струйками с вкраплениями розовой и желтой глазури.

На улице дождь, и мой дом в полутора километрах отсюда, но мне плевать. Я пешком иду домой. Воздух тяжелый и влажный, а лужайки и деревья насыщенного, экзотического зеленого цвета.

Вся вымокшая и дрожащая, кулаком стучу в дверь своего дома.

Когда мама открывает дверь, я вижу ее в синем халате с припухшими сонными глазами.

— Элви, что… Боже мой! Родная, ты вся промокла! Что случилось?

Я молча прохожу в гостиную и сворачиваюсь клубочком на диване. Она садится рядом и осторожно кладет руку мне на плечо. Обычно мамино прикосновение не причиняет боли, но я чувствую, словно с меня содрали всю кожу, и дергаюсь. Ее рука возвращается на место, и мама сидит, беспомощная, наблюдая, как все мое тело содрогается в почти беззвучных рыданиях.

Подняв голову, я вижу, что мама тоже в слезах.

Она утирает слезы в уголках глаз и устало улыбается:

— Прости. Я… я думала, что это может… Я думала, что стоит им тебя хоть немножко узнать, — ее голос подрагивает, затем обрывается: — Мне очень жаль.

Я не понимаю, за что она извиняется.

Я сажусь, подтягивая колени к грудной клетке и ежась. Дождь стучит по окну. На стенах в доме Джессамин висят фотографии, на которых вся ее семья улыбается и смеется. На нашей стене висит только выцветший календарь над телевизором с изображением пальм на пляже. Еще в доме Джессамин повсюду полно милых вещиц — статуэток, ваз, зеркал в серебряных рамах. Интересно, в каждом доме должны быть такие вещи?

Но кто это вообще придумал?

Я хлюпаю носом, вытираю слезы и жую ноготь на большом пальце. Через несколько минут я наклоняюсь к ней:

— Мама, можно я расскажу тебе секрет?

Она смотрит на меня, сведя брови.

— От Джессамин пахнет пóтом. Так плохо, что я не смогла уснуть, поэтому ушла.

Мама моргает, ее рот открывается, образуя что-то вроде буквы «О». Она опускает голову, так что ее волосы падают ей на лицо, ее плечи трясутся, и я думаю, что она продолжает плакать. Затем она издает беззвучный хрип, и я понимаю, что она смеется.

Я глухо икаю. И затем начинаю смеяться вместе с ней. Я думаю о торте, которым меня рвало, о пене с желтым и розовым в безупречно белом фарфоровом унитазе, и вдруг понимаю, что, скорее всего, забыла за собой спустить. Отчего-то это веселит меня еще больше. Мы всё смеемся и смеемся, и уже как-то само собой обнимаем друг друга. Я льну к ней, положив голову ей на плечо, словно нас обеих может смести лавина безумного, душащего смеха.

Наконец она успокаивается, с облегчением, тяжело дыша и улыбаясь; у нее на глазах слезы.

— Завтра мы куда-нибудь сходим, — говорит она. — Устроим себе праздник сами, и не нужна нам вонючка Джессамин.

На следующее утро она ведет меня есть блинчики в мой любимый ресторан «Серебряный доллар». Когда мы сидим и едим, она произносит:

— Знаешь, а тебе могло бы пойти на пользу снова заниматься с психологом.

Я протыкаю блинчики вилкой. Я и так хожу к психиатру, доктору Эванс, но она просто выписывает мне лекарства, чтобы я спокойнее вела себя в школе. Я перестала заниматься с последним своим психологом месяц назад.

— Я не хочу.

— Но тебе же было лучше, — говорит мама. — Ты училась, как… как же она это сказала? «Адаптироваться к социальным нормам». Если бы ты продолжала в том же духе, ты бы смогла завести друга. Было бы так хорошо, если бы у тебя появился хотя бы один друг.

Зачем нужна дружба, если ради нее мне придется притворяться кем-то другим?

— Я не хочу к психологу. Мне не нужны друзья. Мне нужна только ты.

Она на секунду меняется в лице.

— Ну я же не вечная, ты же понимаешь.

— Но ты будешь жить еще долго, правда ведь?

— Очень долго. — Она пытается улыбнуться, но улыбка выглядит странно, словно кто-то растянул уголки ее рта, потянув за невидимые веревочки.

После завтрака мы отправляемся гулять по магазинам, и она покупает мне маленькую желтую свечку в глиняном подсвечнике. Она пахнет медом, ванилью и клевером, но аромат ее не резкий, от него у меня не чешется в носу. Я храню тот подсвечник, хотя свеча уже давно сгорела дотла. Даже много лет спустя все еще можно различить на нем нотки аромата, поэтому я иногда опускаю к нему нос и глубоко вдыхаю.