Колонисты

Глава 18

Стоял один из тех дивных солнечных дней, когда все вокруг дышит надеждой и заставляет радоваться жизни. Для конца октября было довольно тепло. Кое-где эту пору — на нее как раз приходится День святого Мартина — называют летом Святого Мартина[37].

Ожидая начала церемонии, Филип молча стоял под красивым раскидистым деревом. Воздух был благоуханен и свеж. Вдали поблескивало на солнце озеро Адамс.

— Тот день, когда отец вручил мне фамильную Библию, очень напоминал сегодняшний. — Старый миссионер прижал книгу к груди. — Мы собрались в похожем месте, под большим деревом. Под этим деревом первые поселенцы устраивали службы, пока не построили церковь. Мама стояла рядом с отцом. В тот день она была еще красивее, чем всегда. Люси и Роджер тоже присутствовали на церемонии. А еще на наше семейное торжество пришел жених моей сестры, Вильям Синклер. Мне тогда было двадцать лет.

Джон Вампас и Мэри Витамоо переглянулись. Они с трудом могли представить, что этот глубокий старик, которого они так любили, был когда-то двадцатилетним юношей. Они участвовали в церемонии по предложению Филипа. Этим Филип доставил Кристоферу Моргану огромную радость. В отсутствие членов семьи Морган Вампас и Витамоо были приглашены на торжество как брат и сестра Филипа по вере.

— В тот день мой отец положил начало традиции, которая, как он надеялся, будет соблюдаться до второго пришествия. У него было для этого два побудительных мотива. Он считал, что Слово Божье, Библия, может дать ответ на все касающиеся жизни и веры вопросы. И он свято верил, что здесь, на земле, у нас нет ничего дороже семьи.

По щекам Кристофера Моргана потекли слезы.

— Я никогда не забывал о первом, но, как это ни прискорбно, совершенно упустил из виду второе. О чем теперь горько сожалею. Я благодарен Богу за то, что Он даровал мне долгую жизнь и позволил познать радость, которую доставляет человеку семья. Джон Вампас, Мэри Витамоо, Филип Морган, вы самое дорогое, что у меня есть.

— Я люблю тебя, Нанауветеа, — еле слышно прошептала Витамоо.

— Эту Библию… — руки Кристофера Моргана дрожали, — привез в Новый Свет мой отец Энди Морган. — Старик открыл книгу, достал из нее закладку, маленький кружевной крестик, и сказал: — А крестик сплела моя мать. Это тоже фамильная реликвия; она напоминает нам о том вкладе, который внесла в духовное наследие нашей семьи моя мама, Нелл Морган. — Он положил крестик на место и захлопнул книгу. — Библия и крестик — символы веры семьи Морган.

Старик с минуту помолчал, переводя дыхание. Было видно, что он утомился. Но когда молодые люди спросили, не хочет ли он отдохнуть, он настоял на завершении церемонии.

— Тому, кто станет хранителем этой Библии, предстоит нести двойную ответственность. Ему придется отвечать за то, чтобы следующее поколение Морганов сохранило духовные традиции нашей семьи. Кроме того, этот человек должен подыскать себе достойного преемника. Когда отец вручил мне фамильную Библию, он молил Бога о том, чтобы Он дал мне сына, которому я смогу ее передать. Этого не случилось. Но Божьей милостью судьба свела меня с моим кровным родственником, правнуком моего младшего брата. И я полюбил его как родного сына.

С трудом переставляя ноги, Кристофер Морган подошел к Филипу.

— Сынок, я вручаю тебе эту Библию не только потому, что ты мой единственный кровный родственник, с которым свела меня судьба. Если бы я не был убежден, что Господь избрал тебя моим преемником, я ждал бы до тех пор, пока Он не привел бы ко мне человека, достойного этой чести.

Старик помолчал, улыбнулся и добавил:

— По правде сказать, после первого разговора с тобой я хотел поступить именно так. Но ты доказал, что эта честь будет оказана тебе по праву. Во-первых, ты проявил настойчивость. Посылая тебя на Великую Топь, я умышленно указал ту дорогу, которая должна была вывести тебя к дому. Ты мог вернуться в Кембридж. Но ты пришел назад, в резервацию. Во-вторых, я наблюдал, как крепнет твоя вера, как ты превращаешься в настоящего христианина, о чем говорит твое поведение в отношении твоего брата во Христе, Джона Вампаса. Ты вел себя смело и самоотверженно. А это — свойства истинного христианина, и я молюсь о том, чтобы остальные члены семьи Морган были похожи на тебя.

Секунду старый миссионер стоял неподвижно, а затем с чувством произнес:

— Филип Морган, я с гордостью вношу твое имя в список имен на титульном листе Библии.

И Кристофер Морган открыл Библию и написал: «Филип Морган, 1729, Филиппийцам 2:3,4».

— Напомню вам эти строки Священного Писания: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя. Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других». Запись сделана Витамоо, поскольку мои руки дрожат. Напиши это я, боюсь, вы бы не разобрали ни слова.

Филип благодарно улыбнулся Витамоо. Лицо девушки просияло ответной улыбкой.

— Сын мой, тебе я вверяю будущее семьи Морган. Не повторяй моих ошибок и не забывай своих близких. Когда ты закончишь работу над букварем, возвращайся в Кембридж. Учи других любви Господней и Его всемогущему Слову. Служи им примером.

И если в чем-то ты потерпишь неудачу, помни о главном. Позаботься, чтобы твои близкие жили в любви и согласии. Я буду молиться за тебя.

И с этими словами Кристофер Морган протянул молодому человеку Библию. Теперь она принадлежала Филипу. Символ веры семьи Морган был передан следующему поколению.

— Могу я сказать несколько слов? — спросил Филип. Старик кивнул.

— Мне кажется, в списке хранителей недостает имени моего отца, Бенджамина Моргана. Это он послал меня на поиски фамильной Библии. Это он понял, как важна пропавшая Библия для нашей семьи. Я могу лишь надеяться, что сейчас он стоит рядом с Энди и Нелл Морган и наблюдает за нами с небес — ведь эта церемония положит начало осуществлению его мечты. Бог свидетель, я приложу все силы, чтобы завершить то, что начато сегодня: семья Морган должна воссоединиться.

Остаток дня Кристофер и Филип Морганы, Витамоо и Вампас пребывали в праздничном настроении. Хотя они и не были кровными родственниками, они чувствовали себя одной семьей. Они сидели в тени дерева и, глядя на озеро, ели кукурузу с олениной и каштаны. Вампас и Витамоо осыпали Филипа поздравлениями. А еще, стараясь не упустить ни слова, молодые люди слушали миссионера — он рассказывал им об истоках веры семьи Морган.

— Эта история ведет свое начало со времен короля Карла I[38], с того самого дня, когда Энди Морган встретил епископа Лода. С тех пор все в его жизни пошло не так…

Витамоо внимательно следила за тем, сколько времени она проводит с Филипом, и это очень удручало молодого человека. Порой ему казалось, что она играет с ним как кошка с мышью. Когда ему больше всего на свете хотелось остаться с ней наедине, она вела себя сдержанно. Когда же он склонялся к тому, чтобы отпустить ее, она вдруг давала ему надежду. Эти мучительные отношения пора было прекращать. От принятия окончательного решения Филипа удерживало только одно: в те редкие минуты, что ему удавалось побыть рядом с Витамоо, он испытывал ни с чем не сравнимое счастье. Вечером, в день церемонии, когда сознание Филипа было целиком поглощено мыслями о Кембридже и семье, Витамоо шепнула ему, что она хотела бы встретиться с ним на кукурузном поле, после того как Нанауветеа уснет.

Увидев, что Филип направился к выходу, Вампас не стал задавать ему никаких вопросов. Насколько было известно Филипу, Вампас и Витамоо ни разу не говорили о том вечере у озера. Судя по всему, Витамоо предпочла выкинуть его из памяти. А Вампас — Филип видел это по его глазам — мучился угрызением совести. Он не мог простить себе того, что натворил. Хотя Вампас и Витамоо остались друзьями, Вампас больше не пытался ухаживать за девушкой.

Он с головой погрузился в занятия. В тот вечер Вампас как раз занимался латинской грамматикой. Филипу еще не доводилось встречать такого прилежного и жадного до знаний ученика. Он требовал от Филипа все новых и новых заданий. Молодые люди достигли полного взаимопонимания куда быстрее, чем зажили их раны и синяки. Филип искренне радовался тому, что они сблизились. Как правило, он легко находил общий язык с теми, кто был старше: с отцом, преподавателями, Кристофером Морганом. Но отношения со сверстниками у него не складывались. Вампас неожиданно стал исключением.

Вечер был чудесный, тихий и ясный. Яркая полная луна низко стояла над кукурузным полем. Она залила все вокруг своим спокойным серебристым светом. С того дня, когда Витамоо поранила Филипа камнем, кукурузное поле стало для молодых людей местом свиданий. Их встречи были мимолетными. Несколько слов. Случайное прикосновение руки. Ничего более.

— Витамоо! — негромко позвал Филип. На вышке ее не было, и он подошел к высохшим, словно бы поржавевшим стеблям кукурузы. Почти все початки уже убрали.

— Витамоо! — крикнул Филип, шагая краем поля.

— Тсс! — донеслось откуда-то.

Молодой человек на мгновение замер, прислушался, а затем углубился в заросли кукурузы. Он перешагнул первую, вторую, третью… шестую борозду и наконец увидел Витамоо. Филип остановился как вкопанный. Витамоо стояла перед ним, стиснув руки, она выглядела такой трогательной и невинной. Девушка смотрела на Филипа чуть исподлобья, пряди черных волос — их серебрил свет луны — падали ей на глаза; Витамоо улыбалась мягкой, чарующей улыбкой. Филип почувствовал, как его захлестнула волна любви и нежности.

Он шагнул навстречу Витамоо, и весь мир перестал для них существовать. Они словно оказались в отдельной комнате — кукурузные стебли были ее стенами, а звездное небо — потолком.

— Спасибо, что пришел, — тихо сказала девушка.

Филип улыбнулся. Его позабавили слова Витамоо: они звучали слишком официально. Если бы она знала, как сильна ее власть над ним!

— Ты смеешься надо мной?

— Нет, что ты… — Филип смутился. — Просто я… Я собирался спросить… — Молодой человек мысленно одернул себя. Он не должен выдавать своих чувств. Этот прекрасный вечер так легко испортить. — Ты меня хотела видеть?

Витамоо с сомнением поглядела на Филипа и после недолгого раздумья — она, по-видимому, поняла, что не совсем верно истолковала его улыбку, — сказала:

— Я хотела тебя поздравить. Еще раз. Нанауветеа гордится тобой. И я тоже.

— Спасибо. Это очень много для меня значит.

Витамоо застенчиво улыбнулась.

— Никогда бы не подумала, — произнесла она мягко. — Ты меня удивляешь. Ты ведь получил то, что хотел.

— И даже больше! — ласково улыбнулся он.

Девушка нахмурилась.

— Не начинай, — предостерегла она. — Ты же знаешь: между нами ничего не может быть…

Филип поднял руку, не давая ей продолжить.

— Подожди, подожди… Я хотел сказать, что я смог познакомиться с Кристофером Морганом! Когда я отправился на поиски Библии, я никак не ожидал встретить в резервации своего родственника.

Витамоо смущенно прикрыла рот рукой.

— Прости, — пристыжено пробормотала она. — Я неправильно тебя поняла.

Воцарилось неловкое молчание, первым его нарушил Филип:

— Но раз уж ты заговорила о нас…

— Нет никаких «нас»! И быть не может! — Витамоо сделала шаг назад.

Признавая свое поражение, Филип поднял руки.

— Когда ты уезжаешь? — тут же смягчилась Витамоо.

— Скоро зима… Я бы уехал прямо сейчас, но Нанауветеа ослабел, и работа над букварем пошла медленнее. Вампас делает большие успехи, однако в нынешнем году он уже не успеет подготовиться к вступительным экзаменам. Пока не знаю. Посмотрим, как пойдут дела.

Витамоо кивнула.

— Я так рада за Вампаса, — сказала она и красивым жестом отвела прядь волос, упавшую ей на глаза. — Филип, а ведь я так и не поблагодарила тебя за то, что ты занимаешься с ним.

Она засмеялась.

— Ты поступил благородно — учитывая то, что он стянул твою одежду и заставил тебя идти нагишом по резервации!

Филип тоже засмеялся.

— Не напоминай!

— После вашего отъезда в резервации будет скучно.

— Витамоо, я постоянно думаю об этом… Я должен уехать, у меня нет выбора, но я обязательно вернусь.

То, как девушка отреагировала на его слова, Филипа совершенно обескуражило. Он ожидал чего угодно, но только не этого.

— Не пори чушь! — воскликнула она с чувством. Печаль в ее глазах мгновенно сменил гнев.

— Да пойми же ты — я тебя не обманываю!

— Я тебе не верю. Ради чего тебе возвращаться? Нанауветеа уже не будет в живых. Вампас тоже уедет.

Для наглядности она сорвала сухой кукурузный стебель и потрясла им пред носом Филипа.

— Здесь нет ничего, кроме жалкой резервации, которая питается объедками со стола жителей Чарлстона. Что тебе тут делать? Ты должен заниматься наукой. Это твоя жизнь! И она никак не связана с резервацией! — и девушка снова потрясла сухим стеблем.

— Я вернусь, чтобы быть с тобой, — сказал он.

— Для студента Гарварда ты порой бываешь глуповат!

Филип увидел, что лицо и шея Витамоо покраснели от гнева.

Он погрозил ей пальцем.

— Мне надоело, что здесь, в резервации, меня постоянно называют дураком! — закричал он. — И мне надоело, что ты все время попрекаешь меня моим образованием, словно я должен стыдиться этого! Если я говорю, что вернусь, ты должна мне верить!

— Не смей так со мной разговаривать! — Витамоо скрестила руки на груди и повернулась к молодому человеку спиной. — Вот что, Филип, или мы меняем тему, или я ухожу. Сейчас я не хочу это обсуждать.

— Ну и прекрасно!

— Что прекрасно? — переспросила она с обидой. — То, что я уйду?

— Нет, — Филип немного успокоился. — Я хотел сказать: прекрасно — давай сменим тему.

Повисла пауза. Решить сменить тему было куда проще, чем сделать это. Замолчав, молодые люди почувствовали себя неловко.

— Намумпум сегодня родила, — наконец выдавила из себя Витамоо.

— Правда? Я думал, она должна была родить месяц назад.

Витамоо кивнула. Она не оборачивалась.

— Она всегда ошибается. Видимо, неправильно считает месяцы. А может, ей и впрямь понадобилось больше времени, чем обычно. У нее родились близнецы!

— Близнецы?!

Витамоо с улыбкой взглянула через плечо на Филипа, кивнула и медленно повернулась к нему.

— Оба крупные и здоровые. Намумпум рада, что они наконец-то появились на свет. Ожидание далось ей нелегко, — и усмехнувшись девушка добавила: — Правда, основная работа только начинается.

Стоило Витамоо заговорить о детях — и ее лицо просияло от радости. Филип подумал, что когда-нибудь она станет прекрасной матерью.

— Что? — Витамоо с недоумением взглянула на Филипа.

— Ничего. Я просто задумался.

— О чем? Мне показалось, ты унесся мыслями куда-то далеко-далеко.

— Я и был далеко. В будущем.

— Расскажи мне, какое оно, будущее, — девушка умоляюще дотронулась до его руки. — Пожалуйста.

— Просто я обратил внимание на то, как изменилось твое лицо, когда ты заговорила о детях.

Филип взглянул на Витамоо и поспешно добавил:

— Но я не хотел сказать ничего такого! Честное слово! К тому же ты сама меня спросила!

Она убрала руку.

— Ну что ж, это правда, — призналась она, потупив глаза. — Мне было приятно говорить о детях.

Непоправимое свершилось. Витамоо дотронулась до Филипа. Словно от искры, упавшей на трут, от этого прикосновения где-то у него внутри вспыхнуло пламя, которое не находило себе выхода. Он должен был что-то сделать или сказать, иначе оно просто сожгло бы его дотла.

— Витамоо, нам надо поговорить, — начал он не без волнения. Посмотрев на девушку, Филип понял, что она вновь приготовилась к обороне, но он уже не мог остановиться. — Я испытываю к тебе глубокое чувство. Чувство, которое никогда не умрет. Я пытался делать вид, что равнодушен к тебе, но мне не удалось себя обмануть. Я действительно хочу вернуться в резервацию — поверь, я говорю это не ради красного словца! Я с радостью останусь здесь до конца своих дней! Витамоо, я люблю тебя!

— Не говори так! — индианка сделала шаг назад.

— У меня больше нет сил скрывать свою любовь! Нравится тебе это или нет, но я тебя люблю — и это правда!

— Нет, это неправда! — закричала Витамоо. Филип заметил на ее щеках дорожку от слез. — Ты вернешься в Гарвард и забудешь меня. Там тебя ждет Пенелопа. Ты уедешь навсегда! Я не верю тебе, Филип Морган! Я не верю тебе!

Витамоо заплакала и опрометью бросилась прочь. Она добежала до конца борозды, повернула и исчезла из виду.

Некоторое время Филип стоял сгорбившись и смотрел на звезды. Но это было секундной слабостью. Вспышка Витамоо не могла потушить в его сердце огня любви. Чем больше он думал о том, что случилось, тем ярче разгоралось это пламя; сердце молодого человека было готово выскочить из груди. Филип Морган потряс над головой кулаками и заорал во все горло:

— А-а-а!

Он в бешенстве пнул ногой кукурузный стебель, тот сломался. Филипу стало легче, и он сбил еще один стебель.

— Почему она так со мной поступает? — крикнул он стеблям. — И почему я позволяю ей это делать? Она сводит меня с ума!

Тяжело дыша, он метался взад-вперед по борозде, сбивая кукурузные стебли; постепенно его гнев начал угасать. К нему вернулась способность мыслить спокойно, и он замедлил шаг. Хотя пламя в его душе бушевало не так уж и долго, оно лишило его сил. Филип Морган закрыл глаза и в изнеможении опустился на колени.

— Боже милосердный, — обратился он к Всевышнему, — может, они правы. Может, я и впрямь не умнее высохшего кукурузного стебля: я ведь не знаю, как себя вести. Когда дело касается Витамоо, как бы я ни поступал — все не так! Что бы я ни сказал — все не так! Я мечтаю быть рядом с ней, но каждый раз, когда мы остаемся наедине, я умудряюсь ляпнуть что-нибудь не то, и она убегает прочь. Она не хочет, чтобы я говорил ей о своих чувствах. И я пытался скрывать их — о, как я старался, Господи, Тебе ли этого не знать! — но я не могу не думать о Витамоо. Я не могу не любить ее. Чем больше я боролся со своим чувством, тем сильнее оно разгоралось! Неужели я обречен до конца своих дней боготворить девушку, не отвечающую мне взаимностью? Как мне жить дальше? Должен ли я просить Тебя убить мои чувства к ней? Нет. Никогда. Я предпочту любить ее безответно. Господи, я глупец. Научи меня быть мудрым. Объясни, что делать. Если ради Витамоо я должен навсегда покинуть резервацию, я уеду. Дай мне понять это, Господи!

Филип открыл глаза. Легкий ветерок шелестел кукурузными стеблями; ярко мерцали звезды; пахло прелой листвой. Молодой человек сделал глубокий вдох и поднялся, отряхивая землю с брюк. Ему стало легче. Теперь он был не одинок. Он не сомневался: Господь ему поможет.

Филип не хотел сразу возвращаться в вигвам: наверняка Витамоо еще не спит, а Вампас попросит поговорить с ним по-латыни или станет задавать вопросы по другим предметам. Ну, не мог Филип сейчас отвечать на его вопросы! Дойдя до конца борозды, он повернул к озеру. И увидел Витамоо.

— Ты действительно чувствуешь то, о чем говорил? — спросила она.

— Ты слышала, как я молился?

— Да. Так это правда? — В ее черных глазах, мерцая, отражался лунный свет.

— Каждое слово — правда, — ответил он, глядя ей в глаза.

— О Филип! — Витамоо бросилась в объятья молодого человека так стремительно, что едва не сбила его с ног.

— Прошу тебя, прости меня… за то, что я причинила тебе боль… я… просто я… мне было страшно, — она осыпала его лицо быстрыми поцелуями.

Разжав объятия, Филип чуть-чуть отстранился от девушки. Он не верил, что это происходит наяву. Он хотел увидеть ее лицо. Филип взглянул на ее черные глаза — они были полны любви, затем посмотрел на нежные, соблазнительные губы. Сердце молодого человека забилось от радости, и он прижал Витамоо к себе с такой силой, что она тихонько охнула.

— Прости, любимая, — молвил он. — Я не могу поверить, что это…

— Не надо ничего говорить, Филип, лучше поцелуй меня.

И он сделал это раз, а потом еще и еще.

Филип Морган и Мэри Витамоо сидели на вышке. Девушка прижималась к груди своего возлюбленного спиной, его руки обвивали ее талию. Они смотрели, как луна медленно скрывается за верхушками деревьев. Филип прильнул щекой к волосам Витамоо.

— Как хорошо, — сказала девушка и потерлась щекой о руку Филипа.

— Не стану спорить.

Она запрокинула голову назад. Они поцеловались.

— Когда ты понял, что любишь меня? — спросила Витамоо.

— Не знаю, — ответил он. — Мое чувство росло постепенно.

— Росло? Как грибы?

— Ах, Витамоо, то, что ты необыкновенная, я понял сразу. Я часто ловил себя на том, что наблюдаю за тобой. Временами я тешил себя надеждой, что когда-нибудь мы будем вместе, а временами запрещал себе думать об этом. Но то, как сильна моя любовь, я осознал сегодня. Мысль о том, что нам не суждено быть вместе, для меня невыносима.

— Ты запрещал себе думать о нас… Почему?

— Из-за твоего поведения. Каждый раз, когда мы оставались наедине, ты делала что-нибудь, что лишало меня веры в себя. Я думал, ты меня ненавидишь.

— Нет, — сказала Витамоо, ласково понижая голос. — Совсем наоборот.

Филип вопросительно заглянул девушке в лицо.

— Я не подпускала тебя к себе, потому что рядом с тобой чувствовала себя беззащитной. Я знала: одного твоего слова, жеста или взгляда достаточно для того, чтобы я сдалась. Я позволяла тебе находиться около меня только тогда, когда чувствовала в себе достаточно сил, чтобы устоять перед тобой.

— Но почему ты не призналась мне в своей любви?

Филип почувствовал, как Витамоо вздрогнула. Он крепче прижал ее к себе.

— Потому что знаю: если ты уедешь из резервации, я тебя больше не увижу, — сказала девушка горестно.

— И ты говоришь это после того, что сейчас случилось?

— Думаешь, мне не хочется тебе верить? Но сердце мне твердит одно: ты не вернешься.

— Тогда почему мы целуем и обнимаем друг друга?

Витамоо ласково потерлась щекой о плечо Филипа.

— Потому что я люблю тебя, — сказала она. — Ты не можешь стать моим навсегда, но я хочу, чтобы ты принадлежал мне хотя бы сегодня ночью.

Филип наклонился к девушке и нежно прошептал ей на ухо:

— Я люблю тебя, Витамоо. И я обещаю: ничто на свете не помешает мне вернуться к тебе.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом, сказала она.

— Ну вот опять… — произнес Филип. — Как мне убедить тебя, что я вернусь?

Прежде чем ответить, Витамоо на мгновение задумалась.

— Я поверю в это только тогда, когда увижу тебя здесь, на кукурузном поле.

Зимой в груди Кристофера Моргана появились хрипы, он начал кашлять. Оправиться от этой болезни старый миссионер так и не смог. Он умер в мае, вскоре после того, как на смену необычайно долгой и суровой зиме пришла поздняя весна. В свой последний день, вечером, он сказал, что букварь вот-вот будет дописан и что он очень доволен результатом. По его просьбе Витамоо в честь скорого окончания работы угостила всех каштанами. Нанауветеа пожелал Филипу, Витамоо и Вампасу доброй ночи и отправился спать. Когда на следующее утро девушка не смогла его разбудить, она позвала Филипа. Молодой человек подтвердил, что случилось то, чего они боялись. Кристофер Морган скончался.

Нанауветеа всегда спокойно говорил о своей смерти. Он хотел быть похороненным в резервации — там прошла большая часть его жизни. Он был тесно связан с двумя культурами, а потому завещал, чтобы церемония погребального обряда проходила с соблюдением как христианских, так и индейских обычаев.

Подобно тому, как колонисты, потеряв близких, одевались с головы до ног в черное, наррагансеты в знак скорби покрывали лица сажей. Кристофер Морган никогда не выражал своего отношения к этой традиции, считая, что каждый волен поступать по своему усмотрению. Обычно индейцы соблюдали траур целый год, особенно если усопший был уважаемым человеком. Никому не позволялось произносить вслух имя покойного; тех, кто нарушал этот запрет, сначала предупреждали, а затем штрафовали. Человек, которого звали так же, как и умершего, должен был сменить имя. Во время погребения индейцы придавали покойному позу младенца в утробе матери, причем тело укладывали лицом на юго-запад. По представлению наррагансетов, между рождением и смертью существовала тесная связь, а потому смерть они воспринимали как возрождение к новой жизни. Согласно их верованиям повелитель загробного мира Каутантоввих (его царство, говорили наррагансеты, охраняет огромная собака) жил на юго-западе, туда-то и отправлялись души усопших.

Кристофер Морган завещал похоронить его так, как было принято у наррагансетов, — в позе неродившегося младенца, лицом на юго-запад. При этом он попросил, чтобы на могиле — в соответствии с традициями его предков — поставили камень. Кроме того, он высказал особое пожелание. Ни пуритане, ни индейцы не произносили во время погребения речей. Однако Кристофер Морган хотел, чтобы Филип сказал наррагансетам несколько слов. Старый миссионер попросил молодого человека разъяснить индейцам, что он, Кристофер Морган, согласился на то, чтобы его похоронили в позе плода в утробе матери, не случайно: он тоже верит, что смерть — это возрождение к новой жизни. Однако, несмотря на то что его тело будет лежать лицом на юго-запад, его душа поднимется на небо, а не отправится в жилище Каутантоввита.

День похорон выдался пасмурным и мрачным. Жители резервации были печальны — даже те, кто не разделял взглядов Кристофера Моргана. О мудрости, честности и порядочности старого миссионера знали все — такими достоинствами, по мнению индейцев, редко может похвастать белый человек. Особенно остро переживали потерю прихожане церкви. Один за другим они тянулись в вигвам Нанауветеа, чтобы выразить соболезнования семье умершего и утешить Витамоо, Вампаса и Филипа традиционной фразой «кутчиммоке», «не падайте духом», — произнося ее, индейцы гладят того, кто потерял родственника, по щеке.

У могилы Кристофера Моргана Филип прочел на алгонкинском языке строки из четвертой главы Первого послания к Фессалоникийцам; в них говорилось о возрождении к новой жизни. Апостол Павел обращается к верующим с такими словами: «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды»[39]. Затем Филип описал присутствующим, как Кристофер Морган воссоединится со своими родителями, как припадет к чистому источнику у трона Господнего и как поселится в жилище, которое подготовил для него Иисус Христос.

После похорон Витамоо, Вампас и Филип до поздней ночи рассказывали друг другу о Кристофере Моргане. Когда молодые люди стали укладываться спать, они почувствовали, что без Нанауветеа вигвам опустел. Им не хватало отца, советчика и друга.

Весь май и июнь Витамоо и Филип усердно трудились над букварем. Отдавая последний долг автору книги, они работали медленно, скрупулезно проверяя каждое слово. Впрочем, им не хотелось торопиться еще по одной причине. Оба прекрасно понимали: как только букварь будет закончен, Филип уедет домой.

В течение этих двух месяцев Филип продолжал готовить Вампаса к поступлению в Гарвард. По вечерам, пока Вампас грыз гранит науки, Филип и Витамоо гуляли в поле, у озера или просто сидели на вышке и разговаривали. Филип боялся, что Вампас вспылит, узнав об их отношениях с Витамоо. Предупреждая возможную ссору, он прямо спросил индейца, не обижает ли его то, что они с Витамоо проводят много времени наедине. К облегчению Филипа, Вампас ответил, что он этому даже рад.

— В жизни человека может быть только одна настоящая любовь, — сказал Вампас, — и для меня это — любовь к знаниям. Я буду всегда любить Витамоо как сестру, но я не могу дать ей большего. Главное для меня — учеба. Ну а Витамоо… Думаю, она достойна лучшей участи.

Витамоо была рада этим словам не меньше Филипа. Все трое стали дружны как никогда.

Филипу приходилось заниматься еще одним, не привычным для него делом. Даже после смерти Нанауветеа прихожане продолжали приходить в его вигвам. В течение двух месяцев Филип улаживал споры, мирил тех, кто был в ссоре, беседовал с молодыми людьми, которые решили пожениться. На эту работу Филип не жалел времени. Он не знал, что радует его больше: то, что наррагансеты приняли его, или то, что они видят в нем преемника мудрого Нанауветеа. В любом случае ему было тяжело думать о том, что ему придется оставить работу в резервации; еще горше было думать о разлуке с Витамоо. Тем не менее он больше не мог откладывать отъезд.

Работу над букварем они с Витамоо завершили. Оставалось только отдать рукопись типографу в Бостоне. Вампас был готов к вступительным экзаменам — занятия начинались через месяц. Филипу Моргану, новому хранителю фамильной Библии, пора было возвращаться к родным, в Кембридж. Пришло время прощаться.

Они стояли под деревом у озера. Это была последняя ночь Филипа в резервации. Утром он и Вампас уезжали в Кембридж. Молодой человек держал в объятиях Витамоо. Мысль о том, что он должен оставить ее, была невыносима.

— Лошадь готова? — Девушка прижимала лицо к груди Филипа, и он чувствовал, как шевелятся ее губы.

— Да. Думаю, она меня забыла. На Великой Топи ее избаловали.

— Вы ведь не собираетесь взгромоздиться на бедное животное вдвоем?

Филип улыбнулся.

— Мы будем ехать по очереди. Пару миль я, пару миль Вампас. Пока один едет верхом, второй пойдет пешком.

— Я буду скучать по тебе.

Филип взял Витамоо за плечи и заглянул ей в глаза.

— Я вернусь, — сказал он. — Обещаю!

Ее черные глаза наполнились слезами.

— Хотела бы я в это верить.

— А ты верь!

Внезапно девушка обвила Филипа своими смуглыми руками так сильно, что у него перехватило дыхание.

— Год? Два? — спросила она.

— Если я вернусь сюда, я могу не получать диплом, — сказал он.

Витамоо устало покачала головой.

— Мы уже обсуждали это, — сказала она в ответ. — Ты ведь не знаешь, что происходит в твоей семье. Для того чтобы разобраться во всем и уладить дела, тебе понадобится время. По меньшей мере год. За год ты успеешь закончить учебу.

Они действительно говорили об этом не впервые, к тому же Витамоо была права. Филип кивнул, соглашаясь с ней.

— Ты будешь мне писать? — спросила она.

— Ты же знаешь, с письмами мне не везет, — ответил он. Девушка усмехнулась. — Но я обещаю делать это регулярно.

Филип с минуту помолчал, а затем добавил:

— И я вернусь!

До глубокой ночи Филип и Витамоо сидели на берегу озера Адамс, глядя, как на поверхности воды играет лунный свет. Несмотря на заверения Филипа, они оба не были уверены, что когда-нибудь снова обнимут друг друга.

Лошадь Филипа звонко цокала копытами по деревянному мосту, переброшенному через реку Чарлз. Молодой человек стремительно приближался к дому. Шедший пешком Вампас находился примерно в миле от Кембриджа. С того дня как Филип отправился на поиски фамильной Библии, минуло около трех лет. Все это время Филип не имел вестей от родных. Он не знал, что его ждет.

Увидев знакомые с детства дороги, мосты, дома, он почувствовал волнение. Но особенно его поразил цвет. Все вокруг выглядело таким ярким и красочным. В резервации было только два цвета — синий и коричневый. Синее небо над коричневой землей. Здесь, в Кембридже, дома, изгороди, вывески радовали глаз разнообразием красок. Это был другой мир.

Весь трепеща, Филип подъехал к родному дому; взгляд молодого человека невольно задержался на пристани; он надеялся, что Джаред и его друзья, Чакерс и Уилл, по своему обыкновению, плещутся в реке. Но там никого не было. Внимательно изучая каждый дюйм перед домом, Филип спешился. Когда он взбежал на крыльцо и распахнул дверь, его сердце от волнения чуть не выскочило из груди.

— Мама? Джаред? Присцилла? Это я — Филип. Я вернулся!

Но ответом ему была тишина. Филип с удивлением огляделся вокруг. Он не узнавал ни мебели, ни картин. Его охватило смутное беспокойство. Однако он тут же одернул себя. Разумеется, за эти три года все должно было измениться.

— Молодой человек! Что вы делаете в моем доме?

Из отцовского кабинета выкатился приземистый человечек с круглым животом. Его очки съехали на кончик носа. Поверх оправы на Филипа смотрели сердитые глаза.

— Я требую, чтобы вы немедленно ушли!

На лестнице показалась женщина средних лет, тоже полная и невысокая.

— Артур? Ты что-то сказал? О! — увидев Филипа, она осеклась. — Кто это, милый? — спросила она, недовольная тем, что ее не предупредили о приходе гостя.

— Не знаю, — кратко ответил Артур.

— Тогда зачем ты впустил его?

— Я его не впускал, он вошел без приглашения!

— Боже мой! — женщина судорожно вцепилась в воротник платья.

— Что вы здесь делаете? — недоуменно спросил Филип.

— Думаю, этот вопрос следует задать вам! — Артур начал волноваться.

— Но это мой дом! — сказал Филип. — Я здесь живу!

Артур сделал несколько шагов и оказался между женой и Филипом.

— Молодой человек, я не люблю таких шуток! Либо вы немедленно покинете мой дом, либо мне придется взять в руки саблю!

— Я никуда не уйду, пока вы не объясните, что происходит! — воскликнул Филип.

— Проблемы, сэр? — В дверях появился здоровенный чернокожий слуга.

— Эйбел, этот молодой человек — незваный гость! Выпроводи его, пожалуйста.

— Да, сэр.

— Погодите! — закричал Филип. Но Эйбел уже схватил молодого человека за руку, и не успел Филип опомниться, как его спустили с крыльца. Кипя от негодования, Филип вскочил на ноги: он хотел призвать здоровяка к ответу, но тот, судя по всему, разгадал его намерения. Ухмыльнувшись, он зашагал к Филипу. Чем ближе он подходил, тем огромнее становился. Поняв, что ему не совладать с таким противником, Филип вспрыгнул на свою лошадь и поскакал прочь.

Он нашел Вампаса, и они вдвоем устремились на Брэтл-стрит. Пенелопы дома не было, а ее отец встретил Филипа холодно. Между доктором Чонси и Филипом состоялся краткий разговор, из которого молодой человек узнал несколько тревожных новостей. Его мать вышла замуж за Дэниэла Коула, после чего — около двух лет назад — они продали дом Морганов. Кроме того, доктор Чонси напрямик заявил Филипу, что, поскольку тому недостало порядочности написать Пенелопе, лучше ему на Брэтл-стрит не появляться.

Филип был обескуражен. Он не знал, что делать дальше. Вампас посоветовал ему прежде всего встретиться с матерью. Сам Вампас хотел подождать друга в лесу. Но Филип и слышать не хотел об этом. Он настоял, чтобы индеец остался с ним. Вдвоем они сели на паром, который шел из Чарлстона в Бостон.

Найти дом Дэниэла Коула оказалось нетрудно. Все знали, где он живет, да и огромный оловянный чайник над дверью помогал его дому выделиться среди других особняков. Филип постучал в дверь. Ему открыла горничная. Он отрекомендовался и сказал, что хочет видеть мать.

Мгновение спустя за дверью раздался взволнованный женский голос:

— Мой Филип? Мой Филип? Неужели это правда? Филип?!

Дверь распахнулась. На пороге стояла Констанция Морган Коул.

— Я вернулся, мама, — сказал Филип.

Констанция посмотрела на него, потом перевела взгляд на Вампаса. Ее глаза закатились, и она упала в обморок. Две служанки помогли Филипу внести ее в гостиную, а горничная побежала за мокрым полотенцем. Через несколько минут Констанция Коул открыла глаза.

— Филип, это ты? Это действительно ты?! — воскликнула она.

Ее прервал бас Дэниэла Коула.

— Что здесь происходит?

Мистер Коул большими шагами вошел в гостиную — и увидел Филипа. Молодой человек успел заметить, что на лице коммерсанта мелькнуло выражение досады. Однако его быстро сменила жизнерадостная улыбка.

— Ах, это ты, Филип! — пророкотал он, бросив настороженный взгляд в сторону Вампаса, который молча стоял в стороне. — Какой приятный сюрприз! Как я рад тебя видеть, сынок! Добро пожаловать домой!