Кольцо Мерлина

20 Знамя вперед!

Гвальхмай покинул Фьербуа после полудня и, как ни спешил, в Шинон прибыл уже в начале вечера.

Город был переполнен, поэтому в окрестных полях были разбиты палаточные лагеря, там же готовили пищу, и в этот час в воздухе витал запах еды. Гвальхмай остановился у одного из костров и представился добровольцем в армию дофина. Разговаривая, он негромко позвенел монетами в кармане.

Как он и надеялся, его пригласили присоединиться к трапезе при условии, что он что-то внесет в общий котел. Гвальхмай сходил в город и купил хлеба и бутылку вина. Когда он вернулся, котелок супа был готов, и он поужинал, сидя на траве с четырьмя солдатами, которые занимали палатку.

Они выглядели не лучше бандитов, но отнеслись с уважением к виду и манерам Гвальхмая и были сдержаны в разговоре. Время от времени он ловил на себе их быстрые взгляды, но, когда они видели, что он их заметил, сразу же направляли внимание в другое место.

Гвальхмай не сознавал, какой след последние суровые годы оставили на нем. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, было совершенно непроницаемо; таким его делала наполовину ацтекская, наполовину римская кровь. Красноватый оттенок его кожи, выжженной на жарком южном солнце при почти постоянной жизни на свежем воздухе, стал еще более медным, чем когда-либо. Из-за омолаживающих свойств эликсира Мерлина у него все еще был полный набор зубов, хотя он уже не помнил, сколько раз некоторые из них менялись. Его зрение не померкло, а взгляд был таким же диким, как у орла, в честь которого он был назван.

Шрамы на правой щеке и шее, где острие копья разорвало его, когда Дели пал перед Тамерланом³⁵, были бледными и выпуклыми. Он немного хромал от более ранней раны, полученной в Акко, когда город был захвачен султаном Малеком из Египта в битве, которая ознаменовала потерю Святой земли³⁶. Левая рука была немного изогнута, оттого что его лошадь упала на него, закрыв его своим телом, благодаря чему он оказался единственным выжившим в резне в Адрианополе³⁷; потеря этого города открыла туркам путь к завоеванию Балкан.

Но хотя он был уже совсем седой, с уклоном в белизну, его мышцы все еще были крепки, и он чувствовал себя сильным и мужественным, как всегда. Огонь молодости, питаемый эликсиром жизни, ярко горел в нем. При мысли о том, что Кореника направила его на поиск, он встал после трапезы с душой и сердцем юноши, идущего на первое свидание. Он бросил на плечо маленькую котомку с самым необходимым и, хотя его приглашали переночевать в палатке, пошел в город раскрыть тайну, которая его мучила.

По дороге он несколько раз спросил, где можно найти главнокомандующего, однако народ странно на него посматривал, а он не понимал почему. За штаб-квартирой дофина, которую вежливо называли замком, хотя в нем не было ничего впечатляющего, простиралось длинное турнирное поле. Здесь джентльмены и рыцари бились на копьях, а несколько зрителей, навалившихся на изгородь, радовались каждый раз, когда падал кто-то из дворян.

Когда подошел Гвальхмай, как раз раздался хохот и звон доспехов: упали и лошадь, и всадник.

"Мой бог! Опять без лошади!" "Д'Олон слишком стар, чтобы держать копье!" "Хой, идите-ка вы тренироваться к столбу с щитом и мишенью, интендант!"

Упавший человек в тяжелых доспехах грустно улыбнулся, поднимаясь на ноги с помощью молодого человека, который с негодованием повернулся к насмешливой толпе.

"Нет, не стыдно упасть перед этим копьем! Кто из вас осмелится выйти против него? И у меня ноги вылетели из стремян, и, если бы я не схватился за луку седла, меня бы тоже расплющило".

"Мир, герцог Д’Алансон", — сказал Д’Олон. "Я не считаю это позором. Я не ожидал, что промахнусь. В конце концов, это не турнир, а всего лишь игра. Это был умный удар, тот, которым меня сбили. Дай Бог, чтобы многим Проклятым³⁸ довелось испытать такое в Орлеане!"

Тем временем его противник вернулся легким галопом. Он соскочил с седла, погладил шею великолепного черного коня и поднял забрало стального шлема, на котором не было ни пера, ни какого-либо герба. Под забралом появилось смеющееся лицо.

"Клянусь, это прекрасный конь, мой дорогой герцог!" — нежный женский голос прозвенел по полю, как колокольчик.

Когда Гвальхмай услышал этот голос, сердце его подпрыгнуло. Не беспокоясь о том, что мешает, он перелез через ограждение и направился к всадникам.

Он услышал, как молодой человек сказал: "Теперь он твой. Никто, кроме тебя, не будет ездить на нем". После этого они замолчали, глядя на мрачного незнакомца, который шел в их направлении.

Гвальхмай остановился в нескольких шагах. Его взгляд был прикован к девушке в простых доспехах. Ее черные волосы были подстрижены, как у пажа, и выглядела она как стройный безбородый мальчик. В ее доспехах не угадывалась женская фигура, поэтому он решил, что она очень молода и еще не сформировалась. Откуда тогда ее умение и сила?

У нее были серые глаза, и хотя она улыбалась озадаченно, как будто пыталась узнать его, у него было ощущение, что эти глаза могут принять синий оттенок, который заставит их засиять как сталь. Еще он подумал, что не хотел бы перейти ей дорогу.

Она не была красавицей, скорее, чуть более чем симпатичной. Ее ясное, открытое лицо, которое казалось странно знакомым, было лицом умной, честной деревенской девушки. В голову невольно пришло слово "обаятельная".

В тишине, прежде чем кто-либо нарушил молчание, он понял, что черты ее лица действительно знакомы ему, хотя они не те, которые он надеялся увидеть.

Как если бы она была рождена, чтобы преследовать его грустными, давно забытыми воспоминаниями, из этого стального шлема с любопытством смотрело на него лицо валлийской девушки Никки, воплощения Кореники, с которой он пережил такие горькосладкие 12 месяцев приключений и любви, что едва совладал с нахлынувшими образами прошлого.

Казалось, она тоже пытается вспомнить что-то давно забытое, или это было только потому, что он так настойчиво смотрел на нее, что она нерешительно сделала полшага к нему, и ее правая рука слегка поднялась в приветствии?

"Гайхун". Он нарочно приветствовал ее по-баскски, надеясь, что старое слово из Атлантиды вызовет у нее вспышку узнавания.

"Вon soir³⁹", — ответила она, глядя ему прямо в глаза. Онс горечью отметил, что она никак не дала понять, что узнала его. И, наверное, даже смысл сказанного им слова как приветствия, она поняла лишь интуитивно.

"Добрый вечер, сэр Рыцарь", — добавила она, и он понял, что она дала ему титул только потому, что одним быстрым проницательным взглядом оценила его качества воина. "Вы пришли, чтобы присоединиться к армии благородного дофина и сражаться за Францию?"

"Вы та, кого зовут Джин Дарк? Это правда, что вы командуете армией?"

Она засмеялась. Снова его сердечные струны вздрогнули от этого звука, такого знакомого, так часто звучавшего, так давно, и все же не совсем того же.

"Здесь меня называют шеф войны. В моем городе меня звали Жаннеттой, по рождению я Жанна. С тех пор как я приехала во Францию⁴⁰, меня иногда называют Иоанной.

У меня много имен. Проклятые называют меня ведьмой, но мои святые, когда общаются со мной, говорят: "Дитя Божье". Мне это нравится больше всего.

У вас очень темная кожа, сэр Рыцарь, и странного оттенка. Вы мориско⁴¹?"

Герцог Д'Алансон заговорил прежде, чем Гвальхмай успел ответить.

"Судя по приветствию, он баск, мой генерал. В нашей армии есть еще несколько таких. Новобранцы стекаются под ваше знамя отовсюду".

"Какое оружие у вас есть, баск? Каково ваше происхождение?"

Гвальхмай быстро подумал. От его ответа зависел его статус в этой безумной мешанине солдат, которая собиралась здесь, чтобы выступить против сил англичан и бургундцев. Должен ли он быть просто рыцарем или лучше придать себе качества, которые могли бы приблизить его к этой необычной девушке, к которой его так странно притягивает?

"Я приехал издалека, чтобы присоединиться к вам. Меня зовут Гвальхмай". Узнала? На ее лице только вежливый интерес и любопытство. О Боже! Неужели он так ошибается?

Нет! У нее на боку висит меч Дюрандаль! Именно она послала за ним. Только она знала, где и как его можно найти в часовне.

"Я служил во многих армиях. У меня большой военный опыт. Мое имя означает ястреб или орел, на ваш выбор. Мой отец был король".

Д'Алансон хмыкнул, возражая против последнего утверждения. "Каждый баск, у которого есть каменный дом и десять овец, думает, что он аристократ!"

Однако лицо Жанны осветилось, и она тепло протянула ему руки.

"Тогда я приветствую вас, сэр Баск, и говорю вам, как сказала моему милому герцогу, когда он поступил ко мне на службу против воли своей жены: "чем больше королевской крови собрано для этого предприятия, тем лучше". Пойдемте же на бой с мужеством и в храброй компании, потому что, если мы будем храбро сражаться, Бог непременно вручит нам победу".

Теперь, когда он был принят, он вложил свои ладони между ее ладонями, тем самым любезно признав ее своим сеньором, как она считала дофина ее сеньором, но не королем, пока он не получит свое владычество через нее от ее настоящего господина — Царя небесного.

Жанна торжественно приняла дань уважения Гвальхмая, слегка покраснев от нескрываемого восхищения, которое он ей выразил, и отпустила его руки. Затем остальные собрались вокруг него и представились по очереди.

Помимо Д’Олона, оруженосца Жанны, который присматривал за ней, как курица за единственным птенцом, и молодого герцога Д’Алансона, недавно вышедшего из английской тюрьмы после выплаты огромного выкупа, разорившего его и его жену, было несколько знатных господ, которые пришли повеселиться.

Рядом с ними стоял дофин, наследник престола, неприметный человечек. Его слабый подбородок все еще дрожал от возбуждения прошедшего поединка. У него было плохое здоровье и кислая внешность. Штаны его были искусно набиты, чтобы скрыть вывернутые внутрь колени.

Он казался еще более невзрачным, потому что рядом с ним в ироническом контрасте стоял один из самых красивых и богатых людей в стране.

В предках Жиля де Ре значился Бертран Дюгеклен, который в свое время был самым популярным героем Франции, и барон де Ре собирался сравняться с ним по подвигам. В 25 лет он показал себя блестящим, лихим солдатом и стал грозой англичан. Он отличился при штурме крепости Люд, где убил английского командира Блэкберна в рукопашном бою.

Де Ре был любимцем людей, которые игнорировали его темную сторону — антипатию к женщинам, плохо скрываемые оргии, беспощадные убийства пленных, и отстранение 16-летней невесты вскоре после их неудачного медового месяца. Благодаря ей, его и без того огромное богатство увеличилось, и много других дам стремилось утешить его, но его интерес был ограничен только одной.

В момент первой встречи с Жанной, дофин решил испытать ее провидческий дар. Он попытался обмануть ее, выдав за себя другого человека, а сам смешался с толпой недоверчивых и враждебных придворных, однако она сразу же его узнала. Еще с тех пор, сеньор де Ре стал ее другом и заступником.

Несмотря на всяческий скептицизм и даже активную враждебность эгоистичных советников дофина, де Ре настаивал на вере в ее божественную миссию. Он изменил свой образ жизни и заинтересовал ее делом своих кузенов Ги и Андре де Лаваль, герцога Д'Алансона и командующего Дюнуа, известного как Бастард Орлеанский.

Де Ре дал дофину огромные суммы денег, чтобы собрать армию, и в знак благодарности Карл, пребывавший всегда глубоко в долгах, назначил его телохранителем Девы на поле битвы, по ее собственной просьбе.

Когда Гвальхмай был представлен де Ре, он увидел человека привлекательно зловещего вида, столь же сильного, как он сам, с небольшими мешками под глазами из-за излишеств. Его лицо было почти скрыто за аккуратно ухоженными блестящими иссиня-черными волосами, которые на прямом солнечном свете так ярко блестели, что де Ре дали прозвище "Синяя борода".

Он чуть не сломал руку Гвальхмаю при рукопожатии.

"Поезжайте со мной, Лэглон⁴², когда мы отправимся в Тур. Я буду рад иметь вашу сильную руку рядом. Найдите меня завтра, и я прослежу, чтобы вас хорошо экипировали".

"Благодарю вас, милорд барон". Гвальхмай поклонился всему собранию и ушел, думая, что это предложение, как бы любезно оно ни звучало, было больше похоже на приказ.

Несомненно, этот новый знакомый привык, что ему подчинялись без вопросов.

В задумчивости Гвальхмай вернулся в палатку, где ужинал. Не зная, будут ли ее обитатели рады увидеть его вновь, он благоразумно купил еще вина, так как в переполненном городе не было другого жилья.

И он, и вино были встречены с энтузиазмом. Вещи сдвинули в сторону, чтобы освободить для него место, и к утру все стали хорошими друзьями.

Лучник Робер, один из тех, кто привез Жанну из Вокулёра, помог Гвальхмаю раздобыть форму рыцаря. Гвальхмай выбрал черную броню, как у его покровителя. Он отказался от эмблемы на шлеме, но захотел иметь герб на щите. Де Ре порекомендовал ему художника, который и нарисовал герб.

Когда Гвальхмай сел на коня, он тоже представлял собой впечатляющую картину, не в последнюю очередь из-за герба: золотой лебедь со сложенными крыльями, плывущий по лазурному рифленому морю. Его клюв открыт и извергает красное пламя — все на фоне блестящего черного поля.

Жанна была в восторге, когда увидела его. Он надеялся, что, если Дева действительно была воплощением Кореники или находилась под влиянием его потерянной любви, то эта картина могла бы взволновать ее память. Однако она никак не показала, что узнала корабль из Атлантиды.

Несколько дней спустя Гвальхмай с близкими друзьями Девы, которых она со смехом называла своим "батальоном", хотя эта группа и близко не соответствовала по силе этой воинской единице, выехал в Блуа, где собралось большое количество вооруженного народа в ожидании ее прибытия.

Ее присутствие подействовало как божественное откровение на разношерстную банду головорезов, которые собрались вместе, думая о грабеже и добыче, и внезапно обнаружили, что прослушали мессу, получили причастие и отпущение грехов. Каждый человек в этой армии, от аристократа до самого подлого фуражира, сразу почувствовал себя очищенным, одухотворенным, был ошеломлен этим фактом, удивлен самим собой.

Люди ждали приказа, ощущая единство мысли и общее желание действия. Многие сетовали на то, что победа не может состояться без орифламмы — великого воинского знамени, которое развевалось над всеми французскими армиями в прошлых войнах. А поскольку орифламма находилась в Париже, который уже 10 лет прочно удерживался англичанами, все усилия были обречены на провал.

В то яркое утро Жанна сидела рядом с де Ре на собрании военачальников, ожидая, когда принесут знамя, которое она приказала изготовить по своему рисунку.

Художник Джеймс Пауэрс, старый шотландец из Тура, развернул свое творение. Все с благоговением смотрели на прекрасный флаг.

Он изображал нашего Господа на кресте. Ярко-голубой фон был усеян золотыми королевскими лилиями. Высоко над крестом белый голубь на широких крыльях поднимался к небу. Ниже, в чистейшем сияющем золоте были слова, которые Жанна ставила в начале своих письменных обращений: "ИИСУС-МАРИЯ".

Ее глаза сияли. Она подняла угол знамени к губам. Шотландцу она сказала: "Я люблю свой меч, но это знамя мне нравится больше. Я понесу знамя в бой, чтобы никогда никого не убить".

Ветер пронесся в складках знамени. Оно расправилось, и его увидели все. Гвальхмая охватил восторг. Это было именно то знамя, которое ему показало кольцо Мерлина! Именно его несли к могучему бастиону, наполовину скрытому в клубах дыма и пламени пушек. Он искал его по всему миру. Теперь он понял, что его судьба приближается к исполнению. Знамя было в руке знаменосца!

Импульсивно он вскричал. Его крик был тут же подхвачен. Ряды взревели: "Славься, Жанна! Жанна из Домреми! Ты наше знамя!"

Она смутилась и покраснела. Д'Алансон воскликнул: "Именно из-за вас, Дева, мы собрались здесь. Отдайте нам приказ выступить на Орлеан!"

Жанна кивнула головой, улыбаясь. Затем лицо ее посуровело, принимая честь. Знамя забилось на ветру. Прозвучал ее чистый, девичий голос, сильный и твердый: "На Орлеан! За нашего Господа и нашего Короля! Трубите и по коням!"

На секунду наступила бездыханная тишина. Жаворонок нес ввысь песнь счастливого мужества. Запела труба, и люди вскочили в седла.

По всему полю началась суета. Щелкали хлысты, звучали команды. Священники, идущие во главе колонны, взмахнули кадилами, запели гимн "Приди, дух животворящий!", и процессия выстроилась в линию за движущимся знаменем.

Еду голодным! Порох ружьям! Мужчины, на стены! Вперед и ни шагу назад! Три тысячи человек на пути в осажденный Орлеан, самое безумное предприятие в истории.

Последняя армия Франции вышла на поле битвы; остатки королевства, последняя линия отчаявшихся людей, большинство из которых не думало, что когда-нибудь возьмет в руки оружие. Армия вступила в бой, чтобы отбить недовольные города в оккупированной стране. Это означало короновать короля, который сомневался не только в собственной храбрости, которой у него не было, но и в своем законном праве на престол.

Армию возглавила 17-летняя девушка, которая в смятении говорила своим святым: "Я всего лишь бедная девушка, которая не умеет ездить верхом и ничего не знает о войне".

Но в душе она поклялась: "Мы возьмем с собой короля и с боем проложим путь!"

Дофин и его свита наблюдали, как они уходят: священники поют, барабаны бьют, вымпелы развеваются. Когда армия исчезла из вида, дофин вернулся в Шинон к приятным развлечениям королевского двора.

Если это предприятие не удастся, другого не будет.

Успех или неудача этой отчаянной миссии так же мало значили для Гвальхмая, как и для Карла. Он искал любую возможность обменяться несколькими словами с Девой, надеясь найти что-то общее. Наконец, в отчаянии он прямо поднял тему Алаты, Мерлина и собственной миссии. Она выслушала его внимательно.

"Вы когда-нибудь слышали пророчество Мерлина о том, что Франция будет разрушена женщиной и восстановлена девой, которая придет из дубового леса на лугах Лотарингии?"

"Я часто играла с другими девушками вокруг волшебного дерева, которое стоит возле ручья в дубовом лесу. И Франция, несомненно, была разрушена королевой Карла Седьмого. По крайней мере, эта часть пророчества сбылась. Говорят, что Филипп Бургундский не вступил бы в союз с англичанами и не расколол бы страну, если бы не испытывал к ней столько ненависти. Как было бы замечательно, если бы после всего этого кровопролития, этого отчаяния общий интерес воссоединил герцога с моим королем, и он вернул бы свои владения! Вместе они могли бы вышвырнуть англичан в море".

"Действительно ли дофин — христианский монарх?" — спросил Гвальхмай, помня об обещании Мерлину.

Она негодующе выпрямилась в седле, забыв об усталости и синяках от доспехов. "Мой король самый благородный из всех христиан!"

"Тогда, если эта война будет выиграна и он вернет себе королевство, не сможет ли он выделить вам несколько кораблей? Он мог бы послать колонистов в землю Алата, чтобы взять ее под свое правление во славу Господа нашего. Как вы думаете, герцог Филипп забудет свою ссору и объединится с королем в подобном предприятии?"

Ее плечи опустились. Иногда мечтатель, всегда реалист, она откровенно призналась: "Я боюсь, что Бургундия никогда не заключит мир, если ее не заставят силой, но я обязательно отправлю герцогу письмо об этом, когда мы прибудем в Орлеан, где я призову английские крепости сдаться".

"Что вы попросите в награду на коронации, Дева?"

"Только, чтобы жителям Домреми и Грё больше не пришлось платить налоги. Они так бедны, они так много работают".

"Ничего для себя?"

"Я никогда ничего не просила для себя, кроме как от моих святых. Я попросила их, когда все закончится, забрать меня с собой в рай. Они обещали это сделать.

Они говорят, что я должна быть хорошей девочкой, и Бог поможет мне. Говорят, что это продлится не очень долго, и что дофин должен использовать меня быстро. Но он окружен ложными советниками. Мне так трудно убедить его!" Ее голос оборвался, она начала тихонько всхлипывать, и Гвальхмай быстро спросил: "Вы знаете, что ваши святые защитят вас, Жанна, и поэтому не боитесь идти в сражение?"

Она уже собралась и ответила твердо: "Я в такой же опасности, как и любой другой солдат. Святые будут защищать мужчин так же, как меня. Что касается страха, то я ничего не боюсь, кроме предательства!"

Но, когда Гвальхмай отвернул голову коня, думая: "Это говорила моя подруга-воин!", краем глаза он прочитал по губам Жанны, как она беззвучно прошептала: "и огня!"

Он не должен был это слышать. Он не подал виду, что заметил.

В последующие годы это крошечное мгновение самопознания значило для Гвальхмая больше, чем любые другие события, которые он пережил в Орлеане.

По прибытии Жанна начала быстро показывать власть своим военачальникам, которые хотели использовать ее в качестве инструмента для осуществления собственных планов. Зная, что англичане со дня на день ожидают подкрепления, она пришла в ярость, когда посланник, которого она отправила потребовать капитуляцию, оказался в плену.

Единственный раз, когда Гвальхмай видел ее улыбку в первые дни кампании, был случай, когда ее паж Луи де Кут подозвал их обоих к амбразуре, из которой наблюдал за англичанами. Они увидели француза, который высунул голову из-за зубца крепостной стены и осторожно навёл свою кулеврину на ближайшую башню.

Ручное орудие с тяжелой подставкой требовало времени, чтобы прицелиться. Прежде чем он успел выстрелить из своего чудовищного мушкета, раздался вражеский выстрел. Француз вскочил с громким криком и упал на спину, широко раскинув руки. Только его ботинки были видны англичанам, которые вытягивали шеи, чтобы посмотреть на подергивание, которое продолжалось, подумал Гвальхмай, неоправданно долго.

Жанна была потрясена его страданиями. Она повернулась к пажу.

"Найдите кого-нибудь, чтобы перенести его в безопасное место. Это позор!"

"Подождите, госпожа!" Луи поспешно схватил ее за рукав. "Я слышал о нем. Это мастер Жан Лотарингский. Ему не нужна помощь. Просто смотрите".

Ноги незаметно втянулись и исчезли из поля зрения англичан. На противоположном парапете англичане стояли, не прячась, а снайпер скромно принимал похвалы. Группа товарищей окружила его и похлопывала по спине.

В этот момент кулеврина рявкнула. Заряд маленького выстрела сбил с ног троих из этой группы. Другие пошатывались, ощупывая себя. Снайпер лежал неподвижно.

"Видите? Это мастер Жан. Он проделывает это каждый день. Иногда не раз. Право же, эти Проклятые не становятся умнее! Он "умер" так более 40 раз".

Гвальхмай подошел полюбоваться грозным оружием. Это был действительно красивый инструмент смерти. Также он отличался исключительной точностью, как продемонстрировал лотарингец, стрелявший прицельно. Требовалось немало мастерства, чтобы отмерить нужное количество пороха и выбрать правильную пулю.

Гвальхмай улыбнулся про себя, вспоминая несчастного By. Амбиции сходят на нет из-за небрежности. Он быстро подружился с Жаном и не раз подыгрывал ему, изображая приманку. Много не подозревающих англичан подставило себя под пулю, но только по одному разу.

Когда, наконец, пришли поставки через единственные свободные ворота, оставленные Орлеану, город обезумел от радости. Англичанам не пришло ничего. Чтобы сопроводить фургоны с провизией в город, Жанна выехала со своей "гвардией" — элитным отрядом, который она лично выбирала.

После полудня, в самую жару она удалилась отдохнуть. Телохранитель Д’Олой, который никогда не отлучался от нее, устроился в прихожей, и вскоре все уснули. По улицам ходили возбужденные люди, которые спорили, кричали, пили и рассказывали друг другу, что они сделают с англичанами на следующий день.

Гвальхмай тоже прошелся по городу с толпой, прежде чем вернуться в свое жилище почти на другом конце Орлеана. Его разбудил грохот пушек.

Он бросился к окну и глянул вниз на широкий бульвар. Тот оказался необычно пустым. Гвальхмай поспешно натянул сапоги и сбежал вниз на улицу, оставив дома шлем и доспехи, на бегу пристегивая меч.

На фоне прерывистого грохота пушек за городской стеной, от ворот города на Гвальхмая катилась волна шума. Он двинулся ей навстречу и вскоре столкнулся с толпой обезумевших людей, которые в ужасе бежали по бульвару. Многие были ранены, некоторые шатались, как слепые, закрывая глаза руками.

Огромные волдыри покрывали лица и голую кожу тех, кто спотыкался и кричал. Из многолетнего опыта Гвальхмай понял, что это были ожоги, вызванные негашеной известью, кипятком или кипящим маслом.

Пока он пробирался через отступающую толпу, он услышал, как сзади кто-то стремительно скачет на лошади, догоняя его.

Он обернулся и увидел Жанну. Никогда она не напоминала Коренику больше, чем сейчас. Наклонившись далеко вперед, она прильнула к шее коня. Конец древка ее знамени был засунут глубоко под подпругу седла, а само древко крепко зажато ее маленькой рукой. Длинная военная накидка развевалась за ней, хлопая на ветру, как хлыст.

Она узнала Гвальхмая, пролетела мимо, не останавливаясь, и крикнула: "Скорей, скорей! Французы умирают!"

Они почти достигли городских ворот. Плотная группа людей удерживала эту позицию, неуверенно толкаясь, оглядываясь через плечо, как будто враг был близко.

Когда люди увидели Жанну, настроение сразу изменилось. Гвальхмай с гордостью смотрел, как они бросились к ней. Из отступающей толпы получилось почти бесформенное построение, но оно было боевым.

"Англичане вышли из крепости! Они прямо за нами! Возвращайся, дочь Божья!"

Большой конь замедлился, остановился, бока его вздымались. Когда Гвальхмай подбежал, прямо перед ним упал человек, пропитанный красным от плеча до пояса. Его лицо застыло маской.

"Это француз?" "Да, Дева!" — воскликнул кто-то.

"Ах! Никогда я не видела, как проливается французская кровь, но мои волосы встали дыбом! Вперед, люди Орлеана! Следуйте за мной!"

Она даже не оглянулась, чтобы убедиться, следует ли кто-нибудь за ней, хватило ли кому-нибудь смелости. Она вдавила шпоры. Боевой конь бросился на звук пушечного огня. Нерешительная группа воодушевленно ринулась в атаку.

Выше знамя! Пусть ветер развевает его! Всадники с грохотом несутся вслед за ним. Здесь Д’Олон, готовый как зверь защищать свою маленькую подопечную. Рядом появился ДАлансон с любовью и гневом во взгляде, а рядом с ним брат Жанны Пьер, толкающийся с маленьким четырнадцатилетним Луи де Кутом, который где-то нашел лошадь.

Они проследовали за знаменем, перескакивая через мертвых, и ударили в гущу испуганных англичан, которые выстроились было перед открытыми воротами своей крепости, чтобы преследовать отступавших французов.

Гвальхмай прошел мимо тела, лежавшего на земле. Оно было облито смолой и все еще горело. Это мог быть мужчина, это могла быть женщина. Тело не двигалось.

"Вперед, люди Орлеана!" — ревела толпа и шла вперед, за знаменем. Толпа врезалась в ряды англичан, и роем просочилась через ворота крепости.

Когда Гвальхмай вышел из форта бок о бок с де Ре, оба с мечами, с которых стекала кровь, они увидели Жанну, которая сидела на земле, держа на коленях голову умирающего английского солдата. Она плакала.

"О, баск! У него не было времени исповедоваться! Он всего лишь мальчик! Он просил позвать маму. Почему, во имя Бога, эти люди не возвращаются в свою страну?"

Гвальхмай не знал, что ответить. Он услышал, как де Ре тихо бормочет: "Клянусь поношенной честью бесстыжей синей мыши! Такой, как она, никогда не было! И если кто-нибудь мне скажет, что была, я разорву его на части!"

Гвальхмай промолчал, но в глубине души подумал: "Была только одна. Моя прекрасная потерянная любовь плакала бы так же. Встретимся ли мы когда-нибудь снова?"

Потрогав лоб юноши, который стал холодным, он сказал вслух: "Пойдемте, Орлеанская дева. Пора возвращаться в город. Все кончено". Он нежно взял ее за руку.

Это был первый раз, когда ее назвали так. К утру армия определилась, от кого она будет принимать будущие приказы.