Колхозное строительство

Глава 41

Долго стояла тишина. Минуту стояла. Две минуты. Люша отвернулась к окну и шмыгала носом. Две старшие ведьмы достали коробки "Казбека" и закурили, смотря друг на друга. Докурили, загасили чинарики в переполненной пепельнице. Пётр не мешал, но достал из своего знаменитого портфеля номер "Зари Урала" со статьёй Франка о вреде курения и приготовился передать Смирновой.

Первой нарушила тишину как не странно Софья Борисовна.

– Пётр Миронович, я в понедельник уезжаю назад к себе в Казань, может, больше с вами и не увижусь. Вопрос у меня к вам есть. Вы эту свою речь где-то записали, учили, или это экспромт?

– Как же я мог знать, что встречусь в этом кабинете со светлой девушкой Люшей?

– А собираетесь записать? – гнула своё Радзиевская.

Пётр достал, наконец, газету и, положив перед Верой Васильевной, ткнул пальцем в статью. Потом чуть повернулся к Софье Борисовне.

– Нет.

– Тогда разрешите мне её немного доработать и, сославшись на вас, напечатать в газете в Казани, – и хитрый такой прищур.

– Сослаться для того, чтобы не отвечать за последствия, или для того, чтобы не нарушить авторских прав? – Пётр не понимал её игры.

– Конечно, чтобы не приписывать себе чужие мысли, – хмыкнула бабушка.

– Тогда не надо. У меня своя ноша неподъёмная. Мне нужно писать сказки, песни, сейчас вот договорился со Свердловским ТЮЗом о написании пьесы сказки-детектива для детей. Ещё музыкальный фильм снимать надо. Клипы делать. Точно не до статей мне в казанские газеты.

– Спасибо. Я с вами согласна на сто процентов. И подпишусь под каждым вашим словом. А ваших Синявских и Солженицыных я бы расстреляла. Что вот только делать со "светлой девушкой Люшей"? – Радзиевская подошла к окну и погладила по голове внучку Чуковского.

– Я очень хорошо понимаю Елену Цезаревну. Отчима у неё расстреляли, их с матерью сослали в Ташкент. Отца тоже преследовали. И всё это ни за что. Толку от посмертных реабилитаций. Есть только одно у меня малюсенькое слово в защиту СССР. Вы опять, Люша, плохо слушали мои притчи. Я говорил, что Серёжа не виноват в своей болезни. Энурез болезнь от нервов. Родители ругались постоянно, отец напивался и бил мать. Стрессы у ребёнка. И потом когда уже заболел, то нужно было им обратить внимание на себя и не акцентировать внимание ребёнка на болезни, а получилось вон чего. Вы знаете, Елена Цезаревна, что случилось с лидерами французской революции? Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер как почил? А Жорж Жак Дантон? Остальные? Сколько человек взошло на эшафот? Что случилось с миллионом аристократов. "Революция, как бог Сатурн пожирает своих детей. Будьте осторожны, боги жаждут", – сказал Пьер Верньо и тоже получил по голове гильотиной. Только всё это никак не оправдывает мальчика Сашеньку. Вот ни на мизинчик. Ведь всегда есть выбор. Можно писать доносы, а можно уговорить детей и взрослых этого двора расчистить футбольное поле. Увлечь детей игрой. Записаться в секцию Динамо и – стать Яшиным. Нет, надо выкопать всю грязь на этом поле и засадить всё ядовитой наперстянкой или аконитом. Очень красивые цветы. И очень ядовиты. А главное, что Яшин-то не появится. Появится убитый пьяным отцом мальчик. Нужно созидать, а не разрушать. И вот здесь включаются в игру светлая девочка Люша. Она ведь тоже не виновата, что полетела как бабочка на эти красивые и ядовитые цветы. Она воспитана русскими интеллигентами. Нужно вступаться за гонимых властью, нужно защищать сирых и убогих. Конечно же, нужно. Но ведь было бы очень хорошо, чтобы перед этим она изучила ботанику. Нет. Некогда, нужно спасать гонимых. Нужно собирать подписи в их защиту. И мы с вами Софья Борисовна никакими статьями этого не изменим. А вот хорошими детскими книгами изменим, – Пётр повернулся к Смирновой. Баба Яга читала статью.

– Знаете, что я собираюсь сделать с гонораром за свою книгу про Буратино? – вновь переключился он на Радзиевскую, – Я построю в Краснотурьинске вот такой дом, – Пётр достал эскизы домов из цилиндрического бревна, что он рисовал, для санатория в Трускавце.

– Красиво, – перебирая рисунки, восхитилась казанская писательница.

– В этот дом-терем я хочу переселить лучшего председателя колхоза в Свердловской области. Героя Социалистического труда. У него жена заболела туберкулёзом, и они хотят уехать в Краснодарский край. Доктора посоветовали. А я хочу поселить их у себя и вылечить его жену собачатиной. Из той самой собаки, что живёт во дворе у Солженицына и которую прикармливала Елена Цезаревна. И этот председатель выведет наше сельское хозяйства в передовики. И люди в деревнях вокруг Краснотурьинска будут жить чуть богаче, и кормить детей и одевать чуть лучше. А как вы думаете, Елена Цезаревна, на что потратил свой гонорар от публикаций "Ивана Денисовича" товарищ Солженицын. А на что тридцать серебряников за публикацию своих трудов Абрам Терц? Ведь за статью "Что такое социалистический реализм?", в которой едко высмеивается советская литература, наверное, в том числе и рассказы для детей Софьи Борисовны и "Мойдодыр" с "Тараканищем" вашего деда, он денежки-то получил. Дайте угадаю, он как высмеянный им Шолохов построил в своём селе школу для детей. Хрен.

– Пётр Миронович, умоляю вас, вы за один час сломали всю мою жизнь. Я теперь не знаю, где, правда. Не знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Хоть самой в петлю лезь. Откуда вы взялись? – заревела в полный голос Чуковская.

– Пётр Миронович, – вдруг сквозь рыдания бедной женщины донёсся голос Смирновой.

– Да, Вера Васильевна.

– Это тоже ваша работа?

– Нет, там же написано, Александр Генрихович Франк – хирург.

– Ну, на пасквиле Синявского тоже "Терц" написано. Ваша манера, не спутаешь. Все иезуиты от зависти в гробу переворачиваются. Сильная вещь. Я всю жизнь курю. Сколько раз бросить хотела. Потом смирилась. А вот сейчас думаю, если, как только рука потянется к папиросе, брать в эту руку вашу газету, то бросить будет легко. Страшный вы человек. Гениальный и страшный. Это же надо придумал: "Светлая девушка Люша". В точку-то как. А ведь первый раз видитесь. А ваши повести про Буратино так же хороши?

– Вам судить, – пожал плечами Пётр.

– Дайте ка мне рисунки. Сильно. Как может в одной голове столько талантов умещаться. Вас, Пётр Миронович, в Кунсткамеру надо. Я все дела брошу и не буду ни с кем разговаривать, пока эти две ваши повести не прочитаю. Приходите в понедельник с самого утра, будем с Константином Александровичем Фединым лично решать, что делать с вашими творениями. Если не хуже чем у Толстого, то обещаю вам тираж в сто тысяч. Не на один дом гонорара хватит. И вправду школу сможете открыть.

– Спасибо. Когда сюда ехал на другую встречу рассчитывал, – сознался Пётр.

В это время зашёл Федин с двумя женщинами.

– Вот Ольга Афанасьевна это и есть автор, – ткнул пальцем в Тишкова мэтр.

– Пойдёмте с нами. Это нужно немедленно зарегистрировать и отдать в отдел распространения, – не представилась женщина.

– Я бы не хотел, чтобы эти песни исполнялись до 9 мая, – сморщился Пётр, опять по новой объясняй.

– Вы коммунист? – нахмурилась вторая непредставленная.

– Я – Первый секретарь Краснотурьинского горкома КПСС.

– Ого, – все шестеро удивились.

– Тем более, должны понимать, что эти песни должны в праздник звучать на всю страну, – не сдавалась неизвестная.

– А что скажет Екатерина Алексеевна Фурцева? – усмехнулся Штелле.

– Я – Фурцева.

– Мать твою!