Колонисты

Глава 2

Его разбудил щелчок дверной ручки. Он поднял тяжелые, опухшие веки и, пытаясь найти пятно света, на котором можно было бы остановить взгляд, обвел воспаленными глазами комнату, погруженную в кромешную тьму.

Входная дверь скрипнула — это был едва различимый жалобный, звук, так обычно скрипит дверь, когда кто-то хочет проникнуть в дом тайком. Потом все стихло.

Филип Морган попытался стряхнуть с себя остатки сна и потер глаза. Несколько секунд по пробуждении он никак не мог сообразить, где находится. Мало-помалу в темноте начали проступать отдельные предметы. Молодой человек окончательно пришел в себя. Ну конечно — это отцовский кабинет. Он уснул, сидя за столом в жестком деревянном кресле. Из-за неудобной позы сильно ныли спина и руки.

Входная дверь вновь заскрипела. Филип лихорадочно метнулся глазами по комнате в поисках оружия. До него долетел еще один тихий звук — кто-то осторожно открыл дверную защелку. В глубоком безмолвии ночного дома этот звук прозвучал пугающе отчетливо.

Молодой человек затаил дыхание и напряг слух, не сомневаясь, что вот-вот под чьими-то воровскими шагами заскрипят половицы. Тишина. «Оружие, мне нужно оружие!» — мысленно воскликнул Филип и вновь тщетно поискал взором мушкет. Почти в то же мгновение прямо перед домом раздался нетерпеливый крик:

— Давай быстрей!

Филип крадучись подошел к окну и, вытянув шею, осторожно выглянул во двор. Полная луна лила ровный серебристый свет на аллею и центральный двор. В следующий момент из дома кто-то выбежал. Филип заметил, что в правой руке бегущий сжимал мушкет, а на его поясе ритмично покачивалась пороховница.

Джаред!

Он узнал брата мгновенно — по ловким, раскованным движениям. Этой пружинистой, легкой походке Филип втайне завидовал всю жизнь. И хотя Филип никогда не сомневался в своем умственном превосходстве, он не мог не признать, что уступает Джареду в силе и проворстве.

«Хотел бы я знать, куда это он собрался?» — подумал Филип и мысленно пообещал себе утром поговорить с отцом о ночных похождениях брата. И тут сознание молодого человека сделало резкий поворот, и Филипа словно обожгло: он с ужасом вспомнил, что отец мертв. Вот почему он сидит в его кабинете. Теперь он — глава семьи. И за брата отвечает тоже он. Филип видел, что Джаред направился к рощице у реки. «Я должен пойти за ним и привести домой», — сказал он сам себе и вновь взглянул в окно.

Как раз в ту минуту, как он выглянул на улицу, от деревьев отделились две темные фигуры — высокая и низенькая. При виде этих черных силуэтов Филип вспомнил, как в другом месте и в другое время из-под деревьев вышли два человека.

Внезапно на него тяжелой волной накатило удушье. Он стал дышать все чаще и чаще, широко открывая рот и жадно глотая воздух. Потом его начал бить кашель. Согнувшись пополам, он судорожно ухватился рукой за подоконник. Припадкам удушья он был подвержен с детства, но впервые приступ оказался столь жестоким. В тот день, когда погиб отец, Филипа тоже подкосил острый приступ астмы. В последнее время болезнь давала о себе знать все чаще, приступы становились раз от раза сильнее, и порой молодому человеку казалось, что они рано или поздно загонят его в гроб. И хотя Филип не желал признаваться себе в этом, иногда он бессознательно призывал смерть, надеясь, что она принесет ему долгожданное облегчение.

Мало-помалу приступ стал ослабевать, и Филип ощупью — вдоль книжного шкафа — пробрался к столу. Бледный и измученный, он упал в кресло. Но и здесь удушье настигло молодого человека, и он закашлялся так сильно, что все его тело свела судорога. Прошло несколько мучительных мгновений, прежде чем Филип сумел отдышаться. В изнеможении он откинулся на спинку кресла, безжизненно уронив руки на подлокотники; по его лицу ручьями бежал пот.

Филип долго сидел без движения и думал о Джареде. «Я должен пойти за ним и привести его домой». Но он был очень слаб и чувствовал себя таким утомленным и разбитым. Ему придется подождать, пока младший брат вернется. Ничего, он поговорит с ним утром.

И вновь в его раздумья вторглись две зловещие темные фигуры. Он попытался выбросить их из памяти, но это было так же трудно, как и справиться с удушьем. Филипу остро вспомнился тот день, когда погиб отец, и по его лицу вместе со струйками пота побежали слезы.

Поездка в Бостон обещала быть самой обычной. Бенджамин Морган собирался заглянуть в банк и выяснить там что-то насчет ценных бумаг. Филип, хотя и был старшим из детей, мало вникал в то, куда вложены деньги семьи. Дела вел отец и, как начал догадываться Филип, действовал при этом не всегда разумно и своевременно. Бенджамин Морган был ученым, а не коммерсантом. Он занимался денежными вопросами по мере необходимости, без всякого интереса. И отец, и сын предпочитали счетным книгам тома античных авторов. Судя по тому, что Бенджамин решил отправиться в Бостон, дело, касающееся вкладов, и впрямь не терпело отлагательств. Он взял с собой Филипа, надеясь найти в его лице приятного собеседника; заодно он намеревался ввести сына в курс дел.

До Бостона они должны были добираться не на пароме, который ходил из Чарлстона, а по суше. Дело в том, что Бенджамин Морган не любил воду. Точнее — избегал морских и речных путешествий. Причина его нескрываемого отвращения к воде оставалась для Филипа тайной. В каком-то отношении он уважал отца за эту слабость еще больше.

Рано утром отец и сын выехали верхом из мирно спящего Кембриджа. Они благополучно перебрались по мосту через реку Чарлз и повернули на юг; по истечении некоторого времени путешественники миновали деревушку Мадди-Ривер, что на пути в Роксбери. Едва это местечко осталось позади, Бенджамин Морган, вздумавший было о чем-то поболтать с сыном, обернулся к нему с улыбкой; почти в то же самое мгновение его пронзила стрела.

Стрела была пущена из леса, тянущегося вдоль дороги. Она попала Бенджамину прямо в спину. Глаза мужчины широко распахнулись от боли и удивления. Спустя секунду грянул выстрел мушкета — тело Моргана-старшего дернулось, и он с глухим стуком рухнул на грунтовую дорогу.

Ошеломленный выстрелом и внезапностью нападения, Филип соскочил с лошади. Он понимал: первым делом надо разобраться со злоумышленниками. Из оружия они с отцом имели при себе только мушкет, который был приторочен ремнем к отцовскому седлу. По счастью, лошадь отца не убежала. Она стояла на месте, недоуменно глядя на своего раненого хозяина и не обращая внимания на опасность. Филип, боясь получить порцию свинца в лоб, поспешил спрятаться за нее. Когда он схватился за приклад мушкета, отец застонал. В этот момент из леса вышли двое.

«Что за странная пара», — молнией мелькнуло в голове у Филипа. Они стояли на краю леса, самоуверенные и дерзкие — как и положено охотникам, — и с недобрым спокойствием наблюдали за своей жертвой. Один из них был индеец — могиканин, пекот или наррагансет[2] — все краснокожие казались Филипу близнецами. Но вот товарищ индейца… К вящему изумлению молодого человека, им оказался матрос! Филип невольно задался вопросом, для чего моряку подстерегать в лесу его отца. На матросе были мешковатые штаны, не доходившие до щиколоток, сине-белая клетчатая полотняная рубаха и монмутская шапка[3], из-под которой торчали редкие седые волосы. Он был невысоким и жилистым, с огромным мясистым носом картошкой. Этих людей Филип видел впервые. Ужас парализовал ум и волю молодого человека — трепеща за свою жизнь и жизнь отца, он застыл на месте.

Тем временем Бенджамин Морган попытался приподняться, ухватившись за переднюю ногу лошади. Матрос заметил это и что-то сказал своему спутнику. Тот вытащил еще одну стрелу.

Филип хотел предупредить отца об опасности, но, прежде чем он успел открыть рот, у него перехватило дыхание. Вместо крика из его горла вырвался хрип.

Индеец натянул лук и выпустил стрелу. Филип, схватившись руками за горло и ловя ртом воздух, в смятении наблюдал за стрелой, которая со свистом разрезала воздух. Бенджамин Морган, как сноп, повалился на землю.

В ту же секунду удушье стало таким сильным, что Филип не сумел устоять на ногах. Мучительно скорчившись, он осел на землю. Молодой человек ждал, что вот-вот в него вонзится стрела или ему просто-напросто перережут горло и снимут скальп. Но его не тронули.

Мало-помалу Филипа перестал бить кашель. Собравшись с силами, он встал на четвереньки и тревожно огляделся по сторонам. На пыльной дороге ничком лежал отец. В его спине, чуть покачиваясь, торчали две стрелы; около поясницы чернела припорошенная порохом рана. Вокруг нее медленно расплывалось кровавое пятно. Индеец и матрос исчезли.

Проклиная себя за беспомощность, Филип встал на колени и склонился над отцом. Молодой человек не знал, что делать со стрелами — не опасно ли их вытаскивать?

Бенджамин Морган с трудом приподнял голову и слабым, прерывающимся голосом произнес:

— Сынок, будь добр, опустись пониже.

Филип лег рядом с отцом.

— Как ты, милый?

— Со мной все в порядке.

— Знаешь, кто это был? — одними губами спросил Бенджамин Морган.

— Нет. Я никогда их не встречал… Вот только… отец, это были матрос и индеец. Ты не догадываешься, почему они на тебя напали?

Бенджамин Морган озадаченно приподнял бровь.

— Матрос и индеец?

Филип попытался кивнуть, при этом его щека проехалась по земле.

Бенджамин Морган усмехнулся, и тут же его лицо исказилось от боли.

— Подумать только, — с трудом выговорил он, — матрос и индеец.

— Потерпи, отец, я отвезу тебя к доктору. Дай-ка я помогу тебе сесть на лошадь.

Бенджамин Морган попытался улыбнуться и из последних сил прохрипел:

— Слишком поздно… Ты уж прости, сынок, что все так вышло.

— Нет, не поздно! — Голос Филипа сорвался. — Все будет хорошо! Я съезжу за доктором и привезу его сюда!

Но отец его не слушал.

— Передай маме, что я люблю ее, — тяжело и часто дыша произнес он и утомленно прикрыл глаза. — Я говорил ей это так редко. Жаль…

— Я передам, отец. Обещаю.

— И Присцилле с Джаредом тоже скажи. Скажи… что я люблю их.

— Хорошо, отец.

— Я знаю, вы не очень-то ладите, но теперь за брата и сестру отвечаешь ты. Дай мне слово, что позаботишься о них. Семья так важна — быть может, важнее и нет ничего на свете. Помни об этом.

Из глаз Филипа брызнули слезы — они оставляли в дорожной пыли крохотные темные ямки.

— И еще кое-что, сынок.

— Да, отец.

Бенджамин зашелся глухим кашлем. От боли он вновь прикрыл глаза. А когда открыл их, они уже не различали того, что было перед ними.

— Выполни еще одну мою просьбу, — прохрипел он. — В секретере… у меня в кабинете… дневник. Прочти его. Он принадлежал нашему предку… — Он вновь мучительно закашлялся. — В нем говорится о Библии. Фамильной. Нашей. Она пропала более пятидесяти лет назад. Найди ее, Филип. И верни в наш дом. Обещай мне.

— Я найду ее, отец. Верь мне… Обязательно найду.

Сдерживавший свои чувства весь день, в темноте отцовского кабинета Филип дал волю слезам: он зарыдал горько, безутешно, сотрясаясь всем телом.

— Я должен был спасти его! Действуй я быстрее, он остался бы жив. Господи, ну почему? Почему этот злосчастный приступ начался тогда, когда отец так нуждался во мне?

Филип вновь захрипел и закашлялся.

— Лучше бы ты взял с собой Джареда! — с горечью крикнул он в пустоту. — Джаред никогда не теряет головы. Он не дал бы тебе погибнуть. Он бы спас тебя. Ну почему ты не взял его с собой? А я… Я подвел тебя. Прости меня, отец. Я был недостаточно расторопным, недостаточно сильным. Ну почему, почему ты не взял с собой Джареда?! — И молодой человек, уронив голову на стол, вновь залился слезами. Он плакал, пока его не сморил сон.

Он проспал недолго, час с хвостиком. С тех пор как не стало отца, он почти не смыкал глаз и проводил большую часть ночи бодрствуя; даже во сне его преследовали предсмертные слова Бенджамина Моргана: найди Библию… найди Библию… найди Библию.

Филип встал, потер глаза и потянулся. Он взял коробку с трутом и зажег свечу. Пламя осветило стол и лежащую на нем стопку счетов за похороны — за надгробие, кольца, перчатки, столик для напитков и множество других вещей. Похороны обходились недешево, потратить на них пятую часть состояния покойного было делом обычным. Подойдя к отцовскому секретеру, молодой человек выгреб из него книги, какие-то бумаги и старый дневник — это был семейный архив Морганов.

С некоторых пор — где-то с год — у отца вошло в обыкновение два-три раза в неделю по вечерам запираться у себя в кабинете и работать. Он никого не посвящал в свои труды, лишь порой взволнованным голосом объявлял, что скоро сообщит домашним о чем-то очень важном.

Бумаги, найденные в секретере, представляли собой нечто среднее между исследованиями и записями личного характера. К этим документам был приложен листок с генеалогическим древом Морганов. Филип плохо разбирался в своей родословной, знал только, что один из его предков, Энди Морган, прибыл в Северную Америку из Англии вместе с губернатором Джоном Винтропом[4] на борту «Арбеллы». В соответствии с генеалогическим древом сам Филип, его сестра и брат являлись пятым поколением Морганов, которое живет в Массачусетсе.

Филип поднес листок ближе к свету и принялся изучать свою родословную. Сведения о его предках были довольно скупыми. Энди Морган родился в 1611 году (день и месяц отсутствовали); скончался 24 сентября 1682 года. Энди и Нелл Морган имели троих детей: Кристофер родился в 1634 году, дата смерти отсутствовала; Люси появилась на свет в 1635 году и скончалась в 1704-м; Роджер родился в 1638 году, а умер то ли в 1701-м, то ли в 1702-м. Семья Филипа происходила от Роджера, младшего из детей Энди и Нелл. Роджер женился на Мэри Шепард (даты жизни отсутствовали) и прижил с ней троих детей — Томаса, Тимоти и Тайлера. Их первенец, Томас, приходился Филипу родным дедом. Филип привык думать о нем как о человеке эксцентричном. Томас Морган отчаянно кичился своим английским происхождением и без конца твердил о том, что намерен вернуться домой, на родину, — имея в виду Англию. Такая привязанность к Англии выглядела странновато, поскольку нога Томаса ни разу не ступала на британскую землю. Его жена Энн, бабушка Энн, умерла от оспы в тот год, когда их единственный сын Бенджамин в возрасте пятнадцати лет поступил в Гарвард. Томас полагал, что в могилу ее свела беспросветно тяжелая жизнь в колониях, и спустя месяц после похорон отплыл в Англию, к цивилизации, предоставив юного Бенджамина самому себе. Филип припомнил, как два года назад он случайно наткнулся на письмо, пришедшее из далекого английского города Эксетера; некий господин Хиггенботем извещал Бенджамина Моргана о том, что его отец тихо отошел в вечность в 1725 году.

На генеалогическом древе, на ветви, которая шла от Томаса Моргана и Энн Вестон, Бенджамин написал свое имя и имя своей жены Констанции. Под именами стояли даты рождения: его — 1682-й и ее — 1690-й. Оставил он и место для даты смерти. Филип взял перо и дрогнувшей рукой неловко вписал: 20 июня 1727 года. Рядом с именами Бенджамина и Констанции были изображены три ветви с именами детей — Филип, Присцилла и Джаред.

Молодой человек отодвинул в сторону родословную семьи Морган и взял в руки старый пожелтевший дневник, страницы которого были заложены листами с записями отца. Торопливый, путаный почерк и обилие восклицательных знаков свидетельствовали о том, с каким душевным волнением Бенджамин Морган читал этот документ. В нескольких словах отец пояснял, что дневник нашли на чердаке одного старого бостонского дома, стоящего на отшибе, близ причала. Хозяин дома — деловой партнер Бенджамина Моргана, — увидев знакомую фамилию, принес найденную им тетрадь отцу Филипа. Она принадлежала Энди Моргану, прадеду Бенджамина. На страницах своего дневника Энди Морган запечатлел историю становления колонии залива Массачусетс; несколько раз он упоминал и об английском городке Эденфорде, находящемся где-то в Девоншире. Однако в основном в дневнике говорилось о духовном становлении Энди Моргана; о том, как страстно он хотел, чтобы его дети следовали путями Господними. Бенджамин особо выделил то место, где фигурировала фамильная Библия Морганов. Дневниковая запись (Филип обратил внимание на то, что она была сделана за несколько недель до смерти Энди Моргана; ему шел семьдесят второй год) гласила:

«26 августа 1682 года

Вот уже семь лет минуло с тех пор, как мы не имеем никаких сведений о Кристофере. У нас почти не осталось надежды увидеть его живым. Последнее известие о нем мы получили из вторых рук незадолго до начала военных действий[5]. В то время мой дорогой сын проповедовал среди вампаноагов. Мы пребываем в полном неведении, что с ним сталось, здоров ли он, и можем быть уверены лишь в одном — его судьба в руках Божьих. Кристофер не страшится людей, способных убить его, ибо знает: душа его неуязвима. Горько сознавать, что он умер бездетным, не оставив сына, которому мог бы передать фамильную Библию в соответствии с моим напутствием, данным ему на церемонии. Но, быть может, я ошибаюсь, придавая такое значение материальному символу. Всевышнему не нужна запись, чтобы понять, кто следует Его путями. Мне же остается лишь уповать на то, что мои потомки никогда не утратят веру в Господа.

Последнее время Нелл чувствует себя неважно. Давно, очень давно, в те годы, когда мы еще были молоды, от рук злодеев трагически погибли ее горячо любимые отец и сестра, и теперь ей тяжело смириться с тем, что ее первенца, возможно, уже нет в живых. Господи, утешь ее!

А на днях мы узнали, что Люси опять беременна. Если Отец Небесный дарует малышу жизнь — трое детей моей ненаглядной девочки умерли в младенчестве, — это будет ее двенадцатый ребенок. Наша милая Люси изрядно потрудилась, приумножая благочестивый род Синклеров.

Я не перестаю молить Господа, чтобы Он вразумил меня и помог быть терпимее к Роджеру. Почти ни в чем мы не можем прийти к согласию, идет ли речь о земной жизни или о мире ином. Открой его глаза, Боже. Научи ценить не одни лишь материальные блага».

Прочитанное взволновало Филипа не только как ученого. Этот дневник не просто часть истории Массачусетса, он — часть истории его семьи. Человек, чья рука сорок пять лет назад вывела эти строки, был его предком!

Бумаги, вложенные в дневник, имели самое непосредственное отношение к поискам потерянной Библии, предпринятым Бенджамином Морганом. Здесь находились черновики его собственных писем к двоюродным братьям и сестрам Филипа, детям Тимоти и Тайлера Морганов. Сама переписка, по-видимому, хранилась в одном из ящиков письменного стола. Бенджамин просил племянников сообщить ему все, что они знают о судьбе пропавшей Библии. В ответных посланиях говорилось следующее: о фамильной Библии частенько упоминал дедушка Роджер, когда был пьян и зол. Один из племянников вспомнил, как старик костерил своего брата, называя его Иисусом племени наррагансетов и апостолом резерваций. На этом письме рукой отца была сделана приписка:

«Я уверен: Библия Морганов уцелела! Гипотеза. Кристофер Морган учил индейцев чтить Господа и уважать Его Слово. Неужели ученики после смерти учителя не сохранили его Библию как величайшее сокровище? Чтобы проверить это, я отправлюсь в резервацию наррагансетов и узнаю, не там ли хранится символ духовного наследия моей семьи».

Молодой человек судорожно втянул в себя воздух. Что ж, дело отца стало его делом. Он сдержит свое слово. Но чем больше Филип думал об этом, тем сильнее теснила его грудь тоска и тем обильнее выступал на лбу холодный липкий пот.