Колдовской цветок

Александр Емельянов-Коханский КОВАРНАЯ ПАННА

Был страшный двенадцатый год… По всей необъятной России бродили французы, а с ними двенадцать языков. Полчища их, взявши Смоленск и соседние с ним города, подступали уж к самой древней столице державной России — Москве… Волненье царило повсюду… В это тяжелое время для всех истинных граждан, любящих искренне матушку-Русь, жили смиренно и тихо в городе Минске два брата с матерью, дряхлой старухой… Мать не могла наглядеться на милых своих сыновей… И братья, как добрые дети, платили ей тою же пылкой любовью… Трудились с утра до утра и доставляли матери счастье, покой честным своим поведеньем… Они поклялись пред образом Бога-Страдальца Христа жить неразлучно до самой могилы и тайн не иметь друг от друга… «Пусть Бог нас накажет, — сказали однажды два брата матери милой своей, — если мы ссориться будем и старость твою омрачать… Пусть, матушка, будет тобою на веки проклят тот из нас, кто первый начнет враждовать или стремиться к блаженству, веселью, забывши про счастие брата, забыв про спокойствие матери милой»…

Рядом почти с их домишком жил один честный и знатный, но обедневший магнат с своею красавицей-дочкой… Он был их старинный знакомый и друг, и приятель отца, который скончался от страшной болезни — холеры. Задолго пред смертью отец их, как будто предчувствуя гибель свою, взял обещанье с него, что он не оставит детей малолетних его и будет воспитывать их, защищая от всяких напастей, обид… Свято исполнил свое обещание магнат… Воспитал и поставил на ноги, как мог, сыновей умершего друга, товарища детства… Слава о прежнем богатстве магната ходила по Минску! Все знали его, а про дочку его ходили по городу целые сказки… Вся молодежь была от нее без ума… Никто из прохожих, заметив ее, идущую тихо и гордо по улицам Минска, не мог не придти в удивленье при виде такой неземной красоты… Но отца беспокоило это вниманье толпы к дочери милой, прекрасной… Он уж по опыту знал, как дурно влияет на нравственность юной души эта молва, восхищенье пред внешностью чудной… Его постоянно тревожила мысль, что дочь из невинной девчурки становится больше и больше какой-то холодной, бездушной статуей… Все увещанья и просьбы с его стороны были напрасны… Она не хотела и слушать разумных и честных советов отца и стала нарочно, желая доставить мученья ему, двух братьев в коварные сети свои завлекать… Братья попались в ловушку: влюбились в нее не на шутку, сами не зная того, что невольно они нарушают ту клятву, данную ими пред образом Спаса Христа… И панна, заметив, что братья влюбились в нее, продолжала смеяться над ними… Назначала свидаться в лесу с каждым отдельно: то с старшим, то с младшим… Братья ходили тайком друг от друга на эти свиданья… Слушали речи ее, в которых она говорила, оставшись с каким-нибудь братом вдвоем, что любит его одного пылкой и страстной любовью, глубокой, как море, и чистой, как небо в безоблачный, солнечный день… Верили ей и даже из ревности часто, забыв про союз свой и дружбу, клеветали, пришедши в назначенный час на свидание к ней, друг на друга, желая умалить достоинство брата родного в глазах лиходейки… Они и не знали, что панна смеется над ними, не знали, какую ужасную смерть им готовит она своею безумной игрою…

Однажды коварная панна была у старухи-матери братьев в гостях и с нею вела разговоры про милых ее сыновей… Старуха, пытливо глядя на нее, спросила у ней под конец: «Скажи мне, прекрасная панна, не знаешь ли ты, отчего сыночки мои приуныли?., не слышала ль ты от кого, быть может, влюбились они, особенно младший, в какую-нибудь лиходейку-занозу; их много, ты знаешь, голубка, сама, шатается нынче!.. Не знаю, что делать мне, бедной, как горю помочь?!.. Недавно ко мне приходил твой отец, — я к нему, он не знает… Тогда я спросила своих сыновей: “Расскажите мне, милые детки, почему вы притихли?.. Отчего затуманились очи прекрасные ваши?!” Они, помолчавши, сказали: “Тебе показалось, родная, мы в добром здоровья и совсем ни о чем не тоскуем”… Но я не поверила им и решила, что скрывают они от меня свою грусть, бояся меня растревожить… Пошла к ворожее и, давши ей денег, просила ее погадать, что приключилось с моими детьми и какая причина их грусти… Посмотревши на воду, колдунья сказала, что милых моих сыновей изводит соседка, коварная панна с огромною черной косою… Я обомлела; сердце болезненно сжалось от дум: неужель это ты, моя ягодка-панна, ты тоже, кажись, ведь соседка, при этом еще и с чудною черной косою; другой же соседки с такою приметой поблизости нас не живет… Но, подумав немножко, решила, что ты не способна сгубить ни за что ни про что милых моих сыновей, зная, что этим заставишь меня самое ложиться живою в сырую могилу… Скажи же, красавица-панна, быть может, ты знаешь змею ту, которая губит моих сыновей»… Коварная панна при этих словах побледнела, но скоро, пришедши в себя от смущенья, промолвила твердо и ясно: «Откуда мне знать, я никуда не хожу и не вижу почти никого…» Промолвивши это, она, пожелавши здоровья старухе, поспешно ушла… Выйдя из дома, у самой калитки младшего брата она повстречала и голосом, полным тревоги, сказала: «Беда! мать твоя, кажется, знает, что ты полюбил меня, милый!.. Ох, страшно мне, страшно!.. Пожалуй, она все старшему брату возьмет да расскажет, а он… Однако, прощай, мне времени нету; явись непременно сегодня ты в лес в двенадцать часов; сегодня ведь будет прекрасная лунная ночь и мы скоротаем ее, как третьего дня, мой милый, желанный товарищ… Я все расскажу тебе, сокол мой ясный, и все объясню…» И она, улыбнувшись коварно, шмыгнула в калитку…

Как только исчезла она со двора, мать вышла навстречу к сынку дорогому. Он удивился, увидев, что мать плачет горько-прегорько… «О чем ты, родная, горюешь и плачешь?» — спросил он ее… «О вас, мои детки, о вас: особенно, милый сынок, о тебе… Я знаю, все знаю… Зачем ты скрывал от меня, кто губит, изводит тебя!.. Теперь я узнала сама, увидав, как она, эта змея подколодная, нежно с тобой у калитки о чем-то шепталась… Недаром гадалка сказала, что это она вас изводит, ненаглядные дети мои… Я сначала не верила ведьме и решила сама расспросить у нее, чтобы рассеять сомненья… Сегодня пришла ко мне утром она… Сели чинно мы с ней и беседовать стали о том и о сем… И когда, наконец, речь зашла про тебя и про старшего брата, я у ней так спросила о вас: “Скажи мне, прекрасная панна, не знаешь ли ты, отчего сыночки мои приуныли?!. Не слышала ль ты от кого, быть может, влюбились они, особенно младший, в какую-нибудь лиходейку-занозу?!» Она промолчала; тогда я, заметив смущенье ее, взглянула ей прямо в глаза и опять продолжала: “Не знаю, что делать мне, бедной, как горю помочь?!. Недавно ко мне приходил твой отец, — я к нему, он не знает… Металась, металась во все я сторонки и, подумав, пошла я к колдунье узнать: кто, мол, изводит моих сыновей?.. Посмотревши на воду, колдунья сказала, что милых моих сыновей изводит соседка, коварная панна с огромною черной косою… Я обомлела, сжалося сердце от боли: неужель это ты, моя ягодка-панна, ты тоже, кажись, ведь соседка, при этом еще и с чудной черною косою; другой же соседки у нас и с той же приметой поблизости нас не живет…” Побледнела при этих словах змее подколодная, панна, но я продолжала спокойно, как прежде, с нею о вас говорить, желая дальнейшим рассказом смутить ее так, чтоб она призналася сразу мне в том, что она вас изводит обоих ради потехи… Но не тут-то было: она совладела с собою и на вопрос мой: не видала ль она ту соседку с черной огромной косою, сказала голосом искренним, ясным: “Откуда мне знать, я никуда не хожу и не вижу почти никого…” При этих словах она злобно сверкнула своими глазами, стала прощаться со мною… Берегись ее, милый сынок, и старшему брату скажи, чтоб и он сторонился ее…» Дальше старуха не в силах была говорить: рыданья душили ее… Младший брат побледнел от испуга, услышав, что мать говорит про любимую страстно им панну… «Быть может, и вправду, — подумал с тревогою он, — прекрасная панна не любит меня и смеется над пылкой моею любовью… Быть может, и старшего брата изводит она, как меня… Недаром он грустный такой и сердитый, как будто бы знает, что панна меня полюбила и ходит ко мне на свиданья… А что, если верно, и панна смеется над нами и мне, как ему, назначает свиданья, целует, милует его, как меня, и гибель готовит нам сразу двоим… Нет, никогда не поверю тому, что мать говорит мне про панну… Это ей кажется, милой… Она постоянно боится за нас и ходит к каким- то колдуньям, — они ей наврут чепухи, и вот она плачет, тоскует и в каждом почти человеке видит врага своего, который способен нас погубить, ненаглядных ее сыновей… Нет, нет!., не хочу, не могу я поверить изветам какой-то колдуньи… Я знаю, что панна так любит меня, так страстно целует и нежно ласкает, что даже преступно не верить ее обещаньям и клятвам… В полночь сегодня, когда брат уснет, утомленный тревогами дня и трудом, я пойду на свидание с панной и поведаю ей, что я слышал от матери милой…»

Полночь глухая. Тихо, безмолвно в светелке двух братьев… В большие оконца ее бросает свой луч серебристый красавица ночи — луна… Слышится храп богатырский уснувшего старшего брата; кровать же меньшого пуста: он ушел на свиданье с красавицей-панной… Но недолго спокойно брат старший лежал на кровати, забывшися сном безмятежным, блаженным… Он вдруг заметался и криком и стоном весь дом огласил и мать разбудил, которая чутко спала рядом с светелкою их… Она испугалась, услышавши стоны, рыдания сына; наскоро накинувши кофту и платье, вбежала в светелку двух братьев для того, чтобы узнать, что делается там с одним из ее сыновей… Вдруг он приподнялся с кровати и, сжавши могучую руку, со страшною силой ударил по близко стоящей к кровати скамейке… Мать отшатнулась и зовом своим напрасно старалась его разбудить… Он не слыхал ее зова и тяжко метался в кровати, так что она вся трещала… «Убью я ее, загублю, как она загубила меня, — кричал он со злобой, — разорву я на части ее, как она разрывала горячее сердце мое…» При этих словах он назвал ее имя… От ужаса мать закачалась, потому что то имя было ей очень знакомо: именем тем прозывалась красавица-панна — соседка ее… Значит, колдунья сказала ей правду, промелькнуло у нее в голове; значит, она, лиходейка, изводит ее сыновей… Потрясенная этим невольным признанием сына, несчастная, бедная мать, не зная, что делать, как горю помочь, ушла из светелки своих сыновей, не заметивши даже отсутствия младшего сына; кое-как добралася она до темной каморки своей и сейчас же упала без чувств… Слабый ее организм не в силах был вынесть тревог постоянных и она отдала Богу душу… Однако, недолго терзался страшными грезами сын ее старший… Он пробудился… Окинувши взором светелку свою, он увидал, что кровать его брата пуста. «Боже великий! Заступник несчастных, — шептал он с тревогой, — отгони Ты тяжелые думы, избавь от сомнений!.. Неужели то правда, и брат мой пошел на свиданье с прекрасною панной моею?!.. Неужели она надо мною смеется, неужели его она любит?!.. Нет, это лукавый меня искушает… Брат просто пошел прогуляться, прельстившись красою лунной, безоблачной ночи… Что это вздумалось мне обвинять мою верную панну в измене!.. Нет, это бессмысленный сон, в котором мне снилась измена ее, повлиял на меня, как на старую бабу… Ведь брат мой так молод!.. Она за глаза и в глаза постоянно смеется над ним, называя его красивой, капризной девчуркой… И я поступаю бесчестно, когда клевещу на него, забывши про клятву, данную мною пред образом Бога в присутствии матери милой…» Но напрасно брат старший старался себе доказать, что это неправда, что это все бредни пустые: демон сомненья объял его душу… Быстро поднявшись с постели, он стал одеваться… Потом, помолившись Богу, он тихо сказал: «Нет, лучше пойду посмотрю я, чтоб разом мои разлетелись сомненья; быть может, и брата я встречу и все разъяснится…» И, тихо ступая, он вышел из дома, не зная, что мать умерла, потрясенная бредом его, в котором он все рассказал про тревоги свои и сомненья…

Луна неподвижно глядела с высокого неба… Город, объятый дыханием ночи, заснул… Везде все замолкло… Казалось, что чудная летняя ночь царила повсюду и ничто не могло нарушить тишины, но эта волшебная ночь не в силах была успокоить смятенное сердце несчастного старшего брата… Он не шел, а бежал… Лицо у него все пылало огнем, от волненья сверкали глаза… Неотвязная, страшная мысль терзала его… «А что, если правда и я их застану… Нет, нет, лучше не думать об этом!» И он еще шагу прибавил… Уж близко то место, куда он бежал… Вот и лес… Старший брат изнемог и присел отдохнуть на огромной колоде, где так часто они отдыхали с прекрасною панной вдвоем, возвращаясь с свиданья, обнявшись любовно друг с другом… Месяц высоко поднялся над лесом и наполнил глухие и мертвые дебри огромного леса ярким сияньем своим; казалось, какое-то чудное море без меры в длину, в ширину залило своими волнами, вплоть до в темную высь уходивших курчавых макушек соснового леса, и дальше до самых покровов небесных, все эти угрюмые чащи толпившихся стройно деревьев… В лесу было тихо… Огромные сосны стояли, как стражи, следя, чтоб никто не посмел нарушить спокойствия леса… Старший брат неподвижно сидел на колоде, погруженный в тяжелые думы… Ни лесная прохлада, ни запах смолистый, приятный не могли благотворно на душу больную его повлиять… Вдруг послышался говор… «Неужели они!..» — подумал, очнувшись, он… А говор меж тем не стихал… «Я его не люблю, — говорила коварная панна, — он противный; ты моложе, красивей его… Я его презираю… Напрасно ко мне ты, мой милый, старшего брата ревнуешь… Я ненавижу его…» — «Отчего же, скажи, — младший брат говорил ей в ответ, — он печальный и злющий такой, хотя добрым, веселым он не был, поверь, никогда… Уж не ты ли его, как меня, моя милая панна, изводишь…?» Старший брат приподнялся с колоды и, взглянувши с тревогою в даль, он увидел луной озаренную панну и с нею идущего брата… «А, вот она, вот, лиходейка-змея», — шептал он… Бешенство им овладело, но он удержался… «Что ты, что ты, — промолвила панна в ответ, не видя близко стоящего старшего брата, — побойся ты Бога!» — и при этих словах она стала его целовать, обнимать… В глазах помутилось у старшего брата… В один миг подбежал он к безбожнице-панне и, не давши опомниться ей, выхватил нож из кармана и вонзил он ей в сердце его… Она закричала от боли, потом, закачавшись, упала на землю без признаков жизни… «Что ты сделал, злодей!» — закричал, уже пришедший в себя от испуга, брат младший… «Что я сделал!.. Молчи!.. Я убил лиходейку, которая нас загубила… Из-за нее из-за одной мы с тобою из братьев родных, любящих нежно друг друга, врагами вдруг стали… Позабыли про мать и про Бога… Чернили друг друга пред нею, злодейкой, забывши про клятвы, данные нами пред образом Спаса-Христа… Теперь нам с тобою вдвоем нет места на свете и я вызываю тебя на дуэль… Рапиры рассудят, кому из нас жить и кормить нашу несчастную мать… Согласен ли ты?!»… «Да, согласен», — мог только вымолвить тот… И братья дрались на дуэли в лесу на самом том месте, где панна убита была… И было судьбе так угодно, чтобы взаимно они убили друг друга… Весь Минск взволновался, услышав про эту ужасную драму… Толпами народ любопытный ходил на то место, где панна убита была, где братья дрались на дуэли… Но все забывается, все… И минчане скоро забыли про братьев, убивших друг друга, про панну, сгубившую их и себя… Один только лес одиноко шумит, вспоминая про драму, ужасную драму…